Волны любви

Тот трек назывался «Волны любви». И он звучал в то лето из каждого утюга. Мы со Светкой орали его в два горла, высовываясь из окон «девятки» Нияза, которая  казалась нам кораблём свободы. Ветер вырывал из наших рук сигареты, срывал с губ слова припева, но мы орали ещё громче.

— Хей, девчули, погнали! — кричала Светка, мотая головой в такт модному биту.
—Жарить шашлык! — подхватывала я, и мы хохотали, потому что сами ни разу его не жарили.
—Песни петь и купаться! Блеск, гламур и шик! -  мы голосили  хором, и это был наш манифест. Наш единственный и неповторимый план на взрослую жизнь.

Мы были не девушками, а проектом. Проектом «Лето. Гламур. Беспечность». Над его созданием мы трудились с одиннадцати лет, когда познакомились в школьном дворе — я плакала в кустах, затравленная  одноклассниками. Дылда! Дылда! Каланча!  А она, круглая и яростная, отогнала дразнивших меня мальчишек  грязной лопатой, забытой дворником.

— Не реви, Козявка, — сказала она тогда, протягивая мне руку, испачканную землёй. — Со мной теперь будешь. Будешь моей подругой.

И я стала. И теперь прошло ещё одиннадцать лет.

· Я, Козявка. Высокая, тонкая, с телом, которое Светка называла «анорексичная цапля» — длинные кости, острые локти, рёбра, проступавшие под кожей, как клавиши расстроенного пианино. Мои волосы, от природы пепельные, были выжжены перекисью до белого, мёртвенно-платинового оттенка и висели жидкими, вечно секущимися. Лицо — задумчивое, с мягким, нерешительным подбородком и серыми глазами, которые, по словам Светки, «везде ищут подвох, даже в стакане с лимонадом». Моя улыбка рождалась с усилием, уголки губ дёргались, будто не веря в собственную искренность. Я была тенью, призраком в собственном лете.
· Она, Светка. Моя противоположность и моё спасение. Невысокая, пышущая здоровьем,  какой-то почти злой, животной силой  и обладающая насмешливой самоуверенной улыбкой. Её налитое тело было упругим, соблазнительным, вызывающе лишённым всякой стыдливости: крутые бёдра, мягкий живот с ямочкой, полная грудь, которую она не стеснялась выставлять напоказ, пользуясь максимально открытыми лифчиками. Ах, да! Ещё сексапильная роскошная задница, вальяжно переваливающаяся при ходьбе. А её лицо — круглое, с нагловатым вздёрнутым носиком и глазами цвета спелой, почти чёрной вишни. Её волосы, тоже выбеленные, были коротко острижены «под мальчика», и она вечно ерошила их пальцами, покрытыми сколотым голограммным лаком. Она была воплощённым желанием — громким, ярким, требовательным. И я, как спутник, вращалась вокруг неё, отражая её свет.

Мы месяцами  копили с работы продавщицами в «Пятёрочке» и официантками в забегаловке «У дяди Вани». Наши руки пахли рыбой и хлоркой, но мы мечтали о кокосовом масле и туалетной воде «Ангел».

— Смотри, Козяв, — Светка тыкала пальцем в экран моего нового, но уже битого телефона, показывая картинку из «Инсты». — Вот эти бикини. Кислотно-салатовые. Нам. И эти шлёпки. Со стразами. Мы будем как близняшки.
—Мы же абсолютно разные, — неуверенно говорила я.
—Ну и что? ****ки не близняшки, ****ки — это состояние души. А души у нас, Козявка, — она хлопала себя по груди, — сестрённые. С пятого класса. Мы закадычные. Верные до гроба.

И мы копили. Отказывая себе в обеденных пирожках (по крайней мере я так делала!), покупая самое дешёвое пиво по вечерам. Наш проект требовал жертв.

Дикий пляж в тот день был не местом, а съёмочной площадкой. Мы выложили наши новые приобретения на ржавую лавочку: бикини, парео, гигантские солнцезащитные очки.

— Ты чего трясёшься? — спросила Светка, намазывая мне спину маслом с липким сладким запахом.
—Холодно, — солгала я.
—Не гони. Боишься, что не впишемся в кадр? — она засмеялась своим хриплым, будто простуженным смехом. — Да посмотри на себя. Ты ж вылитая модель! Худющая, как из журнала. Все бабы будут завидовать.
—А парни? — вырвалось у меня.
—Парни... — Светка затянулась вайпом, выпустила облако  дыма с клубничным запахом. — Для парней,  Козява, надо не вписываться. Надо их ослеплять. И мы их ослепим. Оба-на!

И мы «делали контент». Шашлык мы «жарили» для кадра: я и Светка деловито  махали картонками и  с розовыми от натуги щеками забавно дули на угли.  А за кадром всё делал Нияз, сын хозяина шашлычной, коренастый парень с добрыми глазами и быстрыми руками.

— Девчонки, вы так весь день продуетесь, — усмехался он, ловко переворачивая мясо. — Давайте я, а вы... позируйте красиво.
—Слышишь, Козяв? — шептала мне Светка, выгибая спину и театрально закидывая ногу на ногу. — Нам только позировать. Наша работа — быть красивыми.

С нами был ещё  Коля, племянник участкового, тощий, с гитарой и вечным вожделением во взгляде. Он одинаковым боем бренчал песни в  три-четыре аккорда, а мы пели. Я старалась смеяться так же громко и беззаботно, как Светка, но смех подчас выходил сдавленным, будто спрятанным глубоко внутри.

— Свет, а он... Нияз... он нормальный? — тихо спросила я её, когда Нияз с пританцовывающей походкой и полотенцем на плече отошел к машине за новой порцией шампанского «Абрау». Коля в свою очередь самозабвенно тянул под расстроившуюся  гитару: "Ой-яи-яи-ой! Батарейка!"
—Нормальный? — она фыркнула. — Мужик, Козяв. Руки золотые, смотрит на нас как на шоколадные конфетки. Чего тебе ещё? Любви, что ли?! — она обняла меня за плечи, и от неё пахло солнцем, кокосом и алкоголем. — Любовь — это для мамок наших. А у нас — лето. Лето, солнце, море. И парни, которые хотят нас. Это и есть счастье. Запомни: жить нужно в кайф, быть этими шоколадными конфетами в блестючих обёртках!

Солнце село, шампанское закончилось, осталось только пиво,  и программа плавно перешла ко второй части. Ту, о которой не поют в попсе, но которая везде подразумевается. Мы со Светкой и парнями бродили у воды. Светка громко смеялась, заигрывая с Ниязом. Я шла рядом с Колей, чувствуя, как его рука тяжело и влажно лежит на моей талии.

— Ты у нас какая-то... воздушная, — пробормотал он, и его дыхание пахло пивом и шашлычным луком.
—Спасибо, — автоматически ответила я, глядя в спину Светке.
—Не то что Светка... у неё... всё как у людей, — он сжал мою костлявую руку. — А ты... загадочная.

Потом были кустики. Смех, шуршание одежды, приглушённые возгласы. Я видела, как тёмный силуэт Нияза накрывает пышный силуэт Светки, слышала её короткий, хриплый смешок. Руки Коли стали настойчивее, грубее. Я закрыла глаза. В голове стучал тот самый прилипчивый припев: «Волны, волны любви…». Я думала о том, что Светка права. Все как надо. Значит, надо молчать. Значит, надо стараться. Трахаться на земле было жёстко, Коля шутливо и добродушно назвал меня костлявой воблой. Он сбегал за надувным матрасом, я от души смеялась, глядя как он, раздувая щеки и тараща глаза, торопливо его надувает. В это же время - тостожопой Светке все нипочем. Ее вовсю дрючил Нияз на на мокрой зелёной  траве.

На следующий день мы уже без парней валялись на городском пляже, как два довольных тюленя.
—Ну что, Козявка? — Светка, картинно затягиваясь, смотрела на меня сквозь дым. — Как вчера?
—Нормально, — сказала я, чувствуя, как горит щека от стыда и солнца.
—«Нормально», — передразнила она. — Мы порезвились. Не по-детски.  Это круто. Правда же круто?
—Круто, — громко повторила я за ней, и мы обе рассмеялись. Это была наша мантра. Ритуал подтверждения.

Цикл набирал обороты. Следующей точкой стала стройплощадка заброшенного ТЦ. Ржавые балки на фоне лилового заката. Нияз привёз своих друганов — Мамеда и Колю. Руководил этой  боевой компанией  коньяк  «Наполеон» в пузатой бутылке из ларька, его свитой были в стройных баночках ядовитого цвета  коктейли "для дам". Светка на них глянула брезгливо и стала пить " Наполеона" наравне с мужиками. Она так могла, я уже давно убедилась.
— Девчули, это мои братаны, — представил Нияз, и в его глазах читалась странная смесь пивной развязности, гордости и извинения. — Ребята суровой внешности, но души у них... золотые.
—Золотые, говоришь? — насмешливо фыркнул Мамед, разглядывая нас с ног до головы. — А девчонки... сочные. Как наливные персики в августе. Вах! - И он, плотоядно улыбаясь, внимательно глядя мне в глаза, покрутил в руках эти воображаемые персики, а мне показалось, что он крутит мои скромные  груди. Ну не светкины же арбузики! И через несколько часов он действительно сзади держал мои уже обнаженные груди вместо персиков, пока его член энергично двигался во мне. Потом подошёл Коля и сунул свою пушку мне в рот. Я отдавалась сразу двоим.

А сейчас они пили коньяк из стаканчиков, пока я осторожно делала глоточки из трубочки, вставленной в  шипучую розовую баночку с  градусами "Amore".  Сомнения и  неуверенность постепенно растворялись в алкогольном тумане и в этой братской, простой похоти. Они смотрели на нас не как на людей, а как на законный, долгожданный трофей. В этом была какая-то ужасная честность.

Любовью с ними мы занимались, конечно, не тут, а на какой-то квартире. Но я плохо помню, так как меня тоже уговорили попробовать "Наполеона", а потом был уже коньяк попроще. Помню почему-то, что Мамед шутил про то, что для пессимиста дешёвый коньяк пахнет клопами, а для оптимистиста клопы пахнут недорогим коньяком.

Через день было воскресенье, день рождения Нияза. Нас пригласили нему домой. Поначалу были какие-то родственники, даже мальчик одиннадцати лет с ними, но они быстро ушли. Осталась  скромная компания - мы, Нияз, Коля и Мамед. Была ещё мама Нияза, добрая, уставшая женщина с морщинистым лицом. Она кормила нас таким ферганским пловом, что просто офигеть. К тому же нас научили есть его правильно - руками, и это было действительно лучше, чем ложками и вилками.
—Кушайте, доченьки, кушайте, — говорила она, подкладывая нам ещё. Светку специально уговаривать не приходилось. Она хомячила так, что треск за ушами стоял. Сам треск я не слышала, но так говорят.
 — Алисонька, ты такая  худенькая и  красивая... Нагуляйтесь пока молодые,  жизнь-то впереди будет нелёгкая.
- А я что - некрасивая?! - делано возмутилась Светка с набитым ртом. Все заржали и снова подняли тост. Как требуют правила восточного гостеприимства, Нияз как дорогого гостя кормил Светку своей рукой.  Её это сильно веселило.

Я ловила на себе  взгляд мамы — не осуждающий, не оценивающий, а материнский, печальный. И мне хотелось плакать. От этой простой, ненужной, запоздалой заботы. Но мама тактично куда-то уехала на такси.  И  цикл снова замкнулся: еда, тепло, внимание — а затем тёмная комната, тяжёлое дыхание и наши  раздвинутые ноги. Двое партнёров снова работали со мной одновременно и по очереди - Мамед и Коля, Нияз со Светкой резвились в соседней комнате. Светка опять громко стонала и хохотала, звуки были такие, словно там двигают мебель. И была отчуждённость собственного тела. Всё слилось в одно понятие — «вкусняшка». Мы были для парней вкусняшкой. Но и нам тоже было в кайф. А как же иначе?

Апофеозом нашего летнего проекта стал ночной клуб «Галактика» через неделю. Огни, шик-гламур,  грохот басов. Диджей-очкарик плавно сводил треки, менял свет, и время от времени к вящему восторгу публики  пускал на танцпол потоки из дым-машины. Наши кавалеры, Коля и Нияз, довольно быстро отрубились и  уснули  на диване. Алкогольный марафон давал о себе знать. Мы же, две блондинки-картинки в ультракоротких платьях, были ещё на плаву.

... Подбежала с танцпола запыхавшаяся Светка  и крикнула мне в ухо, чуть не расплескав мой коктейль:
— Чего сидим?
 Её глаза блестели неестественным, стеклянным блеском. — Мужики наши откисли, сели на мель. Значит, мы идём в свободное плавание!
—Свет, давай лучше домой...
—Домой? — она засмеялась так заразительно, что у меня сжалось сердце. — Ты с ума сошла? Праздник только начинается! Смотри, вон те парни на нас пялятся. Погнали к ним! Я уже танцевала с одним из них.

Я заглотнула до  конца,  поперхнувшись, коктейль "голубая лагуна". Светка стукнула меня своей крепкой рукой по спине, горло прочистилось. Мы «погнали». Это было уже не флирт, а какая-то отчаянная, автономная охота. Мы танцевали с незнакомцами, смеялись над их сальными шутками, принимали от них коктейли. Наша судьба в этот вечер была предрешена - будет порево с незнакомыми парнями. А я ловила себя на мысли, что копирую каждое движение Светки, каждую интонацию её смеха. Мы были не двумя разными девушками, а одним механизмом по привлечению внимания.

— Ты видишь, Козяв? — прошептала она мне на ухо, обнимая за талию какого-то лысого парня в майке. — Это и есть власть. Они все от нас тают. Мы — королевы!

"Танцы, танцы, танцы!
И сводит музыка с ума..." -
девичий голос самозабвенно вел мелодию и долбил будоражащий и басами дискотечный хит. Казалось что если есть в жизни праздник, то он именно здесь и сейчас!

Потом — провал. Чёрная дыра в памяти. Позднее утро я встретила на холодном полу в чужой ванной, с дикой головной болью и вкусом рвоты во рту. И  болью между ног. Черт возьми! Опять был анальная секс. Как говорится, пьяная баба пиzде не хозяйка. И не только пиzде - жопе тоже. Стыд был таким густым и липким, что казалось, им можно подавиться. Боль была заслуженной. Такой и должна быть плата за «настоящую» жизнь. За «полный кайф».

А однажды в конце августа была дождливая суббота. Лето сдулось, как старый воздушный шарик. Нияза и Колю, да впрочем,  и других кавалеров как ветром сдуло. Денег не было ни на клуб, ни даже на такси до него. Мы сидели у меня в комнате. Родаки уехали на дачу и там выли от безделья - их нежно любимый огород залило водой, а в домике ко всему прочему отключили электричество - как назло. Мы пили полусладкий «Кагор» из магазина у дома и курили светкины сигариллы Next, глядя, как капли стекают по грязному стеклу.

Из ЮэсСбБи-колонки
 тихо выползал тот самый летний  хит — «Волны любви». Тот самый будоражащий  бит, крики чаек, слащавые подвывания смазливого мальчика про солёные брызги.

Тишина в комнате стала вдруг громкой, звенящей, невыносимой. И в этой тишине наше лето, всё это «крутое» лето, вдруг предстало перед нами. Не как монтаж из ярких клипов, а как чёрная, вонючая, беспросветная яма.

— Бля, — тихо выдохнула Светка, не отрываясь от окна. — Бля, Козявка, что это было, а?
—Проект, — ответила я, и голос мой прозвучал чужим. — Проект «Лето. Гламур. Беспечность». Успешно выполнен.
—Выполнен, — она горько фыркнула. — В утиль. Нас... в утиль выполнили.

Чтобы заглушить эту звенящую пустоту, мы стали вспоминать. Не красивые закаты, а смешное, грязное и позорное. Как пьяный Нияз на пляже запутался и упал, одевая после  секса свои шорты. Как у меня сломался каблук, а я, стояла с трудом, подвыпившая цапля. В итоге парни меня несли по очереди на руках. Коля, не дойдя до подъезда десяток метров, уронил меня - было не только больно, но порвались колготки и остались ссадины на ногах. Я из-за этого в качестве штрафа лишила его секса на этот раз. Как мы обе, пьяные в стельку, пытались унести со стола в «Галактике» вазу с искусственными розами. Зачем? Никто не помнит.

Мы смеялись. Смеялись до слёз, до икоты, до боли в животе. А потом смех оборвался, и в комнате снова повисла та самая чёрная, бездонная тишина. Тишина, в которой не было ни парней, ни музыки, ни блёсток, ни гламура. Только мы две. И дождь за окном.

— Козявка, — тихо сказала Светка, не глядя на меня. — А ведь мы с тобой... мы же одни. По-настоящему. Все эти мужики... они пришли и ушли. А ты... ты всегда тут.
—И ты, — прошептала я.

Она медленно повернула ко мне лицо. На её круглых, всегда таких уверенных пухлых щечках блестели слёзы. В её вишнёвых глазах не было ни вызова, ни бравады. Только усталость и нежность. То же, что и у меня внутри.

— Ты у нас такая... хрупкая, — она протянула руку и грубой, потрескавшейся кожей ладони коснулась моей щеки. — Всю жизнь тебя оберегаю, а сама... сама тебя же в эту кабалу и затянула.

— Не оберегала, — я схватила её руку и прижала к губам, чувствуя вкус соли, табака и той самой дешёвой туалетной воды. — Ты... ты была моей жизнью. Единственной. Настоящей.

И тогда мы потянулись друг к другу. Нежно, пьяно, отчаянно. Сначала это были просто слёзы в волосах, смешанные с поцелуями в мокрые щёки. Потом её губы нашли мои — не в страстном порыве, а в поиске спасения, якоря. Мы целовались, как утопающие, впитывая друг из друга боль, стыд, одиночество. Мы долго-долго только целовались, не решаясь на большее.

— Я тебя люблю, — рыдала Светка, срывая с меня старую футболку. — ****ь, Козявка, я же тебя люблю, а не их всех... - шептала она,  уже расстегивая лифчик.
—Я знаю, — шептала я, целуя её полные, дрожащие плечи, впитывая знакомый запах её кожи — кокос, сигареты, отчаяние. — Я тоже. Я тоже тебя.
Мы ласкали у друг друга груди, и это тоже, как поцелуи, казалось, что  продолжалось бесконечно долго. Не то, что с парнями - пара глубоких поцелуев, а пару минут ты уже лежишь с раздвинутыми ногами.

Это не было красиво. Это было нелепо, пьяно, липко от слёз и пота. Её сильные руки обнимали мою худую, костлявую спину с такой осторожностью, будто боялись раздавить последнее, что у неё осталось. Мы были двумя полюсами одного горя — она, буйная, сжигающая себя плоть, я — тихий, испуганный, вечно рефлексирующий дух. Её ладони были тёплыми и уверенными, даже в этом, мои — дрожащими и неумелыми. Не было блёсток, пафоса, зрителей. Не было цели «понравиться». Была только жадная, утробная потребность в любви и тепле. В понимании без слов. В признании: мы — одна и та же рана. Одна и та же верная, закадычная, пропащая душа.

Смешки сменились вздохами, а потом и тихими, прерывистыми стонами, в которых было боли не меньше, чем наслаждения. Но это была наша боль и наше терпкое наслаждение друг другом. Наше, единственное, что от нас не уйдёт. И когда волна накрыла меня, я плакала, вцепившись в её короткие, колючие волосы, и она плакала, прижавшись лицом к моей мокрой от пцелуев и слёз груди.

Мы лежали потом в темноте, слушая дождь и вкрадчиво затихающий за окном дождь. «Волны любви». Да, вот они. Не солёные и освежающие, а тёмные, бездонные, в которых мы оба едва не утонули. Но в этой самой глубине мы нашли друг друга. Не как картинку, а как живое, дышащее, израненное спасение.

Мы не были жертвами. Мы были соучастницами. Соучастницами великого, яркого, дурацкого обмана под названием «лёгкая красивая жизнь». Мы жаждали не любви, а доказательств — что мы живы, заметны, не такие, как наши уставшие матери, чья жизнь прошла между кухней и работой.

Наши тела были нашим единственным капиталом, кричащей неоновой вывеской, которую мы бездумно швырялись на ветер, пытаясь купить хоть глоток  праздника жизни.

И сейчас, глядя на эти фотографии, где мы загорелые и беззаботные в кислотных бикини, с сигаретами и бокалами, с поднятыми вверх руками и орущими ярко-накрашенными  ртами, — я чувствую не ностальгию. Я чувствую щемящую, бесконечную жалость. К нам. К этим двум дурочкам, этим «курочкам-гриль», которых так старательно, так отчаянно жарило то лето, тот город, та пустота вокруг.

Мы купались не в волнах любви. Мы барахтались в волнах собственной потерянности, притворяясь, что это и есть счастье. И в этом нашем притворстве, в этой слепой, жадной жажде жизни — хоть какой-нибудь! — было что-то бесконечно хрупкое, глупое и по-человечески понятное. Что-то, что заставляло нас, сжав зубы и надев эти дурацкие блёстки, снова и снова выходить на берег приключений, входить в воду и верить, что в этот раз — волны будут ласковыми. А солёные брызги на губах — не будут отзываться горечью.