Глава 4 Юная оленеводка

Подготовка к летним маршрутам началась, когда в реках буйствовало ещё майское половодье. Однако незадолго до его начала у Славича появилась проблема: вдруг выяснилось, что пятилетнюю дочь отвезти в город к матери, как намечалось ранее, не получится, и выход в маршрут коллеги-жены отменяется — не тащить же вместе с ней в таёжные дебри хрупкую дочурку.

За неделю до выхода в Торго прибыл Макитов с оленями, чтобы загрузить вьючные сумы продуктами и снаряжением. В одном из разговоров с каюром он посетовал, что придётся маршрутить в одиночку, поскольку все сотрудники распланированы по ключевым участкам — заменить жену в маршруте некем. Тот выслушал, ухмыльнулся и неожиданно изрёк:

— Со мной, однако, трое детей. Лушке четырнадцать лет, Кузьке — восемь, а Вовчика два месяца назад ты сам видел. И ты жену вместе с дочкой забирай. На оленя посажу, пусть привыкает.

Предложение застало Славича врасплох. У оленевода хоть и дети, но эвенки ведь — дети тайги, и привычны к ней. А дочь, можно сказать, тепличный цветок, совершенно чуждый кочевой жизни. Ведь предстояло отмаршрутить больше двухсот километров по нехоженым долинам и перевалам. А там и холод, и слякоть, и буреломы, и всякого гнуса тучи… Вдруг простудится, заболеет. Да и верхом на олене слишком уж экзотично… Сутки он привыкал к новому повороту мыслей. С иронией по­делился необычным выходом из положения с женой и начальником партии Сёминым. Надежда сначала обрадовалась: а как же — и муж рядом, и дочь, и зарплата с полевыми надбавками, а потом за­валила кучей вопросов, ответы на которые повисли в воздухе. Начальник же, услышав о детском саде у оленеводов, сначала схватился за голову, но потом поразмыслил и осознав, что для эвенков это обычное явление и ничего уже не изменить, неожиданно поддержал предложение старшего каюра:

— А что! Раз у оленеводов тройня, да ещё в придачу почти с младенцем — бери. Одним дитём больше, одним меньше… В пути каюры присмотрят, зато на стоянках веселее будет. Будет у тебя дочь-оленеводка. В случае чего радируй, выручим.

Эта последняя фраза Сёмина и решила проблему. Правда, когда маленькой Свете сообщили, что ей придётся ехать верхом на олене, та, округлив глаза, задала простой, как пареная репа, вопрос, до которого не додумались взрослые:

— Как же я буду ехать, если не умею?

Чтобы выйти из тупика, Славич срочно разыскал каюра.

— А зачем ей уметь? Мой Вовчик тоже не умеет, — огорошил тот, но сразу и успокоил. — Усажу между сумами, будет ехать как в кресле. Не бойся, никуда не денется.

Показавшийся тупиковым вопрос оказался простецким.


                СЕМЕЙНЫЙ ПОДРЯД

Маршрут уходил с обширной наледной поляны вниз по речке Кебектэ в нагромождение глыб, непроходимых для вьючных оленей. Каравану требовался обход.

Однако Славичу и Сергееву, на время примкнувшему к отряду, нужно было обследовать речную пойму. Надежда — член маршрутной группы — оставить дочь без личного присмотра в первый день не отважилась, и так как с верховой ездой не была знакома, вызвалась идти рядом с караваном своим ходом. Правда, когда старший каюр предупредил, что олени по бездорожью ходят быстрей людей, а уж женщине отстать от них — пара пустяков, решимость её словно ветром сдуло. Увидев её растерянность, тот сжалился:

— Ладно, не горюй. Буду притормаживать.

Посовещавшись с каюром и наметив на карте место ночлега, Славич проследил, как навьюченное стадо вытянулось в длинную вереницу, в середине которого выделялось пятно нового широкополого накомарника, скрывающего от мошки, комаров и оводов, неустанно вьющихся над караваном, новоиспечённую наездницу. Рядом с этим белым пятном, отставая от него в хлюпающих жижей кочкастых марях, и догоняя — на сухих возвышениях, мелькал второй накомарник, оберегающий от кровососов беспокойную мать наездницы. Как только замыкающий олень, осёдланный помощником каюра, растворился в редколесье, Славич и Сергеев накинули на плечи походные рюкзачки и зашагали к валунным нагромождениям, где речка после наледной разбежки сошлась в один бурный поток…

В конце дня, уже в сумерках, вглядываясь в пойменные заросли у намеченного на карте ночлега, Славич не обнаружил ни палаток, ни дымокуров для оленей, лишь заметил издали на плоской базальтовой глыбе белое пятнышко. Подойдя поближе, он различил накомарник и неподвижно скорчившуюся под ним дочку. Не пахло дымом костра, не слышалось голосов. Детская фигурка выглядела сиротливо и беспомощно. Однако, не дав разыграться его тревожным фантазиям, из-за глыбы появилась супруга с охапкой сучьев. Она сразу же заметила приближающихся коллег и обрадовалась, будто не видела их, по меньшей мере неделю.

— Ура-а! Дочурка, мы теперь не одни!

— А где весь караван? — поинтересовался Славич, приблизившись к супруге.

— Мы тут уже больше часа одни, Викентий Палыч привёл сюда и сказал, чтоб мы никуда не двигались с этого места, а ждали его или вас. — Надежда торопливо начала объяснять: — Мы попали в каменные завалы, олени оступаются, вьюки съезжают, Лукична ругается с Палычем; олень, на котором сидела дочурка, упал, она вывалилась на камни, а тот, пытаясь встать, придавил её…

— Ни черта себе! Он не сильно её помял? — обеспокоенно перебил супруг.

— Знаешь, так удачно вышло, что она даже не заплакала. А вот я чуть заикой не стала, и Викентий Палыч после этого сюда привёл.

— Доча, ты не ушиблась, когда упала?

— Не ушиблась, только поцарапалась вот тут, — показала она ниже коленки.

— Ты теперь, наверно, побоишься на олене ехать?

— Не побоюсь, когда едешь, совсем нестрашно.

— Молодчина! — похвалил Славич дочку, осматривая небольшую ссадину. — А ты так и не сказала, где караван, — напомнил он жене.

— Викентий Палыч сказал, что с гружёными оленями сюда спускаться не будет, а устроит ночёвку у завалов. Нас привёл к реке, чтобы с вами не разминуться. Сказал, как только управится с делами, развьючится, сразу привезёт палатку и спальники.

— Главное — обошлось без убытков, — успокоил Сергеев, доставая из походной котомки топорик. — Как говорится, первый блин комом, но расстраиваться не стоит, это была прописка на полевое житьё-бытьё. Сейчас закипятим чаю… — недоговорив, он повернулся на треск сучка.

Из сумеречного пойменного леса показался Макитов, ведущий в поводу двух навьюченных оленей.

— Фух, — облегчённо выдохнул он, подойдя к полевикам, — думал, вы мимо них проскочили, или они ушли с места. Где искать? Кричать уж хотел… Вот привёз палатку, спальники, консервы.

— Досталось тебе хлопот, небось, умаялся бегать туда-сюда? — спросил Славич.

— А, ничё, тут недалече. Назад надо, пока ещё видно. Вы здесь сами, а я утром приду. — Он снял с оленей поклажу и, не произнеся больше ни слова, растворился в лесу.

Полевики растянули палатку, расстелили спальники, над ними подвесили марлевые пологи и, наскоро поужинав разогретой на костре тушёнкой с хлебом и сладким чаем, залезли в свои походные постели, тщательно подоткнув под них края пологов. Многоголосый и нудный комариный звон в тесном брезентовом пространстве вызывал опасение, что тонкая марля не спасёт от крылатых вампиров. Однако чем сильней те кружили вокруг пологов, тщетно выискивая лазейку, тем становилось приятней слышать, как напрасное их хоровое пение превращается в колыбельную песню. И вскоре переживания маршрутного дня ушли в прошлое — все спали как убитые.

Ранним утром, чтобы не потревожить сон спутников, Славич осторожно вылез из спальника и ушёл на разведку реки вниз по течению, а когда весь мокрый от росы вернулся к палатке, у костра копошилась уже Надежда.

— Что-то страшно мне за дочурку, — увидев мужа, поделилась она своими переживаниями. — Вдруг её олень снова упадёт.

— Зря волнуешься. На несколько дней верховая езда для неё отменяется, — успокоил он супругу. — Через полкилометра глыбы в русле сменяются валуньём и галькой, бурлящий поток стихает, так что пойдём сплавом на надувной лодке. И нам, и каюрам спокойнее будет.

— А мы все влезем в неё? — и обрадовалась, и засомневалась супруга.

— Меня в расчёт не берите, я по берегу пойду — пробы грунта взять, — направляясь к речке с полотенцем в руках, отказался от сплава Сергеев. — Если я и помещусь в лодке, она сядет на камни в первом же перекате.

— Вот видишь, ты не угадала, — пояснил Славич жене, — во-первых, не все, во-вторых, подрастающее поколенье по весу и размерам сойдёт за походный рюкзак, в-третьих, возьмём мы с собой только то, что понадобится днём, поскольку ночевать будем в лагере.

Надежда окончательно повеселела и, продолжая кашеварить, распорядилась:

— Тогда буди подрастающее поколенье завтракать…

Сплавляться на надувной лодке по небольшой реке с изобилием перекатов всё-таки легче, чем идти и переживать: «А как там юная наездница?» Да и силы не тратятся на бездорожье, меньше кружится вокруг комаров и мошки, ну а холодный душ от речных бурунов только добавляет красок в спектр ощущений, и почти не портит настроения. И хоть на мелких перекатах лодка всё же садилась на камни, Славич выскакивал в развёрнутых болотниках в речку и сталкивал с них застрявший ковчег, обёрнутый от пробоев грубым брезентом.

Сплавщики останавливались у впадавших в реку притоков, отыскивали в них подходящий участок русла, измеряли дебит, если обнаруживался под склоном долины родник, отбирали пробу, делали записи в полевой книжке и отметки на карте.

Караван за это время добирался до очередной, намеченной накануне стоянки, каюры освобождали оленей от вьючных сумм, устанавливали палатки, разжигали дымокуры, чтобы хоть немного отпугнуть от парнокопытного транспорта безжалостных и назойливых оводов, а к вечеру в лагерь прибывали изыскатели.

За дни сплава пятилетняя «оленеводка» свыклась с полевыми условиями. Она безропотно выполняла всё, о чём просили её взрослые, помогала собирать хворост для костра, с аппетитом ела приготовленную пищу, на стоянках играла в догонялки с другими детьми, и совсем не капризничала.

Когда она снова пересела на оленя, то ехала охотно, иногда делясь своими впечатлениями с родителями. И они успокоились. А Макитов отметил:

— Смышлёная, быстро приспособилась.

Впрочем, давно известно, что дети намного ближе взрослых к изначальному, природному естеству. Они не успели ещё изменить свою сущность разными привычками, ограждающими их восприимчивость. И потому всё новое впитывают с ходу, без раскачки.

Распорядок и быт в отряде вошёл в отлаженную колею, слился с ритмом якутской тайги.

А тайга в дни на Купалу великолепна: сочная зелень лиственниц и молодой травы, похожие на огромных белых лебедей облака на голубом небосводе, прозрачно-холодные речки с остатками нерастаявших наледей в затенённых местах, долгие и светлые вечера, короткие ночи с отблеском зари. Днём окрестности наполнены шумом речных перекатов, трескучим криком кедровки, иногда слышится пронзительный клик желны или выбитая ею барабанная дробь о ствол сушины, где-то вдалеке напоминает о себе звонкая кукушка. После полудня разогретые на солнце заросли багульника создают неуловимый аромат, которым невозможно надышаться, а ночью, когда стихают звуки, прозрачная атмосфера словно приближает мерцающие звёзды, и Землю окутывает таинственность и прохлада Вселенной…

Дочь освоилась до того, что бойко применяла в общении с детьми эвенкийские слова, и учила чему-то на стоянках маленького Вовку. Как-то Славич заметил, что пожилой эвенк усмехается, глядя на попытки «воспитательницы», и спросил:

— Она ему говорит что-то смешное?

— Говорит, чего нельзя делать, а он ничего и не может.

— Так и она такая же.

— Потому и смешно…

Кебектэ влилась в реку Токко. Эта главная водная артерия исследуемой территории, берущая начало в сердце Удокана, буйно стекает к Верхне-Токкинской впадине, где успокаивается. Затем, прорезая отрог Кодарского хребта, снова бурлит, и даже имеет коварное препятствие с неофициальным названием «порог Ефремова». После впадения Алаткита река вновь успокаивается, а после Чаруоды — течение приобретает почти равнинный характер до самого устья.

В один из оговорённых по рации дней на приустьевую косу Кебектэ приземлился вертолёт и увёз Сергеева на ключевой участок. Перед самым отлётом тот выдал Славичу по дружбе «страшный» секрет: это Сёмин упросил поучаствовать его в маршруте, дескать, помочь, если что.

Славич скептически ухмыльнулся:

— То-то я подумал, когда ты присоединился к нам, что это как-то не плану.

Сергеев пожал ему на прощанье руку и успокоил:

— Не бери в голову, я ещё когда на Горките работал, хотел по Кебектэ пройтись, так что это и моё желание. Заодно вот и проб для инженерки отобрал… До встречи в сентябре.

Славич проводил взглядом улетающий вертолёт и вернулся к лагерю, где заканчивали вьючить караван Макитов со своим помощником для перехода к устью речки Угу, у которой намечена была переправа через Токко.

Опыта переправы гружёного каравана через глубокую реку у каюров не было, поэтому процесс отнял много времени. Каюры развьючивали оленей, загружали сумы в лодку, а Славич переплывал на противоположный берег, перетаскивал сумы в лес на ровное место, где можно было снова вьючиться. После полудня, когда снаряжение было перевезено, вышла заминка: никак не получалось заставить переплыть через поток оленей. Старший каюр затягивал упирающегося вожака в реку, и тот, чуть отплыв от берега, делал петлю, быстро возвращался к нему ниже по течению, отбегал в лес на безопасное расстояние, увлекая за собой остальных сородичей. После двух попыток Макитов с досадой пожаловался Славичу:

— Хоть сам с ним плыви.

— Может, за лодкой поплывёт? Давай попробую утянуть, — предложил тот.

— Ты для него чужак. Олень пугливый зверь, вырвется, убежит, искать долго придётся.

— Так садись на корму, он только тебя будет видеть.

Каюру предложение понравилось, и он тут же распорядился, чтобы помощник и дети загнали стадо в реку вслед за вожаком, когда тот начнёт плыть за лодкой. Олень снова начал противиться, пытаясь избавиться от длинной привязи и не давая гребцу удалиться от берега, но активные действия и громкие крики юных оленеводов быстро сломили его упрямство. Как только лодка с привязанным вожаком отдалилась от берега, тут же друг за другом поплыло через реку и всё стадо.

Будто невидимая нить сплела парнокопытных в единое целое. И хотя природный механизм этого явления давно известен, его чёткость, отлаженность всё равно Славича удивил. Но ещё больше удивляло полевика умение эвенков отыскивать в летней тайге пасущееся стадо. Зимой-то следов хоть отбавляй, да и по глубокому снегу далеко не разбежишься, а вот летом… Однажды он спросил Макитова, когда тот вьючил оленей перед выходом в маршрут:

— Как ты их находишь?

— По следам… ботало слушаю.

— А если следов нет, и ботало не звякает?

— Смотреть надо, на земле следы всегда где-то есть, только летящая птица их не оставляет. Походишь по тайге, и у тебя глаз прозреет…

К концу дня на сопки опустилась низкая облачность, посыпалась морось, развесив на ветвях гроздья капель. Долина левобережного притока Угу — Нокита, с редкими «плантациями» княженики и моховки, по мере приближения к верховьям всё сильнее сжималась. В густо заросшей пойме появились буреломы. Проходя по одному из них, Славич поскользнулся на отслоившейся коре поваленного дерева и рухнул с двухметровой высоты в завал.

— Осторожно! — запоздало и с досадой на свою оплошность крикнул он спутнице из-под бурелома.

С минуту он не двигался, давая время утихнуть резкой боли в щиколотке, но когда увидел в просвете завала встревоженное лицо супруги, выдавил сквозь болезненную гримасу ухмылку и пошутил:

— Вот, к лешему в гости заскочил.

— Фу-ух, — она облегчённо вздохнула, — значит, всё не так уж плохо. У меня в голове чего только не мелькнуло, ты ничего не повредил?

— Ногу подвернул, но, думаю, до свадьбы заживёт.

Надежда сострадательно посмотрела на мужа:

— Тебе помочь?

Однако когда увидела, что он сам поднимается, сменила интонацию и с укоризной молвила:

— Ногу, конечно, жаль, но на ком это ты собрался жениться?

— Так у нас с тобой каждую пятилетку свадьба: медная, железная, не за горами и серебряная…

— А-а-а… Тогда точно заживёт, — улыбнулась супруга…

Неподалёку от бурелома она отыскала участок русла для измерения расхода воды, растянула над речкой размеченный шнур и пока определяла ширину, глубину и скорость потока, Славич обмотал щиколотку бинтом, срубил из сухой листвяшки посох. Это облегчило хромоту, но двигались они медленно и к лагерю добрались уже в сумерках, насквозь промокшие от обложной мороси.

Небесная хлябь пригвоздила отряд на двое суток. За это время боль утихла, опухоль на ноге спала, и Славич был доволен в душе этой незапланированной остановке…

Густые заросли Нокита рождали уверенность, что люди здесь никогда не бывали. И когда среди кедрового стланика (вперемешку с ерником и лиственницей) внезапно появилась едва заметная тропка, потом палаточный каркас, рядом с которым лежал треснутый промывочный лоток, а у перевала проплешины для посадки вертолёта — стало ясно, что здесь побывал геологоразведочный десант. Правда вскоре тропка вновь сменилась бездорожьем, будто и не было ничего.

Миновав сложенный курумником водораздел, на обратной его стороне супруги столкнулись с неожиданной картиной: на крутом, ярко освещённом солнцем снежнике, окружённым зарослями кедрового стланика, во весь голос рыдала юная оленеводка. Она то вставала на четвереньки, пытаясь задом наперёд спуститься по твёрдому насту, то выпрямлялась, и надрывно взывала куда-то вниз, в густые заросли распадка:

— Бабушка Дуся-а-а, подождите меня…

Увидев приблизившихся родителей, она немного успокоилась и сквозь всхлипывания, слегка заикаясь, по-детски упрекнула старшего каюра:

— Вик-кентий Павлыч сказал, что мой олень упадёт. Меня ос-ставили, а Во-овку взяли-и.

— Вовка маленький, его не оставишь, а ты большая… Видишь, какой крутой склон? По нему опасно ехать верхом. Так что не обижайся на Викентия Палыча, он позаботился, чтобы ты не упала с оленя, — окончательно успокоил Славич дочку. А после материнских утешающих ласк юная таёжница повеселела и уже без слёз и всякой обиды рассказала о том, как Вовка тоже недавно плакал, как Викентий Павлович поставил её на снег и сказал никуда не уходить, как бабушка Дуся слезла с оленя, как ругала она каюра за то, что привёл на плохую дорогу.

На середине спуска, в густом переплетении кедрового стланика, изыскательская семья догнала застрявший караван. Олени вразброд, с покорно-обречённым видом стояли под сползшими на шеи вьючными сумами. Чтобы не пугать их, Славич сделал небольшой крюк и протиснулся сквозь заросли в голову каравана. Мокрый от пота каюр рубил топором толстые изогнутые ветви, беспорядочно разросшиеся во все стороны. Увидев его, он коротко спросил:

— Светку забрал? — услышав утвердительный ответ, устало присел на камень и посетовал: — Чёрт меня дёрнул залезть в этот распадок, рублю, рублю, а просвета не видать. Вьюки сползают оленям на шею, цепляются за ветви, те спотыкаются на камнях, то и дело приходится кого-то перевьючивать. Того и гляди ноги переломают. — Он помолчал. — Олень, на котором Светка едет, снова чуть не упал. Вот я и оставил её на открытом месте от греха подальше.

— Правильно сделал, лучше перестраховаться, — Славич достал из кармана рюкзака карту, посчитал по ней расстояния и присел на корточки рядом с каюром. — Смотри, между перевалом и долиной перепад четыреста метров, в плане — полтора километра, примерно половина самого крутого спуска уже позади, так что скоро должны выбраться… А ты в марте точно сказал — сменил он тему, — в этих краях золото искали, мы наткнулись на промывочный лоток и каркас от палатки.

— Так о том у нас все знают.

— А я уж подумал, что до нас в этих джунглях не ступала нога человека… Давай сменю тебя, помашу топором, а ты управляйся с оленями.

Он спрятал карту, вынул из рюкзака свой походный топор и, перевоплотившись в лесоруба, вскоре тоже взмок. Благо, что сырой стланик податлив…

Караван спустился в долину речки Малой Усу. К удивлению, она оказалась без воды, несмотря на обложную морось в предыдущие дни. Русло из окатанных валунов напоминало развороченную булыжную мостовую, а в самых глубоких понижениях этой «мостовой» блестели прозрачные лужицы. Потом, в верховье, прояснилась причина безводья: меж склонами долины природа создала небольшое озерко, которое аккумулировало сток воды. Немного ниже озерка отряд наткнулся на глубокие шурфы, на избушки проходчиков, стало ясно, что разведка на золото проводились скрупулёзно. Это значило одно: когда-нибудь эти глухие края потрясёт грохот взрывов и вековую тишину нарушит рёв бульдозеров.

В походной жизни времени хватает обычно только на деловое общение. Но в редкие дни, когда нет переходов, удаётся коснуться тем, не связанных с повседневностью… После удачной рыбалки на озере Усу Макитов сварил уху из гольцов и позвал гидрогеологов на совместную трапезу.

Перед едой каюр выудил из казана кусок рыбы, отломил немного от мучной лепёшки, что-то негромко сказал по-своему и, подвинувшись к костру, положил еду в огонь. Не дожидаясь вопроса, пояснил:

— Это, по обычаю, Духам и Предкам.

— Помню, как в марте Духов спиртом задабривали, — отозвался Славич.

Каюр молча выловил из казана сваренную рыбу в большое блюдо, разлил ароматную юшку по мискам и потом негромко ответил:

— Откуда мы пришли, куда уйдём? Когда есть мир Предков, я к ним уйду, если нет, куда идти?

Такое рассуждение озадачило Славича. Он, запинаясь, начал говорить, что потусторонний мир — это область метафизики, которая пока не изучена, но каюр прервал неловкие потуги.

— Тот мир, как и этот, широк. А в широком мире люди друг другу чужие.

— А откуда ты знаешь?

— Чего тут знать? Это и так ясно.

— Там, как в и здесь, народ разный, обычай разный, язык разный, — подала голос молчавшая до сих пор Евдокия Лукична.

— Хм, — только и смог произнести Славич. Однако после ухи, прихлёбывая горячий чай, он снова спросил: — Значит, если люди не хотят попасть в ад, то мир Предков — это рай?

— Почему рай? Кто знает? Я знаю мать, отца, деда, бабку, от них тянется тропа к Предкам. Я в этом мире их узнал, здесь продлил род и там пригожусь. — Каюр немного помолчал, усмехнулся. — А про рай и ад ты в церкви спроси.

— Викентий Палыч, Вы цените своих родных, а остальных людей? — поинтересовалась Надежда.

— Остальных тоже ценю, однако они со временем забываются, а Предков помню.

— Так говорят же, что все люди произошли от Адама и Евы, значит, у всех одни Предки и один Дух, — не сдавался Славич.

Каюр хмыкнул.

— Ты, молодой тойон, чужие слова повторяешь. Ты белый, негр чёрный. У вас одни предки? Может, и у оленя с волком, или у тайменя с хариусом одни предки?

— У людей ум и душа, а у зверей и рыб инстинкт выживания.

— Всех создал Бог, — ухмыльнулся Макитов, подводя черту под абстрактными рассуждениями, и добавил: — Только Боги приходят от Предков. Если люди меняют Бога, то теряют и Предков.

После такого заключения у Славича не нашлось доводов для возражения, несмотря на университетские знания.


                КОСОЛАПЫЙ  РАЗБОЙ

К середине августа большая часть маршрута осталась позади, за полтора минувших месяца сильно оскудели запасы продовольствия и накопились пробы воды, тяжесть которых выматывала оленей. Славич сообщил по рации на базу о появившихся проблемах и продиктовал продуктовую заявку. И теперь каждое утро в отряде начиналось с од­ного и того же вопроса: «Прилетит ли вертолёт?» Но полевой сезон — горячая пора, и голос из рации ежедневно сообщал о запланированных полётах на разные участки, запрашивал меняющиеся координаты отряда и обещал: «Ждите завтра». В отряде пекли из остатков муки лепёшки, ловили рыбу, пили чай без сахара и мечтали о «манне небесной». Караван вынужден был остановиться для добычи пропитания у юго-восточной окраины Верхне-Токкинской впадины.

В устье ручья, в тени прибрежных зарослей которого виднелись ещё крохотные остатки наледи, Макитов спешился, осмотрелся, перевёл караван через ручей и, повернувшись к Славичу, объявил:

— Однако здесь стоять будем. И мох оленям есть, и хариуса наловим в устье ручья, и вертолёту есть куда садиться.

— И панорама — что надо… кстати, среди тех вершин голец Подлунный, — кивнул тот вдоль речной долины на возвышающийся с юга хребет Удокан, и с иронией добавил: — Красотой насытимся.

— Пустым животам лучшая красота — полный котелок, — напомнил каюр о причине остановки, развьючивая оленей.

— Особенно с подрастающим поколением под боком, — согласился Славич, присматриваясь к месту стоянки.

Ручей здесь вливался в реку Токко, которая упиралась в пологий кряж и круто ме­няла направ­ление, образуя на повороте широкую безлесную проплешину, приметную из поднебесья и удобную для посадки вертолёта. На обращённом к югу пологом склоне долины между стволами лиственниц светлыми пятнами выделялся ягель — любимый олений корм, в быстрой реке шевелил плавниками не пойманный пока корм для людей, а на проплешине повсюду виднелись ягоды голубики. По всем признакам место годилось и для ожидания, и для пропитания.

Меню из одного и того же блюда быстро надоедает. Хариус варёный, хариус печёный, хариус солёный… — однообразное рыбное меню надоело и детям, и взрослым. К тому же уловы быстро сократились, а плантация голубики вблизи стоянки, слегка разнообразившая рацион, вскоре опустела. Закончилась мука. Словно на пирожные поглядывали дети на лепёшки из остатков муки и неохотно жевали рыбу. Собаки тоже быстро выловили мелкую живность вблизи стоянки, и животы у них подвело. Хорошо было только оленям: они, избавившись от вьюков, паслись где хотели, или отдыхали у дымокуров от мошкары.

На третий день простоя рация выдала сюрприз, сообщив, что экипаж вертолёта, работавший в экспедиции, вылетал санитарную норму и отбыл на замену. Разносолы отложились на неопределённый срок. Сразу после сеанса связи Славич зашёл в палатку к эвенкам.

— Палыч, вертак с базы утарахтел, а когда вернётся неизвестно. Надо менять дислокацию. — он присел на корточки и развернул карту. — Тут в двух днях пути вниз по течению есть гидропост. У них одолжим муки, сахару… И хоть это в стороне от маршрута, лучше перебраться туда.

— Сначала разведать надо. Может, нет там никого. Или есть, а сидят, как мы, на рыбе.

— Два дня туда, два обратно — это же четыре дня!

— Налегке за день дойдём, а завтра к вечеру вернёмся. Оленя тебе крепкого дам, и запасного возьмём, — глядя на карту, утвердительно произнёс каюр. — А за стадом здесь Валерка приглядит.

— Я верхом не очень, — начал Славич…

— Ничё, управишься.

В детстве, в гостях у тётки, он впервые сел на старую лошадь, спина которой напоминала островерхий хребет. Смирная кляча прокатила его рысью, и юный всадник понял, что порка ремнём, как средство воспитания, не самое суровое явление. Однако через несколько дней боль в седалище утихла, и он уговорил тётку взять в колхозе не доходягу, а молодого коня. Та побурчала-побурчала, но привела необъезженного жеребца по кличке «Ураган». Трёхлетка косил выпуклым глазом, фыркал и не хотел взнуздываться. Когда двоюродная сестра помогла Славичу вскарабкался на крутобокого красавца, то уже через несколько минут тот вспоминал о кляче, как о безопасной твари. Ураган же мчал напролом, совсем не реагируя на уздечку и понимая, что наказания от наездника не последует. И рысь у него была размашистая, упругая, отчего удержаться на его спине помогла густая конская грива, в которую юный всадник вцепился мёртвой хваткой.

— Однако олень не конь, смирный, — успокоил каюр, выслушав сообщение, — быстро научишься. Не напрягайся, тело само приспособится.

И действительно, через час неловкой езды он приноровился к движениям оленя, седло перестало елозить вместе с подвижной шкурой, и со стороны можно было принять его за заправского всадника…

После плутания по береговым зарослям петляющей реки избушка гидропоста отыскалась. Двое бородатых парней неожиданным гостям удивились:

— А мы штопаем снасти, слышим, кто-то в кустах шарахается, и не поймём кто, пока голоса людские не распознали.

— Привет, бородачи, — поздоровался Славич и стандартно пошутил: — Не дадите ли напиться, а то мы так проголодались, что и переночевать негде.

— Сразу видно, что гости весёлые, значит, не злые…

После обычных вопросов «кто? куда? откуда?» хозяева напоили гостей чаем, накормили, а ранним утром, невзирая на полупустой продуктовый лабаз, поделились с ними мукой, сахаром и сухим молоком.

— Как только вертолёт привезёт харчей, сразу возместим, — прощаясь, заверил Славич…

Обратный путь к стоянке показался будто бы короче и легче, не зря ведь съездили: есть чем угостить родных и близких.

Сразу по прибытии в лагерь выяснилось, что олень дочкин пропал, и молодой каюр Валерка беглеца не нашёл. Макитов попил чаю, спросил у него, где пасутся олени, и, повесив на плечо мелкашку, ушёл в том направлении. Его долго не было, и поэтому, когда в сумерках послышался звук ботала и среди де­ревьев замелькали оленьи рога, Славич поспешил навстречу.

— Оленя медведь загнал, — без предисловий пояснил каюр, обматывая повод вокруг дерева.

— Куда загнал?

— А кто его знает? След свежий. Завтра днём посмотрю.

Повисшее молчание нарушила Лукична, что-то сердито и негромко заворчав на своём языке.

— А чего ж собаки не гавкали? — спросил Славич.

— Далеко от палаток, и тягун был, наверно, от нас.

Поиск следующим днём результатов не принёс.

— Однако уходить надо с этого места, — поделился своим соображением старший каюр, как только вернулся к палаткам.

— Неужели косолапыч может сунуться к стоянке?

— К палаткам не придёт, однако раз повадился, будет рядом кружить, чтобы изловить следующего.

— Что ж ему одного мало?

— Так мог его и не поймать, а к зиме ему жиром обрастать надо.

— Может, лучше подкараулить и пристрелить?

— Где караулить? Да и стрелять из твоей одностволки надо с близкого расстояния, а из моей тозовки подранишь только…

Каюр вспомнил о случае двухгодичной давности, когда один из оленеводов пальнул по медведю при внезапной встрече, и тот сначала скрылся в зарослях, но потом напал на стрелка. В тайге, дескать, всякое случается, но раненый медведь — случайность опасная.

— Ладно, завтра после связи давай перекочуем к гидропосту, — предложил Славич. — И людей, и собак будет больше — туда медведь точно не сунется, да и продукты сразу возместим, когда вертолёт прилетит.

— Светку твою не знаю на кого посадить, — посетовал каюр, — пропавший олень был самый смирный.

— И не сажай, мы на лодке до избушки сплавимся, заодно и порыбачим.

Утомившее всех ожидание и неприятное соседство с хозяином тайги сменились маршрутными хлопотами. Славич накачал пятисотку, усадил в неё своих женщин и взялся за вёсла. Примерно через два часа гребли раздался звонкий голос дочки, сидящей спереди:

— Смотрите, олешка!

Он развернул лодку и увидел переходящего реку вброд сокжоя — дикого оленя, который, услышав голоса, в несколько размашистых прыжков выскочил на берег и скрылся в кустах.

— Это не твой олешка. Видела, как голову держит? На этом олене не поездишь, сразу сбросит.

К вечеру, проплывая рядом со старицей, Славич заметил на её поверхности расходящиеся круги от всплесков, свидетельствующих о кишащей в заливчике рыбе. Он пристал к берегу и взялся за спиннинг. На первом же забросе блесну схватила большая рыбина, тут же сорвалась, через пять метров снова схватила уже намертво. На втором забросе картина повторилась точь-в-точь… Надежда, увидев, как непуганые щуки бросаются на блесну, удивилась:

— Кидаются, как американцы на рождественскую распродажу.

— А я как волк у проруби: — в тон жене отозвался рыбак, — подольше похожу — побольше наловлю. Приедем в гости не с пустыми руками…

К обеду следующего дня сплавщики причалили у поста, обитатели которого, увидев маленькую таёжницу в выгоревшей на солнце куртке, в ответ на «здравствуйте» спросили:

— Чай с ландориками будешь, таёжница?

Та сначала недоверчиво поглядела на бородатых незнакомцев, будто сомневаясь в исполнении её заветного желания, и, спутав от волнения окончание в слове, добавила:

— Буду… с сухом молоком.

У детей в отряде это «блюдо» последние дни считалось десертом. В неполную кружку горячего чая они сыпали две-три столовых ложки сухого молока, слегка размешивали, но молоко полностью не растворялось, образуя комочки. Эти комочки и были заменителями конфет и сгущёнки.

— Это мы в момент сварганим, — пообещал старший бородач маленькой гостье.

Таёжная встреча редко обходится без чаепития. Распитие чая у костра — это не столько утоление жажды или отдых, сколько общение.

Во время чаепития Славич спросил:

— Не скучно вам отшельничать в этой глухомани?

— Гоша, вон, тоскует, а я давно так, — кивнув на младшего, пояснил старший. — Я, как сейчас говорят, из кержаков. И имя у меня древнее, Одинец.

— Старообрядец, что ли?

— Старообрядец — это из христиан, а я из тех, кто до них был.

— Язычник?

— Опять не угадал. Про ведическую культуру слышал?

— Слышал, но это же в Индии.

— И у нас тоже.

Славич задумчиво потрогал отросшую за лето бороду.

— У нас что-то не припоминаю.

Кержак усмехнулся.

— Тыща лет минула, где уж тут припомнить.

— А ты, тогда, откуда знаешь?

— Я-то? От волхвов из общины.

— Вот те раз! — удивлённо покачал головой Славич. — Волхвы же — предание старины, сейчас всё больше попы да муллы… Это выходит, ты не кержак, а реликт.

— И где же ваша община? — подключилась Надежда, с интересом слушавшая разговор. — И почему ты здесь?

— Община в Сибири, а я отбыл на круголет, по прошествии которого вернусь.

— Круголет — что это?

— Он и мне плешь проел своими словами, — пожаловался гостям молчавший до сих пор Гоша.

— Круголет — это шестнадцать звёздных чертогов, которые меняются на ночном небосводе…, но что-то мы засиделись, — поняв, что сразу обо всём не скажешь, «реликт» поднялся и отошёл от костра, — надо заняться и делами.

Сведения оказались необычными, и Славича распирало любопытство, как надувную лодку на солнцепёке. Раньше ему встречались старообрядцы, живущие в малоенисейской тайге, он видел страницы их толстенных книг в кожано-медных переплётах, написанных на церковнославянском языке, но ни разу ему не встречалось человека с мировоззрением допотопным. Его не покидало ощущение будто он наткнулся на древние развалины, и через некоторое время он снова завёл разговор.

— Одинец, не буду спрашивать почему ты здесь оказался, но скажи, как сохранилась ваша община, — обратился он, подойдя к старшему обитателю поста, латавшему резиновый сапог.

— Сохранилась потому, что живёт по заповедям Предков… А уехал я из общины, чтобы не нарушить одну из заповедей.

— Но ведь ты сам сказал: «тыща лет минула». Ведь столько разных революций, репрессий, реформ, религий…

— Община выжила потому, что в ночь Сварожью не высовывалась напоказ.

— Это ещё что за ночь? — не унимался Славич.

— В центре нашей Галактики, есть сила, называемая Сварогом. Если бы центр не был сейчас скрыт космической пылью, то светился бы в Небесах ярким пятном. Земля нынче во мраке, в чертоге плутовки Лисы, потому и ночь.

— Ничего себе! Это кто же вычислил?

— В книге Света так написано.

— Что за книга? И когда ночь эта кончится?

— Книга от Предков, а ночь Сварога закончится при смене небесных чертогов.

— Но как об этом можно знать, если прошлое, как дремучий лес?

Одинец ухмыльнулся, оторвался от своего занятия, хотел пояснить, но, увидав откровенно недоверчивый взгляд, только махнул рукой и ответил шуткой:

— Тут без пол литры не разберёшься. Да и баня, наверно, нагрелась. Небось, давно не парились? — сменил он тему.

— Да-да, попаримся охотно, — кивнул Славич, — но завтра я ещё попытаю тебя.

— Давай, коли интерес есть…

Ранним утром к избушке пришёл Макитов, ночевавший с оленьим стадом на переходе к гидропосту, и с ходу сообщил неприятную новость.

— Ещё один олень пропал. Прошлой ночью, на полдороге сюда пропал.

— Опять медведь?

— Кто его знает, искал мало, сюда торопился.

— Этак, у нас скоро оленей не останется, — посетовал начальник отряда.

Ещё через день каюр сообщил ему о гибели очередной единицы гужевого транспорта, останки которого обнаружились в километре от избушки. В разреженном участке леса лежали рога, копыта, остатки шкуры с требухой, кучи медвежьего дерьма, и повсюду виднелись отпечатки его лап. Было совершенно ясно, что медведь, задавив оленя, даже не потрудился спрятать тушу. Он безбоязненно пировал вблизи людей, успев съесть добычу почти целиком. Прикормился косолапыч, почуяв звериным чутьём, что для собачьего нюха недосягаем.

— Это вам какой-то сигнал свыше, — высказал своё мнение Одинец, узнав о потерях, чем сильно озадачил Славича.

Пропажа трёх оленей — это ощутимый урон грузоподъёмности каравана. Начальник отряда уговорил Гошу устроить рядом с оленьими останками засаду и ночью подкараулить злодея. В тридцати метрах от медвежьего пиршества они обмотали верёвками рядом стоящие лиственницы, настелили жердей и сразу опробовали засидки. С четырёхметровой высоты открывался хороший обзор оленьих останков. Охотники примерились к стрельбе, договорились о совместных действиях, когда зверь объявится, и ушли к избушке до вечера.

— Напрасно охоту затеяли, медведь если и придёт, учует вас и неслышно удалится, — засомневался Макитов.

Но охотники всё-таки вернулись к останкам оленя, влезли на схроны, настроили фонари, и, одевшись в телогрейки, затаились. Через минуты две-три Славич услышал ругань на соседнем «насесте»:

— Раздолбай, робу переодел, а пули в кармане старой остались. Придётся сходить.

— Ты что! Полночи пройдёт.

— А что, так сидеть?

— Ну, смотри…

Славич понял, что затея близка к провалу, и хотел тоже покинуть засаду, но стало жаль усилий по подготовке, и потому остался караулить.

Вскоре верхушки лиственниц, видневшиеся на фоне западной части небосвода, растворились в ночи. Всё вокруг слилось в непроницаемую тьму — ни деревьев, ни Луны, ни звёзд, и даже собственных рук не видно. Затих писк неугомонных комаров. Словно ватой закупорила уши тишина. Затаившемуся Славичу временами казалось, что тело его растворилось в безмолвном мраке, остались только мысли, принадлежащие этому всеохватному «ничто». Казалось даже, что это «ничто» он сам и есть. Отсутствие привычного костра рождало ощущение потери себя, давило на сознание тревожными думами и, чтобы отвлечься, он начал размышлять о маршруте.

«Из-за задержки сезон, наверняка, затянется до заморозков. Олень дочки сгинул, да и вообще осталось их впритык… Отправлю-ка я своих красавиц домой, а чтобы не гонять караван лишние километры, переброшусь с лодкой в бассейн Чары по воздуху, сплавом будет даже проще, чем с оленями. И времени экономия, и оленям облегчение. Надо только договориться о встрече в конце сплавного участка».

От мысли, что всё так хорошо придумывается, начальник отряда приободрился, у него отпало желание мстить медведю, а захотелось поскорее оповестить всех о своём замысле… Вдалеке треснул сучок, он насторожился, взялся за ружьё, ощутил, как волной накатило чувство опасности, заставившее учащённо биться сердце (всё-таки грозный хищник, умеющий и на дерево влезть). Изготовившись, он стал напряжённо ждать звуков возле оленьих останков, чтобы включить фонарь. Вскоре ещё треснуло, сбоку мелькнул свет и раздался голос:

— Славка, ты где? Посвети.

— Я чуть не принял тебя за косолапыча, — облегчённо вздохнул Вечеслав, когда Гоша приблизился. — Чего от реки-то пришёл?

— Думал, по берегу будет легче. Хрен там!

— Ну, теперь всё, шараханье по лесу и наша перекличка — это для медведя вроде концерта по заявке.

— Ладно, чего уж, раз мы здесь…

И хоть они отлежали в засаде остаток ночи, едва только из темноты проявились ближние деревья, без промедления её покинули. От их охотничьего азарта не осталось и следа. Продрогнув до костей, не выспавшись, они поспешили вдогонку уходящей ночи к тёплым спальникам…

В начале девятого Славича растолкала Надежда.

— Просыпайся, медвежатник. По рации сказали, что первый рейс вертолёта к нам. Надо пробы перетаскать.

— Наконец-то! — обрадовался он, вылезая из спальника. И сразу поделился с женой своими ночными соображениями, предложив ей улететь с дочкой в посёлок. Против ожидания Надежда сразу же согласилась.

— Знаешь, я и сама об этом подумывала. Хоть дочурка и втянулась в кочевую жизнь, но всё хорошо в меру, да ещё и олень её пропал. Может, и правда знак? Только вот ты как?

— А!… Улечу вместе с вами…, — Славич махнул рукой, и, увидев недоумение, улыбнулся, — правда, лететь мне всего минут пятнадцать. До Тарын-Уряха.

Порадовался новым известиям и Макитов.

— Я всё думал, как теперь груз разместить, на кого Светку сажать… Я тоже отправлю Лукерью с Кузьмой, пусть к школе готовятся… Без детей, проб, лишней палатки и спальников оленям легче будет. — Он посмотрел на карте конечную точку сплава на Чаре, и ещё больше оживился. — Ты туда раньше чем через два дня не доберёшься, а я напрямик за день дойду.

— Палыч, ты тут распорядись харчами, что отдать, вертак ведь сам знаешь, меня ждать не будет, — попросил Славич и помчался паковаться.

Конец ожидания и близкие перемены всех взбудоражили, прибавили подвижности. За час необходимый груз был упакован, перенесен на речную косу к месту посадки и укрыт от лопастного ветродуя.

А ещё через час вдалеке послышался слабый рокот. Для полевиков этот нарастающий звук, как хорошее подспорье; этот звук сулит и разносолы, и новизну в устоявшийся быт полевого сезона, добавляет сил продолжать начатое дело.

Вертолёт сел на речную косу. Прикрываясь от вихрей, несущихся из-под лопастей, Славич подбежал к открывшемуся в кабине боковому окошку.

— Командир, — перекрикивая грохот двигателя и свист вращающихся лопастей, обратился к нему Славич, — перебросишь меня на Тарын-Урях?

— У меня нет его в задании.

— Здесь рядом, лететь четверть часа всего.

— Ну, залезай в кабину, покажи куда. — Поглядев на указанный район, командир согласно кивнул, что-то дописал в полётный лист и протянул Славичу. — Распишись.

Вот она, прелесть экспедиционной жизни! В этом её отличие от всякой остальной: никакого формализма и бюрократии, главное, чтобы хватало горючего.

Разгрузка-погрузка заняли не более пяти минут. Наскоро попрощавшись с обитателями гидропоста и оленеводами, улетающие полевики исчезли в грохочущем чреве. Вертолёт взревел, приподнялся над землёй, слегка задрав хвостовой пропеллер и, набирая скорость, устремился к облакам. А спустя четверть часа, едва колёса геликоптера коснулись выбранной с воздуха площадки, Славич выбросил из вертолёта лодку и рюкзак, обнял жену с дочкой, и с ружьём в руках спрыгнул на землю. Дверь захлопнулась, разделив полевой сезон на два этапа — «семейный» и «холостяцкий». Вскоре оглушающий грохот технического прогресса вновь сменился журчанием каменистой речки и комариным звоном. Славич по-хозяйски осмотрелся, сориентировался по карте и, забросив за спину ружьё, отправился разведать начало нового этапа, таящего в себе познание окружающего мира и новые приключения.