Шерлок Маус. Дело о похищенной памяти

В соавторстве с Сашей Веселовым


День тянулся невыносимо медленно, словно готовился к чемпионату мира по растягиванию резины. «Эпохальных событий в этот день календарём не было запланировано, да и я, скажем по чести, ничего такого предпринять не собирался. А потому был удивлён, когда, раззевавшись, между третьим и четвертым зевками увидел в дверном проёме знакомый силуэт в капитанской фуражке. Это был мой брат, мой старший брат. Устав от морских приключений, он почти безвыездно жил на даче, потому виделись мы нечасто. Обрадованный его появлением, я поспешил к нему навстречу, широко и радостно распахнув объятья. Однако брат обескуражил меня, от объятий уклонился, шагнул в сторону, и даже приподнял зонтик, который держал в руках на манер тросточки, словно желая предупредить следующие попытки объятий с моей стороны.

– Вы будете Шерлок Маус?

– Пожалуй, это так же верно, как то, что ты – Зюйд Маус!

– Не уверен.

– Однако, это смешно, прекратим нелепый розыгрыш, дружище, давай выпьем чаю, съедим яичницу.

– Опять яичница, мне сегодня целый день твердят, что я должен съесть яичницу, а у меня, представьте, от неё изжога, и вообще непереносимость яичного белка!

Брат выглядел столь натурально раздосадованным, что мне немедленно пришла в голову мысль. А что же, собственно говоря, случилось? Почему брат меня не узнаёт? Почему отказывается от яичницы? «Ого, сколько вопросов!» – мысленно воскликнул я, почувствовав азарт охотника. Мы сейчас же должны расследовать это дело.

– Итак, вы не уверены, что вы Зюйд Маус, почему?

– Потому что все вокруг зовут меня именно так, но я при этом имени ничего не чувствую, или, вернее, чувствую досаду, как если бы вы называли меня Башмаком. Нелепо и обидно.

– А ко мне вы пришли зачем?

– Потому что, скажу вам прямо, у вас в этом городе недурная слава. Вас почитают неплохим сыщиком, разгадчиком загадок и решалой кроссвордов. Помогите мне найти себя!

– Так, ну хорошо, с целью мы в общем определились! А между прочим, вам меня рекомендовали только как детектива, не говорили, например, что мы родственники?

– Родственников у меня нет!

Случай непростой, подумал я с некоторой тревогой.

– Интересно-интересно…. А вот у вас на голове фуражка моряка, вы чувствуете себя морским волком, удалым капитаном, у вас хоть какие-то ассоциации есть с флотом, с кораблями, дальними странами?

– Что скажу, фуражку я надел за неимением в гардеробе других головных уборов, а вот что касается моря и всякой разной там морской жизни, то у меня, пожалуй, имеется только морская болезнь.

– Морская болезнь? – переспросил я. – Морская болезнь у Зюйд Мауса, капитана невероятной широты и бесконечной долготы!

– Да, знаете ли, мне кажется, на море меня, должно быть, укачивает.

Последнее утверждение я встретил безо всякой иронии и улыбки, предстоящее мне дело перестало казаться простым. Но я не утратил ни бодрости духа, ни уверенности в победе.

– Однако начнём, капитан, или, вернее, продолжим, следствие продолжается!

– Делайте что хотите, – устало согласился Зюйд. – Мне главное найти себя.

– Может, по глоточку гвинейского шампанского? – предложил я. – Это ведь вы мне его прислали на праздник?

– Я ничего не посылал, – насупился брат. – Как я мог послать что-то совершенно незнакомому мышу? И потом, шампанское не тот напиток, который мне сейчас хотелось бы пить.

– Могу предложить что-нибудь покрепче. Ром, виски, коньяк, текила…

– Я не знаю вкуса этих вещей.

Вот те раз. Не знает он. Помню, как пару лет назад брат, накушавшись ямайского рома, гонял по двору воробьёв, называя их сухопутными крысами.

– Стало быть, вы не употребляете алкоголя?

– Принципиально, – кивнул брат. – Пьяница мать – горе в семье!

А дело принимает серьёзный оборот. Мне стало ясно, что мой родственник потерял целый кусок воспоминаний. На обычную амнезию было не похоже, и я заподозрил чей-то злой умысел.

– Мы едем к вам! – строго сказал я. – Здесь я ничем помочь не могу. Нужно осмотреть место преступления.

Брат не возражал. Уже через два часа мы были на месте. Нора брата на краю старой деревни не изменилась. Разве что была занесена снегом.

Я ещё издали почуял её запах. Она пахла морем, пальмами и пряностями тропических ночей. Жилище настоящего морского волка.

Я переступил порог и замер, вбирая носом знакомый, родной хаос. Всё было на своих местах: засушенная рыба-ёж вместо люстры, штурвал вместо обеденного стола, корабельный скляночный колокол у кровати. Но в этом идеальном беспорядке висел другой запах — стерильный и инородный, как в комнате пациента после сложной операции.

– Ну что, капитан, – сказал я, снимая шарф и шапочку. – Расскажите, как просыпались сегодня утром. В деталях.

– Проснулся от того, что зазвонил этот дурацкий колокол, – мотнул головой на рынду брат. – Не знаю, зачем он тут нужен. Отбивает склянки, говорит. А я не знаю, что такое склянки и зачем их бить.

– Первая улика, – пробормотал я. – Вы проснулись по сигналу, который сами же и установили. Значит, ваше тело помнит ритуал, а разум — нет. Это не стирание, это… накладка.

Я начал осмотр. На полке лежала изрядно потрёпанная книга «Морской устав для начинающих пиратов и законопослушных капитанов». Я раскрыл её на первой попавшейся странице.

– Что написано здесь? – ткнул я лапой в абзац.

– «При встрече двух парусных судов…» – начал читать брат и вдруг замолчал. Его глаза побежали по строчкам с неестественной скоростью. Через секунду он, не отрываясь от книги, чётко и уверенно произнёс: – …судно, идущее левым галсом, обязано уступить дорогу судну, идущему правым галсом, если только оно не является трёхпалубным линейным кораблём под адмиральским флагом, в котором случае…»

Он оторвался от текста и посмотрел на меня испуганно.

– Как я это знаю?!

– Потому что это вызубрено не умом, а позвоночником, дорогой мой. Как и это!

Я резко качнул висящий на стене медный секстант. Брат, не глядя, инстинктивно подставил лапы, чтобы поймать падающий прибор, и сделал это с грацией заправского юнги.

– Видите? Ваши лапы помнят всё. Значит, память украли не из тела, а из головы. Целенаправленно. Как драгоценность из сейфа.

Я принюхался. Среди запахов смолы, соли и старого дерева в воздухе витал едва уловимый, но чужеродный шлейф. Сладковатый, химический. Как… жжёный сахар и лекарственная ромашка.

– Здесь кто-то был. Недавно. – Я опустился на четвереньки. – И оставил следы. Не ногами. Вот.

Я указал на едва заметные блестящие пятнышки на половице возле книжной полки. Они переливались всеми цветами радуги, как плёнка бензина на луже.

– Навозный жук? – неуверенно предположил брат.

– Хуже. Чешуйки крыльев моли. Но не простой. Алхимической моли Phalaena oblivionis, или Моли Забвения. Она питается не шерстью, а воспоминаниями, точнее, их материальными носителями — старыми письмами, дневниками, фотографиями. Её крылья покрыты пыльцой сна и забвения.

– Но у меня нет дневников! – возразил брат.

– Зато есть это! – Я подошёл к штурвалу вместо стола и указал на его спицы. На каждой было намотано по разноцветной нитке – морской узелковый календарь. На одной из спиц нитка была не просто размотана. Она была аккуратно перекушена. – Они не едят бумагу. Они едят символы. А ваша жизнь, братец, – это сплошной символ. Каждый узел – это воспоминание. Кто-то запустил сюда моль, чтобы она обрезала нить. Вашу личную нить.

Дедукция складывалась в абсурдную, но железную картину.

– Вам говорили сегодня про яичницу. Кто?

– Да все! Соседский кот, почтальон-барсук, даже ворона на заборе каркнула «яичницы!».

– Гипнотическая установка! – воскликнул я. – Их специально запрограммировали! Чтобы создать фон, на котором ваша настоящая личность выглядела бы чужеродной. Классический приём подмены реальности. Но зачем?

Я подошёл к небольшому сундучку, обитому медными полосами. Он был заперт.

– Что внутри?

– Не знаю. Не могу вспомнить, где ключ.

– А он, возможно, и не нужен. – Я присмотрелся к замку. В замочной скважине блестел тот же радужный налёт. Моль пыталась проникнуть и сюда. – Этот сундук пахнет иначе. Острее. Дорого. Не памятью, а… ценностью.

И тут меня осенило. Я обернулся к брату.

– Вы сказали, проснулись от склянок. А что было ДО того, как вы заснули? Последнее воспоминание?

Брат нахмурился, в его глазах мелькнула борьба.

– Я… я спорил с кем-то. О цене. Очень горячо спорил. И… и я пообещал спрятать это так, что никто, даже я сам, не найду, пока не будут выполнены условия…

– Условия контракта! – закончил я. – Вы что-то хранили. Что-то очень ценное. И чтобы это украсть, воры решили не взламывать сундук, а стереть того, кто знает, где ключ и что внутри! Они украли не вашу память, братец. Они украли вас — как единственный надёжный сейф! А моль и разговоры про яичницу — это просто инструменты, чтобы новый, пустой «Зюйд Маус» не сунулся в свой же собственный тайник!

Ветер с моря резко качнул штормовое стекло в иллюминаторе. Брат посмотрел на сундук, потом на свои лапы, привычно лежавшие на воображаемом штурвале. В его глазах зажёгся медленный, опасный огонёк.

– Так… – прошипел он голосом, в котором впервые послышались отзвуки океанских штормов. – Значит, кто-то осмелился… обокрасть капитана?

Он повернулся ко мне, и в его позе появилась былая уверенность.

– Ну что, братец-сыщик. Кажется, твоя дедукция всколыхнула во мне… кое-что поинтереснее морской болезни. Давай найдём этих крыс, что попытались выбросить за борт мою личность. А потом я велю приготовить им такую яичницу… от которой у них навсегда пропадёт не только память, но и аппетит к чужому добру.

– Может, по глоточку рома? – осторожно спросил я.

– Ром, – мрачно кивнул брат, подходя к потайной доске в полу, – будет потом. Сначала — месть.

Расследование перешло в активную фазу. И я понял, что иметь союзником разъярённого капитана, который только что вспомнил, кто он, и обнаружил, что его обокрали, — это даже веселее, чем разгадывать загадки в одиночку.

Первым делом мы наведались к барсуку-почтальону. Жирный, но трусливый тип. Он даже не стал отрицать своей причастности к преступлению. Едва я прикоснулся к его модному пальто и спросил, откуда на нём чешуйки с крыльев моли забвения – тотчас бухнулся на колени и взвыл дурным голосом:

– Меня заставили! Это всё он!

– Кто?! – хором спросили мы с братом.

– Черныш!

Брат погрустнел и сжал кулаки.

– Кто это, Черныш? – задал я вопрос капитану.

Вместо ответа Зюйд процитировал строчку из басни Крылова: «Страшнее кошки зверя нет».

Кот – это серьёзный противник. Но не страшнее нильского крокодила, с которым мне однажды пришлось иметь дело.

– Кто ещё в вашей банде? – ухватил я барсука за шиворот, для этого мне пришлось запрыгнуть ему на плечо. – Отвечай!

– Моль Лиза, Ворона Грета, хомяк Соломон, – не стал препираться почтальон.

– Значит, Черныш! – сказал я, когда мы прошли по всем адресам, указанным барсуком. Прошли, но не достигли цели, память моего брата не стала к нам ближе. А если и стала, то только на бессмысленные вопли и причитания изобличённых жуликов, да, они на Черныша работали, но своими планами он с ними не поделился.

По возвращении в берлогу (простите – нору, но берлога лучше звучит, если говоришь о морском волке), итак, по возвращении я снова осмотрел дом, обнюхал и выдвинул новую версию:

– А может, кто-то из ближнего круга поучаствовал в этом деле. Вот почему здесь, например, пахнет солёным арбузом?

– Наверное, потому что несолёные плохо переносят зимние холода? – с недоумением в голосе ответил брат.

– Наверное, но это не тот случай, – возразил ему я и поведал брату историю о том, что в те далекие времена, когда он бороздил морские просторы, экипаж его корабля состоял из отборных арбузов. Всем известно, что арбузы свирепые хищники. Все сторонятся их, опасаясь, как бы они не взялись за ножи. Таскать с собой большие ножи – сантоку, это у арбузов национальная гордость. Брат мой был первым, кто сообразил, что этим бесстрашным и, можно сказать, экзальтированным существам просто претит унылая болтанка сухопутных будней. Брат собрал команду из этих отчаянных головорезов и пустился с ними в кругосветное путешествие.

В этом месте брат задумчиво перебил меня:

– И потом, ведь арбузы очень похожи на матросов, они же в тельняшках!

Я положил свое представление об арбузах на бок и вынужденно признал, что доля истины в словах брата есть.

Океанские просторы закалили и капитана, и его команду, однако, команда ко всему ещё и просолилась.

– А скажи, брат Маус («брат Маус» – это обыкновенное обращение между мышами, мы так всегда и обращаемся друг к другу, особенно если малознакомы), скажи-ка, брат Маус, не наведывался ли кто из полосатой команды к тебе в гости?

– Точно был! – брат шлёпнул себя ладошкой по лбу, – заходил боцман Мичурин, мы часто играем вместе в лото.

– Тогда мы идём к Мичурину! – авторитетно воскликнул я и пригласил брата следовать за мной.

Осев на суше, арбузы держали небольшую ферму, это недалеко от норы капитана. Хозяйство было скромное – стадо коров, свинарник, своя пасека и два птичника с индюками и курами.

Мичурина мы нашли в конторе, он сидел за большим письменным столом, к которому арбуз пригвоздил тесаком кипу бухгалтерских документов, в одной руке держал счёты с деревянными костяшками, а другой всё время поправлял на лбу круглые очки-велосипед. Едва мы вошли, Мичурин снял очки и спрятал их под документами. Старый боцман стеснялся при посторонних признаться в слабости зрения.

– Кто здесь? – осведомился арбуз, щуря глаза. – А, капитан! А с тобой кто?

– Шерлок Маус, – отрекомендовался я и шагнул ближе к столу в круг света несильной лампы, освещавшей мирный приют счетовода. – Вы, господин Мичурин, вчера играли в лото с Зюйд Маусом, а наутро он ничего не помнит.

– Оставьте, я такими делами не занимаюсь, обокрасть друга, да как вы подумать могли такое!

Тонкие пальцы арбуза легли на рукоятку ножа, скреплявшего на столе документы.

– А вот нервничать не стоит, – предупредил я, принимая правостороннюю стойку для английского бокса, – кто может подтвердить ваше алиби?

– Да хоть Джек Воробей, или Крюка спросите, мы же вместе с ними играли!

– Джек Воробей – это директор кукольного театра? А Крюк, кажется, торгует скобяным товаром? Вы знаете их?

Мой вопрос был обращён к брату, тот согласно кивнул:

– Знаю обоих, славные были пираты!

Пираты тоже сначала не очень помогли нам. От игры в лото не отказывались, но за пропавшую память ничего знать не знали.

– А вот возвращаясь домой ничего странного вы не заметили? – пытал я.

– Пожалуй, нет, – равнодушно пожал плечами Воробей, всё время полировавший свои ногти маленькой пилочкой.

– Уж очень темно было, – подхватил Крюк, ­­– так темно, что темнота мне показалась живой, и даже она как будто задвигалась.

– Это часто бывает от рома, – язвительно попытался объяснить нам причину произошедшего Воробей, но я остановил его.

– Черныш! вот кто нам нужен! – мое восклицание не сразу стало понятно присутствующим, но когда дверь за мною закрылась, все присутствующие поспешили следом, а по дороге к нам присоединились ещё и арбузы Мичурин, Чичерин и Розенкранц.

Черныш отдыхал в ресторане между бутылок молока, кринок со сливками и глубокими тарелками сметаны. Едва мы окружили его стол, Черныш понял, что отпираться будет себе дороже. Арбузы были с ножами, Джек Воробей с пилкой для ногтей, да и я, надо сказать, имел вид грозный и рассерженный.

– Рассказывай, зачем тебе понадобилась память этого господина!

– Больше всего на свете я люблю вздремнуть днём, мы с этим моряком соседи, а у него каждый день в обед салют и песни, знаете: джингл-белс, джингл-белс – Ёлочка Гори! Орут как не в себе! Это любого может с ума свести. Где это видано – каждый день Новый год встречать! Вот я и решил навести порядок!

– Порядок? – с гневом вздохнули пираты.

– Порядок!? – арбузы взялись на ножи.

– Порядок!!! – ахнул я, почувствовав, как шерстка встала дыбом у меня на макушке. – И это называется – порядок?! Лишить Зюйда огромного куска жизни!

– Я ни при чём! – вскинул лапы кот. – Это всё барсук, ворона и моль…

– Ни при чём? – возмутился я. – А хочешь, расскажу, как всё было?

Все замерли. Даже арбузы перестали постукивать ножами по панцирям. Я шагнул вперёд, и моя тень накрыла дрожащего Черныша, как мантия судьи.

– Всё началось с зависти. Не к богатству, нет. К празднику. Ты, Черныш, существо ленивое и меланхоличное. Твой идеал – тишина, сметана и долгий сон. А напротив жил капитан, который каждый день будил тебя звоном склянок, громкими песнями и запахом жареной рыбы. Его жизнь была вечным карнавалом, а твоя – скучной рутиной. И ты решил не просто украсть тишину. Ты решил украсть самый источник шума – его личность.

Я сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание слушателей.

– Но как стереть память такому большому и важному капитану? В одиночку – никак. Нужны были специалисты. И ты их нашёл. Барсук-почтальон, разносящий сплетни и письма, был идеальным курьером для гипнотической установки. Ты заставил его шептать всем про яичницу, создавая фон безумия, на котором потеря себя казалась бы естественной. Он – твой глашатай.

Я повернулся к остальным.

– Ворона Грета сидела на заборе не просто так. У неё зоркий глаз и цепкая память. Она следила за графиком капитана, выведывала его привычки и, главное, видела, куда он ходит вечерами. Она – твой наблюдатель.

– А Моль Лиза... – Я достал из кармана платок, развернул его и показал всем блестящую чешуйку. – Твоя главная оружейница. Она не ест память. Она её отгрызает, как нитку. Ты запустил её в нору, чтобы она перекусила ту самую, главную нить воспоминаний в его узелковом календаре. Ту, что вела к сундуку.

Черныш пытался что-то сказать, но его голос утонул в грозном ворчании арбузов.

– Но самый хитрый ход – это хомяк Соломон! – продолжал я, повышая голос. – Старый мошенник, торгующий «гарантиями» на чёрном рынке. Ты нанял его не для кражи, а для подмены! Капитан спорил с кем-то о цене? Так это был Соломон! Они торговались не за сундук. Они торговались за услугу хранения. Капитан спрятал что-то настолько ценное, что доверил это только самому себе, пообещав забыть место, пока не будут выполнены условия. Соломон составил для него контракт на рыбьей коже с невидимыми чернилами! А потом, когда капитан, верный слову, усыпил свою память… ты, Черныш, с помощью моли и гипноза стёр и само это воспоминание о контракте! Ты украл не только личность. Ты украл сам факт хранения. Теперь сундук – просто ящик. А его содержимое… – я обвёл взглядом зал, – …теперь принадлежит тебе. Вернее, ты так думал.

Зюйд Маус, до этого молчавший, сделал шаг вперёд. Его голос был тих, но в нём звенела сталь.

– Условия контракта. Я помню. «Пока тень от мачты моего корабля не упадёт на могилу того, кто солгал мне трижды». Это про тебя, Черныш. Ты солгал мне о цене на сметану. Солгал о порче моего забора. И солгал сегодня, сказав, что любишь тишину. Ты любишь только тишину других, чтобы тебе было удобнее шуметь своей подлостью.

Черныш съёжился, его усы беспомощно задрожали. Пираты и арбузы сомкнули круг.

– И что теперь? – прошипел кот.

– А теперь, – сказал я, доставая из внутреннего кармана маленький свиток, испещрённый знакомыми каракулями, – мы идём с тобой, Соломоном и всей вашей шайкой к сундуку. И ты откроешь его не как вор, а как свидетель. Потому что память уже возвращается. А с ней возвращается и гнев капитана. И поверь, его песни и салюты – это цветочки по сравнению с тем, что он придумает для тех, кто украл у него Новый год. Каждый день.

Дедуктивное расследование завершено. Преступник припёрт к стене не ножами, а неопровержимой, абсурдной и потому совершенно железной логикой. Оставалось лишь взять добычу. И, возможно, приготовить ту самую яичницу. Но уже по рецепту капитана Зюйда Мауса.

Когда пришло время выпустить воспоминания, тряпичная затычка была убрана и воспоминания потекли во все стороны серебряными струями, они отражались в пузатых ёлочных шарах, зажигали свечные огоньки и множеством бликов скакали и путались в блеске украшений.

Все мы дружно закричали:

–Ура! Ура!! УРА!!! С Новым годом!!!

PS.

Возможно, читатель захочет узнать, что за удивительная тайна хранилась в сундуке моего брата. Я и сам был не прочь удовлетворить это законное любопытство.

Когда Черныш, под угрозой быть превращённым в коврик для ног отчаянными арбузами, дрожащей лапой вставил в замок ключ-отмычку, сундук открылся с тихим вздохом. Внутри не было ни золота, ни карт сокровищ, ни даже редких пряностей.

Там лежала аккуратная стопка… новогодних обещаний. Тех самых, что даются под бой курантов и забываются к утру первого января. «Бросить есть по ночам сыр», «Начать делать зарядку», «Простить старого врага». Но это были не просто слова. Каждое обещание было бережно закатано в золотую фольгу, перевязано ленточкой и подписано тем, кто его дал. А сверху лежала записка, написанная рукой моего брата: «Храню, пока не исполнятся. Процент — втрое больше веры в себя».

Оказалось, Зюйд Маус вёл тихий и самый прибыльный бизнес — он давал всем желающим ссуду веры под залог их же собственных намерений. И Черныш, давший когда-то клятву «стать добрее», пытался украсть не память. Он пытался украсть своё же собственное невыполненное обещание, чтобы избавиться от вечного внутреннего долга. Вот и вся его жалкая кошачья тайна.

Брат посмотрел на содержимое, хмыкнул и захлопнул крышку.

– Не нами заведено, – сказал он. – Но некоторые контракты лучше хранить вечно. Особенно с высокими процентами.

И с этих пор Черныш каждое утро вынужден был приходить и чистить судовой колокол рынду, выплачивая свой долг добрыми делами. А я решил, что моё новогоднее обещание — никогда не хранить свои секреты в сундуках. Лучше уж в холодильнике, рядом с яичницей. Надёжнее.