Опыт разочарования реквием

Максиму О.

"Отмени ад, Господи, отмени сегодня, сейчас! А не то я в Тебя верить перестану! И не только потому об этом прошу, что за себя беспокоюсь, а потому что все недостойны рая, но именно потому, что мы недостойны, пусти нас туда!"
Виктор Ерофеев "Русская красавица"

В начале войны, как бы он того ни хотел, Саше пришлось скрываться от вездесущих прихвостней армии, которые норовили схватить во дворах за каждым углом и утащить на фронт. Чтобы избежать последствий и переждать беду, он решил отправиться к горам — в глухую деревню, где когда-то в молодости жили его дед с бабушкой, а теперь на краю деревни стояла пустая развалюха.
Добирался он туда попутными машинами, целый день в пути, пересекая лес по едва наезженной дороге пешком. Под вечер Саша вышел на деревенское плато, усыпанное золотистой рожью и обрамлённое оранжевым осенним лесом.
Среди одинаковых, разрушенных домов он сумел отыскать нужный. Дом, к слову, сохранил вполне приемлемый облик. Отпереть вековой замок, разумеется, не удалось. После нескольких тщетных попыток сломать его палками и камнями Саша, не желая выбивать окна, решил поискать соседей — по дороге он видел несколько обжитых домиков.
Идя по центральной дороге, плотно усыпанной опавшими кленовыми листьями, он обратил внимание на умиротворяющую тишину этого места. Вокруг, словно не имея возможности пробиться сквозь густой кисель солнечного света, царил лишь смешанный шелест деревьев.
Обойдя деревню вдоль и поперёк, он так и не встретил ни единой живой души. Тогда Саша залез в чужой двор с открытой калиткой и позаимствовал топор из дровника, надеясь вскоре вернуть его хозяевам.
На обратном пути он позволил себе расслабиться, понимая, что впереди его ждут несколько месяцев размеренной жизни в глухой, судя по всему заброшенной деревне. Вопрос с едой он решил оставить на потом — не так далеко был город, добраться туда не составляло труда.
Погружённый в свои мысли, он дошёл до дома. Вооружившись топором, быстро справился с дряхлым замком и, царапая пол, распахнул массивную дверь.
Пустой, мрачный дом встретил его облаком пыли и влажным запахом затхлости. Скрипучие половицы всё ещё были крепкими, а помещения в целом сохранились в приемлемом состоянии, если не считать террасы на входе — её потолок прогнил и обвалился.
Пройдя дальше, за ещё одной толстой дверью открывались основные помещения. Первой была большая комната с низкими потолками, побеленными несущими балками и местами обвалившейся штукатуркой. Слева располагалась ещё одна комната поменьше, а справа — небольшой спуск в узкую вытянутую кухню с большой печью в стене между кухней и комнатой.
Атмосфера была мрачной. Усталость после дороги и возни с замком валили Сашу с ног. Он решил, что сон ему не помешает. Оставив у двери топор, сбросил с узкого дивана покрывало, достал из стоящего рядом шкафа пыльную подушку, вытряхнул её, разложил спальник и, не раздеваясь, лёг спать.
Ему приснился сон.
Он стоял в той же, как ему казалось, деревне. Вокруг громоздились, словно скалы, брёвна и доски разрушенных домов, сгнивших до основания. Золотое ржаное поле разрослось и, казалось, заступило на территорию бывшей деревни. Он оглядывался по сторонам, когда в ухо врезался старушачий кашель.
Саша обернулся.
На дороге в нескольких метрах от него стояла бледная, сухая и горбатая старуха. За её спиной высился огромный бревенчатый дом, будто выкрашенный в чёрный цвет. Окна украшали массивные резные наличники, а по всей длине фасада тянулся карниз, обрамлённый бахромой.
Пока дом, словно магнит, притягивал его взгляд, старуха, стоявшая под ним, незаметно исчезла. Саша оторвал глаза от дома, ища её, и в этот момент за спиной нарочито громко снова затрещал кашель. Он обернулся — старуха оказалась прямо перед его лицом.
Её спокойное, бледное лицо с глубокими морщинами у рта и маленькими чёрными глазами, внимательно изучающими его, в одно мгновение исказилось, и бабка заорала:
— Иди печь топи, окаянный!
Саша проснулся. От холода его била крупная дрожь, которую никак не удавалось унять. Он судорожно полез в рюкзак в поисках фляги с водкой, которую предусмотрительно взял с собой. Фляга нашлась. Несколько глотков немного успокоили дрожь и согрели, но расслабляться было рано.
Саша принялся искать, чем растопить печь, попутно ругая себя за то, что не позаботился об этом днём. Тут как раз пригодился топор, позаимствованный у соседей: к их дровнику он наведался снова — на этот раз за дровами.
Вернувшись, он с помощью зажигалки затопил старую массивную русскую печь — предки оставили её чистой. Немного отогревшись у топки, принялся разбирать рюкзак. Поверх остальных вещей лежала уже неполная фляга; он аккуратно поставил её отдельно на стол. Выпитый алкоголь по мере того, как в доме становилось теплее, начинал приятно разливаться по крови. Саша с трудом подавил желание сделать ещё один глоток и продолжил разбор.
Ниже лежала запасная одежда: походные штаны с начёсом, водолазка, пара футболок и две пары носков. «Комплект джентльмена», — усмехнулся он про себя, аккуратно разложив вещи по полкам шкафа. Попутно вытряхнул старые тряпки, оставленные бабушкой на растопку. Дедовских вещей он так и не нашёл.
Затем Саша достал несколько банок тушёнки, тунца, маринованных овощей и две буханки чёрного хлеба. Аппетита после сна не было, поэтому он просто разложил всё по кухонным полкам и вернулся к рюкзаку.
Из оставшейся мелочи он вынул охотничьи спички, многофункциональный нож, пустой термос и упаковку с пакетиками растворимого кофе. После водки пить хотелось сильно.
Он нашёл старый железный чайник и вышел на участок искать колодец.
Поросший мхом бугор в углу двора поначалу мало напоминал колодец, но ведро на вороте всё же навело Сашу на мысль, что вода здесь есть. Уже рассветало. Приоткрыв дверцу и заглянув внутрь, он увидел лишь клубящуюся пыль и услышал гулкое эхо. Всмотревшись в темноту, он плюнул, прикидывая глубину. Плевок с плеском достиг воды — как показалось, через секунду. Саша закинул ведро, прикованное к вороту цепью.
Подняв его, он увидел мутную воду, маслянисто блестевшую в отражении жёлтого предрассветного неба. Он слил её на землю, промывая ведро, и закинул снова. На этот раз вода показалась чище. Саша набрал полный чайник и, для верности, ещё раз сменил воду.
Дома он спокойно заварил себе кофе и, смирившись с мыслью, что задержится здесь надолго, решил заняться уборкой.
В процессе уборки Саша всё больше удивлялся аккуратности убранства дома. Всё необходимое было на месте — кто угодно мог бы въехать сюда и начать жить, если бы только захотел. При этом любые упоминания о прежних хозяевах были будто намеренно стёрты. Ни единого намёка на то, кто здесь жил раньше, Саша не нашёл, и в какой-то момент даже начал сомневаться, в тот ли дом он попал. Однако детские воспоминания и фотографии бабушки в городской квартире упрямо говорили об обратном. Да и сама бабушка была ещё тем параноиком — Саша невольно подумал, что она могла заранее предусмотреть, что дом когда-нибудь кому-то пригодится, и потому оставила всё необходимое.
С этой мыслью он полез в подвал — лаз в него находился в главной комнате. Как он и ожидал, подвал оказался полон солений. В случае крайней необходимости это позволило бы ему прожить на них около месяца, если держаться умеренного аппетита.
На улице окончательно рассвело. Саша закончил с уборкой: протёр пыль, вытряхнул старый диван, разложил постельное бельё и достал из шифоньера тяжёлое одеяло. Теперь он был готов к ночи — и к следующим ночам тоже. Оставалось лишь решить, чем заниматься дальше. Дом он считал своим, а значит, приводить в порядок следовало не только две комнаты и кухню. По-хорошему, стоило бы заглянуть и в баню, стоявшую напротив колодца, в другом углу участка, и начинать понемногу привыкать к деревенской жизни.
Осень разгулялась вовсю. По ночам уже прихватывало минусом, но Саша стойко проводил дни и ночи в деревенском одиночестве. Его быт быстро сложился в однообразную, но понятную рутину: ранний подъём, колка дров — их он таскал с чужих дровников и из развалин домов, — топка бани, мелкий ремонт. Он даже покосил траву и немного помародёрил, вынося из заброшенных домов соленья, продукты и инструменты, которые могли пригодиться в хозяйстве.
С каждым таким проникновением он всё отчётливее чувствовал странную тенденцию местных жителей: они словно намеренно забирали с собой всё личное, стирая любые упоминания о себе и оставляя после себя пустые, стерильные, лишённые воспоминаний пространства.
В одном из домов, по всей видимости когда-то использовавшемся как дача, Саша на старой пружинной кровати нашёл хорошо сохранившийся кожаный томик неизвестного ему автора — Зорташа Пимбара.
Румынского философа-декадента, писавшего свои письма с конца XIX века всем подряд: от уже сошедшего тогда с ума Ницше до ещё живого Чехова. В этих письмах Пимбар рассуждал о вселенской сущности разочарования, о его прямой корреляции с творчеством и проводил знак равенства между опытом и разочарованием.
Некоторые изречения показались Саше настолько меткими, что он даже заучивал их. Раньше он никогда не слышал о таком человеке, но мысли Пимбара, Саше — как бывшему студенту журфака — были неожиданно близки и интересны.
Дни летели один за другим. Философия Пимбара въелась в кожу, и, в очередной раз перечитывая письмо кому-либо, Саша уже переставал осознавать забавность происходящего. Зорташ Пимбар казался ему абсолютно прав. Именно поэтому он и писал стольким разным людям — стремясь доказать это каждому, приводя в подтверждение своей философии примеры из собственной жизни и из деятельности его собеседника. То, что раньше выглядело потешным, теперь вызывало лишь понимание.
Зорташ рассказывал о своём опыте разочарования на примере различных отношений — в письмах к Ницше и Фрейду. Делился опытом разочарования в политике, отправляя письма Троцкому и Махно. В какой-то момент Саше стало казаться, что самым ценным в жизни может быть лишь опыт разочарования. Именно поэтому Пимбар и проводил знак равенства между разочарованием и опытом.
Но время шло, и Саша, как человек всё же опытный, решил продолжить дело Пимбара.
На этом дело и закончилось: у Саши не оказалось ни ручки, ни карандаша.
Пережив эту утрату, он понял, что именно так и работает тот самый опыт, о котором писал Пимбар, — в отложенном формате. Раньше Саша никогда не брал с собой пишущие принадлежности. Теперь же акт разочарования подарил ему важнейший опыт, который следовало бы запомнить.
Последующие дни стали проходить тяжелее. Саша стал тяжёлым на подъём и, что хуже всего, вспомнил о фляге, задолго до Пимбара оставленной на кухонном столе. В тот же день она была опустошена. Алкоголя больше не осталось, а деньги он предусмотрительно отложил в достаточном количестве, поэтому наутро Саша вышел в осенний лес — в сторону посёлка.
Прошагав несколько десятков километров, он всё-таки добрёл до небольшого посёлка. Оттуда его на тарахтящем мотоблоке за мелкую купюру подвёз до посёлка местный алкоголик Митяй. С ним же Саша тут же поделился парой купленных бутылок — в обмен на то, что Митя довезёт его прямо до деревни. По дороге между ними состоялся такой диалог:
— Раньше та деревня селом была, — сказал Митя уже нетрезвым голосом.
— Почему, была? — спросил Саша.
— Церквушка стояла раньше тама. Утонула, поговаривают, в болоте.
— Такое бывает разве? — ухмыляясь, спросил Саша.
— А ты не улыбайся, бывает, — нахмурился Митя, продолжая везти мотоблок.
Дальше разговор не задался. Саша поблагодарил Митю за помощь и пригласил его к застолью. Митяй ответил коротко: «К чёрту», — на том и разошлись.
Следующие дни Саша проводил с водкой в пьяном бреду. В его повседневную рутину втиснулась вязкая, приятная попойка. Мысли о том, что в том же магазине продавалась канцелярия, отмечались где-то далеко и не задерживались.
Водка так и не кончалась, а Саша уже был похож на древнего старика. Он осунулся, оброс, и еда стремительно исчезала, превращаясь в закуску.
В один из таких дней, смешавшихся с ранними закатами и поздними восходами, когда само понятие времени начинает испаряться, Саша, как ему повелось в последнее время, лёжа на диване и распивая водку прямо из горла, ненароком уснул.
Как и в первую ночь здесь, перед ним предстала та же деревня, но антураж был иным. Вместо залитого солнечным светом пространства вокруг стоял влажный, серый мрак, из-за которого казалось, будто все дома разрушены — все, кроме одного. Огромный бревенчатый дом снова возвышался в конце улицы, будто на своём законном месте. Теперь, прожив в деревне несколько месяцев, Саша точно знал: такого дома здесь никогда не было.
Ему показалось, что на него нашло наваждение, и он ринулся в противоположную сторону — искать свой дом. Но, обернувшись, обнаружил себя среди руин, мгновенно понимая: это и есть его дом.
Его окатила волна холода. В панике он начал искать, где бы согреться, не желая заходить в тот огромный дом. Но, подходя всё ближе, он осознавал: среди этих развалин именно он — единственное возможное убежище.
Приняв неизбежность, Саша вошёл в ворота, поднялся по резному крыльцу, опираясь на трухлявые перила и цепляя ладонями занозы. Остановившись у массивной двери, он постучал. Дверь шаталась от каждого удара и после третьего, импульсивно, распахнулась.
Внутри дома лежали осенние листья. В полу зияли дыры, а сквозь мутные стёкла ничего не было видно.
Саша оказался в просторной прихожей, из которой вёл лишь один дверной проём — в небольшую, чрезвычайно мрачную комнату. Он вошёл, и тут же поднялся сквозняк, взметнувший жёлтые листья. Сквозь дыру в потолке начал сочиться лунный свет.
Случилось так, что Саша был в комнате не один.
Прямо перед собой, в дальнем углу, он увидел старуху, сидящую в кресле — ту самую, что являлась ему в первый раз и в итоге разбудила. Слева от неё, в листьях, копошилось другое, живое создание. Кем оно было, Саша пока разобрать не мог.
— Чего пришёл? — спросила старуха.
— Простите… ч-что зашёл к вам, — дрожа от холода, сказал Саша. — Я погреться заш-шёл.
— У меня печи нет, — отрезала бабка.
— Н-ну, может, есть что н-налить, бабуль… — теперь его трясло уже не только от холода.
— Вон, на столе стопка стоит. Поди хлопни и садись давай за стол. Так и быть, перекантуешься.
На столе возникла миниатюрная гранёная стопка с прозрачной жидкостью.
«Водочка», — подумал Саша.
Это оказался спирт.
С натугой проглотив его и занюхав рукавом, он сел на скрипучий стул и посмотрел на старуху. Та всё так же сидела в полутьме и сверлила его взглядом.
— А как вас зовут? — спросил он.
— Вера Ивановна, — проскрипела бабка.
— А давно вы тут живёте?
— Церковь ещё в болото не утянуло — мы с сёстрами тута жили, — улыбаясь, проговорила она.
— Была, значит, церковь? — с кривой улыбкой уточнил Саша, осознавая, что обидел тогда Митяя.
— А как не быть-то? Стояла, родненькая. И сейчас стоит, — Вера Ивановна начала мерзко хихикать. — Под землюшкой. Вверх тормашками!
Саше стало не по себе, но, наученный светской беседой, он решил продолжить разговор.
— Вера Ивановна, а вы… с животными живёте?
— Чего это?
— Ну… у вас же там, слева… вроде кто-то есть.
— Эгей ты, олух, — заулыбалась бабка. — Это ж сестрица моя. Погляди-ка.
Саша напрягся, приподнялся на стуле и вгляделся в темноту угла.
— Надька! — крикнула Вера Ивановна. — А ну-ка, вылезай. Гости.
Из тёмного угла, разбрасывая листья, на четвереньках выползла лысая, тощая старуха с цепью на шее. Белёсые глаза, отвисшие груди, грязное, деформированное тело — в холодном лунном свете она выглядела жутко маленькой и нечеловеческой.
Саша дрогнул и умоляюще посмотрел на Веру Ивановну.
— Знакомься, милок, — улыбаясь, сказала та. — Надежда Ивановна.
Она хлопнула ладонью по своей ноге, и маленькая старуха, боязливо, как собака, потрусила к ней. Вера Ивановна начала гладить её по лысой голове.
— Давненько у нас гостей не было… — затем она посмотрела на Сашу. — Небось, выпить захотел? Ну, накати за знакомство.
В уже опустевшей стопке снова оказалась жидкость. Саша понимал, что это спирт, но горечь от увиденного жгла в голове сильнее, чем жжение в кишках. Он опрокинул стопку.
Чувствуя тревогу и осознавая опасность происходящего, он решил не рисковать и, дрожа, продолжил разговор:
— В-вы говорили, что вы с сёстрами… то есть вы имеете в виду себя и… — он сглотнул, глядя на Надежду, — …и Надежду?
— Я тебе не царевна, чтоб о себе в третьем лице говорить, дурень, — усмехнулась бабка. — Всё как положено. Есть ещё третья сестра. Любовь.
— Иронично, — заметил Саша.
— Она там, — бабка указала пальцем вправо, где в стене виднелась узкая, низкая дверца.
— Любовь? — ошеломлённо переспросил Саша.
— Ну а что? Веру и Надежду ты перед собой видишь, — раздражённо проскрипела старуха.
Саша, испуганный, но разгорячённый интересом, поднялся со стула и подошёл к двери. Перед тем как открыть её, он обернулся. Вера Ивановна всё так же сидела, глядя в сторону, где он только что был. Надежда смотрела в его сторону тупым, пустым взглядом — видела ли она его вообще, Саша не знал. Стопка на столе снова была полной.
Он хотел вернуться и выпить, но Вера Ивановна тут же перебила его:
— Успеешь ещё.
«И правда», — подумал он и открыл дверь.
За ней начиналась большая светлая комната, залитая лунным светом. Прямо перед ним, сквозь обрушенную стену, открывался вид на разрушенную деревню, над которой вдали возвышалась белокаменная колокольня.
Саша осмотрел помещение: просторное, усыпанное тут и там кучами мусора от обвалившейся крыши. Его накрыло облегчение — Любви Ивановны он не увидел. Значит, страхи должны были закончиться.
Возвращаться к Вере и Надежде, несмотря на тянущее желание опустошить ещё одну стопку, ему не хотелось. Он решил передохнуть. Осматриваясь, заметил небольшой венский стул, торчащий из обломков. Вытащив и отряхнув его, Саша поставил стул у пролома в стене и стал созерцать разрушенную деревню и церковь, размышляя:
«Может, всё это — символизм?
Может, я напился до того, что вижу эти жуткие образы?
    Вполне возможно…
И, видимо, прямо сейчас я наблюдаю ту самую Любовь Ивановну.
    Никогда бы не подумал, что она будет выглядеть как прогнившая деревня.
Зато как красиво…
    Да, красиво.
И на струнах души играет славно.
    И никакого разочарования.
Ни-ка-ко-го… разочарования».
Он глубоко вдохнул морозный воздух.
Всё же Саша встал и развернулся, собираясь идти обратно. Подняв взгляд выше двери, он увидел на стене ещё одну фигуру — мёртвую, мумифицированную старуху, распятую, словно на кресте.
«Иронично», — подумал он.
Мир вокруг начал мутнеть. Он смотрел на высохшее тело, выжатое от влаги, умерщвлённое в столь символичном виде, и понимал:
«Пора вставать».
Он вновь проснулся с мощной дрожью. На столе стояла рюмка водки. Похмелье само понесло его сквозь остывшее помещение к ней — он тут же опрокинул рюмку, и стало легче.
В доме всё было как будто немного иначе. По крайней мере, он не помнил, чтобы пил из рюмок — он ни разу не доставал их из серванта. Печь была еле тёплой, хотя он её не топил. Казалось, он сходит с ума: вся одежда, аккуратно разложенная в шкафу, теперь находилась в соседней комнате, которой он вовсе не пользовался.
Судя по всему, кто-то был в доме, пока Саша спал. Или же он сам, находясь в состоянии пьяного бреда, наворотил дел. В голову полезли страшные мысли. Он вспомнил Надежду Ивановну — по загривку пробежала дрожь.
Вдруг кто-то начал заходить в дом.
Саша мгновенно сориентировался и схватил топор, стоявший у входа.
По грохоту шагов было понятно: входил кто-то крупный.
«Навряд ли это Надежда Ивановна», — подумал Саша. Легче от этого не стало.
Дверь открылась. Саша застыл, занеся топор за голову. В дом вошёл Митяй.
— Э, слышь, осторожней давай, с топором-то в доме, — сказал он, забирая топор из рук Саши. — Примета плохая.
Он открыл входную дверь и выбросил топор на улицу.
— А ты чего тут? — спросил Саша.
— Проведать тебя заехал, отшельника, — усмехнулся Митяй. — Ты ящик водки привёз, а пожрать ни грамма не прихватил. Ясень-пень, помрёшь. Вот и заехал.
— Нормально я… есть у меня что поесть, — ответил Саша.
Живот предательски заурчал.
— То-то оно и слышно. Ладно, Санёк, завязывай. Садись, жрать будем.
Саша покорно сел. Митя вышел и вскоре вернулся с большим термосом, достал из серванта хрустальную супницу, протёр её рукавом и налил горячего борща. Откуда-то, словно фокусник, извлёк ложку и, наполнив пустую рюмку, сказал:
— Кушайте, не обляпайтесь!
— Спафибо… — промычал Саша с набитым ртом. — Я тфой долфзник.
— Э-э, полегче ты. Куда так уминаешь? Хлеб-то я забыл дать, погоди.
— Да ладно, не надо уже, — сказал Саша, лакая и облизывая остатки супа.
— Ну как знаешь, отшельник, — усмехнулся Митяй.
— Выпьем? — предложил Саша.
— А чего бы и не выпить! — рухнул на стул Митя.
Он достал из серванта ещё одну хрустальную рюмку, поставил на стол, разлил водку — и они начали пить.
Пошли классические застольные разговоры. Крупный, усатый мужик лет сорока с внушительным животом расспрашивал Сашу, что тот делает в этих местах и кто он по жизни. Узнал про его столичную работу репортёром в мелкой газетёнке при небольшой политической партии, развалившейся с началом войны. Узнал и о том, что Саша, хоть и неопределившийся, знал точно одно — на фронт он не хочет, поэтому и решил спрятаться.
Из более простого выяснилось, что Саша, не вылезая из запоя, потерял счёт времени и не заметил, что на улице уже зима — пусть и бесснежная. Что происходит на фронте, не знал даже Митя.
Саша же узнал о Мите: тот всю жизнь проработал охранником в колонии, однажды избил авторитета, который начал портить ему жизнь, не смог уберечь родителей, после чего сбежал в деревню. Здесь он и прятался по сей день, держал хозяйство и иногда подрабатывал на лесоповале.
— Чё, думаешь, тебя до сих пор ищут? — спросил Саша.
— А чёб не искать? Зеки злые, всё помнят.
— Да ладно, сколько времени прошло, лет пять?
— Семь лет как тут живу.
— Улеглось небось.
— Нихера. В городе говорят — искали. Благо, все, кто знает, не сдадут.
— Ну ты, конечно, тип…
— А ты чего ныкаешься? Не думаю я, что таких на войну возьмут.
— Из принципа возьмут. Я наговорил много.
— Чего же?
— Жуликов у власти обличал. По-любому отправят.
— Ну тут да… — Митя сжал рюмку. — Такие уроды и дело с моими родителями замяли… твари.
— Тише, тише. Давай ещё по одной.
Они выпили.
Разговор продолжился. Саша узнал про жену Мити и его дочь: дочь — отличница, учится в поселковой школе, жена работает там же уборщицей. Митя узнал про Сашу — про единственные отношения, длившиеся шесть лет, про страх сделать предложение и про то, как девушка ушла к другому.
После разговор начал глохнуть.
— Не читал? — спросил Саша, показывая томик Пимбара.
— Ха! — громко выдавил Митя. — «О, милый Мишель! В этих отношениях с Мари я был настолько разочарован её ****ской натурой, что считаю: именно это разочарование стало катализатором моих дальнейших действий…»
Саша опешил:
— Откуда?
— Да моя, наверное, — пожал плечами Митя. — Давал одному мужику почитать.
— Какому?
— Последний житель этой деревни. Витька. Жил тут на даче, писал что-то. Потом в город уехал — и всё.
— А у тебя она откуда?
— Книжка-то? В доме нашёл, как приехал.
— А дом чей был?
— Академика какого-то. Застрелился. Наследников не было — вот и приватизировал, так сказать, имущество.
— За человеческую находчивость!
— За неё!
Они чокнулись.
Обсуждая Пимбара, они пришли к выводу, что владеют лишь обрывками информации, рассказанной исключительно от его лица, что Саше, как бывшему журналисту, доверия не внушало. Писем-ответов не было, только копии собственных писем Пимбара, а с его вечными переездами обратная связь, вероятно, просто не успевала доходить.
Личность Пимбара вырисовывалась незаурядной: вечный мигрант, примыкавший к политическим движениям с четырнадцати лет, достойный наследник Казановы, разочаровавшийся во множестве женщин.
Но самым привлекательным они считали его философию сознательного разочарования — сначала смешную, затем затягивающую.
К концу жизни, пройдя Первую мировую и, вероятно, Вторую мировую войну, Пимбар стал настолько закостенелым, что, как он писал, «даже второй приход Христа стал бы для меня событием столь же рядовым, как очередное письмо».
Когда алкоголь начал валить их с ног, Саша сказал:
— Мне кажется, у меня с ним много общего…
— Нихера, Санёк, — взбеленился Митя.
— Чёй-то?
— а вот ты сам подумай, — начал Митя — он, крепкий мужик ныряющий во все подряд авантюры примыкающий то к одному лагерю то к другому находя среди них свои достоинства и выискивая в них недостатки, ты же в свою очередь, — он указал пальцем Саше в грудь, — тусовался в одной недопартии которая раскололась при первой такой возможности и бежал в страхе попасть на войну, Пимбар бы себе такого не позволил.
— Митя, я не про жизнь хотел сказать.. — начал Саша, но Митя его перебил.
— Так и я не про жизнь тебе говорю, а про твою жизненную позицию, посмотри на себя, ты глубоко разочарованная не только в жизни но и в себе ссыкуха, трясущаяся от страха разочароваться вновь, ты не примкнул к другой партии потому что испугался что и она развалится, не пошёл на войну потому что боишься, сколько лет ты уже без бабы? — задал вопрос Митя, Саша хотел было на него ответить, но Митя сразу продолжил, — вот то-то и оно — ты не разочаровываешься — ты разочаровываешь.
Саша, пьяный, пробормотал:
— У меня к тебе претензия… ты не прав, но и не ошибся… наливай.
Они снова выпили. Саша заговорил вновь — в воздухе повисло напряжение:
— Знаешь, где раньше церковь стояла?
— Там сейчас топь.
— Пойдём посмотрим?
— Убить меня хочешь? — со смехом спросил Митя.
— Нет. Сон мне снился. Хочу посмотреть на место, где церковь стояла. Так знаешь или нет?
Митя с интересом рассматривал лицо Саши.
— Ну, пойдём.
Они собрались и вышли из дома. По пути Саша рассказал про сон с тремя старухами и колокольней на отшибе, Митя слушал внимательно. Придя на место, в полуночном мраке, они в лунном свете увидели лишь лёгкое волнение масляной воды, испещрённой бугорками тины и кувшинок. Саша спросил:
— А откуда ты знаешь, что здесь церковь была?
— Так вон, крест стоит. На нём и написано.
Чуть поодаль возвышался могильный крестик с табличкой. На ней было выведено:
«Здесь погребена в человеческих грехах церковь имени Ивана Босого Киевского».
Настроение резко рухнуло. Не взять с собой бутылку водки тоже оказалось ошибкой. Саша потянул Митю обратно к дому, но тот стоял, глядя в сторону топи.
— Чего ты стоишь? Пошли домой, — сказал Саша.
— Знаешь, Сань, — начал Митя с дрожью в голосе, — я долго думал, есть ли решение, которое поможет мне избавиться от страданий. И вот что я понял… — он замолчал. — Я понял, что избавление меня от страданий сильно вредит тем, кто рядом со мной.
— К чему ты ведёшь? — спросил Саша.
— Толкни меня в болото, Сань. Возьми грех, Бога ради, — умоляюще сказал Митя. — Я уже человек конченный. Черти воровские меня по-любому найдут, жене и дочке жизни не дадут. Помоги мне их от этого избавить.
— Нет, ты чего… Я на такое не пойду, — ошарашенно выдавил Саша. — Им без тебя хуже будет.
— Им и со мной нехорошо. В постоянном страхе живут — вдруг с ними сделают то же, что с моими родителями.
— Мить, я на такое не пойду.
— Не будь ссыкухой, Сань.
— Здесь не в ссыкливости дело.
— А в чём же?
— Убить человека — это преступление.
— Здесь даже Божий закон не у власти, — сказал Митя и указал на крест с табличкой.
— Нет, Мить. Я не буду. Если ты так хочешь — сам топись.
— Вот от тебя тогда какой толк в этом мире?
Саша напрягся. Митя продолжил:
— Ты же тогда совсем бесполезный получается, раз даже просьбу друга выполнить не можешь.
— Что ты несёшь, ей-богу, Митя. Ты бухой. Пошли проспимся, утром поговорим.
— Иди, Саша, иди, — разочарованно произнёс Митя.
— Митя, ты фигнёй не занимайся.
Митя развернулся к Саше всем телом и сказал:
— Война закончится — дочку мою в столицу свози, пожалуйста.
И его грузное тело начало заваливаться назад. Пьяный Саша не сразу понял смысл последней просьбы, но осознание пришло, когда послышались брызги и Митю накрыла густая топь. Саша рванулся к нему и даже успел схватить Митю за ногу, но его ослабевшее, пропитанное запоем тело не позволило вытащить его из болота.
Пьяный, убитый горем и осознанием увиденного самоубийства, Саша шёл обратно к дому. Ранее казавшиеся приличными домики теперь выглядели совсем уж гнилыми и разрушенными. На улице начинало светать.
Подходя к своему дому, всё ещё стоявшему во мраке, он увидел его таким же огромным, как дом из сна, — на фоне сломанных, прогнивших халуп по соседству. Саша встал на крыльце, его трясло. Он обернулся в сторону топи: рассвет бликами солнца нарисовал между деревьев образ колокольни. В голове крутилась одна мысль: «Пора домой».
Он зашёл в дом и сразу рухнул на кровать. Сон накатывал пьяными волнами, а в голове всё звучала просьба Мити.
Он проснулся довольно быстро. Похмелье жутко мутило его, тошнило, и хуже всего — он чувствовал, что после вчерашнего был обязан уже покойному Мите. Мысль собрать вещи и уехать обратно, быть пойманным и отправиться на войну, совершенно его не привлекала. Желание исполнить последнее желание Мити тоже отсутствовало, но оставаться здесь было пыткой.
Моральный долг заставил Сашу подняться. Он опохмелился, подумав, что с Митей они не выпили на посошок, поднял рюмку и выпил за покойного. Затем принял решение рассказать о случившемся Митиной жене.
Он собрался, оделся, вынул из рюкзака бритву, которой не пользовался с момента приезда, и привёл себя в порядок. Ощущение чистоты оказалось не менее приятным, чем алкогольное опьянение.
Мотоблоком пользоваться он не умел, разбираться в этом чуде сейчас было не в его силах. Так же, как и пришёл, Саша, с изрядно полегчавшим рюкзаком без консерв, уходил обратно.
Дойдя до посёлка, он нашёл дом Мити. Удивительно, но он оказался пуст. Большая советская дача была совершенно пуста. Постучав в дверь, он убедился, что она открыта, и вошёл. Внутри его ждала та же картина, что и в деревне, когда он въехал туда: всё было обезличенно пусто, никаких признаков жильцов, ни жены, ни дочери Мити.
Всё начало казаться какой-то ошибкой или дурным сном, но Саша был уверен: ему это не могло показаться. Ситуация обретала жуткие очертания сумасшествия. Выходы казались закрытыми, возвращаться домой нельзя, а мысль о возвращении в деревню вызывала тошноту и отторжение.
В панике он стал искать хоть какое-то доказательство того, что всё пережитое реально. И нашёл: канистра с бензином в каморке под лестницей — свидетельство существования Мити. Ведь у него был мотоблок, а это и подтверждало происходившее. Силы на сомнения у Саши уже кончились.
Саша рухнул на скрипучую кровать с пружинами и достал из рюкзака прихваченный томик Зорташа Пимбара. В голове родилась идея:
— «Прости, Митя… Я, видимо, стану твоим последним разочарованием», — подумал он.
Он открыл канистру и обильно полил помещение бензином. Закончив, сел обратно на кровать и начал читать поздние письма Пимбара, вдыхая октановые пары. Надышавшись до состояния, когда текст уже переставал восприниматься, он не стал откладывать решение. Достав из рюкзака охотничьи спички, резко дернул по тёрке — и мгновенно помещение вместе с домом охватило пламя.
Увы, посёлок, как и деревня, был пуст: никто так и не пришёл посмотреть на пожар.