Зап сл-ля. Кн 3. Горь хлеб сл-ля. Краснодар-1

Часть 3. Краснодар

Для меня ты, для меня ты всех родней и дороже.
Прохожу я по асфальту твоих площадей.
Здравствуй, город, здравствуй, город, знакомых прохожих.
Здравствуй, город, самых близких на свете людей.

С этим парнем, с этим парнем подружились мы где-то.
Где не помню, только помню, как звонко он пел.
Та девчонка, та девчонка мне снилась все лето.
С той девчонкой познакомиться я не посмел.

Все хожу я, все хожу я: не могу остановиться.
Говорю я про себя, о своем дорогом.
Всем прохожим, всем прохожим хочу поклониться.
Будто с каждым, будто с каждым я с детства знаком.

Сколько песен, сколько лиц таких родных и хороших,
Мне осталось, мне осталось от прожитых дней.
Здравствуй, город, здравствуй, город знакомых прохожих.
Здравствуй, город самых близких на свете людей.

Эти слова песни шестидесятых годов прошлого века «О родном городе» (исполнял Владимир Трошин) могут быть сказаны не только о Краснодаре. В равной мере они касаются Волгодонска, Ростова-на-Дону, Волгограда, Махачкалы, Хабаровска, Москвы. Тех мест, где протекала моя жизнь. Самые близкие люди, правда, сейчас только в Ростове-на-Дону и в Москве, другим городам остаются лишь воспоминания. Но приятные, тёплые воспоминания. Хотя, конечно, всяко было.

Краснодар – те же, как и в «первой Махачкале», четыре года. Очень напряжённые и трудные, насыщенные работой и отмеченные моим профессиональным ростом.
Это период моего (признанного всеми) доминирования. Поводов для положительных отзывов о своей работе я руководству давал более чем достаточно. Почти каждое дело было интересным в плане раскрытия, его организации, доказывания, установления психологических контактов с участниками процесса. Военный прокурор гарнизона полковник юстиции Шорохов Лев Петрович порой даже боялся произносить похвалу в мой адрес, поглядывая при этом на Сашу Котовчихина. Тому особенно было неприятно слышать мою фамилию в таком контексте. Завидовал. Сам он больше подвизался на ниве починки прокурорского автомобиля, чем на собственно следственной работе (на этой стезе он как-то положительно себя не проявил). Были и другие завистники. Тот же мой бывший товарищ по университету и сосед по кабинету Лёня Копалин. Он, будучи секретарём партийной организации прокуратуры, как-то даже организовал партийное собрание для моей проработки (его слова - «показать Завгороднему зубы»).
Я был делегатом от округа на всеармейском совещании лучших следователей военных прокуратур страны в Ленинграде в июне 1981 года.
Регулярно поощрялся и прокурором округа, и Главным военным прокурором. В ВП округа знали, что любое дело, которое поручено мне, будет расследовано предельно оперативно и с хорошим качеством. Прекращать дела я не любил («зачем работать вхолостую?!»). В суд мною направлялось от 67 % до 92,8 % всех бывших в моём производстве дел.
Лев Петрович, как-то подвыпив, признался мне «в любви». Что, глядя на меня, он себя видит в молодости. Что был таким же энергичным и «обвинительного уклона» (прекращать дела не любил). Аттестацию мне он дал, по его же словам, одну из лучших. Это, несмотря на то, что я однажды на партийном собрании откровенно высказался о его дурном поведении на службе и методах работы.

Но к концу этого периода я «выдохся» и мечтал уйти на прокурорскую работу. И с бессонницей познакомился, и в госпиталь несколько раз попадал, и в отпуска стал ездить в санатории. Укатали Сивку крутые горки. Шорохов Л.П. и хотел меня оставить в прокуратуре помощником прокурора гарнизона. Но в прокуратуре округа с этим не согласились. Они меня видели старшим следователем прокуратуры округа. Главная военная прокуратура поступила по-своему, назначив меня старшим следователем следственного отдела ВП ДВО. Шесть лет я расследовал дела на Дальнем Востоке. Об «усталости» пришлось забыть. Надо было «продержаться» десять лет (в то время срок службы там для замены в европейскую часть страны). Надо понимать, открылось второе дыхание.
Потом будет и «третье» (в ВП СКВО, куда меня переведут с Дальнего Востока на «прокурорскую» должность, мне придётся заниматься всё той же следственной работой), и «четвёртое» (в ВП Махачкалинского гарнизона, моя «вторая Махачкала», куда я прибуду, опять же на прокурорскую должность; мне здесь придётся работать всё тем же следователем), и «пятое» (в ГВП меня взяли благодаря моему огромному следственному опыту и именно на должность следователя). Так и вышло, что всю свою военную службу я следователем и проработал.
Я говорю «проработал», а не прослужил, так как это действительно была «работа», адская работа с напряжением всех физических, интеллектуальных, волевых и моральных сил.

Из анекдота:
Читает командир части на партсобрании отчёт о проделанной за отчётный период работе. Решил упомянуть и о политработниках:
- За прошедший год наши политбойцы…
- Не бойцы, а политработники. - Поправляет его начальник политотдела.
Командир части, с неудовольствием посмотрев на прервавшего его доклад офицера, продолжает:
- Так вот, за прошедший год наши политбойцы…
- Товарищ командир, не политбойцы, а политработники! - Снова прерывает его начальник политотдела.
- Что ты меня поправляешь?! - Не может сдержаться тот. - Что я не знаю, кто у нас работает?!

Так вот, я с гордостью констатирую, что я именно РАБОТАЛ! Всю свою службу!

Началась моя работа в Краснодаре прямо «с вокзала». Мы с Татьяной (Дениса пока оставили в Развильном) с чемоданами притащились в военную прокуратуру. Доложил Шорохову о прибытии и услышал:
- Ты знаешь… ты прямо сейчас и приступай к работе. Там в коридоре уже третий день сидят солдаты из какой-то части в Ставропольском крае (в то время гарнизонной прокуратуры в Ставрополе не было, и территория края входила в зону надзора ВП Краснодарского гарнизона - моё пояснение, А.З.)
- Да, мне вначале куда-то «устроиться» надо. Чемоданы и жену отвезти.
- Ничего страшного, устроим мы тебя куда-нибудь! День впереди большой. А жена пусть пока посидит в коридоре.

Надо пояснить, что самостоятельно в то время устроиться куда-либо в гостиницу было очень трудно. Их было мало. Только по заявке.

Пошёл я работать. Татьяна села в коридоре у моего кабинета. Так до обеда и просидела. Пошли с ней вместе пообедать в расположенную в этом же здании корпусную (прокуратуры находилась в здании штаба армейского корпуса) военторговскую столовую. После обеда решил напомнить о себе Льву Петровичу.
- Да помню я о тебе! Помню! Иди, работай! Устроим тебя куда-нибудь!
Но к концу рабочего дня Лев Петрович куда-то исчез. Татьяна в одиночестве сидела в коридоре.
Ушли работники канцелярии, большая часть офицеров. Рабочий день закончился. Лишь я добросовестно «долбил» порученное дело. Уже не помню, кто именно, но кто-то из оставшихся офицеров (кажется Витя Наварнов), выручил меня и договорился о том, чтобы меня с Татьяной приняли в гостиницу «Полёт» при военном авиазаводе.
- Ты не удивляйся! Лёва хорошо помнит и не забывает только то, что интересно лично ему. - Пояснил Виктор ситуацию.
В дальнейшем я сам неоднократно убеждался в истинности этих слов.

Помню, выехали мы всей прокуратурой по сигналу о хищении пистолета в какую-то часть в станице Динская. Шорохов распределил работу. Каждому выделил «подозреваемого». Мне - самого, на его взгляд, вероятного вора с таким напутствием мне:
- Расколи его! Чувствую, что это он! Поработай, как ты можешь!
Место мне выделил где-то в подвальном помещении. Может, чтобы мне никто не мешал.
Выехали мы на происшествие ночью. С собой из продуктов ничего не брали. Не известно было, куда едем, на какое время.
Часов в десять я прервал работу, чтобы узнать, когда же для нас будет организован завтрак. Поднялся ко Льву Петровичу.
- Лев Петрович! Пора бы и покушать!
Он замялся:
- Да, ты знаешь, мы уже покушали!
- ?
- Ну, забыли о тебе. Что теперь делать?! На кухне ничего не осталось. Ты уж подожди до обеда!
- Спасибо Лев Петрович за заботу, но до обеда я ждать не хочу. Пойду покушаю в столовую в станицу.
- Да это же далеко! Несколько километров надо идти!
- Ну, что же делать?! Пойду. А Вы раскрывайте преступление сами. Я мог бы терпеть и до обеда, если бы знал, что нет возможности покушать вообще. Вы же меня просто забыли. Так вот это не те тяготы и лишения, которые я должен терпеть.
Нечего было возразить Льву Петровичу. Я ушёл и появился снова часа через два-три. Пистолет они нашли без меня. И вором был совсем не тот человек, которого мне «всучил» Лев Петрович.

Или другой случай. Опять же как-то ночью Шорохов вызвал меня на место происшествия. Он всегда, когда я был на месте, дёргал на серьёзные происшествия меня. Это называется, «доверял». Вот и сейчас на складах неподалеку от гостиницы «Пилот» солдат убил сторожа-вохровца (военизированная охрана), а, завладев его карабином, расправился с двумя своими обидчиками-сослуживцами, затем на автомобиле «Урал» протаранил забор части и скрылся в неизвестном направлении. Территория для осмотра была очень большой.
Лев Петрович сразу после того, как я прибыл на место происшествия, с места происшествия и удалился.
- Ну, ты тут всё, что надо, сделаешь! Хорошо?! А я поеду. Что мне здесь делать?!
В последнем он был прав. Толку от него никакого не было. Он уже давно забыл, когда был следователем.
На месте происшествия я провозился с 4-х до 12 часов. Часов восемь непрерывного труда. Уехал только, когда всё, что надо было, сделал.
Естественно, автомобиль за мной Лев Петрович не прислал. Добирался в прокуратуру общественным транспортом. В прокуратуре увидел, что у каждого офицера в кабинете стоял мешок с арбузами. Оказывается, в моё отсутствие корпусной (закрытый для посторонних) военторговский магазин распродал прибывшую с совхозной бахчи автомашину арбузов. Пошёл в магазин и я. Продавец магазина адыгейка по фамилии Цику (имени-отчества уже не помню) объявила:
- Толечка! Уже всё закончилось. А тебе что твои не взяли, не оставили?!
Пошёл ко Льву Петровичу:
- Так, давай докладывай, что сделал, что установил?
- Лев Петрович! Вы знали, где я, и чем занимаюсь. Почему же обо мне не вспомнили и не позаботились?!
- Ну, забыли тебя! Что теперь сделаешь! Давай докладывай по делу!
А сделать кое-что можно было: каждый бы из своего мешка (и Лев Петрович в первую очередь) уступил мне один-два арбуза. Я ведь на таком сложном осмотре один «радел» за всю прокуратуру!

Этот список «неспортивного» поведения прокурора гарнизона можно продолжить. Только что это добавит?! И так всё ясно!

Вот и на следующий день после моего прибытия в прокуратуру, когда я доложил ему о своих ночных «приключениях» и настойчиво попросил решить вопрос с ночлегом (в гостинице было очень дорого), он не смутился. Просто вызвал к себе того же Наварнова и предложил договориться о размещении меня «где-нибудь в общежитии». Тот договорился о строительном общежитии в авиагородке. Было во всех отношениях неудобно. Денис (а мы его из Развильного забрали сразу) очень пугался рева взлетающих самолётов днём, просыпался от этого рёва и ночью. А, кроме того, в нашей комнате, кроме двух кроватей, больше ничего не было. Ни стульев, ни стола, ни шкафа.
Слава богу, что скоро мой предшественник и однокурсник Завода А.Н. (его перевели старшим следователем в «округ») освободил свою двухкомнатную квартиру на ул. Коммунаров, 209, и мы сразу же вселились туда.

Какое дело стало моим первым делом в ВП Краснодарского гарнизона (чем я занимался первый день) уже не помню. Дел было много. Согласно моей тетради учёта я на протяжении первых трёх месяцев стабильно заканчивал по пять дел в месяц.
У меня сохранилась моя лекция (или доклад) на тему «Организация работы военного следователя по группе дел», подготовленная для выступления на каком-то семинаре. Вот как я описываю в нём свою работу за эти три месяца:
«…Чем больше занят военный следователь, тем более чётким должен быть план его работы, и тем большую настойчивость он должен проявлять по его реализации.
Продуманное планирование по группе дел в феврале-апреле 1979 года, несмотря на сравнительно большую нагрузку (от 5 до 8 дел постоянно), позволило мне за три месяца закончить 15 уголовных дел (по 5 дел ежемесячно).
Расследование этих дел было сопряжено с рядом трудностей. По семи из законченных мною дел с командованием составлялся план мероприятий по правовой пропаганде среди личного состава в связи с делом, и был проведён весь комплекс правовых мероприятий (информация по делу, беседы с личным составом, индивидуальные беседы с нарушителями воинской дисциплины и т.п.). По расследованным делам внесено 20 представлений: 12 - о причинах и условиях, способствовавших совершению преступлений, и 8 представлений о незаконных действиях дознавателей, фальсифицировавших дело, и о процессуальных нарушениях…»

Основная масса расследованных мною дел шла в суд. И дела были непростые.
Взять уголовное дело по обвинению водителя 1335 ОАБ рядового Меремери Виктора Сергеевича в совершении преступления, предусмотренного ст. 252 УК РСФСР.
Обстоятельства дела: Меремеря проходил службу в в/ч 66802 в г. Астара Азербайджанской ССР. В мае 1978 года в составе 1335 ОАБ (отдельного автомобильного батальона) он был направлен на уборку урожая и за ним был закреплён автомобиль ГАЗ-66 № 90-08 ВИ. В ноябре 1978 года 1335 ОАБ находился на уборке урожая в Динском районе Краснодарского края.
12 ноября 1978 года примерно в 18 часов Меремеря со своим сослуживцем Гавриковым возвращался с работы в расположение подразделения в ст. Ново-Титоровскую. По предложению Гаврикова он заехал в хутор Карла Маркса к знакомым девушкам Гаврикова: Головко Нине, Головко Ольге и Головановой Ирине, и предложил прокатить их по хутору. Голованова Ира села рядом с Меремерей на место водителя слева, Гавриков с Головко Ольгой на коленях сидел на месте старшего машины, а Головко Нина села на капот между сидениями. Двигаясь по улице Северной хутора Карла Маркса со скоростью 40-60 км в час, обнимая левой рукой Голованову Иру и поворачиваясь направо и разговаривая с Головко Ольгой, Меремеря не заметил, как выехал на встречную полосу движения, где столкнулся с двигавшимся во встречном направлении мотоциклом ИЖ-56 № 23-40 ЦПМ под управлением гр-на Юрченко А.И.
В результате столкновения сам Юрченко А.И. и его пассажир Юрченко Г.В. погибли. Меремеря приказал девушкам бежать домой, и сам с места происшествия скрылся.
На следующий день (13.11.1978 г.) местной милицией было возбуждено уголовное дело. 14.11.1978 года оно было передано по подследственности в военную прокуратуру, так как сразу было понятно, что виновник происшествия - военнослужащий. На Меремерю сразу было обращено внимание, так как в подразделение он возвратился поздно. К тому же на передней части автомобиля были следы столкновения. Однако Меремеря виновным себя не признавал, а повреждения передней части автомобиля он объяснял столкновением с деревом (он, действительно, ради создания себе оправдания, после столкновения с мотоциклистами умышленно наехал на дерево), и его товарищ Гавриков подтверждал это обстоятельство.
13 декабря 1978 года уголовное дело было прекращено. Не нашли свидетелей, не смогли Меремерю изобличить. По жалобам родственников погибших ВП СКВО 09.01.1979 г. отменила постановление о прекращении дела и направила дело в ВП Краснодарского гарнизона для производства дополнительного расследования. Почти месяц дело дожидалось меня. 07.02.1979 года, практически сразу после моего прибытия в ВП Краснодарского гарнизона я принял его к своему производству.
Я сразу же вызвал из Азербайджана к месту ведения следствия как самого Меремерю, так и его товарища Гаврикова. Конечно, они всё отрицали. В самом деле, автомобиль уже был направлен на переплавку на завод, а им однажды уже удалось «отбиться» от следствия.
Я сразу понял, что без свидетелей я преступника не изобличу. Но когда сообщил о своих планах Шорохову, тот долго не мог взять в толк, а где и главное КАК я намереваюсь это делать. Впрочем, моей инициативы он не ограничивал. А я вызвал из нескольких частей дознавателей на стажировку, вручил каждому фотографию Меремери, дал им памятку, как вести себя при опросе населения и распределил их по всем населённым пунктам, где дислоцировался и работал 1335 ОАБ, и пообещал им поощрение в случае обнаружения свидетелей. Вот всю эту «бригаду» я и «запустил» в Динской район. Напутствие было такое: постараться посетить все места, где может быть молодежь (в первую очередь, девушки) - танцы, клуб, кинотеатр, школа, все возможные предприятия.
- Показывая фотографию Меремери, наблюдайте за реакцией своего собеседника. Если почувствуете, что ваш собеседник замешкался, засмущался, задумался и т.д., сразу «тащите» его ко мне.
Так напутствовал я своих помощников.
Результат не замедлил себя ждать. Вскоре один из них привёз в прокуратуру Головко Ольгу из Хутора Карла Маркса. Та, увидев фотографию Меремери, стала интересоваться, а зачем её об этом спрашивают.
Мне не составило труда добиться от неё правдивых показаний о случившемся 12.11.1978 года. Я записал её показания на магнитофонную ленту. Потом допросил её подруг. Наконец, очередь дошла до Гаврикова, а затем и самого Меремери. Все девушки уверенно опознали его, как виновника гибели братьев Юрченко. Меремеря понял, что дальнейшее запирательство бесперспективно и признался в совершении преступления.
11 марта 1979 года я его арестовал (до этого он находился на гауптвахте, арестованный в дисциплинарном порядке), а 28 марта 1979 года дело в отношении него вместе с обвинительным заключением было направлено в трибунал. Меремеря получил 6 лет лишения свободы. Командованию мною направлено представление об устранении обстоятельств, способствовавших совершению преступления.
Шорохов Л.П. не скрывал своего удовольствия и радости: «Молодец, Анатолий! Утёр нос «целинникам»!»
Это был мой очередной «поцелуй славы», о котором можно вспоминать и которым можно гордиться.

Потом ещё не одно дело об автопроисшествиях, совершённых водителями целинных автобатальонов, и прекращённых «целинными» прокуратурами, я направлял в суд.

Это уголовное дело по обвинению водителя 1942 ОАБ рядового Лыско С.В. в совершении преступления, предусмотренного ст. 252 УК РСФСР. Я направил дело в суд в июне 1979 года.
Обстоятельства дела: 20 сентября 1978 года Лыско на своём автомобиле ЗИЛ-130 № 00-82 УД в станице Динская совершил наезд на мотоцикл ИЖ-Планета-Спорт № 37-34 ЦПР под управлением гр-на Баранчика Н.В., в результате чего как сам Баранчик Н.В., так и его пассажир Кулешов Ю.П. погибли). Дело было необоснованно прекращено, а потом 07.05.1979 года возобновлено и передано мне для дополнительного расследования. Я 20.06.1979 года направил дело в суд, и Лыско С.В. получил свои 5 лет лишения свободы.

Это и уголовное дело в отношении водителя Федуна (ст. 252 УК РСФСР). Совершил он преступление в октябре 1978 года. Через месяц дело необоснованно прекращено, возобновлено следствием 09.02.1979 года, принято мной к производству следствия 27.02.1979 г. Через два месяца направлено мною в суд, и Федун получил свои три года лишения свободы с отбыванием их в колонии поселении.

И уголовное дело в отношении водителя Музычко (ст. 252 УК РСФСР). В июле 1979 года он совершил преступление, однако дело в отношении него было необоснованно прекращено. Возобновлено и передано мне для дополнительного расследования через год (26.06.1980 г.), а я через месяц направил его в суд, и Музычко был осужден.

То есть офицеры «целинных» прокуратур (когда и все люди были на месте, и транспортные средства целы, и необходимая документация в сохранности) не смогли (не захотели «заморачиваться»?) найти и изобличить виновных, а Я СМОГ!
Уже и транспортных средств не было, и погибшие похоронены давно, и возможные свидетели и обвиняемые разъехались, а я находил доказательства (свидетелей, проводил различные автомобильные и трассологические экспертизы), восстанавливал дорожную обстановку, доказывал вину конкретного человека и направлял дело в отношении него для рассмотрения в трибунал, и трибунал осуждал их. К этому уже как-то привыкли и в прокуратуре гарнизона, и в ВП округа, и воспринимали как должное.

22 марта 1979 года приказом от № 041/п командующего войсками Северо-Кавказского военного округа генерал-полковника Беликова мне присвоено очередное воинское звание «капитан юстиции».
Помню, что приказ мне объявил Шорохов в пятницу ближе к концу рабочего дня, и звёзды на погоны я приделывал уже в поезде, направляясь домой в Развильное, чтобы порадовать родных.
 
Эта фотография (с капитанскими погонами) для личного дела офицера.

В Краснодаре я впервые столкнулся со случаем, когда «под меня» брали деньги с обвиняемых (вернее, их родных).
Два солдата-отпускника ограбили деда, который их решил «угостить» спиртным. Им показалось мало выпитого, а дед денег на большее не давал. Они ему «набили морду», а деньги отобрали. Милиция их задержала, передала военным властям. Я их привлёк к уголовной ответственности и арестовал. Деда-потерпевшего вызвал в Краснодар для проведения с ним следственных действий. Приехали в Краснодар и родители обвиняемых, а также девушка одного из них. Несколько суток они сидели в коридоре напротив моего кабинета. Хотели увидеть своих правонарушителей, оказать им возможную помощь. Обращались с этим вопросом они и ко мне. Я сказал, что, возместив потерпевшему причинённый вред, они тем самым «сбавят» срок своим «чадам». Суд не сможет проигнорировать добровольное возмещение ущерба. Да и от позиции потерпевшего тоже что-то зависит, поэтому постарайтесь установить с дедом доброжелательные отношения, чтобы он не требовал сурового наказания. Деда мне, действительно, было жалко. Он ведь, по-своему (как умел и понимал), проявил уважение к военному человеку. Наверное, моё сочувствие к этому бедолаге заметили, как он сам, так и родители обвиняемых.
Вскоре я почувствовал какое-то напряжение на «скамейке запасных» у своего кабинета. Вроде бы они все также сидели, но что-то изменилось. Какая-то атмосфера была другая, когда я проходил мимо них из кабинета и в кабинет. Разрядила (и разъяснила) ситуацию девушка одного из обвиняемых. Она попросилась ко мне в кабинет и прямиком обратилась ко мне с вопросом. Причем, видно было, что остальная компания настроена против этого нашего разговора:
- Товарищ капитан, родители запрещают мне говорить с Вами и задавать «острые» вопросы. А я не верю тому, что говорят.
- Проходите, конечно, и спрашивайте, что Вас интересует.
- Дед-потерпевший требует с родителей деньги, помимо возмещения ущерба. Якобы для того, чтобы «всё было хорошо». Он, дескать, со следователем находится в неформальных отношениях, деньги они поделят, и следователь, то есть Вы, сделает какие-то послабления.
Кровь бросилась мне в лицо. Я тут же «ломанулся» в коридор и, боюсь, очутись дед там, дело не ограничилось бы только скандалом. Но дед, поняв, что дальше будет, исчез «от греха подальше». Благо я все следственные действия с ним закончил, оставалось только по окончании следствия ознакомить его с материалами дело. Он, кстати, на ознакомление по вызову так и не прибыл (это его право). Как рассматривал дело суд, не интересовался. Вот так и пожалей негодяя!
Девушку я поблагодарил за доверие. Но почему раньше она об этом не сказала?! Я бы деда привлёк и к уголовной ответственности.
Я пригласил к себе в кабинет родителей обвиняемых и довольно жёстко поговорил с ними. Те оправдывались:
- Но ведь и, правда, часто приходится слышать, что следователи «берут»!

В главе «Махачкала первая» я рассказывал о том, как жена обвиняемого по одному из автопроисшествий (дело капитана Ющенко) предлагала мне в качестве взятки себя. В Краснодаре мне впервые дали (пытались дать) в качестве взятки деньги.
Уж не помню, что это было за дело. Привлекался к ответственности солдат, а приехала ко мне его мать. Очень простая женщина, из деревенских. Это было видно и по её внешнему виду, и по разговору. И по последующим действиям.
Мне всегда было жалко родителей. Растят сыновей, радуются им, гордятся, ожидают чего-то хорошего, а те в результате какого-то недомыслия попадают на скамью подсудимых.
Я довольно сочувственно побеседовал с матерью своего подследственного. Рассказал, что произошло, и что её сына ожидает. Как можно добиться смягчения приговора (возмещение причинённого ущерба, раскаяние, положительные характеристики и т.п.). Со своей стороны, пообещал сделать всё возможное и разъяснить её сыну правильную линию поведения на следствии и в суде.
Мать осталась довольна разговором, проявленным к ней уважением. Покидая мой кабинет, она сказала:
- Спасибо Вам большое за душевность и незлобивость, за желание помочь моему сыну. За то, что выслушали меня. Со своей стороны, и я хочу ответить Вам добром. - При этих словам она полезла в карман своего пальто и, вытаскивая из кармана почтовый конверт с каким-то содержимым и, как в домино костяшкой грохнув этот конверт на мой стол, закончила: - Я понимаю, что Вы здесь не одни, что надо будет поделиться. Но… что могу!
Она горделиво, ожидая благодарности, уставилась на меня. А я, обескураженный произошедшим, понимая его, но, в то же время всё ещё надеясь на что-то, спросил:
- Что это?
- Как что?! Деньги, конечно!
Я взорвался:
- А ну-ка вон отсюда, и чтобы я Вас больше не видел!
Дама опешила:
- Вы почему так со мной разговариваете?! Я к Вам с добром, а Вы?!
- Повторяю: вот отсюда! Иначе я приглашу в кабинет прокурора, сообщу о Ваших действиях, и Вы будете «сидеть» вместе со своим сыном!
Ушла дама в расстроенных чувствах. Я не вписывался в её устоявшиеся представления о представителях правоохранительных органов.
Сейчас-то может и смешно вспоминать, а тогда было очень неприятно. Я был оскорблён и задавал себе вопрос: неужели я чем-то дал повод к такому поведению визитёрши?!

В главе «Махачкала первая» я писал, что мне много довелось там расследовать дел об автопроисшествиях (нарушениях правил дорожного движения и управления транспортными средствами). Их и здесь было не меньше. Но на первое место, пожалуй, здесь вышли преступления против личности и, в первую очередь, об изнасилованиях, причём квалифицированного состава (изнасилование малолетних или очень большим числом участников).
Например, (уж не помню фамилии) прапорщик-конвойник изнасиловал полуторагодовалую дочь своего сослуживца. Не расследуй я этого дела, не поверил бы, что такое вообще возможно. Дело было в одной из станиц (названия не помню), где находилось исправительное учреждение.
Встретились два друга на квартире одного из них. Стали выпивать. Показалось мало (хотя напились, что называется «под завязку»). Хозяин попросил своего гостя присмотреть за ребёнком, а сам направился за новой порцией алкоголя. Тот и «присмотрел». Да так, что кроха потом не давала себя смотреть врачу-судмедэксперту, кричала.
Естественно, я безжалостно «запихнул» негодяя в суд.
Я вообще насильников не жаловал: есть «пропасть» женщин, которые «жаждут» контактов, накормят, напоят, ещё и денег дадут; чего лезть-то, куда не просят!
Особенную неприязнь ощущал к групповым насильникам. А их порой собиралось 5-7 человек. Это ж надо фашистом быть, чтобы толкти такой сворой слабое существу. Своим долгом считал никого «не выпускать», не дать выкрутиться.

Первым таким делом в Краснодаре было дело по обвинению военного строителя-рядового 1012 ВСО Клименченко В.К., а также гр-н Цику М.М., Трахова А.К., Яхутля Ю.Н., Ашинова А.М., Хаткова Н.Х. и Ачмиза Н.А. в совершении преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 117 УК РСФСР, Клименченко, кроме того по ст. 117 ч. 2 УК РСФСР, а Трахова по ст. 145 ч. 2 УК РСФСР.
Фабула дела: 30.04.1979 г. вечером Яхутль, Трахов, Цику и Клименченко на танцплощадке парка им. Горького г. Краснодара встретили учащихся Краснодарского музыкального училища несовершеннолетнюю Олю Е. и Любу С. и договорились между собой изнасиловать девушек. С этой целью они затолкали девушек в автомобиль прямо в центре города, увезли в дом № 156 по ул. Бабушкина г. Краснодара, где вместе с находившимися в этом доме Хатковым, Ашиновым и Ачмизом до утра насиловали их.
Уголовное дело территориальной прокуратурой было возбуждено в тот же день - 01.05.1979 г. В первые же несколько дней были задержаны и привлечены к уголовной ответственности Ашинов, Хатков, Ачмиз. 14 мая 1979 года были задержаны Цику и Клименченко. Поскольку Клименченко оказался военнослужащим, дело тут же (15.05.1979 года) передано по подследственности в военную прокуратуру Краснодарского гарнизона.
Я принял дело к производству 21.05.1979 года. Даже удивительно, почему такое «острое» дело шесть дней лежало без движения. Видимо, я был в командировке или занят другим, не менее или даже более важным делом. В любом случае, дело здесь не во мне. Я бы сразу приступил к работе, зная, что такое дело у меня есть.
Трудностей вместе с делом свалилась масса.
Во-1-х, это огромный объём работы. Согласно моему постановлению от 16.07.79 г. о возбуждении ходатайства о продлении срока содержания обвиняемых под стражей, на момент возбуждения мной этого ходатайства по делу было произведено свыше 90 различных допросов, свыше 40 очных ставок, 13 опознаний, 3 выемки, 3 осмотра, 11 экспертиз, 2 следственных эксперимента, затребовано большое количество характеризующих документов (как на обвиняемых, так и на потерпевших). А сил-то у меня было я, да стажёр-четверокурсник из военного института. Ну, дознавателей вызывал из частей.
Во-2-х, на момент передачи были задержаны не все злодеи. Яхутля и Трахова ещё предстояло задержать. Милиция же после передачи дела в военную прокуратуру мер по розыску этих лиц не предпринимала, а у нас (в армии) не было оперативного подразделения, которое бы могло организовать розыск. Розыском пришлось заниматься мне самому: и организовывать розыскные мероприятия, и осуществлять их, и задерживать, в конечном итоге, негодяев. Это и сложно, не по «профилю», и было просто опасно. Но энтузиазм и чувство долга брали верх над здравым рассудком.
Много времени у меня отнял этот розыск. Последний из злодеев, Трахов, был установлен и задержан только 31 мая 1979 года. Ко времени поступления дела в военную прокуратуру о нём было известно только то, что кличка его «Чермен». Ни фамилия, ни другие данные о нём известны не были.
Как указывается в постановлении, «задержан был Трахов в результате мероприятий, проведённых военной прокуратурой, следователем военной прокуратуры». То есть мной.
В-3-х, девушки не были знакомы с преступниками, от «карусели» преступников (кто, когда, за кем, то есть после кого, их насиловал) у них в голове была «каша». Мне надо было установить эти обстоятельства у самих же насильников, побудив их к раскаянию или даче хоть каких-то (о ком-то другом) показаний. А публика та ещё была! Ой, как нелегко было с ними работать!
В-4-х, девушки в результате активных действий такого большого коллектива негодяев были полностью деморализованы и сопротивления им почти не оказывали. Покорно раздевались и ложились в постель. Они только просили насильников отпустить их домой, да робко отталкивали их. Тем их даже бить не пришлось. То есть телесные повреждения практически отсутствовали. Это давало повод негодяям заявлять на первых порах, что между ними всё было «по доброй воле». Мне надо было как-то объяснить для суда такое поведение девушек. Я нашёл эксперта-психолога - доцента кафедры криминалистики юридического факультета Кубанского госуниверситета, кандидата юридических наук, преподавателя общей и судебной психологии Ильченко Юрия Ивановича, который по моему постановлению провёл судебно-психологическую экспертизу потерпевших.
 На разрешение экспертов мной был поставлен такой вопрос:
- Могло ли столь незначительное сопротивление насильникам потерпевших быть обусловлено конкретной ситуацией, предшествовавшей преступлению и сопутствующей ему, а также комплексом устойчивых индивидуально-психологических особенностей девушек, их психологическим состоянием, связанным с ситуацией.
Ильченко выдал заключение на 22 листах, «железобетонно» похоронив доводы преступников о добровольности.

У меня сохранилась подаренная им книга-учебное пособие (Юрий Иванович Ильченко, «Эмоции и чувства в деятельности следователя» (учебное пособие), Краснодар, 1978 год, с дарственной надписью: «Анатолию Ивановичу - преданному подданному психологии - на память о знакомстве - Ю. Ильченко (подпись) июль-79 г.»

Кстати, я был «преданным поданным» не только психологии, но и психиатрии. Во время учёбы в университете зачёт по этому предмету получил «автоматом» и первым на курсе. На всём протяжении службы активно использовал помощь специалистов этой отрасли медицинской науки.
Вспоминается эпизод из расследования этого дела. Я проводил очную ставку одной из девушек (Люба С.) с одним из насильников (кажется, это был Хатков, уже судимый и «поднаторевший» в наглости и различных «эффектах» на следствии). Хатков стал орать, опрокинул на девушку стол (Люба, бедная, прыгнула на диван и забилась в угол), а тот грохнулся на пол и стал дёргаться в конвульсиях, изображая эпилептический припадок. Видно, в камере научили. Сопровождавшие его конвоиры-солдаты замерли, не зная, как поступить (больной же!). Вылили на него ведро воды. Тот продолжал дёргаться. А я посмотрел ему в глаза и увидел, что зрачки у него не остекленели. Он внимательно смотрит на произведённый его действиями эффект.
- В наручники его! - Приказал я.
Завели ему руки за спину, одели наручники. Он продолжался биться. Но наручники сжимались, и имитатора припадка всё больше и больше сгибало. Наконец, он не выдержал и попросил:
- Снимите наручни, больно же!
- А безобразничать не будешь? - Поинтересовался я.
- Нет, не буду, но и подписывать ничего не буду.
- Да, это сколько угодно! - Согласился я. - В следующий раз, когда надумаешь имитировать припадок, постарайся, чтобы и глаза у тебя «стекленели».
Я одержал моральную победу над ним. Больше он мне таких спектаклей не устраивал. Более того, «без протокола» обсуждал со мной и произошедшее, и этапы следствия, и предстоящий суд, не «кося» под невиновного.

Наконец, в 5-х, мне надо было предпринять меры по защите девушек от негативного воздействия на них «общественности», инициированной родственниками обвиняемых. Один из них (кажется, Цику) был сынком очень состоятельных родителей, которые мне предложить деньги не решились, но готовы были спонсировать любую деятельность против следствия и потерпевших. Думаю, не без их участия в музыкальном училище вокруг девушек завязался грязный узел сплетен. Их стали обвинять в аморальности, требовали исключить из училища. С учётом щепетильности вопроса и слабости психики девушек можно было ожидать, что те могут решиться на самоубийство. А может, на это инициаторы травли и рассчитывали.
Я решил этот вопрос быстро и эффективно, «по-большевистски» (а чего скрывать, я долго таким был, меня даже много позднее, в ГВП, за глаза называли экстремистом). Так вот, директора училища я предупредил, что если с девушками что-то случится, то я в отношении него возбужу уголовное дело. И хоть я блефовал, не «мой» он был «субъект», но, видимо, я был так убедителен, что это сработало, и…«как бабка пошептала». Компания осуждения» улеглась, и к девушкам больше никто не подходил, и разговора о них никто больше не заводил.

Дело имело большой общественный резонанс. Нас с Шороховым по этому делу вызывали для доклада к завотделом правоохранительных органов Краснодарского крайкома КПСС.
Очень крутой дядечка. О нём рассказывали, что он, будучи в командировке в одном из районов, и узнав, что в одной с ним гостинице остановился какой-то следователь, вызвал его к себе, потребовал доклада, чем он занимается, изучил уголовное дело, начёркал там кучу своих резолюций: Пусть, дескать, судьи знают, на что я обратил внимание, и должным образом реагируют. Ну, вот такая «независимая» юстиция была в то время. А что? Судей назначали только по согласованию с партийными органами и из числа членов КПСС. Ни один прокурор также не мог не быть членом КПСС. Да и не только прокурор. Я ведь тоже вынужден был вступить в партию. Но не уверен, что сейчас наша юстиция лучше и «независимее». Скорее, наоборот.

Наш с Шороховым Л.П. визит в крайком партии закончился благополучно. Мне было, что доложить. Претензий ко мне быть не могло. Все преступники были установлены и арестованы. Дело расследовалось динамично.

Около трёх месяцев я занимался, главным образом, этим делом. «Выдохся» на нём и эмоционально, и физически, и психически. Но в августе 1979 года дело пошло в суд, и все виновные получили длительные сроки лишения свободы (Клименченко - 6 лет, Ачмиз - 6 лет, Цику - 6 лет, Яхутль - 6 лет, Ашинов - 9 лет, Хатков - 8 лет усиленного режима, Трахов - 10 лет).

Тут надо упомянуть ещё об одной психологической «операции» (меня не зря Ильченко назвал «преданным подданным психологии»), которую я осуществил. За исключением «богатенького Буратино» Цику, остальные обвиняемые «пожлобили» и отказались заключать соглашение с адвокатами за свои деньги. Дескать, от государства нам положен бесплатный адвокат. Я этим и воспользовался. Переговорил с руководством консультации, и по моему ходатайству каждому злодею выделили конкретного адвоката. Все они (конечно неспроста) были женщинами. Причём, женщинами красивыми и утончёнными. У них совершённое преступление вызывало отторжение и омерзение. А преступники глядели на них с вожделением и ненавистью одновременно. Адвокатессы пытались отказаться от такой участи. Я (через руководство консультации) пригрозил санкциями (исключением из консультации). Они смирились и защищали своих подопечных, но без энтузиазма и без того, чтобы подсказать им какой-нибудь тривиальный и незаконный выход (что часто бывает по таким составам преступления).
Короче, я выиграл сражение с преступниками «по всем статьям».

Как же по-разному отблагодарили меня девушки, честь которых я отстоял?!
Как-то прихожу я в прокуратуру (это было как раз после того, как Верховный суд подтвердил вердикт (приговор) трибунала округа. Мне мой сосед Копалин Л.П. сообщает:
- Тут в твоё отсутствие приходила какая-то девушка с матерью, и оставили на твоём столе красивый букет гвоздик.
Дело было зимой и, наверняка, этот букет довольно дорого стоил.
- А куда же он подевался? - Спросил я. Хотелось отнести цветы домой, чтобы похвастать жене, как меня ценят мои подзащитные.
- А девчонки из канцелярии (ст. секретарь Шеховцова Людмила Михайловна, машинистка Татьяна, секретари Оля и ещё одна девушка, уже не помню имени) утащили к себе!
Забирать оттуда цветы я не стал. По описанию Копалина, понял, что ко мне приходили Оля Е. с матерью.

А вот Люба С. ко мне не пришла. Но тут история ещё интереснее. Как-то летом мы с ней случайно встретились. И где встретились?! Не в толпе, мельком. Я по улице Красной шёл из прокуратуры домой. У театральной площади я столкнулся с ней что называется «нос к носу». На широченном тротуаре ни по ходу моего движения, ни по ходу её движения никого не было. Она шла с подругой. Глянула на меня, по взгляду понял, что узнала (нельзя было не узнать!), уставилась себе под ноги и прошла в метре от меня, не то что, не поприветствовав, но, даже не кивнув головой. Сделала вид, что не знает меня. Как ни убеждаю себя в допустимости такой реакции (не хотела афишировать знакомство с офицером-юристом, не хотела вспоминать о случившемся и т.п.), не могу отказаться от мысли, что это не хорошо с её стороны. Я столько души им с Ерохиной отдал, и грех быть неблагодарной до такой степени.

Я на протяжении нескольких месяцев, пока шло расследование, был для девушек бесплатным психологом. Нельзя было исключить опасность того, что психологическая и психическая травмы не отразятся на всей их последующей жизни (семейной, сексуальной, на мироощущении в целом). Важно было научить их спокойно относиться к возможным насмешкам, колкостям в связи со случившимся. Ведь, как говорится, на каждый роток не накинешь платок. Надо было взрастить противоядие внутри каждой из девушек. И я им внушал, что с ними случилась беда, о которой чем скорее забудешь, тем будет лучше. Тогда ни о каких негативных последствиях и говорить не придётся. Короче, внушал приоритет собственного мнения, собственных мыслей о чём бы то ни было. Как в той притче о Будде (я много им чего рассказывал).

Однажды Будда проходил со своими учениками мимо деревни, в которой жили противники буддистов. Жители деревни выскочили из домов, окружили Будду и учеников и начали оскорблять их. Ученики тоже начали распаляться и готовы были дать отпор, однако присутствие Будды действовало успокаивающе. Но слова Будды привели в замешательство и жителей деревни, и учеников.
Он повернулся к ученикам и сказал:
- Вы разочаровали меня. Эти люди делают своё дело. Они разгневаны. Им кажется, что я враг их религии, их моральных ценностей. Эти люди оскорбляют меня, и это естественно. Но почему вы сердитесь? Почему вы позволили этим людям манипулировать вами? Вы сейчас зависите от них. Разве вы не свободны?
Жители деревни не ожидали такой реакции. Они были озадачены и притихли. В наступившей тишине Будда повернулся к ним:
- Вы всё сказали? Если вы не всё сказали, у вас ещё будет возможность высказать мне всё, что вы думаете, когда мы будем возвращаться.
Люди из деревни были в полном недоумении, они спросили:
- Но мы же оскорбляли тебя, почему же ты не сердишься на нас?
- Вы свободные люди, и то, что вы сделали - ваше право. Я на это не реагирую. Я тоже свободный человек. Ничто не может заставить меня реагировать, и никто не может влиять на меня и манипулировать мною. Я хозяин своих проявлений. Мои поступки вытекают из моего внутреннего состояния. А теперь я хотел бы задать вам вопрос, который касается вас. Жители деревни рядом с вашей приветствовали меня, они принесли с собой цветы, фрукты и сласти. Я им сказал: «Спасибо, но мы уже позавтракали. Заберите эти фрукты с моим благословением себе. Мы не можем нести их с собой, мы не носим с собой пищу». Теперь я спрашиваю вас: «Что они должны делать с тем, что я не принял и вернул им назад?
Один человек из толпы сказал:
-Наверное, они забрали это домой. А дома раздали фрукты и сласти своим детям, своим семьям.
Будда улыбнулся:
- Что же будете делать вы со своими оскорблениями и проклятиями? Я не принимаю их. Если я отказываюсь от тех фруктов и сластей, они должны забрать их обратно. Что можете сделать вы? Я отвергаю ваши оскорбления, так что и вы уносите свой груз по домам и делайте с ним всё, что хотите.

Впрочем, ни ту, ни другую девушку я больше не видел.
За работу по этому делу я был награждён. 27.07.1979 г. прокурор округа объявил мне благодарность «за разумную инициативу, проявленную при проведении следственной практики курсантов военного института». Я ведь такое дело «поднял» исключительно с курсантами и дознавателями. И они получили прекрасный опыт и веру в свои силы и возможности.
Ну, а перед Новым годом (29.12.1979 года) Главный военный прокурор наградил меня ценным именным подарком - радиоприёмником «Селга» «за исключительно добросовестное исполнение служебных обязанностей, проявленную инициативу в работе».

Следующее уголовное дело о групповом изнасиловании (дело по обвинению рядового в/ч 141156 Гавриша Фёдора Николаевича, а также граждан Бороха Александра Анатольевича, Мартыненко Валерия Владимировича, Воропая Николая Григорьевича, Асалыкина Михаила Михайловича в совершении преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 117 УК РСФСР) у меня в памяти не осталось. Не помню ни потерпевшей, ни обвиняемых, ни места совершения преступления (хотя, наверняка, туда выезжал). Только сохранившаяся копия обвинительного заключения, да записи по делу в тетради учёта работы.
Фабула дела: 30 декабря 1980 года Гавриш командованием части был поощрён отпуском с выездом на родину. Вечером 10 января 1981 года, напившись пьяным, пошёл на танцы в станицу Журавская Кореновского района, где встретился с такими же пьяными искателями приключений Борохом, Воропаем, Мартыненко и Масалыкиным. Договорились изнасиловать находившуюся на танцах Татьяну Т., 1962 года рождения. После танцев затолкали её в автомашину Бороха ВАЗ-2101 № 24-41 ЦПХ и увезли в поле за станицу, где по очереди изнасиловали девушку, а потом по предложению Воропая повезли её в дом последнего в хутор Казаче-Малевский, где продолжали насилие до утра.
После дела Клименченко и др. это дело (дело Гавриша и др.) было «просто семечки». Я его направил в суд через полтора месяца после получения в производство. Это вообще «супер» для такого рода дел. Тем более, оно у меня было не одно. В два раза быстрее, чем дело Клименченко!
И насильников было поменьше (пять, а не семеро), и потерпевшая одна, и насильники - не адыгейцы (их искать не пришлось), и «руку уже набил».
Да признаться, и доказывать вину негодяев было легче. Вся одежда потерпевшей была изорвана. И хоть насильники и заставили её выпить водки, ссылка на какую-то «добровольность» исключалась. Я их всех арестовал сразу, ещё до предъявления им обвинения. И сроки они получили существенные: Гавриш - 6 лет, Мартыненко - 6 лет, Воропай - 5 лет, Борох - 5 лет, Масалыкин - 4 года лишения свободы.
Внес представления и о об обстоятельствах, способствовавших совершению преступления, и о процессуальных нарушениях, допущенных работниками прокуратур Выселковского и Кореновского районов (подписал, конечно, прокурор).
4 июня 1981 года (уже после суда над негодяями) Главный военный прокурор своим приказом № 36 «за достигнутые высокие показатели в следственной работе, добросовестное исполнение своего служебного долга и активное участие в мероприятиях по предупреждению правонарушений» наградил меня грамотой.
Конечно, не за это (вернее, не только за это) дело. Я много тяжких преступлений расследовал похлеще этого.

Взять дело по обвинению начальника 4-го отделения Брюховецкого РВК Краснодарского края майора Миракова Латыфа Самиевича в совершении преступлений, предусмотренных ст. 117 ч. 3 и 120 УК РСФСР.
Мираков был щупленьким, невысокого росточка. Жена - полная, выше него по росту. Короче - два Мираковых. Она «отлучила его от постели», физически понудить её к близости он не мог, она бы его выбросила в окно. Вот он и обратил свою сексуальную потребность на младшую дочь, семилетнюю Г. С марта 1976 года в отсутствии жены он стал совершать с ней половые акты. Со временем девочке это так понравилось, что она сама стала приходить за этим к отцу. Вместе с тем, ей было стыдно за своё поведение перед матерью, поэтому, когда осенью 1979 года гостившая у них бабушка возвращалась в Таджикистан, девочка уговорила бабушку взять её с собой.
Там бабушка обратила внимание на повышенное слюноотделение у девочки, и, решив, что у той болят зубы, повела её к врачу. Девочка испугалась и призналась, что это «не из-за зубов». Слюни, дескать, образуются у неё во рту, когда она вспомнит о «папиной пипиське».
Правоверная мусульманка таджичка-бабушка пришла в ужас от такого святотатства и побежала в прокуратуру. Там оформили её заявление и направили его по подследственности к нам, в военную прокуратуру Краснодарского гарнизона.
Шорохов сразу передал это дело в производство мне, и я три месяца занимался им. Сложности были и в плане доказывания вины (свидетелей случившегося не было, «друг против друга» стояли показания малолетней девочки и взрослого дяди), и в плане получения согласия на привлечение Миракова к уголовной ответственности (по действующему в то время Указу Президиума Верховного Совета СССР на привлечение старшего офицера к уголовной ответственности за общеуголовные преступления нужно было получить согласие Главного военного прокурора), и был ещё один очень неприятный аспект проблемы (противодействие политорганов, которые очень своеобразно «боролись за честь мундира»).
Получив в производство столь острое дело, я тут же направился в краевой военный комиссариат, чтобы получить необходимые характеризующие документы на Миракова, решить вопрос о выделении дознавателя и транспорта для выезда на эксперименты и др. следственные действия. Оперативный дежурный отправил меня к начальнику политотдела, тот повёл к военному комиссару.
Военный комиссар генерал (фамилии уже не помню) вальяжно принял меня, полуразвалясь в своём кресле. Выслушав мои нужды, он поинтересовался:
- Сколько тебе потребуется времени, чтобы «закрыть» это дело?
- «Закончить», - поправил я его.
- Ну, закончить. Чего ты придираешься?!
- Я постараюсь «уместиться» в законный срок (два месяца). Но поскольку предстоит получить согласие на привлечение Миракова к ответственности у Главного военного прокурора, процесс несколько затянется.
- Так ты что, всерьёз собираешься направлять его в суд?! - Аж подскочил в своём кресле генерал. - Да кто тебе это позволит?! Считай, весь край шепчется об этом, склоняют армию по всем падежам! Ты подумал о том, как ты своим делом дискредитируешь армию?! Иди отсюда! Ничего тебе не будет!
Поведение откровенно хамское. Но я, и будучи лейтенантом, не позволял на себя кричать.
- Товарищ генерал! Ваш подчинённый совершил тяжкое преступление, и именно он дискредитирует армию! Я к Вам пришёл по делам службы, а не в качестве просителя. А поэтому Вы мне дадите всё, что мне нужно, ибо требую я в соответствии с Законом и по делам службы. Ну, а если Вы будете препятствовать расследованию, я вынужден буду обратиться за помощью к начальнику штаба округа. Вам всё равно придётся всё требуемое дать мне, но, кроме того, думаю, Вы будете наказаны.
Конечно, начальник штаба округа - это был не мой уровень общения. Но я был настолько оскорблён поведением генерала, что дошёл бы и до начальника штаба округа - прямого начальника этого хама. И хам это понял. Сидя ко мне вполоборота и не глядя на меня, он набрал кого-то по телефону, а когда этот офицер вошёл, бросил, не поворачивая головы:
- Дайте этому, что он требует!
Когда мы с начальником политотдела вышли из кабинета крайвоенкома, я «кипел». Начальник политотдела «вторил» мне:
- Да, Анатолий Иванович! Такой хам, такой хам!
У меня от души «отлегло» - начальник политотдела меня понимает. Но «тепло» тут же сменилось на «холод». Продолжая свою тираду, полковник закончил:
- Но то, что он требует, выполнить надо!
Я всё ещё не мог выйти из под его «обаяния» и попытался убеждать полковника в его неправоте.
- Да поймите Вы, товарищ полковник. Законность - это высшая справедливость…
- Да, да, да… - перебил он меня. - Ещё работу Ленина вспомните «О двойном подчинении и законности». Я её чуть ли не наизусть знаю, мы её в системе политпросвещения каждый год изучаем. Миракова мы накажем… по партийной линии, по служебной. Но позорить армию Вам не дадим! И Вам стоит задуматься, что когда-то Вам получать звание «майора», присваивает его юристам Начальник Главного политического управления Вооруженных Сил СССР. И если мы сообщим туда, что Вы не находите понимания в работе с политорганами, проявляете политическую близорукость и несознательность, я сомневаюсь, что Вам звание будет присвоено.
Разговор становился привычный. Меня не уговаривали (в такой ситуации я очень неловко себя чувствовал), мне угрожали, а это уже было перебором.
- Значит так, товарищ полковник: Миракова Вы можете, хоть генеральным секретарём ЦК КПСС назначать, его это не спасёт. Я его всё равно отдам под суд. А там и посмотрим, удастся ли Вас дискредитировать меня.
 «Я нарочно помянул одни мелочи. Микроскопическая анатомия легче даёт понять о разложении ткани…»
    А.И. Герцен «Былое и думы»

Именно в этом я вижу зачатки последовавшего позднее краха СССР. Политорганы вели себя не достойно. А, как говорит поговорка, «невежа поп весь приход разгонит».

Я вогнал майора Миракова Л.С. под суд, и он получил свои 9 лет лишения свободы в колонии усиленного режима.
Конечно, пришлось потрудиться. Собрать по крупицам косвенные доказательства. Укрепить показания девочки, назначив судебно-медицинскую акушерско-гинекологическую и стационарную психолого-психиатрическую экспертизы.
На разрешения последней мною были поставлены следующие вопросы:
- соответствует ли психическое развитие девочки её возрасту,
- не страдает ли она каким-либо психическим заболеванием, и если да, то каким именно;
- не обнаруживает ли она склонности к фантазированию, лживости, установочному поведению,
- способна ли она правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела, и давать о них правильные показания;
- не повлияли ли прямо или косвенно и, если да, то насколько, действия отца по отношению к ней на состояние её здоровья и психическое развитие; каковы возможные отдалённые последствия этих действий?
Что-то подобное я уже исследовал при расследовании в Буйнакске в 1976 году покушения на изнасиловании малолетней девочки Тани Лупан (дело военного строителя-рядового Иванова). То есть опыт в подобных исследованиях был. И экспертов я ещё тогда научился подбирать. Хорошее заключение они мне дали. Миракова осудили без каких-либо проблем.
На очной ставке с дочерью он встал перед ней на колени и стал просить у неё прощения. Вину свою признал, а я записал его показания на магнитофонную ленту. На мой вопрос, как же он мог позволить себе такое, тем более в отношении своего ребёнка, он откровенно ответил: «Сволочом был!»
Когда я отвозил его с гарнизонной гауптвахты в следственный изолятор УВД края, пожалел его. Я знал, что с такими людьми делают в камере уголовники. Попросил поместить его в спецкамеру с «чистой» публикой. Там его какой-то бывший адвокатишка и «просветил»: «Наполовину тебя «посадил» следователь, а наполовину - ты сам». На суде Мираков от своих показаний на следствии отказался, стал всё отрицать. Впрочем, это ему не помогло.

Ещё более мерзким было аналогичное дело в отношении другого офицера - капитана в/ч 99311 Романенко Петра Петровича, совершившего преступление, предусмотренное ст.ст. 113,120,117 ч. 4 и 207 УК РСФСР.
Уголовное дело возбудили мы сами (ВП Краснодарского гарнизона) 18 мая 1982 года после проверки заявления жены будущего обвиняемого - Романенко И.Н. В тот же день я принял дело к своему производству.
Каким-то средневековьем пахнуло. Даже не так. Скорее временами «Кавказского пленника». Только здесь в «рабстве» (сексуальном рабстве») оказалась молодая женщина и двое её малолетних дочерей, а их тираном и мучителем был их родной муж и отец - офицер Советской армии лётчик капитан Романенко П.П.
Как только он прослышал, что прокуратура занялась проверкой заявления его жены, сразу и заявился ко мне. Протягивая руку для рукопожатия, сказал:
- Ну что, майор, я думаю тебе не надо давать советы, как поступить в этой ситуации: закрыть рот глупой женщине и двум несмышленым детям, а дело «закрыть». Мы с тобой - офицеры и должны думать с государственных позиций, не поддаваясь на эмоции.
Его наглость меня возмутила:
- Я ни Вашего развязного тона, ни обращения «на ты», ни Ваших советов не понимаю и не принимаю! Вас я не вызывал! Когда нужно будет, приглашу через Ваше командование. В своей работе я всегда руководствуюсь требованиями Закона, то есть исключительно «государственными» интересами. Однако и эмоции не «отключаю». То есть негодяю руки не подам.
Покидая мой кабинет, он пообещал, что будет жаловаться на меня. Он и жаловался потом. Регулярно писал пасквили на меня по всякому поводу: обидели его соседи по камере - следователь подговорил; перевели куда-то (или наоборот, не перевели, куда он хотел) - опять же я виноват. Последний раз я писал своё объяснение на очередную его жалобу, уже проходя службу в Хабаровске, в 1983 или 1984 гг. То есть когда я и думать о нём забыл.
Он-то, неглупый человек и перспективный офицер, понял главное, что «споткнулся» он как раз на мне. Будь другой следователь, как он (и не без оснований) был уверен, всё было бы по-другому.
Около двух с половиной месяцев заняло у меня следствие по этому делу. Работал с очередным курсантом-практикантом Военного университета и дознавателями, и, кроме этого дела, в производстве было ещё 8 других дел. Напряжение было колоссальным. И справился я с делом очень оперативно: за два с половиной месяца «поднять» такое дело (найти доказательства, проводя следственные действия на территории двух округов (Белорусского и Северо-Кавказского), получить согласие Главного военного прокурора на привлечение офицера-злодея к уголовной ответственности, составить обвинительное заключение и выполнить все другие процессуальные действия) - это «на уровне «высшего пилотажа». Тем более, с хорошим качеством.
С «главной» потерпевшей (женой Романенко) у меня сразу установились прекрасные отношения. Я её убедил, что я должен знать, всё, что произошло в мельчайших подробностях. Это не желание «посмаковать скабрезные детали», а возможность найти новые доказательства. Так, кстати, и произошло, и найденные доказательства окончательно убедили суд в виновности её мужа.
Ирина Николаевна смотрела на меня как на какое-то идеальное существо. Доверием ко мне вслед за ней прониклись и её девочки. Мне легко работалось с ними, а при расследовании такого «нестандартного» (связанного с интимными подробностями) дела это очень важно.
Она поведала мне, что познакомилась со своим будущим мужем в Ейском ВВАУЛ, где тот был курсантом, а она лаборанткой. Вначале она встречалась с другим парнем, но Романенко «отбил» её. Красивый, обаятельный, умный он вскружил ей голову, она вышла за него замуж и ещё в Ейске родила ему дочь Марину. Вторая девочка родилась по месту первого места службы мужа где-то в лесах Гомельской области.
Ещё когда они только встречались, Пётр потребовал от неё рассказать, как далеко зашли её отношения с его предшественником. Якобы, чтобы в дальнейшем не было оснований для недомолвок. Дескать, было между вами что-то? Она, честная дурочка, и рассказала, что как-то во время свидания он её раздел и чуть было не овладел, но она уговорила его «не делать этого до свадьбы».
В Белоруссии этот разговор получил многократное продолжение.
Их лётный полк был «заперт» где-то в лесах. Единственным источником положительных эмоций был гарнизонный дом офицеров да…собственная жена. Но вскоре обычные радости ему наскучили. Он искал острых ощущений. Всё чаще он стал у неё «уточнить», как именно проходила её близость с «тем парнем», как бы сомневаясь в том, что она рассказала всю правду. Потом вообще замучил её «следственными» экспериментами: предлагал ей занять «ту позу», сам занимал положение «того парня». Заканчивалось всё тем, что он бросал ей в лицо: «Врёшь, сука! Вдул он тебе тогда всё-таки!» Это повторялось и два, и три, и десять раз, всегда глубокой ночью. Уставшая с маленькими дочками за день, она не могла отдохнуть. Этот же здоровый бугай только распалялся и глумился над ней. Поделиться этой бедой было и не с кем, и стыдно. Она просила родителей навестить её. Якобы, для помощи по уходу за девочками. А на самом деле надеясь на какую-то передышку. Но родители уезжали, а муж ничего «не забывал» и принимался снова за своё. И бил, конечно.
Потом он ей заявил, что ему «надо забыться» об обнаруженной им непорядочности жены. Он, дескать, должен купить автомобиль и на нём будет «развеивать» свои тяжёлые мысли. Почти перестал давать ей деньги на питание (сам-то он питался по лётной норме в офицерской столовой), но и эту мелочь она, в основном, тратила на девочек. Её трёхразовым питанием каждый день стали традиционные три блюда: чай, чаище и чаёк. Она слабела… от ежедневного труда, от ночных сексуальных домогательств мужа, а пуще всего от безнадёжности, у неё, в конце концов, начался туберкулёз. Но и это не остановило мужа. Хуже того, он стал обращать свои похотливые взоры на девочек. Вначале на старшую, потом и на младшую. Её обескураживало, когда он требовал близости с ней в таких обстоятельствах, когда это могли увидеть дети. Например, ставил её обнажённой перед креслом посреди комнаты, нагибал и… А в соседней комнате играли дети, и в двери было большое стекло.
- Дети увидят! - Пыталась она его увещевать. - Не действовало!
Однажды она «застала» мужа с дочерью Мариной и девочка призналась ей, что папа с ней уже давно играет в игру «писька в письку». Муж поначалу это категорически отрицал. Она же ему не верила и заявила:
- В любом случае после этого жить с тобой я не могу, и детей с тобой оставить не могу.
Она стала собирать вещи в дорогу. Муж её избил так, что неделю она не вставала с постели, и предупредил:
- Только «вякни» кому-то – убью.
Несколько раз после этого он то инициировал её повешение, то другой вид расправы. Бил и угрожал расправой и дочерям.
Он потом ей пояснил свой интерес к дочерям:
- Я где-то слышал, что дочери унаследуют строение половых органов матери. Я таким образом хочу почувствовать, какой ты была «до осквернения».
Когда у неё обнаружили туберкулёз, появились основания просить перевода мужа по службе в Ейск поближе к родителям, которые помогут ухаживать за детьми. На самом деле она надеялась в Ейске, под защитой родителей, как-то расстаться с мужем-извергом. Перевод состоялся. Но поведение мужа и здесь не изменилось. Отвозя старшую девочку в школу, он завозил её на окраину, где насиловал, и она регулярно опаздывала в школу. Наконец, она как-то застала его на месте совершения преступления, и он признался в насилии над дочерьми.
Она поняла, что терпеть больше нельзя, что муж и так уже растлил обеих девочек, что надо на что-то решиться. Решила ехать в Краснодар в прокуратуру. Вполне допуская, что муж её по дороге схватит и расправится, так как поймёт, куда и зачем она едет, она написала два завещания: одно оставила своим родным, другое отправила командованию лётного училища. В них она описала преступления мужа и просила в случае своей смерти ни в коем разе не оставлять детей отцу.
Показаниям Ирины Николаевны и девочек я верил полностью. Но надо было, чтобы им поверил и суд. Тем более что Романенко вины не признавал и командованием характеризовался исключительно положительно (имеет 47 поощрений). Командование было заинтересовано в его оправдании, ибо такую грязь на себя брать не хотело. Потом, после моего представления и суда, там будут серьёзные «разборки».
Я выполнил то, что неоднократно уже делал в подобных случаях: собрал характеризующие материалы на Ирину Николаевну и девочек, провел девочкам стационарную психолого-психиатрическую экспертизу, провёл всем трём очные ставки с отцом и мужем. Но чувствовал, что этого всего недостаточно. Надо было добыть что-то ещё, чтобы вина Романенко была доказана «железобетонно». У меня возникла интересная мысль. Я допустил, что сексуальная активность Романенко П.П. не ограничивалась женой и дочерьми. Что у него были контакты и с другими девушками и женщинами. Я подобрал толковых дознавателей и отправил одного в Ейск, а другого в п/о Бобровичи Калинковского района Гомельской области, чтобы «прошерстить мелким бреднем» соответствующую категорию населения и попытаться найти свидетелей. Обещать им держать добытые сведения в секрете, и на суд девушек не вызывать. И там, и там дознаватели сработали отлично, и нашли девушек, с кем у Романенко были контакты и «техника исполнения» всегда была одна и та же, более того «один в один» походила и на его «контакты» с дочерьми. Не секрет, что многие девушки устраиваются работать в воинские части, чтобы заиметь мужа-офицера. Он на этом и играл. Обещая познакомить с кем-либо из курсантов и побудить того потом жениться на них, он принуждал девушек к половой связи. При этом обещал, что девственная плева у них нарушена не будет, ибо он будет постепенно делать её «эластичной». Одну из них он всё-таки лишил девственности. Не удержался (тоже, поди, нервы не стальные!), из-за чего они и разругались.
Это был как раз тот «кирпичик», которого не хватало в моей системе доказательств. После этого у каждого, кто знакомился с делом, никаких сомнений в невиновности Романенко (и недоверия к его дочерям) не оставалось: разным людям, в разных местах, разные женщины рассказывали о Романенко и его методах «работы» одно и то же.
Дело через трибунал округа прошло практически без замечаний, и Романенко получил свои 12 лет усиленного режима, а я - моральное удовлетворение за качественно выполненную работу.

Несколько слов о Романенко и его жизни в местах лишения свободы.
Если, переводя с гауптвахты в следственный изолятор майора Миракова Л.С. и зная, что с ним там может приключиться, я пожалел его (всё-таки раскаялся человек, попросил у дочери прощения), и Мираков до суда содержался в камере с «чистыми» людьми, с Романенко так поступать мне было не резон. Не вызывал он не то что симпатии, жалости обычной. О его жизни там я узнал потом от оперативных сотрудников следизолятора.
Дело в том, что в обслуге следственного изолятора часто работают те же зэки. Они выдают обувь, робу вновь прибывшим. Естественно, что они видят постановление об аресте вновь прибывшего (кто он и за что попал). Романенковская статья (а у него их был букет) симпатий вызвать не могла. Его сразу же и предупредили, что с ним будет. Он стал умолять этого зэка «не говорить никому». Наивный человек!
В первую же ночь его изнасиловали всей камерой. Он потребовал перевести его в другую. Перевели, но там повторилась та же история. В третью - то же самое. Он попросил содержать его в одиночке, и, сидя там, стал строчить жалобы на меня. Он считал, что всё это подстроил я.
Но когда-то ему надо мыться, а бани на одного нет. Там его избили тазами так, что потом он несколько дней отлёживался в лазарете.
Удивляюсь, как обо всём об этом он не рассказал в суде?! Наверное, зэки предупредили, что совсем убьют, и он уже знал, что все «тюрьмы» - это «решето», информация гуляет там свободно.
Не думаю, чтобы отношение к нему в месте отбывания наказания существенно отличалось от отношения к нему «контингента» в следственном изоляторе.
Но … как говорил герой известного фильма (Папанов, «Берегись автомобиля»): «Тебя посодют, а ты не воруй!».