Неспящие. Глава 14 Заговор

 
«Есть вещи, которые ты никогда не должен соглашаться терпеть. Вещи, которые ты всегда должен отказываться терпеть. Несправедливость, унижение, бесчестье, позор. Всё равно как бы ты ни был юн или стар. Ни за славу, ни за плату, ни за что, чтобы увидеть свой портрет в газете, ни за текущий счёт в банке. Просто не позволять себе их терпеть».

Фолкнер «Осквернитель праха»

 

 

— Фу, ну и вонь здесь...

— А вы что ждали? Камеру люкс с трёхразовым питанием? Это тюрьма для особо опасных врагов Господина...

— Я ничего не вижу. Посвети мне. Он ещё жив?

— Судя по запаху, да. Когда заключённый умирает, куб это чувствует и сам себя очищает, аннигилируя вместе с телом отходы жизнедеятельности и этим подпитываясь. Вон он ваш чистильщик, лежит в углу.

— Тогда давай поскорее перенесём его в более безопасное место.

— Как скажете сэр. Надеюсь, этот мерзавец стоит того, чтобы ради его спасения хорошие люди рисковали жизнью. Этот чистильщик...

— Я понял кто он. Когда он очнётся, если очнётся, и я увижу, что он... не тот, кто мне нужен, я сам его аннигилирую.

 

***

 

— Он выживет?

— Думаю, да, господин.

— Сколько раз я просил тебя не называть меня господином. Ты сам давно господин.

— Вашей милостью, сэр Фарлей... Вашей милостью... Пятнадцать лет, а я всё никак не привыкну к тому, что я маг.

— Ты не маг Артур и слава Богу. Ты очень хороший врач и мой друг. Если не ради себя, то ради своих пятерых детей и красавицы Бетти ты должен наконец оставить привычки субъекта.

— Говорят, Моисей водил свой народ сорок лет, чтобы в новую землю вошли свободные люди...

— Только не говори мне, что ты ещё тридцать лет будешь мне выкать и называть меня господином.

— Не буду... Фергус.

— Вот и отлично... Он нужен мне Артур.

— Если юноша смог продержаться так долго, не вижу причин, почему он должен умереть теперь, когда всё страшное позади. Конечно, он крайне истощён и обезвожен, но мой усовершенствованный Амритофор, что я ему ввёл, плюс курс восполняющих капельниц... Уверен, он скоро поправится.

— Спасибо Артур. Я снова твой должник.

— Не надо Фергус. Эта малость никогда не окупит того, что... ты для нас сделал. Если бы не твоё ходатайство перед Его Превосходительством Нотом, наш первенец был бы уже фиолетовым, а нас с Бетти...

— Не продолжай. В той истории с присвоением тебе красного статуса, самое сложное было придумать фамилию, зато теперь у меня в друзьях сам сэр Вормвуд,[1] знаменитый профессор зельеваренья. Когда он сможет подняться?

— Ну... я не Бог и, к счастью, не маг и конкретную дату назвать не смогу... Самое лучшее средство от всех болезней – сильная воля и сильный разум. Это сказал Парацельс. То, что он выжил доказывает, что по крайней мере с одним «ингредиентом» у него всё в порядке. Недели две он пролежит. Затем понадобится реабилитация...

— Понятно. Том, тебя не затруднит дойти до Грейс и сказать ей, что спальня с Ван Гогом занята прибывшим час назад троюродным племянником?

— Том живёт...

— Передай ей, что убираться в спальне не нужно, так как племянник терпеть не может когда кто-то вмешивается в его пространство, особенно, если этот кто-то субъект. Добавь от меня, что я не разделяю его взглядов, но так как он мой родственник, вынужден терпеть его недостатки. Скажи ей, что Дэвид поживёт здесь какое-то время, за что я заранее извиняюсь.

— Господину не следует извиняться перед прислугой. Господин...

— Имеет право вести себя так, как подсказывает ему его совесть. И поспи немного. Мне понадобится твоя помощь.

Голос как шёпот, голос как шелест, как шуршание мыши в холодном подполье: тихо, ложно-ворчливо:

— Том живёт лишь ради того, чтобы служить господину.

 

Чуть слышно скрипнула дверь, и ещё раз, когда закрывалась. Тот, кого незнакомый Дэвиду голос обозначил как Тома, покинул пространство сна. В том, что голоса ему снятся, Дэвид не сомневался. Ни пить, ни есть не хотелось, не пахло дерьмом. Спелёнатый Светом он словно парил над пространством. Спать. Во сне хорошо. Спать. Здесь безопасно.

 

— Значит так, как твой врач я настаиваю, чтобы ты сейчас же отправился спать...

— Ерунда. Твой элексир...

— Как всякий стимулятор имеет побочные действия. Я посижу с ним, а ты иди отдыхай.

— Нет, Артур, это моё дело. Я и так поднял тебя среди ночи. Через три часа Том меня сменит, а ты возвращайся к жене.

— Я столько раз вставал среди ночи... к тому же, мне не нужно больше ходить на работу, так что, я посижу с ним...

— Тогда мы вместе посидим и я принесу чего-нибудь выпить и пожевать. Ночка выдалась бурной.

 

— ...я ведь обследовал Тома и не выявил в нём психических отклонений. Тщательно собранный мной анамнез жизни явственно говорил о том, что Том по своей природе боец и, хотя перенесённые им страдания, несомненно, оставили след и не только на теле, я не думал, что всё кончится Томом-собакой.

— Боюсь, Артур, в том, что произошло с ним есть толика моей вины.

— Мне сложно в это поверить...

— И тем не менее, это так.

— ???

— Я позволил ему читать.

— Не понимаю. Как могут книги свести человека с ума?

— Как ты знаешь, Том написал роман...

Фергус допил пиво и поставил пустую бутылку на пол. Горьковатый вкус Bernard Ale, которое он выбрал для бдения и початая упаковка которого вместе с останками ветчины на подносе стояла на тумбочке, как нельзя лучше подходил его настроению.

Мягкий свет прикроватного бра, не нарушая покоя спящего чистильщика, нежно окутывал комнату и сидевших на стульях друзей.

— Так вот, когда ты воспитан на тщательно отобранных красной цензурой книгах и думаешь, что создал нечто новое, а потом, после всех перенесённых тобой страданий, оказывается, что ты не первый, кто понял и не захотел молчать, что был Оруэлл со своим «1984», а до него Замятин, а ещё были Хаксли и Голдинг[2] и много кого, о ком раньше ты даже не слышал... Думаю, не то его добило, что его детище оказалось не уникальным, а то, что он понял, как бессовестно его обокрали. Я не говорю, что Оруэлл сделал бы из Тома Толстого – талантом распоряжается Бог, но то, что мысли честного человека, как глоток хорошего пива...

— Тогда уже спирта, — хмыкнул Артур. — Не передашь мне бутылочку? Спасибо.

— Том мог стать кем-то большим, чем автором одной, не самой оригинальной, книги. Нужно было дать ему время окрепнуть, и не только физически. В конце концов, вся литература это повторение кем-то уже сказанного. Моцарт сказал: «Всё, что было до меня – моё». Мне следовало поговорить с ним... Честно говоря, я просто не знал, что с ним делать. Выгнать его я не мог, делать слугой – не хотел. Год он практически жил в библиотеке, пока не вышел оттуда Томом-собакой.

— Почему именно Оруэлл? Почему, например, не Диккенс? Рукопись-то не нашли.

Фергус понимающе кивнул.

— В то утро, выходя из спальни, я чуть не убился о лежавшего возле двери подобие человека. Он спал, свернувшись как пёс: голый, дрожащий от холода, сошедший с ума (так я тогда подумал) незнакомый мне Том, Том-собака – так он стал себя называть...

— Я и сейчас могу повторить то, что сказал тогда при осмотре. Причиной диссоциативного расстройства идентичности могла стать полученная им в КБГ тяжёлая физическая и эмоциональная травма...

— На следующую ночь – дело было как раз перед новым годом – он снова улёгся под дверью и сколько бы я не ругался, сколько бы не гнал его от себя, ничего на него не действовало. Мне ничего не оставалось, как только пустить его в спальню. Ну в самом деле, не оставлять же его на холодном полу. Он устроился возле камина на шкуре и быстро уснул. Так мне тогда показалось. Я же не спал, думая о том, что мне придётся избавиться от безумца, с новым именем, поместив Тома в клинику для душевно больных камердинеров. Он же, думая, что я сплю, тихо поднялся со шкуры, уселся в кресло возле меня и принялся говорить: тихо, словно читая мне спящему книгу – антиутопический роман о неспящих. Тогда-то я понял: книга действительно существует. В его голове. У меня хватило ума не выдать себя и ничего не сказать ему утром. Он и сейчас не знает, что я его слушал. Не каждую ночь он читал, да и я не каждую ночь просыпался, но и того, что я слышал было достаточно чтобы я оставил его у себя.

— Всё это очень печально. Возможно, время...

— Кем быть Тому – решать ему самому, — Фергус вздохнул и откупорил третью бутылку. — Я не Моисей и у меня нет в запасе сорока лет. У нас у всех больше нет времени для бездействия.

 

***

 

Ужин в Букингемском дворце, казалось, никогда не закончится и Фергус начал поглядывать на каминные, времён Елизаветы, золотые часы, стрелки которых медленно, но, верно, выстраивались в магическую линию или как было принято говорить у них в Нотоне, «волшебную палочку». И хотя для сидевшего возле Его Превосходительства Верховного мага сэра Фарлея четыре двойки (согласно ангельской нумерологии, комбинация 22:22 на часах сулила скорые перемены) были всего лишь цифрами, он загадал желание: «Пусть этот ужин закончится и меня не съедят».

Вечер оказался непохожим на привычные званные вечера с любезным хозяином и красивыми женщинами в нарядах столь откровенных, что захватывало не только дух. Слишком помпезные, чтобы любить, слишком суетные, чтобы терпеть, слишком... сейчас он предпочёл бы любой из них, даже пошлый, скандальный – он на нём не был, что недавно устроил Гай Марципан, мрачному ужину при свечах.

За уставленным мясными блюдами столом из красного дерева, по форме своей напоминающим гигантскую подкову, помимо хозяина, сидело ещё тринадцать гостей: все старики, все в чёрных мантиях с накинутыми на голову капюшонами; больше похожие на назгулов, чем на людей из плоти и крови, НАСТОЯЩИЕ колдуны, свободно читая мысли друг друга, изредка переглядывались между собой, не замечая сэра Фарлея, не обращая внимания на Верховного мага.

«А я-то наивный рассчитывал на ужин тет-а-тет, думал, поговорим об искусстве, посплетничаем, а попал как кур в ощип, да ещё и в смокинге...»

Он лишь притронулся к гэльскому стейку с тушёными овощами, предпочитая ограничиться Dom Perignon Rose, такого же кровавого цвета, как и стены парадной столовой.

 

— Фергус, не хотите ли со мной поужинать?

— Почту за честь, Ваше Превосходительство.

— Вот и отлично. Жду вас сегодня в Букингемском дворце в девять после полудня по местному времени.

Вот так: ни здрасьте, ни как поживаете, ни до свидания.

 

Жалея себя, Фергус вернулся взглядом к часам и найдя их зловредно-медлительными отправился выше к галерее парадных портретов, а именно, к портрету короля Георга IV чей позолоченного серебра сервиз, без всякого к нему уважения, пользовали сейчас те, на кого в Англии триста лет назад отменили охоту.

Закон о колдовстве, внесённый в Палату общин Джоном Кондуиттом, Джоном Кроссом и Джорджем Хиткоутом и, в том же, 1735 году принятый парламентом Великобритании, сделал незаконным обвинение кого-либо в обладании магическими способностями или занятии колдовством. Отменив наказание за реальное колдовство, он ввёл уголовную ответственность за притворство. Парадокс, но отныне преступником считался не тот, кто обладал сверхъестественной силой, а тот, кто лишь утверждал, что ей обладает.[3]

«Вот так и бывает, вначале монстров жалеют, потом делают героями мультиков – и монстры становятся нормой, а затем является настоящий Монстр, но ты уже не имеешь законного права сказать ему нет. Дело сделано, зло торжествует, и ты...»

Фергус не успел докончить мысль так как к нему обратился доселе молчавший Джон Нот:

— Вижу, вам скучно, сэр Фарлей...

— Э-э-э...

— Мне тоже. Давайте оставим наших старейшин одних доканчивать чудных тушёных ягнят и, по-французски,[4] покинем достойное общество. В моём кабинете нас ждут сигары и прекрасный коньяк. И прошу вас без церемоний. Зовите меня по имени.

— Как скажете, Ваше... Джон.

Не извинившись перед гостями, колдун поднялся из-за стола и уже не оглядываясь на Фергуса, отправился вон из столовой. С нескрываемым облегчением сэр Фарлей последовал вслед хозяину дома.

Давно осиротевший дворец казался дрейфующим в океане беспамятства Летучим голландцем (из уважения к прошлому, назовём его англичанином), генератором тьмы и кошмаров под хмурое утро. Печально взирая на мир запылёнными окнами, дворец хранил в себе память о прежних хозяевах, но в тайне, но молча, как верный слуга силой принужденный подчиниться захватчику. Пользуемый раз или два в году, некогда монарший, теперь же дом колдуна, он чувствовал себя преданным и своё одиночество, как калека увечье, мстительно выставлял на показ: пахло мышами, зловещая тишина, изредка прерываемая воем ветра в холодных каминах, будто призрак брошенной девы, липла к телу забирая тепло и остатки мужества.

Пренебрежение к собственности могло удивлять, если бы было кому удивляться; мало кто имел честь быть приглашённым к Верховному магу и факт этот не настраивал на хорошие мысли.

«Во что же я вляпался?» — думал Фергус ёжась от холода.

Не взяв ни свечи, ни фонарика, больше похожий на летучую мышь, Его Превосходительство Нот, быстро шагая по неосвещённым коридорам дворца, ни разу не споткнулся и не потерял направления. Где-то на середине пути, не обернувшись на гостя, он неожиданно спросил:

— Вас, наверное, удивило, что я вот так запросто оставил важных гостей?

— Э-э-э...

— Могу вас заверить, они нисколько не в обиде на наш уход. Эти тринадцать прекрасно проведут время без нас расправляясь с едой как привыкли без всяких там этикетов. Как и во мне в них нет ни капли голубой крови, но я предпочту любого из них сотне чванливых ублюдков, считающих себя выше других лишь потому, что их мамаши трахались с аристократами. С каждым из них я сразился и каждого победил, и теперь они боятся и ненавидят меня, и это меня забавляет. Я держу их возле себя потому, что во-первых, их это бесит, а взбешённый враг уязвим, а во-вторых, их ненависть, как хороший глоток Monster Energy, позволяет держать себя в тонусе, ибо маг без практики как меч без заточки – в реальном бою бесполезен, к тому же, они помогают мне держать в узде тех, кто к узде не приучен. Не думайте, они рады что мы ушли, ибо то, чем они займутся после ужина, не для чужих глаз, — Нот остановился так резко, что следовавший за ним Фергус, удивлённый и ещё больше испуганный откровенностью ни разу не друга, едва не врезался в его чёрную спину. — Мы на месте.

Если Парадная столовая за сто с лишним лет не претерпела каких-либо изменений, то от бывшего кабинета последнего английского короля Уильяма I не осталось даже названия.

— Мой личный музей одной картины или, если быть точным...

— Туринской плащаницы, — выдохнул Фергус.

Правильно говорят: каков хозяин – таков и дом. Фергус не поручился бы за все семьдесят семь тысяч дворцовых квадратных метров, но эта комната точно была похожа на Нота: чёрные стены, чёрный потолок, из мебели лишь пара кожаных кресел да столик на ножке. И только висящая в герметичной киоте реликвия под направленным светом, как чужеродное, но бесспорно доброе нечто, оживляла неуютное помещение. На круглом столике стояли графин с коньяком, два хрустальных бокала и небольшой хьюмидор из испанского кедра, под которым, вишенкой под тортом, лежала бумажная папка.

— Я думал Плащаница погибла, когда храм был разрушен.

— Как видите, нет. Перед тем, как обломки Безумного чёрта уничтожили творение Амедео,[5] настоящая Плащаница исчезла, причём, и киот, и обшивка остались нетронутыми.

— Святая случайность?

— Святая? Возможно. Случайность? — Нот усмехнулся. — Мне передал её неизвестный. Не побоявшись назваться монахом, он отдал мне свёрток, не смея нарушить приказ. По его словам, в ночь перед катастрофой к нему явился некто, кого он принял за Архангела Михаила и вручил ему запечатанный свёрток, велев никогда не открывать и хранить его в тайне. Много лет, скрываясь от нового мира в горах Фессалии, монах исполнял его волю, не зная, что, собственно, он сохраняет. Явившись во второй раз, Ангел велел нести свёрток в Лондон и там отдать его мне, что тот и сделал пройдя путь в две с лишним тысячи километров.

Фергус не смог скрыть эмоций; секундное удивление сменилось на раздражение. «Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, что поверю в эту историю?» — говорил его потемневший взгляд.

— Я вижу, вы находите странным, что монах отдал её мне...

«Вот так вот: ни неправдоподобным, ни абсурдным, ни фантастическим – странным. Почему просто не сказать, мол, так и так, забрал её у того, у кого хватило власти, денег и наглости выкрасть её из собора и да, чёрт возьми, я нахожу твою выдумку чертовски странной!»

— ...Не так ли?

— Нет, — соврал Фергус и поспешно, – слишком поспешно, – добавил: — Вы же её сохранили. Кстати, почему?

— Так было нужно. Не Богу. Мне. Я спас её, так же, — Нот загадочно улыбнулся, — как и коллекцию Массова.[6]

Ловушка захлопнулась; попавший неё Фарлей застыл с видом человека, которому только что сказали, что его любимый Веласкес на самом деле – пришелец с Альфа Центавры. История Плащаницы мгновенно была забыта. Какое ему дело каким образом она попала к всесильному магу? В конце концов, разграблением соборов начали заниматься задолго до Нота и, в этом смысле, тот, кто её украл, не был оригиналом.

— Вы шутите, — выдохнул он, не в силах оторваться от не выражающих ничего лишнего глаз мага. — Коллекция Массова – миф вроде Чаши Грааля или золота инков.

— И тем не менее она у меня.

— Покажите?

— Не сегодня.

Разочарование человека, только что державшего в руках всё и всё потерявшего, разлилось по лицу того, для кого искусство было религией. Взгляд его резко потух; пряники кончились и Фергус, прибив к лицу маску холодной покорности, вместо ответа, поклонился Верховному магу.

— Не расстраивайтесь мой друг, — глаза колдуна наконец потеплели. — Всему своё время. Вначале нам предстоит тщательно продумать стратегию действий и составить детальный план по спасению мира.

— Могу я спросить, от кого? — вопрос прозвучал почти безразлично.

— От нашего Господина.

 

***

 

— Меня зовут Фергус Фарлей. Я – маг и ты в моём доме. Если тебе интересно, сейчас четырнадцатое мая. Метку твою мы стёрли, так что официально ты – мёртв. Искать тебя не будут.

Приятный, слегка бархатистый голос принадлежал мужчине в фиолетовом блейзере, белой рубашке и серых брюках. Чёрные волосы с нитками серебра красиво спускались к плечам, красивое ухоженное лицо со шкиперской бородкой смутно кого-то напоминало. То, как он сидел на стуле по-хозяйски уверенно, как смотрел на него будто решая дилемму, сама энергетика власти от него исходившая, – всё говорило о том, что с ним разговаривал маг.

— Я мог бы соврать, что спас тебя исключительно из альтруистических побуждений, но ложь порождает ответную ложь, а я хотел бы тебе доверять. Ты здесь, потому что мне нужен.

— Зачем? — голос Дэвида был тих и спокоен.

— Я всё расскажу тебе завтра. Врач сказал, что, когда ты проснёшься, дать тебе выпить вот это, — маг указал, на стоявшую на прикроватной тумбочке белую чашку с чем-то тёмным внутри. — На вкус как дерьмо, но, завтра будешь как новенький, — на мгновение он задумался, а затем добавил: — Если тебя это как-то подбодрит, ты продержался в тайной тюрьме дольше других.

Дэвид, если и удивился, то ничем не выдал своего удивления. Его лицо осталось бесстрастным, как будто он только и делал, что выживал в пирамидах.

— Спасибо вам сэр. Что бы вы не задумали, я ваш должник.

Фергус наконец улыбнулся.

— Тогда уж его, — он кивком головы указал на стоявшего за спиной старика. — Всё то время, что ты лежал без сознания, Том не отходил от тебя.

Том будто не слышал; одетый в серый пиджак на голое тело и светлые джинсы, он дурашливо щерился в пустоту и, кажется, пускал слюни.

Настороженность к магу исчезла. Зачем бы он ему не понадобился, подобное отношение к низшему, да ещё и безумцу говорило о многом: не все маги были как тот, кто так жестоко с ним обошёлся. В глазах чистильщика Фергус мгновенно поднялся до уровня доброго господина.

— Спасибо вам, Том, что не позволили мне умереть, — поблагодарил он слугу.

При этих словах старик перестал улыбаться.

«О каком Томе ты говоришь?» — вопрошали его глаза. Он даже оглянулся, и не найдя другого Тома, понимающе хихикнул, мол, я-то знаю, что я тут единственный Том.

— Старый пёс всего лишь охранял нужную для хозяина вещь.

— Не обращай внимания, — вступился за старика Фергус. — Том много пережил и иногда его...

— Клинит?

Маг усмехнулся и кивнул головой.

— Точно. Иногда его клинит.

 

— ...Как сделать из сотворённого Богом по образу Своему человека бесправную скотину с номером вместо фамилии? Первый шаг: лишить его веры, то есть, связи с Творцом. Второй шаг: лишить человека развития. Если бы меня спросили, в чём смысл Евангелии, я бы ответил: «Будьте совершенны как Отец Ваш Небесный совершенен — и добавил: Талант же как ключ, открывающий двери познания». Запрет на веру и препятствие правильному развитию в Боге – звенья одной цепи. Творчество тоже Путь и Моцарт не менее свят, чем проповедовавший рыбам Франциск. Кто-то сказал: «Чем больше любишь, тем больше познаёшь и чем больше познаёшь, тем больше любишь».[7] Не все умеют любить, но в каждом – Любовь и приумножающий талан приумножает Присутствие. В этом – свобода, так как познавший Бога свободен от мира. Им невозможно управлять, поэтому, те, для кого чужая свобода – угроза существованию, сделают всё, чтобы человек не познал этой правды...

 

Дэвид уже не спал. Он слушал. И то, что он слышал, удивляло его всё больше. Оказывается, в безумце существовал и другой Том и этот другой, незнакомый Дэвиду ЧЕЛОВЕК сейчас читал ему книгу. Каким-то шестым чувством, чистильщик понял, что, старик читает лишь потому, что уверен, что «слушатель» его спит, и как только он чем-нибудь выдаст себя, произойдёт нехорошее: вернётся безумец и чтение прекратится.

 

...Как же лишить человека и веры, и творчества, и самой совести как способности индивида, осознавая, переживать о собственном несовершенстве? Первый и самый простой способ – поставить религию вне закона. Такой метод работает, но как показала история, лишь первое, смутное время. Невозможно победить веру, если просто вырвать окровавленные символы из мёртвых рук жестоко замученных священнослужителей. Это путь мучеников и святых, и чем сильнее давление, тем большего сопротивления оно вызывает.

Другой способ – изменить, исказить саму веру, чтобы человек думающий и ищущий истины сам отвернулся от церкви. Способ хитрый и длительный. Пройдут десятилетия, прежде чем внедрённые в церковь «падре» и «мадре», как неутомимые древоточцы, подточат храм изнутри. Кому же понравится священник педофил или искажающий службу проплаченный содомит? Благословение однополых союзов, трансгендерные священнослужители, ЛГБТ-флаги на храмах, секуляризация храмов, наконец публичное глумление над святыми символами...

Запад методично отучал себя от христианства, веками формировавшего европейскую идентичность. Либеральные реформы, новые нормы поведения, «толерантные» интерпретации догм – всё это строило фундамент для нового человека, в котором духовная вертикаль стала ненужной. То, что называют прогрессом, на деле оказалось демонтажом сакрального.

Но как генномодифицированные семена через поколение возвращаются к изначальному смыслу, так и церковь, пройдя испытание, возвращается в лоно Отца Своего. И вот тогда на головы тех, кто нашёл в себе силы не сдаться, обрушивается последнее средство: «убийство» Бога и замена Его Зверем.

Почему удар именно по христианству? Потому что христианство – единственная массовая мировоззренческая система, которая ставила человека выше государства. Заповедь выше закона. Совесть выше политики. Страшный Суд выше человеческого суда. Такой человек неудобен. Он неподкупен трендами, идеологиями и алгоритмами.

Чтобы создать новый мир – сначала нужно уничтожить человека, который способен сказать: «Мне нельзя — не потому, что запрещено, а потому что грех».

Бога убить невозможно. Но можно убить в человеке способность слышать Его. Когда святое превращается в мем, когда догма превращается в повестку, когда вера превращается в социальную услугу, когда совесть заменяется политическим трендом – человек перестаёт быть образом Божиим и превращается в ресурс, в элемент системы, в обслуживаемую единицу. Это и есть настоящее убийство Бога. Не в небе – в человеке.[8]

Мне повезло. Как помощник редактора журнала «Наука и религия» я был допущен к запретному сейфу, где во мраке и холоде металлических стен хранилась старая Библия, и вот парадокс, писавший антихристианские пасквили синий Том 1СД-Д20-Я4Я, лояльный власти Y-субъект, стал сочувствующим...

Как назло, в носу предательски засвербело, и Дэвид не смог сдержать чих. Том мгновенно умолк словно кто-то невидимый выключил запись и нормального Тома в придачу. Метаморфоза произошла так стремительно, что юноше показалось, что у него задвоилось в глазах; только что был один Том и вот уже на его месте сидел и настороженно пялился на него одержимый злым духом старик.

— А.., ты проснулся..., — голос его повысился на два тона, превратившись в дребезжащий, режущий слух скрежет. — Том-собака не любит, когда Тома подслушивают.

Понимая, что дальше скрываться нет смысла, Дэвид открыл глаза. Он не стал извиняться, а просто сказал:

— Я не нарочно. Так получилось.

Наступившая вслед тишина сделала воздух густым и вязким от мыслей двух чужих, но связанных случаем человеков.

«Если бы нормальный Том был хоть немного смелее...» — думал Дэвид, наблюдая за странным слугой, в беспокойстве обрушившихся на него мыслей, терзавшим узловатыми пальцами единственную на пиджаке пуговицу.

«Ну зачем этот дурень проснулся? — думал Том теребя пуговицу на недавно подаренном Фергусом пиджаке, от которого он собирался избавиться вот только пока не знал как. — Сэр Фарлей, тот спит как убитый. С ним легко собеседовать. А как бы хотелось закончить...»

— То, о чём вы сейчас говорили... Это вы сами написали? — прервал молчание Дэвид.

Старик лишь сильнее нахмурился.

— Понимаете, Том, то, что я слышал..., для меня это очень важно. Там, в пирамиде я... — Дэвид запнулся. — В общем, мне интересно услышать продолжение. Как эта книга называется и где её можно найти?

— Спроси об этом синего дурака, — буркнул слуга.

— Я и спрашиваю.

— Том-собака не синий дурак. Том-собака знает своё место и не пытается прыгнуть выше головы.

Раздался звук рвущихся ниток и в тот же миг лицо старика приобрело то довольное выражение какое бывает у человека, долго терпевшего и наконец-то облегчившегося.

«Ну хорошо хитрюга. Попробуем зайти с другого конца».

— А можно позвать другого Тома?

— Его нет.

— А где он?

Том взаправду или нет разозлился:

— Верный слуга господина не знает, где шляется синий дурак, но, если он снова придёт, Том-собака прогонит его. Да-да, прогонит как бешеного пса, чтобы бешеный пёс не заразил своим бешенством господина и мудрого, о, да... старого, мудрого Тома.

Старик поднялся со стула. Он медленно выпрямился и, шаркая по паркету босыми ногами, поплёлся в сторону двери.

— И всё же, — Дэвид привстал на локтях, — когда Том вернётся, на что я очень надеюсь, передайте ему, что я заходил и спрашивал о книге. То, что я слышал... мне понравилось.

Том не ответил; покидая спальню, старик улыбался.

 

Откинув в сторону одеяло, Дэвид принял сидячее положение и какое-то время просто сидел и прислушивался к своим ощущениям. Всё было не плохо. Он был наг и выглядел истощённым, но толи та жижа в чашке подействовала, толи Нечто, во тьме пирамиды явившееся, продолжало питать его изнутри, только слабости Дэвид не чувствовал.

В спальне царил приятный для глаз полумрак. Тонкий луч света из-за неплотно прикрытых тяжёлых штор, говорил о давно наступившем дне, свежем и прекрасном для каждого, кто получил возможность не думать о хлебе насущном. Возле кровати на тумбочке стояли наполовину полный графин и хрустальный стакан. Доступность воды после дней, проведённых без оной, казалась даром богов.

«Вот так просто: взял, налил и выпил».

И хотя жажда его не мучила, он не смог отказать себе в удовольствии сделать пару глотков не пахнущей хлоркой воды.

Спальня, где он провёл без малого две недели, то просыпаясь, то вновь погружаясь в тягучую дремоту, была небольшой, но уютной, гармонично сочетавшей в себе стиль и комфорт. Выполненная во всевозможных оттенках серого комната не раздражала. Единственным ярким пятном была висевшая над кроватью картина. Но он лишь взглянул на неё.

Его привлёк к себе визор напротив. То, что это именно визор, Дэвид понял по блестящему, словно облитому нефтью, экрану. Такие он видел только в кино. Поднявшись и немного шатаясь от долгих дней без движения, он потопал к запретному чуду. Отличие от обычного телевизора было в возможности визора, наряду с обычной, плоской картинкой создавать голограммы.

— И как же тебя включить?

Ни пульта, ни кнопок на гладкой панели, ничего объясняющего как эта штука работает. С диагональю сто восемь дюймов сверхтонкий визор сливался со стеной, так что узнать, что там сзади не представлялось возможным. Не желая так просто сдаваться, Дэвид ещё постоял, посмотрел, и не найдя хоть какой-то подсказки, чисто из вредности, ткнул в экран пальцем. Ткнул и тут же отдёрнул; руку ударило током.

— Кусаешься гад?

Ударивший его разряд был не больше 10мА, но неожиданность, а главное, несоразмерность и несправедливость наказания («подумаешь, ткнул в экран пальцем») обидели и понудили Дэвида к отступлению.

— Ладно, потом разберусь, — пробормотал он, потирая здоровой рукой «укушенный» палец.

Справа от «мстительного» устройства расположилась искусно замаскированная под серую стену дверь-невидимка. Видимо, сработали датчики так как сразу, как только Дэвид вошёл в совмещённый санузел – за дверью прятался именно он, – вспыхнули потолочные споты. По сравнению с крошечным санузлом в его соте, этот в отделке из чёрного мрамора выглядел как уголок рая с джакузи и тропическим душем. Здесь было всё, что только могло потребоваться избалованному роскошью сибариту начиная с хрустального писсуара и заканчивая армией баночек и разных размеров флакончиков на подсвеченных полках.

В зеркале напротив он увидел худого себя с выпирающими рёбрами и серым, почти прозрачным лицом. Но не осунувшиеся щёки, не дурацкая козлиная бородка и не торчащие ключицы поразили застывшего перед зеркалом Дэвида. На его голове снова курчавились волосы, не чёрные, как до Обряда – седые. И глаза… Глаза старика внимательно за ним наблюдавшие.

— Ну, привет, незнакомец.

Никогда в жизни он не нежился в ванной и первые двадцать минут Дэвид просто лежал, удивляясь удобству джакузи и количеству не контролируемой Системой горячей воды. Он опробовал всё: и тропический душ, и гидромассаж, и приятные заднице пузырьки, и ещё через час, посвежевший и тщательно выбритый, накинув на чистое тело белый махровый халат, покинул место релакса.

Пока он нежился в ванне, кто-то убрал постель, принёс и разложил на кровати одежду, раздвинул серые шторы и оставил тележку с едой. Запах натурального кофе от неё исходивший приятно щекотал ноздри и возбуждал аппетит. В голову зашла мысль, которую он тут же и высказал:

— Блин, я же не ел целый месяц.

Дэвид было двинул к тележке, но случайно им брошенный взгляд на картину, заставил остановиться; то, что в суте;мье он принял за хулиганство (проще сказать мазню), в свете дня оказалось полным тревожной красоты городским пейзажем: на фоне синего неба старая церковь и дорога её обнимающая. Нервный, порывистый стиль с пастозным мазком и яркой палитрой, какую в своей чистоте используют дети, стал открытием для неискушённого в искусстве чистильщика. Что-то было в этой картине. Что-то такое, отчего ни разу не реалистический, в его понимании, пейзаж заставлял смотреть, смотреть и смотреть на него. Не в силах прервать возникший с картиной контакт, он подходил всё ближе, пока не споткнулся о лежавшие возле кровати кроссовки.

— Зараза.

Магия исчезла. Осталась в шикарной раме картина и серебряная табличка под ней: «Винсент Ван Гог «Церковь в Овере» 1890 г., холст, масло, 94х74 см, — и ниже: — Нормальность – это асфальтированная дорога: по ней удобно идти, но цветы на ней не растут».

«Живи он в Варраве и останься я чистильщиком... — Дэвид сжал губы и покачал головой. — Хорошо, что этот Ван Гог умер до Зверя».

На тележке, под белой льняной салфеткой, помимо столовых приборов, юноша обнаружил большую чашку с куриным бульоном, свежую булочку, мягкий сыр, сливочное масло, яйцо в серебряной рюмке и пару круасанов с малиновым джемом. Рядом лежала записка: «До вечера занят. Развлекай себя сам. Увидимся за ужином. Фергус. P. S. Визор включается словом».

Он с аппетитом поел и, отяжелевший от сытного ланча, откинулся на подушки. Думать, что будет за ужином, не хотелось. О том, что возможно, он пленник у мага, тоже, к тому же идти ему всё равно было некуда.

«Визор включается словом».

— Надеюсь я не глупее этого мага. Алохомора.

Ничего не произошло. Видимо запароливший визор хозяин не был поклонником Поттера.

— Админ. Нет? Гм... Привет. Магия. Зверь... Да включайся ты, наконец! — рявкнул он, разозлившись на визор.

Визор включился. Правда, в режиме обычного телевизора.

— Значит, «включись». Понятно. А, так? Визор, выключись.

Визор послушался.

— Визор, включись.

«Глас народа» – популярная у субъектов передача в дневном повторении шла на первом канале и, судя по времени (14:55) в верхнем правом углу, подходила к концу. В радужной студии болезненно-полный субъект, сидя напротив сэра Додона, нёс довольно смелую чушь о возвращении к прежним стандартам выхода субъектов на пенсию:

— Я требую вернуться к стандартам эпохи до Зверя, — не слишком убедительно требовал мужичок. В оранжевых брюках и чёрной футболке с нелепой надписью «Orange is beautiful», лысый, потеющий, со следами косметики на полном лице, он выглядел жалко. — Шестьдесят лет для Х, шестьдесят два для Y и пятьдесят семь для изменивших свой пол остальных.

— Это ваше требование...

Лоб мужичка покрылся испариной.

— Требование? А, ну да... требование...

— Вы уверены, что вы выражаете мнение всех субъектов?

— Конечно же да... с вашего позволения. Как ни крути, но после шестидесяти даже самый здоровый субъект, как бы точнее сказать...

— Перестаёт быть здоровым?

— Я хотел сказать, перестаёт быть полезным в нужной нам... то есть вам, сэр, мере.

Дэвида затошнило. Он вспомнил о Филине. Странно, но он никогда не думал о том, что оранжевый босс тоже имеет хозяина. В его восприятии Клиффорд и был тем навершием, выше которого стоял только Зверь. Красные маги были так далеки от субъектов (любимую поговорку Вольдемара «До Зверя высоко, до мага далеко», в смысле, что жаловаться «тебесопляку» всё равно некому, он запомнил с того первого раза), что не казались реальными. Недоступные, почти небожители, разве могли они нести в себе те же пороки, что и смертное большинство?

— Визор, объёмное изображение.

Всё изменилось; только что была картинка в формате 2D и вот уже перед ним, в полуметре от пола зависла реальность. Он словно бы оказался в уменьшенной студии рядом с уменьшенным сэром А;дольфом и жалким в попытке казаться тем, кем он не являлся, субъектом. Не хватало лишь запахов.

— И последний вопрос... — было видно, что всё сутулое естество Додона презирает сидящую перед ним «говорящую куклу». — Что бы ты ответил своему работодателю, если бы он, вняв твоим требованиям, отправил тебя на заслуженный отдых прямо сейчас?

Мужичок побледнел и схватился за сердце.

— Я? Мне? М-м-меня?

— Здесь только один профессор социологии оранжевый Брайан 1ОД-Д64.

— Но... Я ведь... возглавляемый мной институт... наши исследования... ведь я вам полезен, был...

«Мы же были друзьями!» — вопил перепуганный взгляд.

На Брайана было жалко смотреть. Правой рукой он вцепился в «Orange is beautiful» отчего пропитанные профессорским страхом красные буквы скрутились в знакомое «BEAST». Не обращая внимания на явно теряющего сознанье «друга», бывший оранжевый директор психиатрической клиники для душевнобольных камердинеров (по слухам, красный статус и мантию вручал ему лично Нот), Додон наконец улыбнулся.

— Это был «Глас народа», — закончил он передачу. — Берегите себя и своих близких.

Дальше Дэвид смотреть не стал.

— Визор, отключись... на хер.

Реальность исчезла. Не отдавая себе отчёта что делает, юноша быстро переоделся в футболку и джинсы и, сунув ноги в кроссовки, покинул ставшую почему-то вдруг душной спальню.

 

Трёхэтажный из белого камня Гондонский особняк с открытым портиком и мраморной лестницей, за двести лет использования приобретшей то самое очарование какое бывает у старых, часто с изъяном предметов, был одним из последних в Белгравии кто помнил, что когда-то на землях Файв Филдс[9] английские крестьяне выпасали свой скот.

Четыре арочных фасадных окна были украшены искусно сделанными витражами – вторым, после входной бронированной двери, необходимым новшеством с которым пришлось согласиться Хьюго Фарлею. Красно-золотой лев, серебристо-зелёный змей, сине-бронзовый орёл и жёлто-чёрный барсук с высоты второго этажа смотрели на улицу, каждый по-своему: лев – с позиции сильного, змей – мудрого, орёл – свободного, один лишь барсук смотрел на проходящих мимо людей безразлично, не находя интересными ни людей, ни дивный новый мир ими построенный.

В отличии от других не менее, а возможно и более роскошных домов, семейное гнездо Фарлеев стояло особняком и могло похвастаться пусть и небольшим, но собственным садом.

Долгое время сердцем дома считался зал на втором этаже с галереей семейных портретов и античными статуями, когда-то вывезенными прапрадедом Фергуса из разорённой османами Греции.

После смерти отца, по иронии судьбы, любившего Альпы и в них же погибшего (катаясь на горных лыжах сэр Чарльз упал и свернул себе шею), портреты родственников были сосланы в гараж и заменены на более близкие сердцу Фергуса портреты дона Диего де Аседо, Хуана де Калабасаса, Франсиско Лескано и дона Себастьяно дель Морра[10] вывезенные уже Хьюго Фарлеем из охваченного гражданской войной Мадрида. Помимо портретов Веласкеса в парадном зале хранилось и другое, по словам сэра Хьюго, «спасённое с риском для жизни наследие духа», которое, по его же словам, следовало «сохранить до лучших времён». Неудобная мысль, что «лучшие времена», скорее всего, никогда не настанут, если и приходила кому-то в голову, то никогда в семье не озвучивалась.

Четыре спальни, включая хозяйскую, обеденный зал на первом этаже, малая столовая на третьем, две гостиных, кинотеатр, бильярдная, тренажёрный зал, бассейн, винный погреб; приумножая величие, множество комнат, вкупе с добром, по большей части награбленным, не стали синонимом счастья. Превращённый в музей, дом казался пустым и безрадостным.

Единственной и настоящей гордостью Фергуса была примыкающая к кабинету большая библиотека с крупнейшей в Гондоне коллекцией редких антикварных изданий, некоторые из которых, как например, манускрипт Войнича (удачно выменянный им у сэра Монтгомери на первое издание книги «Гарри Поттер и философский камень» с автографом автора), стоили целое состояние.

 

Месяц назад он отдал бы всё, чтобы хоть тушкой, хоть чучелом пробраться в круг избранных. Теперь же...

Покинув спальню, Дэвид оказался в очень светлом, богато украшенном картинами и изящной мебелью коридоре. Свет от высокого окна слева мягко ложился на мраморный пол, отчего казалось, что молочного цвета плиты светятся изнутри. Дверь напротив, ведущая, как он позже узнал, в ещё одну гостевую спальню, была похожа на ту, из которой он только что вышел: из светлого дуба с позолоченной в виде головы льва ручкой.

Он повернул направо. Равнодушие к роскоши, его окружавшей не то, чтобы удивило его, – порадовало.

«Как же, наверное, тяжело им, имея знать, что конец неизбежен».

Следуя коридору, Дэвид дошёл до зала размерами и роскошью превосходящим всё им когда-либо видимое. Но не обилие золота, не старинные картины, скульптуры и шикарные витражи его удивили. Посреди зала, на красного мрамора полутораметровой дорической колонне с капителью из чёрного гематита лицом к онемевшему парню стоял никто иной, как сам хозяин дома. Загорелое тело его было обёрнуто короткой, цвета пурпура тогой, голову украшал лавровый венок. Правой рукой он как будто куда-то указывал, и вся поза его с выставленной правой ногой как бы говорила: «Курс у нас один – мой».

«А в нерабочее время, он работает статуей», — пришедшая в голову мысль заставила Дэвида улыбнуться.

Фергус отреагировал мгновенно. Он близоруко прищурился и с едкостью всё понимающего про себя толстяка – хотя толстым он не был, громко спросил:

— Чему вы улыбаетесь, юноша?

— Я? Ну... — Дэвид запнулся, решая, что лучше: извиниться за то, что без разрешения вышел из комнаты и быстро вернуться откуда пришёл, или, не извиняясь, бежать за помощью. Он выбрал третье: — А зачем вы влезли на столб? Или это шутка такая?

— Вы говорите шутка? Гм..., — Фергус наморщил лоб изображая задумчивость. Он принялся шевелить губами как бы прожёвывая про себя приходившие в голову мысли. — В моей базе шутка определяется как фраза или небольшой текст юмористического содержания, в ответ на который ожидается смех, но я ничего такого не сказал, а вы не смеётесь...

Что-то было не так с этим магом. В голову пришла мысль что, возможно, явно дурачивший его тип – всего лишь очередная высокотехническая «игрушка» богатеньких красных.

— Кто вы такой?

Фергус разочаровано скривил губы.

— Ну и что меня выдало?

— Я пять лет прожил с Искусственным Интеллектом. Вы говорите как Система: «В моей базе, шутка как фраза...» Мы так не говорим.

— А как вы говорите?

— Как люди.

— Досадно.

Юноша решил, что раз это ненастоящий хозяин дома, то и церемониться с ним необязательно. Он подошёл ближе и не без интереса стал осматривать то, что поначалу принял за камень. При ближайшем рассмотрении полочка абаки оказалась экраном визора и псевдомаг не стоял, а как бы парил над квадратной плитой.

— Это ведь визор. То, на чём ТЫ стоишь.

— А вы нахал, юноша, впрочем... — ненастоящий Фергус как-то горестно усмехнулся, — люблю нахалов. — Он опустил руку и, пробормотав: «Устаёшь так всё время стоять», — без лишних церемоний уселся на чёрный квадрат.

Ничем не отличимый от настоящего сэра Фарлея двойник, сложив на груди руки, сидел и смотрел на него... с любопытством! Он будто впитывал информацию: жадно, пытливо, с прицелом на будущее – так Дэвиду показалось.

«Что как Система найдёт способ материализовать себя в нечто более плотное, и маги решат, что искусственный человек совершенней, лояльней, в общем, лучше такого нахала как я? Что как такие как я станут лишними на земле?»

Так они и «стояли»: человек и Система и так как Система сидела, то выходило, что Дэвид как низший стоял перед... куклой. От такой перспективы взгляд его потемнел.

«А если попробовать ткнуть в тебя пальцем? Тоже укусишь?»

Видимо Система считала невербальные сигналы с лица и фигуры хмурого чистильщика и сочла их для себя угрожающими, так как изображаемый ею Фергус предостерегающе проговорил:

— По глазам вижу, вы задумали не хорошее. Предупреждаю, моя система защиты весьма эффективна.

Дэвид лишь фыркнул, но, палец совать не стал.

— Зачем тебе тело? Ты и так в каждой бочке затычка.

— Фу, как грубо. Вы думаете, что я обычная голограмма? Отнюдь. Я даже не Система. Я – душа сэра Фарлея.

«И кто здесь нахал?»

— Хватит гнать. Ты не можешь быть чьей-то душой. Все души принадлежат Зверю.

— Вы так считаете?

Дэвид молча кивнул.

— Вы не против если я сменю тогу на более привычные мне костюм и ботинки?

Не дожидаясь ответа, «Фергус» исчез и через мгновение предстал перед Дэвидом всё так же сидящим на визоре, но уже в сером в крупную клетку твидовом костюме и белой рубашке без галстука. На ногах его вместо римских сандаль были надеты коричневые кожаные ботинки.

— В моём возрасте сквозняки губительны, — «Фергус» (или что это было) явно играл на публику. — Так о чём я? Ах, да... О душе. Но предупреждаю вас, во многом знании много печали...,[11] — «Фергус» театрально вздохнул.

— Как-нибудь переживу.

Актёрство Системы бесило. Если Искусственный Интеллект решил скомпрометировать мага, то он здорово преуспел в своей подлости. Дэвид почувствовал, как внутри подымается ненависть к «твари» и постарался взять себя в руки.

— Ну, хорошо, мой нелюбезный друг. Маги не продают свои души ни богу, ни чёрту, ни Зверю. Это удел плебеев начиная с оранжевых управленцев. Сказанное Системой не стало для Дэвида откровением. Как-то выпивая с Алексом в «Пони», он пьяно спросил его: «Слушай, бро, ты никогда не задавался вопросом, почему мы проходим Обряд, а маги – нет, а если всё-таки да, почему они с волосами?» На что уже набравшийся Алекс ответил, что от того они с волосами, что метка Зверя у них в другом месте.

«Где?»

«Ясное дело, на жопе».

Они посмеялись, и опасная тема была закрыта.

— И кому они служат если не Зверю?

— А вот это хороший вопрос...

«Фергус» не успел договорить. Неожиданно дверь распахнулась и в зал влетел Том. Подслушивал ли он или, проходя мимо, случайно услышал голос хозяина, было не важно. Потрясая худыми ручонками, старик завопил:

— Заткни свою пасть лживое подобие человека!

Для сидевшего нога на ногу псевдомага появление Тома стало сюрпризом и, если для Дэвида сюрпризом приятным, то для «Фергуса» – нет. Он вздрогнул как от удара, но опознав по голосу говорившего, презрительно хмыкнул и, не поворачивая головы, ответил:

— Говорящая собака пришла учить меня, совершенную душу, жизни.

Том не стал препираться с Системой. Со словами: «Изыде нечистый», — он просто достал из кармана пульт и нажал на нём красную кнопку.

«Фергус» исчез, а Том вернулся к версии Тома-собаки. Плечи его опустились, он будто стал меньше, дряхлее, безумнее. Старик развернулся и, не обращая внимания на Дэвида, бубня о чём-то своём, направился в сторону дальнего коридора. Его бесстрастное равнодушие к только что совершённому восхитило и без того восхищённого парня. Дэвиду захотелось как-то поддержать, поблагодарить старика.

— Том...

— Проклятый болтун разоряет хозяина. Столько свету нажёг...

— Том...

— Дай зверю палец так он руку по локоть откусит...

— Сэр...

Старик остановился.

— Смешной чистильщик назвал пса сэром...

— Ты не пёс, Том.

— ...попробовал бы он сэра назвать собакой.

— Я только хотел сказать вам, что здорово вы его... отключили.

— Том-собака сделал что должен: сэкономил хозяину деньги.

— Всё равно, вы большой молодец.

Том прошествовал дальше. Уже на выходе из зала, он снова остановился и, не поворачивая головы, хихикнул и заговорщицким тоном сказал:

— У Тома-собаки есть волшебная кнопка, да... как раз на тот случай, если глупый чистильщик решит занять место зверя.

Был ли это намёк на то, какой скотиной он был до пленения или преданный Том пытался сказать ему, что внимательно наблюдает за непрошенным гостем, Дэвид не понял, а спросить было не у кого. Он постарался ответить максимально убедительно:

— Только дурак захочет туда забраться.

Старик захихикал.

— Все хотят занять чёртово место, — сказал и вышел из зала.

 

***

 

Пока Фергус с жадным интересом разглядывал Туринскую плащаницу, Джон разглядывал его: не так откровенно, но всё же не без пристрастия, пытаясь ответить на мучивший его многие дни вопрос: не совершил ли он глупости, решив довериться этому вангогофилу и веласкесоману, предпочетшего общество книг и спятившего слуги общению с равными?

— Я, кажется, что-то чувствую! — воскликнул Фарлей с восторгом ребёнка только что понявшего, что вода мокрая. — В самом деле, взгляните на это лицо. Оно живое! Оно... Христос, словно... Видите, да?! Ещё мгновенье и Он откроет глаза и я... Боже, как, наверное, будет страшно посмотреть в глаза Богу! — с этой мыслью, он повернулся к рядом стоящему Ноту. — Что вы с ней делаете?

— То же, что и вы сейчас – пытаюсь заглянуть в глаза Бога, — было непонятно шутит ли Нот или говорит правду.

Безэмоциональный тон Верховного мага и немигающий взгляд змея, слегка отрезвили сэра Фарлея.

После безапелляционного и во всех отношениях провокационного заявления Его Превосходительства, чтобы не упасть от накатившей на него дурноты, не отдавая отчёта что делает, всем своим существом Фергус Фарлей устремился к единственной в комнате Истинной Силе – Плащанице Христа – и Сила его поддержала. Объявшая ноги слабость исчезла, он успокоился.

— Ну и как, удалось... заглянуть?

— К счастью, нет.

Свой следующий вопрос, много позже, Фергус объяснил несомненным влиянием Плащаницы:

— Вы не думали..., Джон, что возможно, мы совершили ошибку, отказавшись от Бога Творца в пользу пришельца?

— Век – достаточный срок?

— Для чего?

— Чтобы ответить на ваш вопрос.

— Думаю, да.

— Мы сделали ошибку начав бороться с христианством задолго до пришельца. Наши надежды на то, что тот, кого мы так ждали придёт и возвысит нас и сделает равными себе, провалились. Да, Господин пришёл и возвысил, но он не признал и никогда не признает нас равными. Это так же невозможно, как признать таракана братом по разуму. Пока мы нужны ему...

— Почему я? — неожиданно и, прежде для себя самого, перебил его Фергус.

Если не считать двоекратного мигания глаз на неподвижном лице, Нот ничем не выдал своего недовольства. Делая жест в сторону кресел, он как учтивый хозяин любезно проговорил:

— Не желаете выпить? Вы слишком напряжены.

Фергус кивнул. Он последовал Верховному магу, хотя всё его естество, отменяя приличия, желало бежать из дворца и из Гондона, притом, без оглядки.

Они выпили: Джон, смакуя каждый глоток, Фергус – залпом, не почувствовав ни вкуса, ни крепости.

— Сигару?

Фергус снова кивнул.

Наслаждаясь вкусом сигары и просто наэлектризованной тишиной, Нот пускал кольца дыма, которые, прежде чем исчезнуть, странно меняли форму на петли.

— А вы знали, — заговорил он после минуты молчания, — что Черчилль курил исключительно кубинские сигары?

Прежде чем ответить, Фергус шумно, почти неприлично выпустил из ноздрей две струи дыма.

— Я даже знаю, что до катастрофы существовал такой остров Куба.

Нот кивнул, соглашаясь. Провожая глазами дымные кольца, он задумчиво произнёс:

— Там девы под солнцем на бёдрах упругих крутили не самый дешёвый табак, — последовал вздох; был ли этот вздох настоящим или это было частью игры – оставалось только гадать. — Тогда я ещё не курил, а когда закурил, запас кубинских сигар истощился настолько, что их продавали поштучно и каждая стоила как новенький мерседес. Конечно, наши фиолетовые крутильщицы стараются и стараются неплохо, но толи табак не тот, толи бёдра... Ваш сын вырос.

Вставленное вскользь было столь неожиданным, что Фергус на, мгновение, потерял дар речи.

— О чём это вы?

— Алекс Диего Фарлей, семьдесят девятого года рождения, в возрасте одного года похищенный вашей женой Еленой Фарлей, бывшей фиолетовой Еленой 93ФД-О2-Я12 и увезённый ею в неизвестном направлении. Я знаю где он.

— ???

— Видите эту папку? Откройте.

Не выпуская изо рта сигары, крайне взволнованный известием Фергус одной рукой приподнял хьюмидор, а другой вытянул из-под него бумажную папку. Несколько фотографий внутри пустили сердце в галоп. На первой белый Rolls-Royce Witch с золотой статуэткой летящей на помеле ведьмы на бампере и женщина за рулём. Рядом с женщиной на переднем сидении часть автолюльки с поднятым верхом. Он узнал и подаренную им на свадьбу машину и лицо той, кого он когда-то любил.

— Снято на выезде из Гондона.

Похожую фотографию Фергус хранил в своём сейфе.

— Я смог проследить её до Жо-Панского Храма, — сказал он как можно спокойнее. — Я точно знаю, что она в пирамиду вошла и так же знаю, что она оттуда не вышла.

— Она переместилась. Взгляните на следующую фотографию.

Перед тем, как взять фотографию, Фергус как следует затянулся, выпустил струю дыма и избавился от сигары положив на столик так, чтобы тлеющий её кончик не касался красного дерева.

На фотографии в ярком свете ночных фонарей таже женщина в джинсах и курточке, поднималась по ступеням крыльца; чёрные волосы забраны в хвост, на ногах что-то вроде ковбойских сапожек, на плечах походный рюкзак, в левой руке дорожная люлька. В правом нижнем углу фотографии числа: 04.05.80 01:22

— Где это снято?

— На лестнице центрального входа Варравского Дома Развития.

Фергус нахмурился. Во рту сделалось сухо, а там, где колотилось о рёбра сердце, больно. Он налил в стакан коньяка и опять же залпом выпил.

— Вы сказали она переместилась. Как?

— Ей помогли.

— Кто?

Нот будто не слышал.

— Хотите увидеть его теперешнего? Там дальше есть фотография.

На последнем снимке симпатичный юноша в полупрофиль, видимо, с кем-то беседует. Волнистые чёрные волосы, худое лицо, правильный нос как у Фергуса и глаза... Глаза безусловно Елены. За спиной его стеклянная перегородка, задняя часть монитора и чужая макушка с клеймом. В нижнем левом углу надпись: «Алекс 26ЖД-Д6-Я9 09.03.100 08:30».

— Снято Системой со встроенной камеры.

— Совсем недавно.

Фергус не мог насмотреться. Двадцать долгих лет он считал Елену и Алекса пропавшими навсегда и вот теперь...

— Почему? Почему она это сделала?

Нот потёр подбородок словно обдумывая вопрос. И хотя ответ, вернее, множество вариантов ответа были им давно заготовлены, он выждал минуту; во-первых, он был до крайности зол на посмевшего прервать его «сопляка», а во-вторых... в присутствии чужой боли Великий Джон Нот расслаблялся.

— Она боялась за сына.

— Но почему?

— Вашему сыну грозила опасность.

— Глупости! Алекс родился в законном браке и получил красный статус сразу после рождения! Никто не посмел бы причинить вред сыну мага Второй Ступени! Откуда вы всё это знаете?

— Я был тем, кто помог Елене бежать.

Фергус вскочил и непонимающим взглядом уставился на Нота. Папку с фотографиями он швырнул в кресло, забыв и о папке, и о дорогих его сердцу фотографиях. В глазах его потемнело, в голосе появилась ярость. Он готов был убить...

— За что? — только и смог выдавить из себя взбешённый отец.

— Сядьте сэр Фарлей. Вы слишком громкий для этих стен.

Сжав кулаки, Фергус остался стоять.

— Ну хорошо, — Нот сделал вид, что пошёл на попятную. — Я не собирался рушить вашу семью. Я спасал вашего сына.

— От кого, чёрт возьми?

— От нашего Господина.

— Ерунда! — Фергус был слишком зол на посмевшего влезть в его мир «выскочку», и ошеломляющая новость, как удар тапком по морде почуявшего кровь тигра, не произвела на него должного действия. — Зачем ему Алекс?! У него есть кем питаться!..

— Сядьте. Это приказ.

Голос был тих, но странная сила, от него исходившая, охладила пыл мага. Фергус нехотя подчинился.

— Вы были ещё по колено кузнечику,[12] когда Господин издал указ: всем без исключения новорожденным сыновьям магов – девочки его не интересовали, при рождении делать натальные карты, и не важно, родился ли мальчик в законном браке или был выношен шлюхой. Я должен был лично просматривать и докладывать ему обо всех хоть в чём-то схожих с показанной мне мысленно космограммой. По тому с какой настойчивостью он требовал исполнения приказа, я понял – Господин боится и боится конкретного пока нерождённого человека. Был ли страх вызван неким пророчеством или персекуторным бредом пришельца, мне не известно. Без малого семьдесят лет я занимался, как я считал, ненужной работой, вплоть до седьмого апреля семьдесят девятого года. В тот день в моём распоряжении оказались три карты: две я выбросил сразу, третья меня заинтересовала. Натальная карта Алекса была один в один с той, что так интересовала нашего Господина.

— Но... это же бред.

— Господин так не считает. Я тоже. Именно поэтому, хорошо понимая во что мы все вляпались, согласившись служить Господину, я подменил карты. Погиб другой мальчик...

— Раз так, зачем же...

Нот перебил его резко:

— Вы никогда не общались с пришельцем. Вы не знаете на что способно это исчадие ада. Да, да. Именно исчадие ада упало в мой огород, когда на подлёте к Земле его корабль взорвался, уничтожив полмира. Правда об Алексе всё равно бы открылась и скорее раньше, чем позже. То, что в Нотоне проверяют мальчиков на наличие у них магических способностей вы знаете...

Озадаченный степенью откровенности, Фергус не стал возражать, а просто кивнул.

— ...А то, что каждый раз при этом незримо присутствует Господин?

— Зачем ему эти... формальности?

— Не формальности. Его интересует степень восприимчивости человеческих детёнышей к определённому виду энергий. Присутствуя на отборе, он сам помечает нужных ему, и именно эти дети распределяются в Нигрумдр и становятся настоящими колдунами. Вы спрашивали, что я с ней делаю? — он кивнул в сторону Плащаницы. — В данный момент Его изображение единственное, что защищает нас от пришельца. Господину не нужны «жучки» чтобы слышать и камеры чтобы видеть. Он может быть где угодно и когда угодно. Единственное, где он не может быть – места Силы и это одно из них.

Фергус нахмурился. Он налил себе коньяка и в этот раз пил медленно, переваривая всё то, что сказал ему Нот. Наконец он спросил:

— С кем он собирается воевать? Все и так ему служат.

— В том-то и дело, что не все.

— Вы говорите сейчас о варварах?

— Я говорю о не принявших Господина христианах.

— Вы им симпатизируете?

— Когда придёт время они нам послужат, — видимо выражение лица сэра Фарлея не понравилось магу так как он добавил: — Слушайте, Фергус, я откровенен с вами только лишь потому, что во всём этом замешан ваш сын и ради него вы не побежите докладывать на меня в КБГ.

— Алекс просто мальчик.

— Алекс не ПРОСТО мальчик. В нём заложена мысль.

— Чья мысль?

— Его, — Нот снова указал на плащаницу. — Вы можете в это не верить, но Господин её чует и очень волнуется. Я сделал ошибку, не отправив Алекса вместе с Еленой за Стену.

— Елена у варваров?

— Она в безопасности, остальное не важно.

— Для вас.

Нот лишь пожал плечами: понимай как хочешь, я сделал то, что считал правильным.

— Алексу грозит опасность?

— Да. Я думал, что близость христиан, как плащ невидимка, поможет мне спрятать мальчика, что Сила, смешавшись с тождественной Силой, в глазах Господина, сделает Алекса «ещё одним варваром», — маг вздохнул, но уже как человек хорошо понимающий против кого он восстал. — Два дня назад Господин приказал уничтожить Варраву со всеми её обитателями. Я уговорил его, — Джону пришлось повысить голос, предупреждая Фергуса уже готового ринуться в бой, — не оголять нашу границу. В этот самый момент десять лучших астрологов, тайно, трудятся над составлением натальных карт для всех природных Y-субъектов в Варраве начиная с младенцев. Я подстроил всё так, что Алексом займутся в последнюю очередь.

— Почему сейчас? Почему вы рассказали мне только сейчас?

— Потому что через неделю Алексу исполнится двадцать один год и как совершеннолетний субъект он должен будет пройти Обряд, а значит...

— Он будет открыт Господину.

Джон кивнул.

— Что нужно делать?

— Вы отправитесь в Варраву и устроите всё так, чтобы Алекс исчез из Свободных Земель до Обряда. И прошу вас, сэр Фарлей, без глупостей.



Продолжение следует...



Сноски:

1. От английского слова «Wormwood» – полынь, горечь, настойка полыни.

2. Имеется ввиду роман-антиутопия «Мы» Евгения Замяти на, рассказ «Новая утопия» Джерома К. Джерома, роман-антиутопия «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли, роман «Повелитель мух» Уильяма Голдинга.

3. Википедия.

4. Англичане говорят «уйти по-французски».

5. Амедео ди Франческо да Сеттиньяно – итальянский архитектор, в конце XV века построивший кафедральный собор Сан Джованни Батиста в Турине.

6. Валентин Павлович Массов – русский художник, создатель «Духовного реализма».

7. Валентин Павлович Массов

8. Из интернета. Не знаю имени автора, но то, о чём он страдает мне близко, поэтому не смогла пройти мимо. (Автор)

9. В Средние века район Белгравия назывался Файв Филдс, то есть «Пять полей».

10. Серия портретов, изображавших шутов и карликов испанского художника Диего Веласкеса.

11. Изменённая Зверем цитата из Книги Екклесиаста: «Во многой мудрости много печали».

12. Английский аналог русскому выражению «Под стол пешком ходить».