14. Жена и дочь капитана Михайлова

МИХАЙЛОВЫ
Документальный эпос


14-
Жена и дочь капитана Михайлова


Шёл и таял снег. У кирпичной ограды городского военкомата, у ворот, стоял красноармеец с винтовкой. Он переругивался с тётками в надетых поверх ватников нарукавниках и фартуках. Тётки пришли торговать молоком. У стены – алюминиевые бидоны, тётки просились вовнутрь, во двор. Паренёк отворачивался, делал вид, что не замечает их: «Не положено».
    - Я подошла и объяснила ему, что я дочь Михайлова.
    Глаза парня ожили: «Правда?»
    «Он здесь?» – спросила я.
    «Да вот, только что прошёл во флигель! – показал он. – Идите туда. Минуту, как прошёл! Вон дежурный. Проводит вас».
    Он сказал это – а у меня приросли к земле ноги. Казалось, я двинуть ими не смогу. На этих гирях-ногах я пошла к дежурному и всё рассказала ему опять.
    «Пойдёмте!» – сказал тот.
    Мама старалась не отставать. Ступени, коридор, дежурный открыл дверь в освещённую комнату, там был кто-то.
    «Товарищ капитан!» – сказал он.
    (Пусть не удивит это обращение незнающих читателей. В военной повседневности к командиру с капитанской «шпалой» и с «колёсиком-шестерёнкой» в петлицах, значком военной администрации, редко обращались «товарищ интендант третьего ранга». «Шпала» есть «шпала»: первым делом военный, носящий её, – капитан. И уже второе, какой он капитан: медицинский, технический, инженерный. Собственно, на войне к тому и вернулись. С февраля 1943 года дед носил звание «капитан административной службы».)
    «Товарищ капитан, к вам…»
    Мама приложила палец к губам: подождите.
    - Отец стоял боком ко мне. В шинели, в ушанке, он красным карандашом отмечал что-то в бумагах, перевёртывая листки: «Что у вас, давайте…»
    «Давайте», – повторил, не глядя.
    «Папа», – сказала я. Он поднял недоумённые глаза.
    «Кот?!» – воскликнул он…
    Он обнял её. Всё вернулось. Знакомо, по-родному, он пах табаком, шинельным сукном, кожей ремней.
    «А мама…» – спросила она без всякой надежды.
    Отец сказал: «Она два дня уже здесь».


Был серый день, порхал снег. Мама шла за отцом по двору к другому дому. Она забыла про нелепую косынку, про то, какая была чумазая после двух недель путешествия в поезде – забыла обо всём.
    Илья Васильевич шагал впереди. Мама видела его затылок.
    «Дочь приехала», – говорил он встречным.
    «Дочь приехала». – Повёртывал голову, здоровался с кем-то в открытых дверях комнат. – «Дочь приехала».
    Бабушка лежала в постели. Возле неё сидел военный, капитан, их бывший сосед по улице Салтыкова-Щедрина в Орле. Он тоже растерял всю свою семью.
    - Я вошла. Мама сказала:
    «Извините. Я не одета».
    «Лёля! Да ты посмотри, кто это», – сказал отец.
    Поняв, что это я, она разрыдалась.
    А я увидела, что у неё седые виски. И тоже зарыдала.
    Отец выскочил из комнаты.
    А капитан из Орла встал, прошёл несколько шагов к вешалке, стоявшей в углу, обхватил её и заплакал, как маленький ребёнок…


Победы под Тихвином и Ростовом, широкое наступление, отбросившее гитлеровцев от Москвы, десанты в Феодосию и Керчь, – в тени этих больших событий зимы осталась Курско-Обоянская наступательная операция Юго-Западного фронта. Наступавшие в ноябре на Воронеж немцы, заняв Шигры и Тим, остановились в двадцати километрах к востоку, на речке Кшень. Разгром Гудериана под Тулой, возвращение Калуги, Ельца, Ливен – идущий с севера вал освобождений докатился и сюда.
    Мир Великой Отечественной войны огромен – но вместе с тем и удивительно тесен. Вдоль железной дороги от станции Касторное на Черемисиново наступала 87-я стрелковая дивизия полковника Александра Ильича Родимцева. Именно здесь, в эти дни, ей присвоят наименование 13-й гвардейской и вручат гвардейское знамя, – а в следующем году она и её командир прославятся на всю страну в битве за Сталинград. По соседству, на Тим, наступала 45-я стрелковая дивизия. Погибшая в котле под Киевом, она была заново сформирована в Воронеже, участвовала там в ноябрьском параде. Далеко впереди и её ждал Сталинград, легендарные бои в цехах «Красного Октября» и слава, – а в декабре 1941-го село Покровское освобождала именно она.
    Я не знаю полностью бабушкину одиссею зимы сорок первого года.
    Я думаю, бабушка рассказала маме всё о том месяце «под немцами». Такое держать в себе человек не может – а с кем ещё могла бы поделиться Ольга Ефимовна! Мама берегла меня от подробностей, но я вырос и прочитал немало документов. В сводках управления НКВД по Курской области в ноябре-декабре рассказывалось об угоне людей из тимских сёл, о том, как выбрасывали на улицу грудных детей и беременных женщин, когда жгли дома, как бил ремнём немецкий офицер двухлетнего ребёнка, за то, что тот плакал.  В Покровское привели двух пленных – раненых бойцов истребительного батальона, местных. Одного – председателя Покровского колхоза Алёхина – заставили копать себе могилу. Согнав жителей, на глазах у жены и детей, прошили очередью из автомата и полуживого засыпали землёй. Другого, Горлова, повесили вместе с женой.
    Двадцать второго декабря красноармейцы выбили гитлеровцев из Покровского, но не смогли продвинуться дальше. Бой шёл на западной окраине. Бабушка просто собралась и пошла пешком на восток. У сестёр деда выбор был сложней: здесь был их дом. Они остались. И с Акулиной вместе – шестнадцатилетний паренёк Иван. Им предстоял ещё целый год оккупации: Покровское немцы вскоре отбили назад. Теперь уже до февраля сорок третьего года.
    Правдами-неправдами пройдя, проехав две с лишним сотни километров, бабушка добралась в Елец. Кто-то сказал ей, где дед. Ещё триста километров пути: ей хватило сил добраться сюда.
    В Моршанске первые дни Ольга Ефимовна не вставала с постели. Она исхудала, не могла есть, мучили сильные боли внутри. Врач сказал: это язва желудка, это стресс. Первое, что нужно, – покой. И, сказал он, найдите, купите на рынке сливочного масла! Утром натощак надо пить четверть стакана разведённого спирта. И – глотать кусок масла. Через отвращение, через «не могу», как угодно! И верить, что всё получится. Бабушка поверила. Язва зарубцевалась.
    - Узкая чистая комната, – рассказывала мама о Моршанске. – Две железных кровати. Позже, в Тамбове, каждый сказал мне: они оба решили больше не обрастать барахлом…
    Но это потом. Пока же не было желания ни думать, ни говорить об этом.


И флигель, и дом, в котором находился в 1942-м военный комиссариат города – всё дожило до наших дней. На стене дома мемориальная доска: отсюда 19 апреля 1942 года были отправлены в Красную Армию девушки – двести сорок одна комсомолка. Их призвали в местный дивизион ПВО, в батальон воздушного наблюдения, оповещения и связи, – учиться быть наблюдателями, прожектористками, связистками. Эту команду формировали уже с участием деда.
    Шла жестокая война, и не видно ей было конца. В апреле немцы бомбили Моршанск, напоминая о самых разных возможных вариантах судьбы впереди.
    Командование района ПВО писало в Тамбовский обком партии:
    «Налёт (…) на гг. Котовск, Кирсанов и Моршанск показал, что с наступлением весны боевая деятельность авиации противника будет возрастать. Возможен налёт на г. Тамбов и его окрестности с применением бомб как фугасных, так и зажигательных.
    В ходе войны установлено, что там, где население обучено мерам борьбы с зажигательными авиабомбами, эффект от налётов был ничтожным…» Жителей, стариков, женщин, подростков, записывали в ячейки местной противовоздушной обороны, учили сбрасывать с крыш и тушить немецкие «зажигалки».
    Комсомолка Михайлова к тому времени не была без дела.  «По возвращении из эвакуации работала зам. начальника базы КЭО Брянского фронта в г. Моршанске», – написала мама строчку в своей биографии.
    Не без гордости она вспоминала эти восемь-девять месяцев. КЭО – квартирно-эксплуатационные отделы фронтов – занимались всем, что касалось тылового размещения войск, складов, ремонтных мастерских, санитарных служб. Тамбовская область становилась одной из главных госпитальных баз страны. Моршанск, тыловая база фронта, принял и разместил три десятка госпиталей Наркомата Обороны и Наркомздрава. Им нужно было всё – от помещений, медицинского инвентаря, керосина и дров до посуды, постельного белья, пижам, халатов.
    Снова созданный зимой Брянский фронт заново комплектовал свои штаты. Как попала мама туда? Видно, помогло то, что семья жила при военкомате, мама просто оказалась под рукой, когда создавали городскую базу КЭО. Дочь военного, комсомолка, грамотная, – и тем более, на должность эту можно было взять человека гражданского.
    Вот: она опять занималась на войне делом.
    А война подходила к своему пику. Битва за Воронеж, прорыв немцев к междуречью Волги и Дона, страшные потери территорий на юге, летний приказ «Ну шагу назад», чувство, что всё повисло на волоске. Лето сорок второго, жуткое и неповторимое, – писал потом маме старший лейтенант Борис Одинцов. «Удержались ли наши там, на Среднем Дону? / Этот месяц был страшен, было всё на кону», – оставил память о том времени Твардовский в своём «Я убит подо Ржевом».
    Я узнал, впитал это настроение через книги: жизнь или смерть, всё или ничего, – здесь, сейчас, в эти страшные для всех и страны дни. Фраза из романа Юрия Бондарева: «Я всё же вступал в неё (в партию) не в самый счастливый момент. А в сорок втором», – стала для меня знаком, жестом особой силы и особого достоинства в людях той поры, метафорой того, почему выстояли и победили. Но как же всё-таки я был удивлён и приподнят одной лишь строчкой в дедовской анкете, прочтённой гораздо, гораздо позднее: «Член ВКП(б) с 1942 г., п.б. № 4520163».


А потом был Сталинград, а потом был сорок третий.
    С февраля 1943-го дед больше не интендант. Он капитан административной службы, а с пятого апреля – майор. А ещё в конце ноября его перевели из Моршанска в Тамбов, опять начальником 1-й части городского военкомата.
    Елец, Орёл, Моршанск, теперь был снова областной центр… В этой должности, с которой справился бы не каждый, Илья Васильевич был, что называется, на месте: привыкший к тому, что «завёртывают» его рапорты с просьбой пустить на фронт, спокойный, собранный, умевший руководить и подчиняться, уверенный в том, что всё получится, не боявшийся объёмов своего труда. Этот самый большой из пяти отделов в советских комиссариатах сейчас, в войну, занимался ещё и учётом потерь, учётом выписывавшихся из госпиталей, контролем пересыльных пунктов, борьбой с дезертирами и уклонявшимися от призыва.
    Вот такого офицера получил под команду себе городской военный комиссар Тамбова майор Александр Емельянович Громаков, человек, который тоже не пропал в дымке времени – благодаря хотя бы одному документу, сохранившемуся в областном архиве.
    В феврале 1942 года он писал в обком ВКП(б):
    «Телеграммой Финансового управления (…) запрещена выплата авансов семьям военнослужащих начсостава, которые не имеют аттестатов и не имеют связи с мужьями, находящимися в действующей Красной Армии.
    Их положение очень тяжелое, т.к. у большинства из них есть дети, нет обуви, одежды и др. для дальнейшего существования (…) Им не на что содержать квартиру и покупать хотя бы хлеб (…) Всё, что было можно принять с моей стороны для оказания им помощи, мною (…) принято.
    Я прошу Вас поставить перед Военным советом округа этот вопрос в такой плоскости, что отказ выплаты аванса может повлечь за собой серьёзные последствия, и нам не простят наши товарищи, находящиеся на фронте, за такое отношение к их семьям…»
    Речь шла, ни много ни мало, почти о трёх тысячах семей командиров. Их судьба была тоже в ведении военкоматов: авансы они получали здесь.
    Майор Громаков, к своей чести, принимал близко к сердцу людские беды. До войны, до призыва в армию в 1939-м, он руководил педагогическим техникумом и был даже завотделом народного образования в области. Как сработались они с дедом? Сблизились по-человечески, успели понять друг друга? Надеюсь, что да. Но это из тех вопросов, задать которые я не успел…
    Дед приехал в Тамбов с семьёй. Работа в службе тыла Брянского фронта закончилась для Нины автоматически: встала, – и марш вслед за отцом! Сорок первый год разметал семью так, что дед и думать не мог теперь отпустить их с бабушкой далеко от себя. Тамбов? Что запомнила мама? На той улице, где их поселили, временами на крыльцо дома выходил комиссованный после госпиталя контуженный лейтенант и, размахивая кулаком, во весь голос орал команды для стрельбы своей батарее. Мама слышала его по утрам по дороге в райком партии, где стучала на машинке в качестве технического секретаря. Тамбов скользнул в её памяти, оставив ей этого лейтенанта, ночи без бомбёжек и боязни, да ещё одно странное внезапно нахлынувшее чувство.
    Кажется, зимой она печатала распоряжения, связанные с открытием в транспортном техникуме учебных курсов по подготовке к поступлению в какой-то московский вуз. Вздохнула: «Везёт же людям, учатся!» «А что мешает пойти, к примеру, тебе?» – заметил кто-то из тёток-машинисток. Мама только рукой махнула, уходя домой. Полгода курсы. Железнодорожный институт. Смеётесь!..
    - Но, Гришка, как я вдруг позавидовала! Кто-то пойдёт и сядет завтра за парты в чистых комнатах и будет учиться. Я забыла среди этого горя, грязи, крови, что есть другая жизнь, – и как же меня потянуло туда! Я ходила сама не своя, а дома и на работе мне говорили: чего ты думаешь! Иди, запишись, – что потеряешь-то? Как же я боялась! Физика, химия, геометрия, алгебра – я всё насовсем забыла…


Пятого августа 1943 года майор административной службы Илья Васильевич Михайлов услыхал вместе со всеми по радио эту оперативную сводку Главного командования:
    «Пятого августа наши войска после ожесточённых уличных боёв овладели городом и железнодорожным узлом Орёл…
    Того же пятого августа наши наступающие войска после упорных боёв овладели городом Белгород».
    В 23.30 Левитан прочитал приказ Верховного Главнокомандующего:
    «Сегодня, пятого августа, в 24 часа столица нашей Родины Москва будет салютовать нашим доблестным войскам, освободившим Орёл и Белгород, двенадцатью артиллерийскими залпами из 120 орудий. Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу нашей Родины! Смерть немецким оккупантам!».
    Его с особым волнением слушали в военной, ещё соблюдавшей режим светомаскировки тёмной вечерней Москве – потому что ровно через тридцать секунд, как смолк голос, осветилось небо: над городом разнёсся, усиленный динамиками всех репродукторов, первый залп салюта. И ещё. И ещё. Плакали женщины, плакали многие. Плакал дежуривший на своём противовоздушном посту на крыше жилого дома немолодой поэт, написавший буквально следом:

Чем я вознесён сегодня
До седьмых небес,
Точно вновь из преисподней
Я на крышу влез?
Я спущусь в подвал к жилицам,
Объявлю отбой,
Проведу рукой по лицам,
Пьяный и слепой.
Я скажу: долой суровость!
Белую на стол!
Сногсшибательная новость:
Возвращен Орёл.
Я великолепно помню
День, когда он сдан.
Было жарко, словно в домне,
И с утра туман.
И с утра пошло катиться,
Побежало вширь:
Отдан город, город-птица,
Город-богатырь.
Но тревога миновала.
Он освобождён.
Поднимайтесь из подвала,
Выходите вон.
Слава павшим. Слава строем
Проходящим вслед.
Слава вечная героям
И творцам побед…

Это потом они научатся собираться к ночи на центральных улицах, площадях и мостах. А в тот первый раз Нина Михайлова смотрела на вспыхивавшее грохотавшее небо из окна студенческого общежития в Марьиной Роще. Сдав вступительные экзамены, она была зачислена на первый курс Московского института инженеров железнодорожного транспорта, МИИТа, на факультет «Эксплуатация железных дорог».
    Ну а в город первого салюта, в Орёл, из семьи никто не вернулся. «Даже как-то и мысли не было», – сказала мама. И лишь вспоминала, как положила ключ от их дома на крыльце под половичок в ту ночь, полную лунно-мелового света и неожиданностей впереди. Странно, но о доме вспомнил и написал мне («Уважаемый Григорий Геннадьевич, здравствуй. Получил от тебя огорчительное письмо…») в 1991 году Иван Фёдорович Ляпоров, тот самый Ваня, мамин двоюродный брат, живший с ними в Орле перед войной.
    Он кратко сказал о себе, что женился после войны в Москве, где работал после демобилизации из армии. А потом в МГБ предложили переехать в Саратов, так как проживал на оккупированной территории. Здоровье сейчас неважнецкое, – признался он, – после инфаркта десять лет как на пенсии. Давление давит на уровне 200 на 100, в зимнее время чувствует себя плохо. Сорок лет они прожили с женой.  Две дочки у них, у старшей двое малышей-пацанов. А младшая, Лена, врач, работает и живёт в Орле.
    И добавил Иван Фёдорович:
    «Я прошлой осенью был у неё в гостях. Посмотрел Орёл и узнал только два места. Здание техникума, где учился, и рынок.
    Но, по-моему, остался наш дом, в котором мы жили до войны.
    Но он стоит на задворках, и я что-то не решился пройти и посмотреть его внутри…»


25 декабря 2025.

Конец первой книги


______
На снимках:
Слева – бывшее здание городского военкомате в Моршанске (улица Пушкина, 15). Здание заново оштукатурено, рядом сохранились флигель, остатки ворот и забора. Здесь стоял в феврале 1942-го красноармеец с винтовкой.
В центре вверху – Нина Михайлова. Моршанск, 1942 г.
В центре внизу – Александр Емельянович Громаков. Тамбов, 1943 г. (ЦАМО)
Справа – Илья Васильевич Михайлов. Тамбов, 1943 г.


Предыдущая глава: http://proza.ru/2025/07/19/909