Черный ягель

готовится к печати

Книга, которая уже живет и шагает. Вслед за тем, что делаем мы с вами на этой Земле. В некоторых случаях она забегает вперед. Чтобы видели и знали: а что там, впереди? Ее будут читать и через 200 лет. А сейчас и пока что в России её ни за что не позволят издать.
***
…И потом, когда уже многие облегченно вздохнули и подумали, что беда прошла стороной, внезапно, быстрее, чем в мгновение ока, включили невиданный никогда прежде свет. Ослепительно яркий. Невероятный, всепроникающий дьявольский свет легко пронзил, расколол и наполнил путымское небо от края до края. И этот свет в доли секунд превратился в огромный кипящий ярко-желтый с красными, бордовыми, зелеными вплавлениями огнедышащий гигантский шар.
Шар этот величаво набухал и рос, и опоясывался скользящими по нему белесыми туманными кольцами, и величавый, и мерзкий, поднимался всё выше и выше. На сей час это была глобальная металлургия. С тончайшим шевелением адской кочергой по всей таблице Менделеева. Вспышка осветила тундру на сотни километров, её заметили пассажиры и экипаж Тюрикова.
Свет от взрыва был настолько ярким, что его увидели из ошарашенной тундры на расстоянии более четырёхсот километров от вероятного эпицентра — крыш и высоченных, угрюмо чадящих на сотни верст вокруг труб Горнорыльска. Выскочили, выкатились из чумов и оленеводы носковской тундры. И сразу обратили внимание, что все олени сами почему-то сбились в одну кучу, прижались друг к другу, многие при этом легли на снег, как флегматики, жуя безучастно свою жвачку. И верные псы, юркие мелкие шпицы, оленегонные собаки, легли у нарт и около снегоходов, изредка почесывая себя лапами за мохнатыми ушами.
— Что это? — удивился молодой Вэнго. — У русских бог рассердился… — задумчиво ответил его дядя Мотюмяку.
— Думаешь? А если это Нум, наш Великий Дух? - Или сама богиня земли, Я Небя, мама-олениха, это они за нас заступились?
— Да! Наверное, это за нас земля встала, — согласился Мотюмяку и прищурился, глядя из-под ладони на потемневшие вдали холмы и все еще отсвечивающие какие-то небесные вспышки озера тундры. ***
 – Хе-хе, представляю, как эти олухи в Горнильске, когда началось светопреставление, вылупили зеньки и полезли глядеть в окна на эти огромные во все небо вспышки…
– Ага! И через самое короткое время были размазаны по стенам своих квартир и кабинетов. Взрывная волна от термояда – страшная сила! Бабахало, по-моему, раз пятнадцать. Одна за одной! Была такая, что и до нас докатилась.
– Нифига! Они умные, в руднике каком-нибудь засели, а там глубина больше километра! – возразил Витюха.
– Ну-ну, а клеть как опустится, если у них тоже полная отключка по электричеству? А так-то на глубине, наверное, можно выжить, если, конечно, у них там есть вода и какие-то запасы или даже специальные помещения…
– Не фантазируй, козырные места там сразу же заняли вышестоящие товарищи – вся управленческая шушера, они тоже не дураки!
– Думаю, с генеральской проверкой к нам теперь в отряд никто из Горнильска скоро не явится. Им не до нас!
– Вот это, как пить дать. Точно! Там у них, скорее всего, полный кирдык. А мы пока что в своем окопчике живы-здравы.
Спасатели едко заржали и налили по стаканам водочки. За высокомерие и чванство они не любили коллег из комбинатовского отряда и потому сочувствием к ним не страдали.
– Давай, Михайлыч! Помянем что ли? Водка, она такая, сейчас в самый раз стаканчик накатить... Для профилактики. Чтобы радиации не боятся.
Цинизма многим бойцам Стецюры занимать не приходилось. И ума в своем деле им не занимать. Матерые, ушлые. Как на подбор. Сами все умели, сами всех имели. Кого хочешь и как хочешь. Суровый народ в отряде подобран. Большинство из них – закаленные, уже не раз проходили огонь и воду. И нынешняя обстановка в Путыме и вокруг сигналила о том, что для этих грубых с виду людей, может быть, и вправду спасателей, наступил час медных труб. Ибо в спасении нуждалось не только население, и не одни только оставшиеся в живых малые дети, женщины и старики.
***
В штабе городском Хлопошкин, представитель красноярский, в костюме, при галстуке, в блестящих ботниках сидел не снимая пальто за столом и нервно тарабанил по дереву.
– Может, траур объявить? На три дня хотя бы…
– Ты совсем что ли, того? С катушек съехал. Еще и ленточки черные к пиджакам прикрепить? – Талызин хотел, было, обрезать фантазии представителя. А тот продолжил свою мысль:
– Ну, не знаю, может, и ленточки. Уцелевшим так и так нужно что-то предъявить. Наличие власти. – Уполномоченный от губернатора нервно застучал под столом носком ботинка, выдавая свое беспокойство и растерянность.
– Так на хрена черные ленточки? Давай уже сразу – георгиевские! У нас после майских осталось еще целый фургон… – возразил Догадаев, еще один член штаба, руководивший до того молодежной политикой района.
– Во-во! И оркестр еще нужно вывести на улицу, на площадь, и чтобы «Прощание славянки» сбацали. Ты мозги-то включи, о чем говоришь? Фонарик в башке своей включи. И посвети, что там осталось?  – Талызин прервал совещание и хлопнул ладонью по столу. – Не о том, господа-товарищи, говорим. Не о том. Люди с ума сходят, а мы…
В это время расталкивая публику в больничном коридоре и чуть ли не вывернув дверь в кабинет, ворвался человек с улицы.
– Там уже началось!
– Что началось?
– Пугачевщина, что! Одурели совсем, народец кипеш поднял. Провокаторы оживились! – Человек тяжело дыша плюхнулся на стул рядом с Хлопошкиным, надавив тому грязным сапогом на блестящий ботинок.
– Сволочи! Избивать начали.
– Кого избивать? Кто?
– Всех! Кого под руку… Начальников ищут. Кто из управы, кто аппаратчики… Черникова завалили. На Петухова напали, полушубок разодрали, лицо разбили!
***
– Зачем же так, что все сразу? И верх, и низ, и слева, и справа! Погода ни к черту! Небо не небо. А еще эти вспышки, грохот, дым и гарь…
– А как ты хотел? Чтобы по очереди? Сначала вежливо, как в парикмахерской, пригласили бы пройти к зеркалам, присядьте в креслице, пожалуйста? Накинули бы на плечи по-царски клеенку. Попрыскали бы сверху на прическу водичкой. Душистой. За ушами причесали бы. А потом… А потом к черту все! На лысо.
– Так люди же… Горя-то сколько!
– Один человек, да. Это горе, трагедия. А сотни там или тысячи, это уже статистика…
– Врезал бы я тебе! По роже. Как ты можешь говорить такое?
– Это не я сказал. Это уже до нас и сто лет назад говорили так. Когда стирали города и переворачивали историю…
– Это нельзя носить в голове. Невыносимо!
– Тогда сплюнь. Вытри лоб. Иди и делай то, что нужно. А что теперь говорить?
– А что у других? Неужели то же самое? Ты только представь, сколько слез и горя.
– А чего тут представлять? Не грузи. В окно посмотри! И без того тошно.
– Неужели это только нас? И за что? Как будто небеса обрушились. И чем мы заслужили такое?
– Не надо было в Москву жалобы писать на имя президента. Просить, чтобы помогли нашим чинушам очистить дворы от мусора и все такое…
– Да что ты такое говоришь? И кто писал? Я лично ничего никому не писал…
– Зато другие писали…
– Ну, неужели только из-за этого? Бред какой-то…
– Разумеется, не только из-за мусора. И бесхозяйственность, бардак, куда не ступи – и это еще далеко не причина.
– Слушай, давай прекратим, а?
– А я тебе о чем? Давай еще раз посчитаем, посмотрим, что у нас осталось? Из продуктов. И воды на сколько хватит… И спать-то как теперь? Обогревателей не включишь. Костры теперь жечь. По всему городу так.