Rodendron Rassolnikoff ч3 гл6

–… Не верю во все эти предурости! Я не последний имбицил! – повторял трезвеющий на свежем воздухе Вольдемарка Вразумихин, стараясь всеми силами опровергнуть неиссякаемый стендапинг Рассольникова. Они подходили уже к дому, где Похерия Александровна и Дуня давно поджидали их.

 Вразумихин поминутно останавливался в пылу эмоций, смущенный и взволнованный уже тем одним, что они в первый раз заговорили об этом ясно.
– Не верь! – отвечал Рассольников с холодною и небрежною усмешкой, – ты, по своему обычаю, не замечал ничего, а я взвешивал каждое слово.
– Ты мнителен, потому и взвешивал… Гм… действительно, я согласен, тон Динамитова был довольно странный!.. Почему?
– За ночь передумал.
– Но напротив же, напротив! Если б у них была эта безмозглая мысль, так они бы всеми силами постарались её припрятать и скрыть свои карты, чтобы потом поймать… А теперь – это нагло и неосторожно!
– Если б у них были факты, то есть настоящие факты, или хоть сколько-нибудь основательные подозрения, тогда бы они действительно постарались скрыть игру: в надежде еще более выиграть (а впрочем, менты давно бы хату обшмонали, а меня в СИЗО пригрели!). Но у них нет факта, ни одного, – все мираж, все о двух концах, одна идея летучая – вот они и стараются наглостью сбить. А может, и сам озлился, что доказухи нет, с досады прорвался. А может, и намерение какое имеет… Он человек, кажется, умный… Может, напугать меня хотел тем, что знает… Тут, брат, своя психология… А впрочем, не вижу особого смысла это все объяснять. Оставь!
– И вообще задолбала эта тема про то, что кто-то кого-то ограбил! Я понимаю тебя!
– Плюнь? А завтра пойдёшь к этому долбоносу! – не теперь уже надо…
– Каррамба, тысяча чертей и поллитра рома! Пойду сам к Динамитову! И уж прижму ж я его, по-родственному; пусть выложит мне всё до тютельки! Он совсем не так глуп, как прикидывается. Их этому обучали, как колоть лохов и заставлять сознаваться даже в том чего не было!
«Наконец-то врубился, тупинушка!» – подумал Рассольников.
И расхохотался. Но в ту же минуту странными заключениями. проговорил последнее объяснение, тогда как весь предыдущий разговор он поддерживал с угрюмым отвращением, видимо из целей, по необходимости.
«У него в голове полный кавардак!» – подумал он про Вовку.
Они дошли уже до дома, где пребывала маманя с сеструхой.
– Ступай пока без меня, – сказал вдруг Рассольников, – я сейчас обернусь.
– Куда ты? Да мы уж пришли!
– Мне надо, надо; дельце вспомнилось срочное… приду через час… Скажи моим.
– Пошли вместе!
– Тебе без меня там веселее будет! А то я не заметил, как ты на Дуську глаз положил! – с улыбкой ответил Родик другу.
Когда в этот момент Рассольников вспомнил, что забыл на старой своей хате документы.
На месте он в спешке сунул в карман паспорт, студенческий, водительские права. Он стоял как бы в задумчивости, и странная, приниженная, полубессмысленная улыбка бродила на губах его. Он взял наконец бейсболку и тихо вышел из комнаты. Мысли его путались. Задумчиво в блаженной истоме он побрёл по улицам Долгобреда на встречу с маманей.  По дороге он думал.
Смысл жизни? За что давеча дурачок Вразумихин политиков бранил? Трудолюбивый наш народ, но никак не научится жить сам для себя… Ближе всего к социальному блаженству близки не американцы и не скандинавы со своими большими подушными доходами, и даже не камбоджийцы у коих оные отстутствуют. Нет, мне жизнь однажды дается, на один раз, возврату и обмену не подлежит, как нижнее бельё. Самое смешное, что никогда её больше и лучше не будет: я не хочу дожидаться «всеобщего счастья». Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить. Что ж? Я только не захотел проходить мимо голодной матери, зажимая в кармане свой рубль, в ожидании «всеобщего счастия». «Несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастие и оттого ощущаю спокойствие сердца». Ха-ха! Зачем же вы меня-то пропустили?
Кто я, тварь божия дрожащая или человек тупой в свободном  падении летящий в пропасть мракобесия?

 Как говорит мне мой внутренний философ: человек в жизни мучается три раза - при родах, при смерти и в промежутке между этими двумя мучениями.
 Мнится, что последнее назидание Бога согрешившим Адаму и Еве в своём саду под яблоней, звучит надлежаще следующим образом.
Бог всемогущей дланью своей пленил с поличным Адама и Еву у себя в райском саду, когда те грешным образом по первозданной глупости тырили бесплатные яблоки.
Держит Бог за шкирняк, плачущего Адамку в правой руке, а Евку в левой.
Паршивцы, тупоголовые, вам своих яблок мало у себя в саду? Я сколько вам, безмозглым, буду втолковывать свою главную заповедь - «НЕ УКРАДИ!».
Посади свою яблоньку, посей зёрнышки и кушай пирожки с яблоками от труда своего.
Хоть колом на лбу теши, татушку с моими заповедями, а вы всё равно лезете в мой сад! Вам кажется я занят, Богу не до вас. Господь не узрел, как  вы вчера (прости меня Я) изловили, лишили жизни, зажарили и съели павлина? «НЕ УБИЙ!» - для кого? Ведь я создал вас веганами, но не волками позорными, чтобы двуногие упыри жрали созиданье моих Божьих рук и тырили плоды моих древ!
Ваши перелюбодейские игрища после сжирания мною сотворённой твари (прости меня я за тафталогию) тянут вас в греховную бездну – сколько можно бездельничать, не пробовали заняться чем-то полезным ДЛЯ СЕБЯ?

 Ева, до недавнего времени – дева, если ты вопрошаешь своими извилинками, что я тебя по-отцовски стращаю, то я слово своё Господне, в отличие от вас двуногих стреконожек держу. Это ведь ты Евка науськивала Адамку в сад мой залезть, нашёптывая ему: Мужик ты али тряпка?». Посему, зная про две полосочки на твоём описянном тесте, обещаю: преумножу муки в беременности твоей жуткими токсикозами вместо семи дней на три триместра; в страшной боли ты будешь рожать через то не смое чистое место, куда тупенький Адамка в процессе познания анатомии своё семя в тебя засеивал (прости меня Я), а будете вы во все века искать место в собственной утробе мною задуманное для родов, но тщетно, ибо мысли творца-провайдера тварям вне доступа абонента. Мог бы  благословлять вас размножаться без греха плотского внеутробно. А теперь первенец твой, рождённый из утробы в величайших муках, будет Каином – убивцем брата своего единокровного.
Похоть твоя, наглая девка недоделанная, в старости угасать будет в мучительном климаксе. Это тебе на память за все твои безобразные поступки. Плакать будешь с высоким давлением и аритмией всё время. Будешь сидеть в очередях в поликлинике в муках ожидания смерти и слёз тебе дам столько, что не выплакать до моего явления для суда справедливого.

 А тебе, Адамка, шкодная душонка, говорю: за то, что ты повёлся на Евкины глупые капризы и жрал яблоки от моей яблони, на которые Я тебе великое табу наложил, как на любое присвоение не тобою созданного. Не жри, чего сам не взрастил, кому я изрёк: не ешь чужого самовольно, иначе тяжёлым будет твой хлеб собственным горбом добытый; со скорбью будешь питаться, а когда обленишься и забьёшь на мои заповеди, начнёшь присваивать себе плоды сладкие чужие, то люди начнут жрать отравленные химические суррогаты, в результате чего наступит конец земле из которой ты взят, ибо прахом был ты и во прах возвратишься.
И будет Евка мозг твой неразумный выносить всю жизнь, а тебе останется участь пить жидкость прокисшую в адскогольное пойло, чтобы в химгаллюцинациях искать убежище от «счастья семейного». А по утрам башка твоя на работе будет раскалываться от твоей непомерной тупости.
На прощание создатель изрёк: летать вам, грешники, да без перьев и без крыльев на люминевых огурцах, при помощи огня адского.
Выговорившись, швыранул их Создатель навсегда из райской обители. И летели голожопые пока больно не приземлились в земной бурьян сухой с ядовитыми колючками. От удара они потеряли память и зажили, как могли, ибо Господь, таким образом лишил их главного своего дара – благоразумия.
Вслед с небес раздалось: недостойные кары моей, сами себя накажете и в мученьях сгинете.

 Не вкусили люди райских прелестей. Не зная азов добра, устремились   навстречу исчадиям ада. Изворачиваясь на дьявольских шампурах во лжи и обмане. И теперь, как бы не простирали свои ручонки к небесам, дальние отпрыски Адама и Евы, не познали в неведении они вечных райских наслаждений, а рождались, жили и помирали в муках глупыми и беспомощными, все как один из праха в прах преображались...
Рассольников почесал свою филейную булку, восхищённый собственными гениальными откровениями и патетически подытожил:
«Гляжу и кажется мне подбогому, что до сих пор люди не вкурили кто, зачем и почему – потому, как наказаны и лишены этого понятия, где вместо вона чего в голове серая склизкая грязь... Да, гордыня непомерная.
Ибо, задняя часть человеческого тела - последняя вкусившая напутственный благословенный священный пендель, осталась важной самой точкой и всё-то далее существенное у человечества деется через неё родимую!

О чём поёт дебил у микрофона,
Открыв наружу мерзкий грешный рот.
Спасибо, Господи, за пендель твой нерукотворный,
Без перьев пнувший нас в полёт.
 
 Я ведь по метафизическому смыслу только в этот раз однажды живу, я ведь тоже хочу… Эх, эстетствующая я бляха-муха, и больше ничего, – прибавил он вдруг рассмеявшись, как помешанный. – Да, я действительно бамбук, – продолжал он, с злорадством прилепившись к мысли, роясь в ней, играя и потешаясь ею, – и уж по тому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про себя и своё тупое окружение; потому, во-вторых, что целый месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, – ха-ха! Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех окружающих меня челокозявок выбрал самую наибесполезнейшую и у двух тёток взял чутка, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше, а тютелька в тютельку… Потому, потому я окончательно благодаря бабосикам, нынче свободный человек, не тварь дрожащая и готов радовать себя любимого, не отвлекаясь на ненужные стрессухи!

 Мать, сеструха, как ещё недавно я любил этих бестолковых куриц! А теперь мне на них пофиг. Да, я их не приемлю за их бесполезные проблемы, генетически отрицаю, подле себя не могу подолгу выносить…»
Он забылся; странным показалось ему, что он не помнит, как мог он очутиться на улице. Был уже поздний вечер. Рассольников шёл пружинистой походкой: он очень хорошо помнил, что вышел из дому с каким-то намерением, что надо было что-то сделать и поспешить, но что именно – он позабыл. Склероз – Божье проклятие!

 Он шёл к мамане и сестре, которые ждали его с единственным другом Вовчиком.