Повитуха

(Из книги ЛЕСКОВКА)

Обрадовавшись Аниному появлению в её одичалом жили-ще, бабка Лиза оглядела довольным взглядом выпираю-щий из-под вязаной шали правнучкин живот, заявила: «Много детей бывает, но «лишних» Бог никому не посы-лает». И, проводив гостью в горницу, тут же начала под-чивать.
– Может, тебе, девица, чего-нибудь нашенского дере-венского хочется? Сальца или кислушечки? Я щас, ми-гом!
– Не суетись, бабуль, отдохни, – жалела хлопотную Лизку Аннушка.
– Как жа – не суетись! Не накормить тебя – взять тяж-кий грех на душу. Ведь хлебушко просишь не ты, а во чре-ве твоём младенчик. «Тяжёлой» у нас завсегда ни в чём не отказывали.
– А что так? – чуть улыбнулась Аня.
– Ну да, сказывают, мыши за это добро съедят, а не то – сгниёт, – со знанием дела проговорила Лиза.
Бабка верила в «сглаз», а потому ни единая душечка не знала на хуторе, что у неё гостюет правнучка на сно-сях. Даже с почтальоншей Машуткой Прониной, что наезжала на велике раз в неделю на хутор, не велено бы-ло Аннушке встречаться. Девка-то почтарька незамуж-няя! А коли такая раньше сроку прознает об Анином ин-тересном положении, считала бабка, так и придётся бед-ной роженице отмучиться за каждый волосок на Машут-киной голове. Да и зачем в таком деле лишние глаза? Не напрасно ведь считают, чем больше людей посвящено в тайну предстоящих родов, тем дольше они будут тянуться.

Лизкина избушка прилепилась под высоченным вязом на краю околицы. Давно уж никто не заглядывал к пре-старелой повитухе. Кому рожать-то? Отрожались…На ху-торе три бабки да дед Гераська. Глушь… Лишь изредка ле-том, да иногда по выходным растревожат Ельники неча-янные детские голоса, и опять невесть на сколько за-виснет над хутором тягостная дремучая тишь, беспробуд-но убаюканная полчищами никем не пуганных кузнечи-ков.
В этой глухомани дожидалась Аннушка своего сроку. Бабке Лизавете она не перечила, дивясь её «профессио-нальным» причудам. По приезду взяла она на себя кое-какие житейские обязанности: горенку прибрать, герань-ки полить, подсолнушков нашелушить. А вот к колодцу бабка запретила «тяжёлой» правнучке напрочь прибли-жаться: мол, вода «дурной» сделается.
– Не утруждайся, милая, ты ить и так «непраздная», – любила приговаривать Лизка.
– Как же «непраздная», бабуль? – любопытничала Аня.
– Дак делом занятая, дитятко поджидаешь, кормишь, оберегаешь. Велико дело сполняешь – из зёрнышка ро-сточек выращиваешь. Бабка моя певала про то, позабы-лась песня, помнятся лишь несколько слов из ей: «Меня батюшка засеял, меня мать родила…». Ты ведь как мать-землица теперя, урожая дожидаешься. Дай, Господи, вам с Митрием деток поболе. У кого чадунюшек много, тот не забыт у Бога… Да чтоб здоровенькие. Припомни, милая, не в пятницу ли зачала? Ох, и горюшко, коли в пятницу, не избежать беды. А того хуже, коли в двунадесятый праздник.
– День в день не скажу, но, верится, всё обойдётся.
– Дай-то Бог, девонька, дай-то Бог! Надобно Святым Великомоченицам Варваре да Екатерине помолиться, а то Марии Египетской.

Однажды старая предупредила: «Гляди, Анна, чтобы завтри ни к чему не прикасалася! Велик праздник – Рож-дество Богородицы. В твоём положении преступать Бо-жии заповеди никак нельзя! И Митрию позвони по своей штуковине (бабка сотовый телефон так называла) да пре-дупреди, чтобы в праздники – ни-ни, ничегошеньки не делал, не вострил, не забивал. А то опосля дитё с заячьей губой от энтого зародится!»
От скуки ли, спасаясь ли от бабкиных запретов, спрята-лась Аннушка на лавочке в саду, прихватив начатое ещё дома вязание. Лизавета догляделась-таки, расшумелась на правнучку: «Ты что жа, хочешь, чтобы дитятко твоё в родимых пятнах на свет Божий появилось?» И, отобрав вязание, закинула его подальше на поветь.
И чего только не опасалась Лизавета, оберегая пра-внучку: и переступать-то через оглобли и коромысло, чтобы ребёнок горбатым не родился, нельзя, через плоды перешагивать тоже не смей – не дай Бог «скинешь». А чтобы роды тяжёлыми не были, через острые предметы тоже не ступай. Чтобы пуповина ребёночка не обвила, не советовала бабка Аннушке брать в руки ни вожжей, ни какой-либо иной верёвки.
– Как жить? Прямо не знаю! – сетовала Аня.
– А как бабки наши береглись? Так и ты блюди себя. Особо берегись в дни кривых недель…
– Это что ж за такие недели? Я и слыхом не слыхивала о них.
– Дак знамо дело – две недели Святок, после Пасхи опять же – духовская да масленичная.
Лизка не могла взять в толк, как это можно женщине не знать таких простых вещей, от которых зависит не только её собственная жизнь, но и благополучие дитяти, которое носит она под сердцем. Аня же, в свою очередь, так и не поняла, что за кривые недели имела бабка в ви-ду.
– Детское-то заготовила, ай нет? – интересовалась бабка у Анюты.
– Накупила-нашила сполна, – делилась радостью правнучка.
– А вот с этим ты поспешила, ещё мамки наши побаи-вались заране-то сбирать, а то дитё не выживет.
Заприметив в Аниных руках сросшийся огурец, бабка поспешила отобрать.
– На что тебе двойня-то? Хоть бы с одним для начала справилась.

Оберегая Аннушку, спровадила Лизавета кота Фомку харчеваться на другой конец хутора к деду Гераське. Но обиженный кот выскальзывал даже через дымоход. Из-рядно почистив своей белогористой шерстью дедову тру-бу, он, как ни в чём не бывало, к вечеру, возвратился во-свояси, на Лизкино подворье.
– Сущий сотан! – приговаривала Лизавета, окуная кота в кадушку с дождевой водой и натирая хозяйственным мылом.
Кот дико орал и вырывался. Аннушка заспешила на помощь, но повитуха запротестовала.
– Ишь чего удумала! Я ж тебе сказывала: не след на сносях к зверью прикасаться, а пуще того – гладить.
Через облетающий осинник от Лизаветиной хатёнки виднелись покосившиеся кресты и оградки заброшенного погоста. Как-то спозаранку, прихватив мотыжку да гра-бельки, отправилась бабка «могилочки на зиму при-брать». Поскучав до полудня на дворе, Аннушка поспе-шила покликать бабку домой. Только к воротам кладби-щенским приблизилась, выскакивает Лизавета, да ну правнучку чистить!
– Али ты совсем ополоумела! Кто ж с нерожденным дитяткой к заупокойникам ходит? Чтоб ноги твоей за вер-сту от погоста не было! Тебе куда сказано поболе загля-дывать?
– Да помню, помню я, бабуль!
– А коли помнишь, так и ходи, на красоты нашенские любуйся. Бог даст, девчушка видной да здоровой народит-ся.
– С чего это ты решила, что у меня девочка? – засо-мневалась Аннушка. – Митя сына хочет.
– Мало чего Митрий твой хочет! Кого сделал, того и получит! – выпалила, не моргнув, бабка.
Аннушка откинула шаль.
– Все приметы на девку указывают: и пополнела ты не в меру, и живот округленный. А помнишь, я у тебя спро-сила, кого, мол, поджидаешь? Дак ты сконфузилась, за-краснелась – верный признак, девка ... Не сумливайси, ещё не разу на своём веку не ошиблась. Вот кабы ты не законфузилась да пузо-то «тычком» вышло, тады уж точ-но – малай, а у тебя, ты уж поверь старой повитухе, – дев-ка, как есть девка.
– УЗИ, – заспорила Аннушка, – показывает мальчика.
– УЗИ, бузи! Я тебе что говорю? Девка! Вот приедет ноне к соседке внучонок Колька, я призову, проверим, ко-ли сумливаешьси.
– Это ж как проверим? – насторожилась Аня.
– А вот увидишь. Опосля с бабкой спорить-то и не ста-нешь, – ухмыльнулась Лизавета.
К вечеру привела пятилетнего Кольку, усадила за стол, а на скатерти разложила напёрсток, трубку, платок и кнут.
– Ну-ка, Кольша, выбери, что приглянулось, – попро-сила она мальчика.
Не раздумывая, Колька потянулся за напёрстком.
– А я что сказывала, – торжествовала бабка, – девка у тебя, девка! Бабья это вещица-то!
– Технику не обманешь! – пыталась сопротивляться Аннушка. Уж так ей хотелось угодить мужу.

В последних числах сентября примчался Дмитрий, до-ложил, что ремонт городской квартиры, который он зате-ял месяц тому назад, наконец-то закончен. Надо срочно возвращаться, уже и врач из поликлиники оборвала те-лефон, устраивает разнос за разносом: мол, куда рожени-цу подевал.
– На ночь глядя на сносях в путь не отправляются. Вот завтра с утречка и тронетесь, – решительно заявила баб-ка.
Внимательно посмотрела на Аннушку, и, ничего боле не добавив, шмыгнула в чулан. Вернулась, сложила стоп-кой принесённое бельё, юбку да кофтёнку сатиновую. Всё чистое, сундуковое. Избёнку молча до чиста вымела, вы-скоблила. Покуда молодые вечерили (правнучке бабка подала бруснику в молоке, «чтобы дитятко родилось ру-мяным да белым телом»), мотнулась в светёлку, под Ани-ну подушку положила (от нечистой силы) нож, три слеп-ленных вместе восковых свечи да травок, каких следует. В горенке приставила ухват рогами к печи да перекре-стила загнетку.
А как спать идти, заглянула к Аннушке в светёлку (мо-лодые обустроились на летней половине, ещё тепло, в горнице душно). Виктор до темна возился на подворье с машиной, мешать разговору некому, а потому бабка без окольных путей, напрямки подступила к Аннушке.
– А что жа, девонька, во Господа-то веруешь?
– Верую, бабушка, как не веровать!
Анюта вспомнила, как перед самой свадьбой неожи-данно для родителей пошла она в Афанасьевскую к отцу Мефодию, долго толковала с ним, а на Воздвиженье окрестил её батюшка. Поздравляя, заметил, мол, в Велик день стала ты Анна христианкой, ныне кресты на церквах да по обочинам дорог водружают, и у тебя с сего дня на груди наш православный крестик. Береги, никогда не снимай.
– Ну, коли во Христа веруешь, так и помолиться бы нам нынче совместно не худо. Общая молитва-то она по-сильнее будет. Глядишь, и расслышат её небеса. Падём к стопам Великомученицы Анастасии, именуемой Узоре-шительница, ниспросим подаяния тебе помощи да сил в родах, а ребятёночку благополучного появления на свет Божий.
Показавшийся на пороге Митя прикрыл дверь и уда-лился в сени. Обнаружив перед образами двух женщин – престарелую повитуху, принявшую на руки не один деся-ток младенцев, его прабабку, и молодую жену, ожидав-шую первенца, не посмел он нарушить таинства, совер-шаемого ими накануне появления долгожданного ребён-ка.
Присев на завалинку, не заметил он, как погрузился в сон. Но долго ещё вслушивалась дремотная сентябрьская тишь в доносившийся из-за тюлевой занавески шёпот, не разбирая уже, где Лизаветин, где Аннушкин.
И если бы вышел в ту пору на другом урынке дед Ге-раська перекурить или дохнуть свежими воздухами, даже он разглядел бы подслеповатыми своими глазами тон-чайший, но пронзительный сноп света, поднимающийся прямо над Лизаветиной хатой и устремляющийся, проре-зая павшее на хутор небо, в непроглядные выси, разыски-вая в небесах Господних Богородицу и Пресвятую Анаста-сию.

Томная ли сентябрьская ночь, кот ли Фомка нашкодил, стянул тряпицу с надтреснутой молочной махотки, забы-той на лавке под вязом. Пролилось пахучее козье парное, а быть может, и не оно это вовсе, а кипящее, булькающее повитухино зелье. И растеклось, разбежалось курящимся ручейком в Гаврюшину долину, слилось-заклубилось с приречными туманами, и, развернувшись в Стёпкиной колдобине, могучими валами беззвучно возвратилось к Лизкиной избушке. Первозданная… первородная тишь… словно накануне чего-то великого. Чего? О том в эти ми-нуты догадывалась, а может, наверняка знала древняя повитуха.
Видать, потому и не спалось ей в эту ночку, вовсе не ложилась. Чем занималась бабка в своей горенке, один Бог ведал. И если бы у деда Гераськи не подъелся само-сад, и он вышел бы курнуть второй раз, перед зарёй, то услышал бы, как клекотнул колодезный журавель, как, звякнув цепью, хлюпнула бадья в Мишурином колодце, как с Лизкиного подворья, со стороны бани, несколько раз глухо ударил колун, как защёлкал ему в ответ лёгонький топорик, и снова всё стихло. Но спустя полчасика заметил бы дед, как из ветхой трубы повитухиной баньки на по-блёкший небесный сатинчик поползли перламутровые дымки. Потянуло рябиновыми дровишками (чтоб нечи-стого отогнать), дубнячком (для крепости здоровья), берё-зовыми смолками (для красы), Бог весть ещё какими ароматами. Баньку для важного дела, затевавшегося в повитухиной хате, топить надобно умеючи. Сколько та-ких-то парилок на своём веку подготовила повивалка, уж и со счёту сбилась. Да и не важно! Главное, чтобы и на этот раз (может, на Лизкином веку последний) всё раз-решилось благополучно.

Как только над Лазоревым лугом разродилась ранняя заря, в светёлке послышался шёпот, Аннушкины стоны, и босиком, застёгивая на ходу рубаху, в горницу рванулся Митя.
– Началось! – только успел выпалить, как послышался громкий Аннушкин крик.
Митя поразился, как неспешно встала Лизавета с ко-лен, перекрестилась три раза на образа и, обернувшись к правнуку, промолвила: «Ну и в добрый час! Всю ночушку дожидаюся».
Глядя на бабку, на её неспешные, уверенные движе-ния, будущий отец почувствовал, как душа его настраива-ется на такой же лад, невольно подумал: «Только бы Аня выдержала, а бабка не подведёт!»
– Не мутусись! Не мутусись! – осадила Лизавета Дмит-рия. Говорю ж тебе, с вечера сготовилась, дожидаюся.
Только тут заметил правнук, что бабка переоделась во всё свежее, на ногах новые ходоки, на лавке стопою чи-стые простыни и полотенца.
– Я – к Аннушке, а ты – за соседкой Митривной, – ре-шительно скомандовала бабка, – надоть, чтобы пособила, да и бабонька она счастливая, такую до роженицы допу-стить не грех. Да, забеги-ка в баньку, отнеси полотенца.
Митя как был, босой, метнулся под гору за Митривной, полагаясь всем сердцем на повитуху. А что ему остава-лось делать? На десять вёрст ни души в деревнях, до рай-больницы уже не поспеть. Бабка Лиза сейчас и главврач, и гинеколог, и акушерка в одном лице. Ей и карты в руки.

Лизавета считала, что в момент появления нового че-ловека на свет грань между потусторонним миром и ми-ром людей так тонка, что беспрепятственно пропускает через себя всяческую нечисть. А потому не гнушалась она в своём деле сполна употреблять особые, только ей ведо-мые сакральные слова и ритуалы. Старая повитуха в глу-бине души верила, что, давая жизнь новому существу, ро-женица переставала существовать как просто человек. Она сама возрождалась уже как плодородная мати. И, ко-нечно, это был совершенно особый момент в её земной жизни, берущий истоки в чём-то древнем, неведомо-магическом. И, чувствуя это, повитуха старалась сдобрить роды христианской символикой, соблюдая этот обряд при появлении каждого принятого ею на свет младенца. Ма-теринство для Лизаветы давно стало священным поняти-ем, а беременность и роды наиважнейшими периодами в жизни женщины. Согласно народной традиции, повивал-ка искренне верила, что является посланницей Божьей Матери при беременной, и с готовностью соблюдала свои обязанности. При этом (что греха таить?) чуток хитрила, стараясь придать побольше загадочности появлению на свет нового создания, человека, которого прежде не су-ществовало.
Уже несколько суток и до этого ходила Аннушка по светёлке в одной сорочке, что соответствовало прабабки-ному «раздеванию» беременной. И серёжки и кольца удалили в шкатулку.
Этой же ночью Лизавета открыла в избе всё, что было заперто: сундуки и окна, двери и печные заслонки, даже в кладовке и чулане были распахнуты лари и шкафы. Всё, что завязано и застёгнуто, развязывалось и расстёгива-лось. Пряжки и пуговицы, пояса и всевозможные узелки-узелочки. Бабка шныряла по избушке, приговаривала: «Кована дверь, железны ворота, отоприте засов. Каменна гора, золотые купола, святые кресты, Господи, благосло-ви, воды проткни, роды начни, кого Бог даёт. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь».
Порядком подустав, уселась она на сундук, размышляя вслух: «Ну, коли дело наперекосяк пойдёт, прикажу Мит-рию, хоть не ближен свет, а в церкву к отцу Макарию всё ж таки слетать. Пущай не прогневается, откроит уж и Царские ворота, как испокон веку повелось». Загодя по-просила она у правнуков прощения, коли в чём обидела, и они, по неписанному закону ответили тем же. Вот и лад-но… Вот и хорошо…
Повивальница вынула из печи чугунок с утомившими-ся травами, отнесла в баньку и только потом отправилась во светёлку. Всё это время она прислушивалась к нарас-тающим стонам правнучки.
Переступив, наконец, порог светёлки, повитуха покло-нилась: «Помогай Бог трудиться!» Осмотрела Аннушку, оценила положение дел и поспешила растворить окно. Зажгла Пасхальную свечу у иконы, что стояла на тесовой полочке в головах правнучкиной постели. Подала Ан-нушке испить крещенской водицы и принялась распле-тать роженице косу.
Ане не сиделось на месте. Поддерживаемая бабкой, бедняжка ходила из угла в угол, хваталась за поясницу и охала. Повитуха массировала «болезной» смазанную за-ячьей желчью поясницу; руками, перепачканными козьим салом и соком пырея, гладила по животу, приго-варивала: «Христос родился, и мы младенца ждём. Аминь». Выждав время, подала роженице кружку с водой, в которой заранее сварила два яйца, на донышке чернели угольки. Аннушка с недоверием взглянула на питьё, но перечить не стала, не до того. Хоть бы что-нибудь помог-ло снять разламывающую спину боль.
– Испей, милая, не сумливайся, – подтолкнула бабка Аннушку.
Покуда в бане протапливалась печурка, Лизка тща-тельно (не дай Бог, какой упустит!) собирала в миску вы-скакивающие из неё угольки. Этой-то «водой с углей» и поила повитуха Анюту, надеясь облегчить предродовые страдания и «выкликнуть младенца».

Наконец, решив, что время не терпит, пора переби-раться в баню, бабка трижды обвела босую Аню вокруг стола, перекрестившись, напоследок поклонилась на об-раза, и, перевалив кое-как порог, остановилась.
– Повторяй, Аннушка, за мною вослед:

Стану, благославлясь, пойду перекрестясь,
Из избы дверьми, из двора воротами,
Во чистое поле, во синее море.
Есть там у Христа на престоле
сидит Пресвятая Матерь Богородица,
держит золотые ключи,
отмыкает мясные ларцы,
отпускает младенца из плоти, из утробы;
отпускает младенца из плоти, из горячей крови,
чтобы не чуять ни щипоты, ни ломоты, аминь.

С божьей помощью, превозмогая схватки, Аня следо-вала за бабкиными словами.
Закончив обряд, двинулись в «сомлевшую парильню».
Завидев правнука с непоспевавшей за ним Митривной, Лизка отвлеклась на мгновение от роженицы.
–Тебе там на столе кушанье приготовлено. Приступай. Да смотри у меня! Всё до крошки подчисти, а не то бу-дешь знать, как старших не слухать! – крикнула повитуха Мите и поманила Митривну: поспешай, кумушка, недосуг теперя. Ай, забыла, как помогала мне?
На пороге бани Лизавета вынула из кармана фартука два крошечных корешка. Подоспевшая Митривна, на удивление Аннушки, затянула:

Коли б знала баба,
Что такое одолень-трава, вшивала бы в пояс
И носила б на себе…

Лизавета протянула Аннушке наговоренные корешки.
– Съешь, девонька, полегчает.
– Не помереть бы, очень уж невзрачные, – только и промолвила роженица.
– Пустое, милая. Травка-то, одоленюшка, знатная, кувшинка белая. Не одна баба испытала её вспоможенье.
Добрались, наконец, до парной. Полки и пол её Лиза-вета устелила сеном. Дохнуло мятным квасом, анисом. Баба, оставив Аннушку в одной рубахе передохнуть на скамье, окропила святой водой углы и стены баньки, оку-рила ладаном, приговаривая:
«Распростай, Господи, одну душу грешную, а другую безгрешную. Отпусти, Господи, душу на покаяние, а мла-денца на крест».
Бедной Аннушке было не до удивлений, не до бабки-ных присказок.
– Протяни, голубка, руку к подоконнику. На ём коробо-чек с чисточетверговой солью. Положи щепоть в рот, гля-дишь, поотпустит, – посоветовала повивалка. Сама же кружила вокруг Аннушки, выкрикивая:

Отпирайте! Отпирайте! Отперли! Отперли!
Запрягайте! Запрягайте! Поезжайте! Поезжай-те!
Поехали! Поехали! Едуть! Едуть!

Аннушка застонала так неистово, что бабка заторопи-лась, подскочила к бадейке, стоявшей на припечке, плес-нула в неё водицы речной из ведёрка, которое обновила ранёхонько по утру, набирая, как полагается, горстями да по течению, присчитывая: «Не одна, не две, не три…не девять». Погрузив в ведро правую руку и, зачерпнув там опять же горстью воду, повитуха слила её по руке через правый локоть в ушат, приговаривая: «Как вода на локте не держится, так на рабе Божьей на Аннушке – ни уроки, ни призоры не держитесь!» Оставшуюся в ушате воду бабка вылила на голову роженице. Наполнив ковшик настоем из цветков ржи, склонилась над ним так низко, что Аня сквозь усиливающиеся схватки едва различила:

Во имя Отца и сына и Святого духа.
Из города Иерусалима идёт Иисус Христос.
Мати родила сына Иисуса Христа,
Ни болевши, ни стонавши и люди
Не слыхавши. Так бы роженице
Божьей Анне родить младенца
Ни стонавши, ни болевши и люди не слыхавши!

Повивалка поднесла наговорённую воду правнучке. Аня, содрогаясь от боли, стуча зубами о ковшик и разли-вая на рубаху воду, с горем пополам выпила до дна. Лиза-вета подтолкнула её склониться, опереться о полок.
Схватки следовали одна за другой, Аннушка не успева-ла их контролировать, беспрестанно кричала от нараста-ющей боли. Тогда повивалка, не долго думая, положила одну руку на слипшиеся правнучкины волосы, на самую макушку, а другой, схватив с каменьев прокалённый ку-хонный нож, чтобы пресечь чрезмерные боли, завжикала им над головой роженицы. Подхватив пучок Аниных во-лос, бабка поднесла их ко рту бедняжки: «Зажми меж зу-бов, милая! Погоди чуток, не тужься, поягай!»
Поддерживая под локотки, повитуха и Митривна уло-жили роженицу на полок. Лизка принялась растирать, хлестать её берёзовым веником, а кума Митривна подпе-вать:

Идёт красна девка с сухим веником.
Тушит-гасит банную нечисть –
все сухватки и боли!
Как у этого веника листки опадут,
так и сухватки и боли пропадут!

На минутку-другую оставляла Лизавета роженицу в покое, плескала по три раза на каменку воду, настоянную на капустном листе да луковой шелухе, и принималась за своё:

Мою я рабу Божию Аннушку во жару, во пару!
Как идёт из каменки жар, а из дымника пар,
Так бы сходили бы рабы Божьей Аннушки
все скорби и боли!

И опять поднесла Митривна Ане какое-то питьё. Бед-няга приняла и его. Только, видать, не пошло то зелье впрок, вывернуло всю душечку на изнанку.
– Отравить меня вздумали, старые, – закричала, не помня себя Аннушка.
– Господь с тобою, страдалица! Всё тебе на помочь! – не дрогнула повивалка. Зажгла свечу, припасённую с Ве-лика Дня: – Пока свеча догорит, тут и родишь!
И в два голоса завели Анины спасительницы самую крайнюю, самую важную молитву: «…бабушка Соломони-да, приложи рученьки, приложи рученьки рабе Божьей Анне!»

Влетев в горенку, Митя обнаружил на столе испечен-ный накануне хлеб, щедро нарезанную краюху. Ломти её круто посыпаны крупнозернистой солью, от души намаза-ны забористой горчицей, сполна сдобрены ядрёным хре-ном. Кроме непривычных бутербродов Митя ничего не обнаружил. «Вот так обедец! Ну и бабка!» – подивился будущий отец, уселся за стол и принялся за горькую тра-пезу. Что поделать? Сейчас он находился во власти пови-тухи. Прикажет та землю есть – даже не моргнёт, за ми-лую душу съест, да ещё попросит, только бы хоть чем-нибудь облегчить страдания измученной жены.

Как и предвидела повивалка, на исходе свечи Аннушка разрешилась девочкой. Для этого момента приготовила Лизка нестиранную Митину рубаху. Подхватила на неё младенца, передала Митривне. А сама, отмерив расстоя-ние в три пальца от крохотного животика, не робея, реза-нула. Взяла собранные заранее с Аниной расчёски волосы и, нашёптывая неведомые даже Митривне заговоры, пе-ревязала ими пуповину. Веря, что через неё можно нане-сти вред и матери и ребёнку, бабка никому не доверяла и каждый раз собственноручно относила пуповину на Бож-ницу.

Митя, вышагивавший с утра не счесть какие круги по подворью, заслышав детский плач, перекрестился: «Сла-ва тебе, Боже! – Подивился: – А голос-то, голос какой!»

Уложив новорожденную на полотенце, повитуха под-несла ребёнка к матери.
– Погляди, мамонька, на дитятко. И рученьки целы, и ноженьки, – доложила Лизка, подходя к Аннушке побли-же, чтобы та смогла заглянуть малышке в глазки, уста-навливая в этот момент неразрывную духовную связь между матерью и её ребёнком.
Аннушка чуть заметно улыбнулась. Обессилевшие руки её не могли дотянуться до малышки. Повитуха на минутку положила новорожденную рядом. По щекам молодой ма-тери текли слёзы. Не родовые, вымученные нестерпимой болью, а счастливые, слёзы женщины, только что взгля-нувшей на своего первенца.
Наконец, прикрыв Аннушку простынью и оставив до поры отдыхать, бабки занялись ребёнком.
Митривна безропотно следовала Лизкиным указаниям. Да она и сама, «ассистируя» повитухе неведомо какой раз, немало помнила, могла бы стать знатной повитухой. Но, как полагалось, повивалка в округе должна быть только одна. А потому Митривна на рожон не лезла, доб-ротно знала дело при своей куме, повитухе Лизке. Та и оглянуться не успела, как её помощница подготовила всё необходимое, чтобы очистить дитя от «родовой скверны», защитить от нечистой силы и сглаза.
Прежде чем новорожденную уложили на соседний с матерью полок и начали парить, бабка, склонилась над животиком ребёнка, выговаривая у него грыжу:

Стану я благословясь, выйду я, перекрестясь, из две-рей в двери, из ворот в ворота, выйду я в чисто поле. В чистом поле океан-море. В океане–море синий камень, под синим камнем синяя щука, защипывает и закусыва-ет двенадцать грыж…

 Больное место, а для профилактики и все остальные, в которых могла находиться грыжа, повитуха покрыла платком, и легонько поприкусывала, «изгрызла»: «Грыжу загрызаю, родимую грыжу на родимом месте: головную, сердцевую, пуповую, паховую. Не дам загрызать, не дам заедать ни медведям, ни волкам, ни третьим – собакам».
На каждую минутку родов повитуха знала свою молит-ву, свою присказку или наговор. В полудрёме слушала обессиленная Аннушка её ласковое воркованье:

Бабушка Соломоньюшка Христа парила да и нам парку оставила. Господи, благослови! Ручки, растите, толстейте, ядренейте; ножки, ходите, своё тело но-сите; язык, говори, свою голову корми.

Митривна хлопотала вокруг, подпевала в лад:

Бабушка Соломоньюшка парила и правила, у Бога милости просила. Не будь седун, будь ходун; банюшки-парушки слушай. Не слушай ни уроков, ни причищев, ни урочищев, ни от худых, ни от добрых, ни от девок пу-стозвонных. Живи, да толстей, да ядреней.

Смазав руки душистым маслицем, настоянном на ку-пальских травах, повивалка уложила ребёночка на спин-ку, перекрестилась три раза и начала «править», «пере-пекать» тельце новорожденной. Привязав её к хлебной лопате, повитуха задвинула малышку в тёплую печь, что сложена была на такой случай в предбаннике.
– Пущай чуток дозреет в том миру, из которого появи-лась, – пояснила бабка.
Слава Богу, Аня находилась в тот час в полузабытьи, не видела, как «лепила» бабка её долгожданное дитятко. Вынув ребёнка из печи, повитуха уверенными движения-ми придавала нужную форму крошечной головке её до-чери, разминала косточки, вытягивала тельце, распрям-ляла ручки, ножки. Нащупав в кармане заготовленные серебряные монетки, Лизка уложила их новорожденной праправнучке на глазки, чтобы те «открылись», а чтоб слух «пробудить», не страшась, подняла младенца за уши. Уложив ребёночка к себе на колени, не робея, что повре-дит, бабка уверенными движениями соединила за спин-кой младенчика указательный палец левой руки и правой ноги. Обычно она выполняла эту процедуру дважды в день всю неделю после рождения ребёнка, пока не удава-лось добиться необходимой гибкости.
Митривна подала повитухе нож, и та, чикнув воздух меж крохотных ножек, разрезала невидимые путы, якобы стягивавшие ножки ребёнка.
Приподняв девочку над полком, повитуха бережно встряхнула её, дотошно осмотрела со всех сторон и, до-вольно улыбнувшись, заявила: «Ну, вот и расправлена, теперь уродкой не будешь, девица ты наша красная!»
Она знала наверняка, что Бог дал душу ребёночку в тот момент, когда малыш делал первые движения в утробе матери. Ни одной, даже крохотной, только зачавшейся душечки, не сгубила она на своём веку. Собирая спелые травы в ночь на Ивана Купала, Лизавета обходила сторо-ной, чтобы даже не было соблазна, те, которые способ-ствовали избавлению от беременности. Ни одну бабу спровадила она с порога, выговорив вослед: «Об чём ране-то думала, греховодница, али не знала от чего брю-хатеют? Ишь чего захотела, шкодница! Стану я из-за по-хотницы Ангелу-хранителю перечить. Коли выполнил он Божью волю, мне только помогать ему остаётся. Поди прочь! И думать не думывай!»
Любопытная Митривна, чтобы Аня не расслышала, подступилась к повитухе поближе.
– Приглядись, приглядись, матушка, что там младен-чику на судьбе-то прописано.
– Судьбу на телеге не объедешь, – проворчала на по-мощницу повивалка, – что будет, то будет, того не мину-ешь, – не любила она этих вопросов.
Лизка знала, что человек имеет только одну судьбу, что она записана Господом в его книге и не может быть ни-кем изменена. Верила она и в то, что прогневавшие Гос-пода родители уготавливают плохую судьбину своему де-тищу. Добропорядочных же Всевышний награждает счастливыми детками.
Чтобы кума не держала на сердце обиды за резкие сло-ва, повитуха сжалилась-таки, рекла: «Сама знаешь: уро-жай поспел, осень у порога, благодатное время для родов. Знать, и судьба у девчушки задастся. Да к тому же до по-лудня управились, на подъёме солнечном. Тожить непло-хой знак. Опять же «в рубашке» не каждый рождается. Верится мне, что всё у неё сложится, как надо».
Чтобы уберечь праправнучку от детских болезней, го-лая повитуха с голым ребёнком на руках, произнося за-клинания, трижды обошла вокруг бани.
После бабкиной «правки» малышка накричалась, устала и уснула. Митривна спеленала её крепко-накрепко, так, что крохотные щёчки малиновыми яблоч-ками лежали на белоснежной косынке. Ребёнка опоясали свивальнем и оставили на жёстком полке, не подостлав ничего кроме сена.
Воду, которой обмывали малышку, вылили снаружи избы на тот её угол, в котором у Лизаветы располагался иконостас. Старались плеснуть повыше, чтобы из ново-рожденной выросла статная девушка.

Настал Аннушкин черёд.
– Просыпайся, милая, пора мыться – повивалка трону-ла правнучку за руку.
– Да я и не спала вовсе, придрёмывала только.
Хлопотная Митривна уже тащила бадейку с замочен-ными травяными вениками. Пахнуло настоем ромашки, тысячелистника, зверобоя.
Повитуха, выхватывая поочерёдно из парящей бадьи то один, то другой, хлестала ими роженицу из последних старушечьих сил. А потом, давая Аннушке передохнуть, вынула из домотканого полотенца краюху, приступила к заговору:

Как на хлеб, на соль и на камушек ничто не прихо-дит, так бы и на рабицу Божию Анну ничто не прихо-дило: ни порчи, ни прикосы, ни озевы, ни оговоры и ни-какие скорби. Поставлю я кругом тебя тын железный от земли до неба, от востоку до запада.

Закончив, положила краюху Аннушке за пазуху, под чистую рубаху, в которую её помощница успела облачить роженицу. Затворив двери снаружи и распахнув парилку, в предбаннике снова растопили печку. Теперь в топке по-лыхал можжевеловый сушняк. Сверху на него навалили зелёного лапника, и по бане поплыл терпкий запах све-жести, бодрости, молодости и новизны. Обычно сразу по-сле родов повитуха окуривала и женщину, и ребёнка можжевеловыми дымами.
Из погреба принесла Лизавета глыбочку льда, завер-нув в рушник, уложила на Аннушкин живот, приставила к роженице Митривну, наказав не упустить время, не засту-дить маманьку. Заварила свежий чай из венерина баш-мачка да подмаренника, напоила страдалицу, и та, нако-нец-то, затихла, уснула.

Выйдя из баньки, Лизавета поманила заждавшегося Митю.
– Ну, Митрий, с Божьей помощью разрешилась Ан-нушка. С новорожденной тебя! С дочерью, значит! Не шибко тоскуй, сначала – нянька, потом – лялька.
– Вот и я так думаю. Ещё сыновей-то нарожаем! – за-хорохорился правнук.
– Ишь, рожальщик нашёлся! – усмехнулась бабка. – Пожалела я тебя, хренком-горчичкой накормила, а надоть было, как в старинку: баба мучается, в руках верё-вочку держит, не выпускает, а та-та верёвочка к игрушке мужниной, чем сынов строгают, привязана. Жена в муках корчится, и мужу не сладко. А то ить моду взяли: им, зна-чить, малина, а жёнам кислица!
– Да это я от радости, бабуль! Что ты в самом деле! – засмущался Дмитрий.
– Ну, коли так, прощаю, – улыбнулась Лизавета, – да-вай-ка к Петровне рысью. Люлька моя у ей зажилась. Внучка ихняя уж кой год бёгом бегает. За ненадобностью вещица простаивает. А нам в аккурат ко времени.

В матицу, поближе к печке, лет семьдесят назад, а то и более, вкрутили по указанию Лизаветы выкованное куз-нецом Данилой кольцо. Сколько раз на бабкином веку подвешивалась к нему люлька – не счесть, как не счесть и деток, принятых руками древней повитухи.
Может быть, последний раз довелось ей присутствовать при извечном чуде – появлении на свет младенца. И слу-чай этот особый, редкостный. Ребёночек – праправнучка!

На другой день, обустроив колыбельку и переведя Ан-нушку в горницу, бабка достала из сундука Святцы, и, напялив (для пущей зоркости) одни очки на другие, по-грузилась в чтение. Спустя некоторое время, приняв, ве-роятно, для себя решение, повела с молодыми родителя-ми беседу.
– Ну, и как же вы девицу наречёте? Задумывались, ай нет?
– Митя никак не определится, каждый час новое имя предлагает, а я так думаю: Елизавета, – твёрдо заявила Аннушка. – Обязана я тебе, баба Лиза. Спасительница ты моя, в твою честь и девчушку назовём.
– Оно, конечно, спасибо, уважили старую. Только народ мы православный, и не след от отцовских обычаев отступаться. В праздник малышка рождена. Чтимы в день её появления на свет Божий, тридцатого сентября, Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья. Одно из этих имён и выбрать следует.
– Тогда и размышлять нечего – Любовь, – заспешил Митя.
– Ну, что же, так тому и быть! Сильное имя, обязыва-ющее. Всё в мире и сам этот мир, появились по великой любви. Пусть будет на земле нашей грешной её как мож-но больше… Да с крещением-то не запаздывайте! Всё спокойней, коли дитятко Ангелом-хранителем защищено.

Через неделю Аннушка, Митя и маленькая Любаша распрощались со старой повитухой. Всё это время они уговаривали переехать Лизавету к ним, но несговорная бабка твердила одно: «А вдруг я ещё кому понадоблюсь? Вдруг кто рожать вздумает, а меня на месте не окажет-ся?» «Ну, разве Митривна с Петровной без тебя не разро-дятся!» – настаивал, подшучивая, правнук. Но коли Лиза-вета что задумала, так ничем её уж не сговорить.

На второй день Рождества, в Собор Пресвятой Богоро-дицы, прикатили они, как и обещали, к Лизавете в гости, на профессиональный повитушечий праздник, на «Бабьи каши». Навезли ей пирогов и всяческих подарков. А са-мый главный – икону Богородицы «Помощь в родах».
Гоняли чаи под хруст январского морозца и беспри-станное гулюканье Любашки. Баба Лиза в этот день была, как никогда, разговорчива и поведала молодым, как бы-вало на Бабин день ещё до восхода солнца обходила она всех маленьких деток, рождению которых она помогала. Окропляла их Святой водой, смазывала лобики елеем и мёдом, чтобы жизнь была сладкой, благословляла. А по-том в повитухиной хате гуляло широкое застолье, насто-ящее веселье, на котором бабку-повивалку в корзине му-жики носили на речку, где она мылась в полынье, «очи-щалась», готовилась принимать новых младенцев.
Лизавета опытным глазом сразу уловила: дитё у пра-внуков растёт крепеньким, здоровым. Обвязала девочку льняной верёвочкой-пояском.
– Как поясок длинён, так жить тебе; как поясок белой, так быть тебе; рая видать, а в горестях не бывать!.. Ну, те-перь и отойти можно, – заявила спокойно бабка.
– На какой это покой ты собралась? А Любашку кто за-муж сготовит? – запротестовала Аннушка.
– Зажилась я, милаи… Дак я смерти-то не боюсь…
Верно ли, нет, только сказывают, что на том свете по-витуха не понесёт тех испытаний, что предназначены грешным людям, потому что за неё молятся ею принятые дети, и Бог снисходит к тем молитвам.