В поисках себя

   Ши Фу не любил долгих проводов. Трудно сказать, зачем он отправил меня в одинокое путешествие. Может быть, хотел проверить насколько мужественно может его дицзы переносить испытания?  Или просто решил таким образом выключить второгодника из привычного пространства, придумав неординарный и чуть-чуть фантастический ретрит?   Мотивы учителя не всегда  известны. Я же по-детски мечтала о встрече с  горными эльфами! Или еще с кем-нибудь из сказочного многоголосья. Но Ши Фу в ответ лишь покачал головой и  ничего сказочного не пообещал: даже встречи с  мудрецами, которые на востоке походили не только на священников, но и на гадателей, магов, целителей и  воинов.  В древних книгах читала, что они могли совмещать в себе искусство, науку и мистику. И, как всякий неофит, я ожидала духовного праздника. Но учитель  обозначил цель поездки односложной фразой:

   -  В тебе должно родиться  много «инь».

И, как всякий прилежный дицзы, я приготовилась искать и собирать этот непонятный, неведомый и таинственный «инь», расспрашивая по дороге у всех подряд, где такое водится.
 
   Перед самым отъездом Ши Фу уточнил:

   - Страсть к академической науке мешает тебе слушать пространство. Мир не такой, каким тебе кажется. На востоке говорят: если покажешь ребенку птицу и обозначишь ее этим словом, то он никогда не увидит подлинной птицы.
 
   На мой вопрос, что взять с собой в дорогу, он, как обычно, пошутил:

   - Томик Басе и пудреницу.

Стихи Басе я давно выучила наизусть,  а пудреница в горах для минималиста была очевидным излишеством.   Вот так ученик, простившись с учителем,  уехал в неизвестность с маленьким голубым рюкзачком, на кармашке которого болтался талисманом смешной востроносый ежик. Я отправилась в чужие земли искать и собирать «инь», а также заново учиться видеть птицу, дерево, реку, горы, травы…



   Когда остаешься наедине с собой в чужих  местах, в иных культурных традициях, среди непривычных  пейзажей, когда язык, на котором говорят местные жители, тебе не знаком, а переводчики (по молитвам Ши Фу) испаряются все, как один, создается впечатление, что ты немного на другой планете. Вроде бы все так, да не так.  И я, широко раскрыв глаза и сердце, училась встраиваться в новую и  незнакомую реальность.

     Из городского аэропорта до селения, с которого мне предстояло начать поиски «инь»,  пришлось  добираться вместе с проводником целых три дня и две ночи. Он не знал ни одного русского слова.  Заменял беседу со мной редкой улыбкой и периодически что-то говорил нашей общей лошадке, которая, в отличие от меня, понимала его превосходно. 
   Первое впечатление, которое у меня сложилось об этих землях, можно сформулировать так: здесь никто никуда не спешил. Неторопливо и вяло  катилось по небу Солнце,  зависая  в полдневном  зените. Лениво ползли облака и  в полном  безветрии повисали пучками не выглаженной ваты на вершинах неподвижных гор. А ближе к ночи  сворачивались уютными клубочками и становились похожими на спящих кошек. Люди были заняты делами, но как-то без суеты и фанатизма. И эта общая картина душевного умиротворения  помогала мне легче проходить адаптацию на чужой земле.

  В пути  мы периодически менялись местами: то проводник ехал верхом, то я.   Дорога, обсыпанная светлой пудрой пыли шла вдоль подножия огромной горы   и  я крутила головой по сторонам в попытке рассмотреть и максимально запомнить все, на чем останавливался взгляд. Мне казалось, что я уже жила в этих местах, что я почти дома, что еще чуть-чуть и начну вспоминать события из какой-то прошлой жизни.  Лишь позже мне рассказали местные жители, что горы принимают не всех и не сразу. Мне просто не по чину  повезло с удочерением.

    В короткие ночи  непривычному к подобным путешествиям телу жилось  холодно и неуютно.  Спать под открытым небом,  на земле, где ползают змеи, гуляют жуки и шныряют всякие мелкие грызуны не слишком приятно.  Да еще к утру нестерпимо болят бока и плечи от лежания на жесткой поверхности, а шея вообще отказывается служить голове.  Но ныть и жаловаться было некому. Приходилось терпеть и менять привычки диванной цивилизации.

   На рассвете второго дня, вернувшись из сна, как из трудовой командировки,  я увидела местную диковину.   Прямо над головой царственно кружил живой планер с могучими крыльями, с клювом-ятаганом! Орел был так убедительно  красив, что я, затаив дыхание, боялась пошевелиться, чтобы его не спугнуть.  Глаз не отвести! Про что было это мистическое, завораживающее парение? Про абсолютную и совершенную  свободу!  И мне остро захотелось хоть на пять минут стать орлом, чтобы слившись с воздушными потоками в небе, покружить вместе с ним над землей, которая  только-только начала одеваться  в летнее разнотравие.   Но пошевелившись, я поняла, что не только не смогу парить на пару с  королевской птицей, но даже сидеть верхом на лошади  вряд ли смогу.  Поясница болела, как при остром радикулите. Сон на сырой земле  возымел последствия. Пока я разбиралась с почками, обвязывала  поясницу свитером из козьего пуха – единственной теплой вещью, взятой в дорогу, прямо над самым ухом раздалось знакомое   «пырх».   Лошадка,  давно проснувшаяся и наевшаяся молодой сочной травы, звала продолжить путь. Позавтракав холодным чаем из фляги и кусочком городского пирога с сыром, мы  двинулись в сторону поселка. Пока мы добирались, я сравнивала орла с послушной и милой коняшкой. Он был силен и свободен, она поражала безукоризненным послушанием. Прострел в пояснице вынужденно делал выбор в сторону лошадки. Вспомнив, что ее хозяин  ни разу за время путешествия не дернул  животное попусту, я обняла ее  за шею и наклонившись к самому уху,  тихо поскулила о том, как у меня болит спина. Мне показалось, что лошадка все поняла. Потому что  дальше везла странствующую  калеку  весьма бережно до самого поселка. А проводник как-то сразу полюбил гулять пешком и предоставил мне седло до окончания пути. Эмпатия высшей категории!



   И вот, наконец, к вечеру без особых приключений из вне, мы добрались до места. Уставшая и голодная, с окаменевшей спиной, я остро чувствовала свою заброшенность и предательскую близость слез.

   Как оказалось, местные сторонились путешественников. Не то, чтобы они относились  к чужакам враждебно, нет. Просто им не было до них никакого дела. Они даже смотрели, как-то мимо, как-то сквозь тебя  с полным внутренним равнодушием. И я, обманутая отелями западной культуры, поняла, что туристов-кочевников любят не все и не везде. В такой ситуации необходимо было с первых же минут избрать нужную  манеру поведения. Саможаление пришлось  отложить до лучших времен. Попытка быстро соображать не увенчалась успехом из-за полученного в дороге стресса. Но выручила интуиция. Она подсказала вести себя  молчаливо,  ненавязчиво, немного отстранено, почти незаметно, но доброжелательно. И этот выбор  оказался самым верным.

    Спустя некоторое время ко мне подошла невысокая молодая женщина с прямым и открытым взглядом, взяла за руку и повела вглубь поселка. Через  пару минут нас догнал  крепкий коренастый парень с большой и пустой корзиной в руках.  Они что-то живо обсудили меж собой.  Потом синхронно взглянули в мое лицо. И он спросил:

   - Кто ты? Какая ты? Нам тут без тебя жилось хорошо и мирно. С чем ты приехала к нам? Чего ты хочешь, женщина?

И не понимая, откуда что берется, я вдруг выдохнула:

  - Мне нужна «инь»!

Молодые люди переглянулись.  Не говоря больше ни слова,  они повели меня на соседнюю улицу прямо к маленькому домику, на пороге которого стояла женщина.

   Она поклонилась, о чем-то коротко поговорила с молодой парой. Потом  отвела меня в маленькую, душную полупустую комнатку  со всеми неудобствами за весьма скромную плату. Уважительной причиной заселения, как я потом поняла,  послужило то, что здесь немного говорили на русском языке.

   Женщина  воспитывала дальнего родственника, мальчика, осиротевшего  несколько лет назад. Она была молчаливой, очень спокойной, уютной,  но отчего-то  выглядела утомленной уже с раннего утра.  Случайно я узнала, что ей только что исполнилось 40 лет, но она выглядела на  все 60. Почему? Пресловутое: чем помочь, к счастью, не сорвалось с моего языка ни разу.  Да, собственно,  я и теперь не знаю ответа на  вопрос, какое горе состарило ее преждевременно.  Поначалу  я искала ответ, но  потом перестала. Пожив внутри этого удивительного народа, я поняла: любые знания о другом человеке не исчерпывают полноты его природы. Да и вообще, лезть в душу к кому-то без приглашения… Мне такой подход к жизни никогда не нравился.

   Впервые я задумалась о том, чтобы распрощаться со своей профессией именно там и  именно тогда.  Живя в поселке, среди простых и добрых людей, я медленно превращалась из той, которая методично изучала психологию  других, в человека, который, наконец,  заинтересовался самим собой.

    Опекаемый моей хозяйкой парнишка отличался резвостью, постоянно  убегал к друзьям, мало помогая ей по  хозяйству. Он  гонял мяч по пыльному футбольному полю вместе с другими пацанами, ел все подряд с аппетитом растущего организма. Но при этом выглядел худым, почти истощенным. А когда  прибегал за очередной лепешкой, его опекунша шутила:

   - У тебя в животе червяки завелись.

Парень смеялся, показывая белоснежные и ровные зубы, махал свободной от лепешки рукой и снова мчался на поле.

   - Повезло ему с вами, - сказала я как-то женщине.

Она в это время варила овощи на открытом огне печи, вмазанной в пол.

   - Его судьба не во мне, а в нем самом, - ответила та коротко.

Вот и все. Больше ни слова…    Молча и методично она  продолжила помешивать зеленую массу в подвешенной над очагом кастрюльке. Может быть, в этом говорящем безмолвии  и  пряталась «инь»?

    Незаметно прошли две недели.  Я пыталась встроиться в жизнь маленького селения  у подножия гор, привыкая к  неспешному и однообразному укладу жизни. Люди здесь  трудились на земле, занимались ремеслами и животноводством. Вставали с рассветом, засыпали, порой, за полночь.

    Как-то, к концу второй недели я отправилась на дальний край поселка -  купить на обед  вяленую прошлогоднюю хурму.  Моя хозяйка подсказала  соседей, которые умели  заготавливать эти плоды по  особому рецепту  с привкусом меда.  Домик кулинаров   был таким же невзрачным и маленьким, как и тот, в котором  я поселилась. Но эту семью односельчане почему-то  считали зажиточной. Меня пригласила пройти внутрь милая  женщина.  И тут, к своему изумлению, я увидела на побеленной стене между окон,  красной краской выведенное изречение. Уповая на улыбчивую приветливость хозяйки, попросила перевести  текст. Она не сразу поняла, что мне нужно.  Позвала дочь. Я повторила просьбу, показывая на стену. Девушка улыбнулась и на очень ломаном русском прочла: «Настоящий человек не показывает себя. А тот, кто показывает себя – не настоящий человек». И я опешила. Мои представления о «настоящности» были совсем  иными.

   Поблагодарив за внимание и гостеприимство, я  забрала корзинку  с хурмой и отправилась на обед в свою крошечную каморку.  Мой аналитический  ум, не знавший покоя, пытался спорить с восточной мудростью. А зря.

    Хозяйка нашего общего  домика сидела у окна и чинила порванную пацаном рубашку. На предложение отведать вяленой хурмы, ответила отказом, но как-то мягко, совсем не обидно. Я рассказала ей про надпись на стене. И чтобы снова не получить в ответ молчание, спросила, что она об этом думает.

   - Если вникать в жизни других, то на свою не останется времени. – Ответила она уклончиво.

   - У нас говорят: «Умный учится на чужих ошибках», - попыталась я продолжить разговор.

   - Как можно что-то знать, если это не пережить самой? – Спросила она вполголоса.

И было не совсем понятно, к кому  обращены ее  слова… Может быть, к себе?




    Дома, в Москве,  я не придерживалась четкого, ежедневного расписания. Любые придуманные ограничения казались мне насилием над природой творческого человека. Как можно ежедневно следовать одному и тому же правилу? Тем более, если в людях с рождения заложена способность к изменениям?  Можно проснуться утром следующего дня совершенно другой, новой, не той, что была накануне.
   Оказалось, что режим дня не такая, уж, химера. И здесь, в деревне,  моим перевоспитанием занялись мухи. Никто не травил их  дихлофосом, не вешал липких лент на потолок, не гонял полотенцем на улицу сквозь открытые двери и окна. Про москитные сетки жители поселка, как мне показалось, вообще ничего не знали. Правда, я видела, как  колыбели младенцев завешивали обычной  марлей, которая почему-то отливала  серым цветом. Мухи свободно обитали в домах, плодились, просыпались с рассветом и засыпали  на закате солнца. Их режим ничем не отличался от местного человеческого. И поначалу я предположила, что у поселян с мухами существовала историческая договоренность: не мешать друг другу жить. Первые дни пребывания в деревне, я бродила сонная и сердитая. Когда тебя назойливо будят в пять утра, бесцеремонно садятся на лицо, на руки, залезают под простыню, это выводит из себя. И в итоге первой сдаешься ты, потому что эмоциональная реакция мух  – нулевая. Мне казалось, что им даже нравилось играть в эти утренние догонялки. Со временем, чтобы не умереть от недосыпа,  я начала ложиться с закатом и вставать на рассвете, встроившись в режим насекомых. И тут, уже в который раз,  пошатнулось мое представление о самопровозглашенном величии человека.

   Каждый новый день в предгорьях ветер ткал  неповторимый живописный ковер, вплетая в самобытный рисунок с множеством оттенков.  Ароматы  усиливали красоту пейзажей. Вы знаете, чем пахнут цветы дикой сливы? Нектаром? А как пахнет нектар, смешанный с запахом хвои и пыли на перегретых солнцем камнях? 
   Однажды я добиралась до пенного, быстрого ручья,  глубоко вдохнув его влагу, вдруг узнала привычный для северных жителей запах талого весеннего снега. Чистый и сверкающий в высокогорьях, он сползал вниз, расплавленный лучами близкого солнца и бежал бурными ручейками-речками  к самым подножиям, огибая огромные рассыпанные в беспорядке валуны.  Кроны гигантских древних деревьев, с гладкими, выбеленными ветром и пылью стволами казались мне  похожими на заколдованных волшебников-друидов. Сознаю, что  сравнение с друидами пришло в мою голову по ассоциации совсем из другого  эпоса. Но кто знает, каким  было все изначальное? И как глубоко эти знания спрятаны внутри каждого из нас?



   Мой торопыжный характер и пытливый ум подростка не забывали о главной миссии путешествия: узнать, что такое «инь» , понять, где она цветет, чтобы, собрав ее в большой букет, привести в дар Ши Фу.  Я боролась с искушением спросить у хозяйки домика, что же это за чудо такое, шестым чувством понимая, что она-то, уж,  точно знает правильный ответ.  Но праздные беседы  не приветствовались. Это я усвоила довольно быстро, впервые встретившись  с неведомой мне доселе философией жизни: все главное протекает  глубоко внутри души. И это нужно  непременно укрывать от посторонних глаз. Такая вот на первый взгляд простая истина. Правда, к этому моменту мне уже было известно и то, что чем проще истина, тем сложнее ей следовать.  Горы хранили в себе драгоценные минералы, моя хозяйка –  ценности духа невыразимые  словами. Ее внутренняя жизнь протекала рекой в параллельной реальности. Но она присутствовала и здесь, в живом мире людей. Освоить подобную раздвоенность западному мышлению было не просто. Ученые мужи моего народа много говорили, размышляя вслух  в многотомных литературных и философских книгах о культурах народов. В среде людей обычных, не ученых,  практиковались  обычные  посиделки и дружеские  беседы. А тут, в маленьком горном поселке, в скромных деревенских домиках,  люди были не разговорчивы. И это  молчание выглядело   мистически, словно с его помощью человека обращали в сосуд для наполнения настоящей, а не придуманной жизнью.

 

   Местные считали: там, где неудобно жить, вырастают настоящие люди. Их еда была будничной и традиционной, одежда больше практичной и удобной, чем нарядной,   почти этнической, посуды и мебели в домах имелся лишь необходимый минимум. Сложнее всего мне было отказаться от привычки принимать душ утром и вечером. Но намучившись с очагом и  тазиками, я пошла по пути наименьшего сопротивления, два раза в день убегая к крошечному местному водопаду в трех километрах от поселка. Вода в нем была прозрачной, чистейшей, но такой холодной, что  я чуть не схватила воспаление легких. Заметив мое покашливание, хозяйка попросила мальчика отвести московскую утку к горячим природным источникам. Именно  с этого момента мое тело получило все, что ему требовалось. Вытащить из пузырящейся воды с температурой 38 градусов любительницу купаться могло только приглашение уйти в горы, где на покрытой снегом тропе меня бы снисходительно ждала «инь».

 

   Наблюдая за моей необычной хозяйкой, я поняла, что чужой опыт был ей совершенно неинтересен. Жить с оглядкой на других она считала пустым делом. Но с каждым днем ее молчание, перемежающееся парой-тройкой слов, больше и больше открывало мне доселе неведомую мудрость востока. Я впервые в жизни  встретилась с человеком, который говорил короткими «изречениями». Причем своими.  А вкус мягкого молчания, словно приправой,  усиливали улыбка, руки, наклон головы, задумчивость в глазах.  И еще, она была притягательно спокойной. Я давно не встречалась с таким внутренним устроением. В моем мире, там, за горами, спокойствие было не в цене. Рулил эпатаж, о котором специалисты давно говорили как о банальной разновидности невроза.

   Я наблюдала за тем, как она доила коз, сеяла пряные травы, готовила сыр, пекла лепешки и вдруг совсем неожиданно  вспомнила диалог одного московского духовника с моей  подружкой, которую я притащила к нему на духовную беседу:

   - Батюшка, я вот все делаю, как мне велят. И правила читаю, и на службы хожу, и людей стараюсь любить. Но воз и ныне там. Ропщу, суечусь, сержусь…

   - Ты, как дырявое ведро, - ответил он ей, нацедишь его до краев добрыми словами да делами, а пока несешь, в нем ничего не остается. Все через дырки вытекает.

   - И что же мне делать?

   - Замолчать.

   - А надолго?

   - До тех пор, пока не  увидишь себя настоящую. Когда ты, наконец, себе не понравишься, вот с этого момента и начнется в твоей жизни хоть что-то ценное.

   - Так ведь я и так себе не нравлюсь.

   - Еще как нравишься!  Если бы не нравилась, то спрашивала бы о другом.

Как все-таки иначе видят мир и людей те, кто выбрал путь духовной жизни. Они смотрят в сердце и видят в нем все наши перевертыши, самообманы, лукавство. Так умел видеть Ши Фу.

   Со временем я узнала от этой теплой женщины,  что означала триграмма Кунь. Это была Земля. А когда она назвала меня «уткой»,  то сказала, что есть и триграмма Кань. Это была вода, моя среда обитания по ее представлениям:

   - Собирай свое сердце на влажной земле у источника, - сказала она. -  Тогда твоя инь обретет наполненность.

Моя «инь»! Наконец-то! Но о каком источнике шла речь? Где он?



   Когда движение достигает наполненности, оно мягко перетекает в покой. Когда покой достигает своего предела, он плавно перетекает в движение. Открыв для себя эту простую истину, я решила больше  не торопить события и позволить «инь» самостоятельно отыскать нерадивую ученицу Ши Фу.
   
   Пряные травы высаживали здесь практически каждые два месяца. Они росли сильно облиственными, сочными с тем вкусным оттенком зеленого, которого невозможно добиться в теплицах. Да и земля имела какой-то непривычный, слегка красноватый оттенок. Утренние росы делали ее влажной к рассвету. Мне казалось, что глину для местной  гончарной  посуды поселяне могли бы брать прямо под ногами, настолько мягкой, пластичной и послушной была здешняя почва.  Но что я знала о глине и о посуде из нее?
   
   В один прекрасный день мы с новым другом, осликом, пошли побродить по окрестностям. В те дни, когда в нем не было хозяйственной надобности, нас отпускали  погулять.   Ослик почему-то выбирал всегда одну и ту же тропу. Он тихо шел по дорожке, усеянной мелкими камешками, смотрел на мир теплыми глазами-сливами, окаймленными прямыми и припорошенными то ли сединой, то ли пылью ресницами. Он  не мог знать русских слов, но явно понимал, что я нуждалась в собеседнике. Во всяком случае, мое воображение убедило себя в этом. И московская клиническая болтушка отводила душу в разговорах с терпеливым звериком, потому что со здешними людьми  у меня беседы не получались. Кстати,  лошади и ослики встречались в мире гор намного чаще, чем автомобили. Они были  главным транспортом, который обеспечивал  сообщение между населенными пунктами,  и умели коммуницировать с людьми испокон веков.
   
   Так вот, я решила посмотреть, куда приведет меня серенький малый лошак, если разрешить ему пройти путь до конца дороги. Правда, удовольствие получилось сомнительным: у самых подножий гор прошлогодняя трава лежала густым настом. И в этих шуршащих зарослях селились змеи. А они не были моими любимыми земноводными. Но ослик двигался ровно по середине дорожки, а я в итоге, не поборов свой страх, уселась на него верхом. Зрелище со стороны выглядело весьма комично. Позу лотоса на спине ослика принять не удалось, поэтому длинные ноги так и норовили касаться  тропы. Одним словом, хорошо, что Ши Фу не мог видеть эту пародию.

   Дорога привела к очень глубокой шахте. Ослик остановился метрах в десяти от нее и стал ждать. Я слезла с крепкой спинки и отправилась наградить личное любопытство очередным приключением. Это был карьер с удивительной землей цвета очень светлого песка такой же пластичной, как и везде, вот только очень мелкозернистой по составу. Молочная глина. Именно из такой аборигены делали посуду.

   У моей спины есть удивительное свойство: она чувствует, когда кто-то стоит за ней, в мгновение ока появившись из ниоткуда. Я обернулась. Он стоял  в долгополой сероватой рубахе, похожей на рясу,  рядом с осликом и гладил его, приговаривая что-то хорошее, как старому знакомому.

  Что нужно делать в таком случае? Если бы я была дома, то вопросов бы не возникло. Но здесь-то как поступить? Странный человек, пообщавшись с моим серым другом, повернулся и исчез в расщелине горы, не обратив на меня никакого внимания. Уф!

   - Так что же это за место? – Спросила я ослика. – И кто этот загадочный человек?
Мой попутчик решил таинственно промолчать.




   Выйдя из джунглей компьютерного рая, я довольно долго, практически каждый день,  испытывала здесь очень странное  чувство. Оно  походило на  одичалость, на ступор, на растерянность. Меня  отсоединили  от непрерывно жужжащих дикими назойливыми осами негативных событий, происходящих на планете каждую минуту. И предложили совершенно другой образ жизни.  В интернет-пространстве  изобилие дурных новостей сеялось  со скоростью семян чертополоха.  Здесь же, в реальности, лишенной великого  сетевого  колдуна,  пели птицы, росли цветы и травы, люди сажали овощи, шили одежду, ловили рыбу, ткали яркие, словно весенний луг, материи… Никто никого не будоражил и не пугал. Но мой ум, привыкший именно к такому  информационному обмену с миром,  отравленный   с самого рождения, по привычке, трудился с утра до вечера, ища негатив даже там, где его и быть-то не могло. Вместо того, чтобы освободить себя от этой беспрестанной внутренней  говорильни,  дитя айфонов  и компьютеров, боялось змей, пауков, ядовитых растений, непонятного человека в сером хитоне.  Оно боялось знания и незнания, нового, которое шло в разрез с привычным, оно боялось даже ошибок, от которых никто не был застрахован. Оно размышляло над тем, что не приносило доброй пищи не уму, ни сердцу.

   А вот местных крестьян  не занимали ни страхи, ни катаклизмы. Они, казалось, ничего не знали о цивилизации мучившейся там,  за  забором  из  гор, от того, что та в очередной  раз  однозначно  зашла в тупик. Я была жалким ее представителем.

   - Мы с осликом сегодня дошли до большой ямы, где много  особой, почти белой земли. Там живет странный человек.  – Сообщила я своей хозяйке во время ужина.

   - Оттуда берут глину для посуды. – Ответила она. – Человек – учитель.

   - И чему он учит?

   - Как делать посуду.

Вот и все. Проще не бывает.

   - Если пойдешь туда еще раз, скажи. Я приготовлю корзинку с едой.

Так вот почему гончар вышел к ослику! Мы заявились в его владения с пустыми руками. Как жаль.  Мои фантазии и страхи от увиденного во время маленького путешествия с осликом получили очередной урок.

   - А где же источник с влажной землей? – Спросила я хозяйку.

   - Там же. – Ответила она и сразу ушла в свою каморку.




Я лежала на циновке. Тело почти привыкло спать на твердой поверхности. Но ум за ним не успевал и никак не успокаивался. Внутренние монологи продолжались. Я понимала, что с этим нужно заканчивать, но у меня не получалось.

   - Когда настанут последние времена, бегите в горы…

Как-то неожиданно  всплыли в памяти услышанные в детстве  слова…
Как странно… От чего горы могли бы спасти людей?  Какие тайны хранило их величие внутри своих бесчисленных пещер, где застыло само время? Горы видели и помнили  рождение мира в отличие от очень короткой человеческой памяти. Горы давали приют отшельникам, уходящим от войн и разрушений. Они испытывали тех смельчаков, которые пытались покорять их вершины.

   Я же, поселившись в этом лучшем из миров, спрашивала: зачем люди провозгласили себя властелинами  мира?  Бог сотворил для нас  Эдем. А мы, что с ним сделали в итоге?  Мы построили мир  потребления,  от которого людям осталось  снова  убегать в горы, чтобы уцелеть. В этой маленькой деревне, где я жила уже почти месяц,  никто не  занимался повышением личного благосостояния. Людям просто не приходило на ум ставить проблему изобилия во главу угла.

   - Этот год урожайный, - говорили жители, - нам хватит  собранного риса и овощей.

Поселяне  были уверены в том, что изобилие не  делает человека лучше! Исповедуя минимализм, я, наконец, нащупала нечто общее между нашими мирами. Нашла ту очень узкую тропу, которая могла бы стать проходом из одной цивилизации в другую. И в каком-то смысле спасением для нашей.  Не хлебом же единым, в самом-то деле…

    Скоро утро, когда же мой ум перестанет трудиться в поте лица? Или что там у него? Я улыбнулась и пожелала себе спокойной ночи. Кажется, внутри меня тихо и неспешно зарождалось  понимающее молчание...




На четвертой неделе моего  пребывания в горном оазисе  наши соседи по улице вдруг засобирались   в город по делам.  И я назойливо напросилась к ним в попутчицы. Причина была уважительной: очередной  отпуск подходил к концу, но возвращаться  в Москву  я не торопилась. Городской интернет,  не успевший  оккупировать спрятанную в горах деревеньку, мог помочь мне переслать в клинику просьбу об оформлении  отпуска без сохранения содержания.

   Супруги, по доброте душевной, решили взять с собой приставучую утку.  Кстати, кличка «Утка» прилипла ко мне,  как репей к юбке и казалась немного обидной по своей не романтичности.  Но,  по мнению аборигенов, оно точно выражало скрытую от посторонних глаз «водяную» суть чужеземки.  Утешало одно:  местные  не собирались  меня обижать умышленно. Они же  не знали русской поговорки:    «глупа, как утка». А вот если бы знали?  Имя: «Плывущее облако» для моего сердца звучало куда нежнее. Или, например, «Весенний дождь».  Мне очень нравилось  легкомысленно  придумывать  и менять имена! Новое имя, как новая жизнь! Сейчас я знаю другую истину: важно окончательно не потерять себя среди своих виртуальных представлений о себе.

    Кстати, мне помогало смиряться с образом Утки  природное чувство юмора: кем  только я не казалась окружающим людям за всю свою беспокойную жизнь. Какие только эпитеты не собирала в свой адрес! Им и в голову не приходило, что описывая меня, они рассказывали всего лишь о себе.  Но зачем ждать от обычного человека профессиональных  секретов   психологии?  Нам с коллегами многократно приходилось испытывать на себе громы и молнии тех, кто шел по жизни через иллюзию себя. Такова побочная сторона профессии.

    Примерив  ласковый и печальный образ Серой шейки, позже я предположила, что «Уткой» меня окрестили не просто так. Очевидно, у местных был скрытый дар -  видеть сломанные крылья души.  Со временем я и впрямь  узнала, что в забытой (или пока не охваченной?)  глобальной цивилизацией   деревеньке жили Мастера, умеющие накладывать гипс на душевные трещины, ушибы и ссадины.


   

    Пыльный город не поражал воображения.  Он выглядел каким-то скукоженным, тесным,   маленьким, напоминавшим наши самые дальние райцентры. Впечатление легкой неопрятности усиливалось песочной пылью, которая словно на века припудрила стены домов, стволы деревьев, тротуары и даже пол в банке, куда мне пришлось заглянуть по необходимости.  А вот центральный  рынок жил вольготно,  потому как имелся в единственном экземпляре и пользовался  спросом не только у горожан, но и у жителей деревушек, разбросанных среди гор.   В трех небольших магазинчиках продавались, в основном, продукты местных производителей, посуда ручной работы, одежда,  полотенца, расшитые странными знаками, похожими и на иероглифы и на руны одновременно. Рядом с рынком, в самом центре города, расположилась небольшая медсанчасть и единственная в районе школа.  Городок можно было обойти из конца в конец за неполный час. Сонный, лишенный  заметных и запоминающихся достопримечательностей, он все-таки отличался от деревни чуть более  суетливым населением.  И, конечно, лукаво радовал потрясающим колдовством  нашего времени: больницы здесь не выстроили, спортшколы, институты и техникумы -  тоже. Про библиотеки я вообще умолчу. Даже скромного кинотеатра и того  не было. А  интернет был! Проник, просочился, протиснулся, победив  величественную  преграду гор!

    Я практически с места в карьер окунулась в клинически вредный для душевного здоровья человека виртуальный мир, в надежде быстро уговорить администрацию  отпустить меня в отпуск без сохранения содержания. Но по пути продвижения к  кабинету начальства,  среди обилия  электронных ловушек,  слегка застряла, споткнувшись о пороги знакомых аккаунтов. Почта раздулась от пустых  рекламных предложений и  писем с очередными заманухами. Новости планеты походили на грязевые потоки с гор…  В соцсетях, как обычно, спешно зарабатывали   деньги, имидж, славу, обсуждали погоду, памятные даты, цитировали высказывания великих в широком диапазоне: от Вольтера до  Святых отцов Церкви…    Виртуальность походила на потерявший дупло осиный рой и резко контрастировала со спокойной повседневной жизнью маленькой деревни. Я все еще боялась змей в прошлогодней траве? Не их нужно было бояться, не их.  Интернет  не оставлял  свободного места в душе для создания внутренней тишины, не давал   вырастить  желание и умение слушать  эмоциональную хрупкость живого  мира.  И я по привычке, через горы, снова позвала Ши Фу. Так зовут отца маленькие дети, когда у них что-то не складывается:

    - Кто такие все эти люди в сети? – спрашивала я его.

    - Смертные боги, - звучал  в ответ его голос.

    - Тогда кто же такие боги, учитель?

    - Бессмертные люди…

Люди, люди, человеки…  Сколько же их  попадало  в сети, опутавшие всю планету?  Кому-то удавалось  высвобождаться, а кто-то  растворял себя  среди волн, течений и молочной пены этого могущественного информационного океана.  Порой, тонул в нем.   Об исчезновении утонувших очень быстро забывали, прекрасно обходясь  без  пропавшего в одночасье.

    - Отличный упреждающий опыт для изучения  жизни  после смерти, - думала я с грустной улыбкой.

    Когда  меня начало  подташнивать от десятиминутного пребывания во всемирной паутине (штамп, переросший в термин), я решила больше не отвлекаться на соблазны, искушающие женское любопытство.  Прямиком отправилась в виртуальный кабинет руководства с заявлением  о продлении отпуска.  Я планировала дождаться ответа и   тут же  вернуться  домой.

    Домой? Какая странная метаморфоза  подсознания.  Разве мой дом уже перекочевал к подножию гор?

    Главный врач молниеносно ответил на прошение. Он  предложил срочно вернуться на службу и пригрозил увольнением.   Сознавая неоднозначность принимаемого  решения, не слишком мудрая женщина-Утка  выслала заявление с просьбой уволить ее по собственному желанию без  двухнедельной отработки с потерей жалования за накопленные отгулы.

Минут через десять получила в ответ грозное:

    - Вы пожалеете!

Подумала и отослала сообщение:

    - Может быть.  Но не сейчас.

   Именно с  этого мгновения горы признали меня окончательно своей и начали лечить поломанные крылья птицы,  покинувшей былую  стаю.  Моя личная сказка расширялась, сплетая в один сюжет  приключения Серой шейки и Гадкого утенка.  А удочерившие беспризорницу горы, как я поняла спустя некоторое время, уже знали, что могут мне  предложить в дальнейшем.

    Увольнение принято отмечать.  Я отправилась на местный  рынок  и купила там у городских ремесленников новую этническую одежду, потрясающе красивый браслет-оберег и сандалии из светлой кожи. Потом, случайно набрела на яркий расписной шатер Мастера по изготовлению мебели. Покупать мебель, не имея дома? Что за блажь? Значит, нужен и дом. Измерив мой рост,  он предложил вариант не слишком высокой кровати с низкими спинками. Я попросила сделать их на двадцать сантиметров выше. Мастер кивнул, не обратив внимания на мои препирательства. Просто сказал:

   - Шею потом лечить будешь.

Я хотела, чтобы он и полки для посуды смастерил. Но в ответ получила:

   - Сначала – дом.

  Сколько времени суждено мне прожить в этих местах?  Год, два, а, может, всю оставшуюся жизнь?  Я не стала задаваться этими вопросами.  В одно мгновение    затворила за собой дверь,  оставив за горным массивом   проблемы заболевшей  цивилизации. Я устала от мира, который пребывал в хроническом  противостоянии,  в  бесконечном и бессмысленном  потреблении всеми всего и всех и не находила в нем места для себя. Наступала  пора начать разбираться с собственной духовной  жизнью…  Однажды Лао Цзы сказал: «Кто умеет закрывать двери, не употребляет запор и закрывает их так крепко, что открыть их не представляется возможным».

   Ох, Ши Фу, твоя Миклухо-Маклаевна уже в который раз отправилась  осваивать новые тропы.   Ты  знал наперед, что все мои дороги   не будут усыпаны  лепестками белых хризантем. Ведь знал же? Просто умолчал, чтобы не пугать заранее?

   - Истинно мудрый скрывает свой внутренний свет, -  вспоминала я твои слова. – Не спеши,  отдохни, соберись с мыслями. Вот увидишь: чем дальше, тем будет интереснее.

     И вот, спустя два месяца,  я мирно  сижу на берегу маленького озера у самого подножия высоченной горы, пиком своим достающей до неба,  и пишу   о повседневных событиях, о здешних людях, о своих маленьких  приключениях.   Что происходит по другую сторону  каменной крепости из гор?   Наверное, там по-прежнему бушуют все ветры сразу? Ну что же? На планете есть разные места для приюта  разных людей. Мой телефон больше не служит интернету. Лето входит в зенит. Жара.

    Не успею оглянуться, как ветра изменят направление. На холодных воздушных санях в долины спустится осень.  Она принесет с собой дожди и унесет легкие, сухие листья далеко от корней  их родных  деревьев.  Пока же бело-голубое разнотравье, досыта политое солнцем, распыляет по округе  сказочные цветочные ароматы.

    Мое тело успело покрыться ровным бронзовым загаром, волосы выцвели и приобрели белесый  оттенок, мышцы окрепли от повседневной  физической работы. Я сильно похудела, но не в результате вымученных диет. Просто организм вспомнил, как ему надлежало жить по предписанным человеку  законам природы, частью которой он, собственно,  и был.

    Удалось ли мне стать хоть на каплю мудрее? Вряд ли. А вот счастливее? Да.  Я готовилась   войти в то новое пространство,  где открывается  видение глубинной реальности, истинной природы каждой вещи, которую невозможно разглядеть  с налету  и напрямую. Но именно эта скрытая их сущность и была той подлинностью, о которой  рассказывал  мне Ши Фу. Сегодня  я уже разобралась с произнесенным им коаном:
«Если покажешь ребенку птицу и обозначишь ее этим словом, то он никогда не увидит подлинной птицы».
   
    И пусть меня в который раз  поставили  в самое начало, и я  не сделала еще главного первого шага по этой тропе. Что ж? Сколько успею, столько пройду.

    Учитель отослал меня на поиски «инь». Пытаясь найти ее снаружи, я каждый раз промахивалась. Потому что снаружи нет ничего, кроме проекций. Сейчас я спрашиваю себя: стоило ли ехать на другой конец света, увольняться с работы, чтобы найти то, что обитало во мне с самого рождения -  мою женскую природу?  И отвечаю - стоило. Потому что иметь и жить, соединившись с ней, – не одно и то же.  И он хорошо это знал.

    Чем я занята?  Трачу деньги. С их помощью  хочу успеть выстроить до зимы  маленький домик с очагом у расщелины горы, недалеко от гончарной мастерской.

     Пишу  и словно вижу  в глубине себя  смеющиеся глаза Ши Фу:

     - Помни: быть бревном и необработанным куском дерева –   не одно и то же. Теперь думай и над этим.

     - Буду думать, учитель…


 
   

    Учеников, которых самолично обучал Ши Фу, называли дицзы.  То есть, это были те, кто  изучал какой-нибудь вид искусства у прославленного учителя. Со временем ученик становился последователем его школы и имел свободный вход во внутренние покои Ши Фу. Если у ученика не хватало проницательности ума, ему позволялось только стоять перед дверью в покои учителя.

Я внимательно слушала «старшего» из   бригады строителей. Он рассказывал мне то, о чем я не могла прочесть за неимением здесь книг, а знать хотела.

    Мой маленький домик рос не по дням, а по часам.   Больше всего доставляло удовольствие то, что  его возводили, используя только  натуральные природные  материалы. Местные власти  разрешили мне расположиться  неподалеку от карьера с белой глиной, на удалении километра от жилья гончарных дел мастера. Это было мудро и справедливо. Ему ни к чему  лишняя болтовня и присутствие чужака по соседству.

    Поскольку у меня никогда не было особых склонностей к изучению иностранных языков, половины из того, о чем говорил старший рабочий, я не понимала. Но он оказался говорливее других аборигенов и по-доброму отечески терпелив, поэтому  нам все-таки удавалось кое-как общаться друг с другом. Позднее я подтвердила на собственном опыте всем известное правило: нет ничего лучше, чем учить язык в процессе ежедневных бесед.

    Домики в горах возводили типовые. Они отличались легкой конструкцией, абсолютной функциональностью с полным отсутствием лишних деталей. Прихожая, размером метр на метр, предназначалась для того, чтобы оставлять уличную обувь  перед порогом. Дальше шел проход в, объединенные  друг с другом, кухню и гостиную. Очаг по старинке был вмонтирован в пол.  Маленькая летняя спальня смотрела небольшим окошком на север. В жаркие летние дни там легче спалось. А вот зимой предстояло укладываться рядом с очагом, за неимением иного отопления.  Главным преимуществом моего нового жилья было соседство  озера, берега которого  отходили от дверей дома всего лишь  метров на десять, а это означало, что «Утка» могла наслаждаться водой в течение всего года. Туалет, увы, был на улице и напоминал наши -  подмосковные - на шестисоточных садовых участках. Я пыталась реорганизовать пространство по-своему, но строители сразу же переставали понимать мою речь, смущенно пожимали плечами и повторяли:

    - Не умеем так.

    В практиках на уравновешивание и гармонизацию духа важно иметь партнера. Мне щедро прислали сразу пятерых в лице  рабочих. А вот  в древних книгах я  читала, что местные отшельники пользовались  услугами змей, когда никого из людей не было поблизости. Считалось, что именно змеи, живя в темных и сырых местах, максимально  вбирают в себя энергию «инь». Моя строптивость  была  далека от искоренения.  Поэтому я твердо решила:  пусть в общении со змеями кто-то другой вырабатывает в себе особые способности. А я обойдусь без них.

О-хо-хо…  Наивная и не слишком умная женщина по имени Утка.

   С первыми лучами солнца я поднималась с циновки и  шла к озеру. Умывшись,   садилась на большой и плоский  темно-синий камень у воды, пытаясь собраться с мыслями и с чувствами. Мои восточные уроки начинались со слов:

   - Сердце спокойно, дух безмятежен, сознание молчит.

Но в эту же секунду, как по звонку будильника, просыпалось желающее  выжить  западное мышление. Оно потягивалось и, взбодрившись,  включалось в диалог с восточным, издевательски отыскивая в пику ему то, что, как мне казалось, было забыто раз и навсегда и оставлено  по другую сторону горного хребта:

Сколько бы я ни бродила по свету,
Тень, моя тень на холодной стене,
Нету без вас мне спокойствия, нету!
Дождик осенний, поплачь обо мне!*

(*Булат Окуджава, Исаак Шварц)


Конечно, можно было бы  рассердиться на упрямство ума отдельно взятого дицзы-второгодника и начать предъявлять к нему претензии да наказывать ограничениями. Но разве подобные способы  могут хоть что-то поменять  в конечном итоге?  Я продолжала терпеливо и упорно практиковать восточное мышление в надежде, что оно со временем само договориться с западным.

   -  Храню  в себе чистоту и покой, –  говорил внутри меня выровненный  Восток в ответ на ехидство  Запада.  –  Я освобождаю себя от всех  прежних заблуждений. Мое сердце превращается в зеркало недвижных и гладких вод.

   - Как бы ни так, -  парировал ему в ответ  западный романтизм. – Поиграешь в новые теории, да и вернешься снова к старым и привычным мечтам у камина в оснащенном комфортом и современной техникой доме. Куда ты денешься от личной убежденности, что твоя единственная любовь – это навсегда? А с такими убеждениями, поверь,  покой  только снится.    Можешь навсегда перестать писать свои нелепые стихи,  запереть себя в темный чулан со змеями, но это  не поможет. Из темного угла пустоты снова выйдет  Модильяни и скажет: «Когда я узнаю твою душу, я нарисую твои глаза». И ты сдашься!  Вот увидишь!

    И в какой-то момент я вдруг послушно уступила, шагнув в давно забытое и совсем  не восточное  от Алины Серегиной:

Вот и книга моя… За открытую примешь ли?
Здесь витает мой голос и запах духов…
Не ищи же меня – ни прошедшей, ни нынешней
В опустевших  скорлупках вчерашних стихов…

    Раньше я часто прибегала к внутренним протестам, если с чем-то не соглашалась. Сегодня же, неожиданно для себя,  позволила жизни течь внутри во всем ее Восточно-Западном  многообразии. Просто сидела на темно-синем камне и наблюдала за тем, что происходило в сердце без всякого желания принимать чью-либо сторону.  Долгая война Востока с  Западом внутри моей души закончилась.

    Потом приходили рабочие и я уходила готовить им еду  на камнях,  специально сложенных для этой цели в некое подобие кострища.  Позже, когда дом будет готов, кулинарные хлопоты  примет  на себя очаг.

    По моему маленькому участку то тут, то там были разбросаны валуны, на которые никто, кроме меня, не обращал внимания. Мое же отношение к камням  продолжало меняться в сторону понимания их истинной природы и сути. То чувство, которое они во мне вызывали, очень походило на любовь. Я смотрела на них, кое-где покрытых налетами мха, серебристой плесени и окаменевшей пыли… И видела  запертую в молчание заброшенность, а еще  красоту, хранящую в себе течение времени.  Тысячи лет пролежали валуны  у подножия горы, тысячи лет мудровала  над ними непогода… Камни напоминали  выброшенных из потока жизни чужаков,  о которых забыл мир с того самого момента, как они  перестали быть горой.

    - Соберите все камни вокруг дома в одну кучу. Сделайте из них маленькую гору, похожую на ту, частью которой они когда-то были,  - попросила я рабочих.

Молодые парни с удивлением посмотрели на  старшего Мастера, но  тот услышал и правильно  понял мою  просьбу.

    - Найди для них место, - сказал он.

Я задумалась. И снова, в который раз, в глубине души прозвучали  слова Ши Фу:

    - Не торопись. Будешь спешить, ничему не обучишься.

    - Я позже покажу вам  их  место в будущем саду. Нужно услышать и понять, где они сами пожелают жить дальше.

И впервые за два месяца одинокого пребывания в горах, я поймала на себе понимающий и уважительный взгляд.  Потом старший   ушел  следить за тем, как  его ребята начали  покрывать  крышу. Я краем глаза понаблюдала за их работой. Она была больше похожа на практику. Да, именно на мистическую практику танцующих движений.

    Присев рядом с самым большим  осколком горы, я внимательно рассматривала тонкие прожилки, похожие на  красные нити  сосудов, проходящих под кожей многолетней, практически окаменевшей пыли. Поразмыслив, взяла ведро и пошла к озеру за водой. Водоросли, которые местные использовали, как мочалки,  я высушила накануне, чтобы они стали жесткими и  были способны  отчищать  тыльную сторону посуды, закопченной живым огнем.  Сегодня я захотела с их помощью попытаться отмыть усыновленных горных беспризорников.

    Женщина, купающая камни… Картина маслом. Но, когда я увидела, как раскрывается замаскированная временем красота самого рядового, на первый взгляд, булыжника, когда  вспомнила слова моей бабушки «глаза бояться, а руки делают», то почувствовала, что энтузиазма хватит надолго.

    День подходил к концу. Рабочие два раза прерывались на еду и отдых, а  я упорно продолжала трудиться над  будущей красотой  каменистой икебаны. Хотите верьте, хотите нет, но от заботливой ласки рук  камни просыпались, оживали и выглядели как новорожденные младенцы  после первого купания.

    Солнце уходило за озеро. Последний луч скользнул по глади воды и словно перевернул зеркало. Потемневшая  поверхность теперь  больше поглощала свет, чем отражала его. Опускалась ночь. А вместе с ней меня обняла усталость. Она была даже сильнее голода. Поэтому я  решила, что  есть буду завтра,  а сегодня – только спать.





   Банальная, но вполне житейская фраза: «Все когда-нибудь кончается».

   Подошло к финалу и строительство домика в маленькой долине у подножия горы-великана. В традициях этих мест  полагалось устраивать  для рабочих прощальный праздничный обед. Если бы у дома был хозяин, то ему  предписывалось традициями сидеть за одним столом со строителями, степенно обсуждая дела общины: урожай, воспитание нового поколения мальчиков, строительство медсанчасти в поселке, календарь  осенних свадеб.  Мне, как женщине, всего этого не полагалось.  Я  обязана была со счастливой улыбкой готовить разносолы  и по мере пустеющих мисок подавать одно  блюдо за другим. Когда на улице сорок два  градуса жары,  приготовить пищу впрок при отсутствии электричества, а, значит, и холодильника, невозможно. Все приходилось делать на глазах у сидящих за столом мужчин и сразу же подавать с пылу, с жару, не забывая о красивом оформлении блюд. Местные говорили: "Еда должна сначала радовать глаза и только потом желудок".

    Представьте себе кухню-душегубку: зной, словно в пустыне, но при этом со стопроцентной  влажностью после проливного дождя, которая только усиливает духоту.  Очаг не просто горит, он пылает, а мне необходимо изобрести  не менее десяти вкусных и сытных блюд в традициях  этого народа. Ни макароны, ни кисели здесь в пищу не употребляли. Рецепты местных трапез были не самыми сложными, но чтобы приготовить даже простое блюдо на целую строительную бригаду мужчин требовались некоторое время и навык. Ни тем, ни другим я не обладала. Еще два месяца назад я бы точно  отказалась  от  такого тиранства над собой, от придуманных тысячелетия назад традиций и от мужской доминанты.  Просто расплатилась бы деньгами за работу и добавила еще некоторую сумму на праздничный ужин в каком-нибудь другом хлебосольном месте. Что же изменилось? Я не знала. Только чувствовала, что изменения  шли из глубины, а не снаружи. Я пыталась вспомнить свою привычку к ропоту и  не могла.

   Когда все разошлись, довольные и сытые,    я отправилась к озеру, чтобы перемыть  посуду, пока к ней не присохли остатки еды. Заодно требовалось  отчистить жаровню от кусочков  пригоревшей пищи, образовавшей по краю темный ободок.   Мне  предстояло обучиться секретам местной кулинарии, как женщине, и совершенствоваться  в сложном  обращении с очагом. Неимоверно трудно выравнивать, то есть  укрощать, успокаивать живое пламя. Сложно  подводить его равномерно под дно местной «кастрюли» в форме летающей тарелки, внимательно следить за тем, чтобы в центре  блюдо не подгорало, а по бокам проваривалось, пропекалось, прожаривалось. Сухая трава в очаге сгорала моментально. Жар от ее огня  был сильным, но чтобы приготовить некоторые блюда требовалось времени больше, чем пять минут. Старший Мастер научил меня делать тугие пучки из прошлогодней травы, похожие на мячики. Они горели дольше и ровнее, если  их  выкладывать в очаге ровным кругом.

    Местные женщины с малолетства привыкли к тонкостям приготовления еды на живом огне.  Мне же, освоившей  плиту с встроенной в нее зажигалкой и электро-духовкой, все эти хитрости  казались недостижимым волшебством. Но я знала, что  обучусь и справлюсь.  Просто нужно немного дополнительного времени.

    Еще одним камнем преткновения на пути к свободной и спокойной жизни было собирание сухой травы, в которой обитали змеи.   Я их  боялась.  Но секрет, раскрытый моей  бывшей хозяйкой, помог со временем справиться и с этим страхом.  Во-первых, перед тем, как идти с корзинкой за топливом, нужно было сосредоточиться на внутреннем спокойствии, во-вторых, прежде чем с бухты барахты влезать в змеиное царство, следовало осторожно  и медленно пошуршать палкой в траве. Предполагалось, что змеи тогда уползут сами. Они   не нападали на людей просто так. Мне очень хотелось поверить в доброту ползучих веревок, пропитанных ядом, но гипнотический ужас перед кобрами все еще  побеждал внутренний аутотренинг.  Одинокой отшельнице только предстояло узнать,  что вибрации страха, которые испытывает любое живое существо,  мгновенно передаются окружающему пространству. А оно, в свою очередь, защищаясь, стремится уничтожить  ретранслятор пугающих  волн.  Одним словом: не бойся сам и тогда  тебя тоже не будут бояться.

    Да! Было еще одно преимущество:  заготавливая на зиму топливо, я практически очищала  территорию вокруг своего дома от всего, что прежде таилось   в полном  одичании.  Чем больше  благоустраивалась земля и сад вокруг жилья  тем дальше уползали, улетали, убегали  в  места, лишенные человеческого присутствия, свободолюбивые «жители» горного микрорайона.

    Солнце переплывало в  другое полушарие.  Последние запоздавшие лучи, как и в предыдущие вечера, быстро  переворачивали зеркало озера  темной стороной к небу. И потом стремглав  убегали догонять исчезающую за горизонт звезду.  Я пожелала доброго пути всей светящейся группе.
   
    Присела  у воды, наслаждаясь прохладой. Водоросли щекотали подошвы ног, ни о чем не думалось.  Передохнув минут двадцать, собрала чистую посуду в короб и вернулась домой, где из мебели пока обвыкали только два предмета:  сделанная на заказ и доставленная накануне кровать из темного дерева неизвестной мне породы да низкий прямоугольный стол. Посуду для банкета  я взяла на прокат у своей прежней хозяйки. Завтра ее нужно вернуть обратно. Хорошо бы собраться с духом и в последний раз попросить  в долг ослика, чтобы съездить на рынок и купить необходимую  кухонную утварь.

    К новой кровати, как и ко всему в этом диковинном  мире, тоже понадобилось  привыкать. Она оказалась практически такой же жесткой, как и пол. Матрасы здесь набивали утрамбованными до плотности асфальта  водорослями, поэтому от моего ложа, в дополнение ко всем неудобствам, попахивало слегка протухшей озерной водой. Не самый приятный аромат. Но другого спального места не предвиделось. Правда, меня успокоили, пообещав, что запах выветрится со временем. Потерплю или что-нибудь придумаю. Растут же здесь ароматические травы? Значит, не все потеряно.  Вспомнилось оставленное в Москве ложе с прекрасным ортопедическим матрасом, застеленное  постельным бельем из шелкового сатина и невесомо-нежная ночная сорочка голубого цвета, раскинувшаяся на пышной подушке.

     Я помотала головой, прогоняя западный эстетизм в отведенный ему  кабинет в дальнем уголке сознания.  Притих.

     Да… В каком-то смысле мне приходилось повторять опыт  Робинзона Крузо. Но ему было легче: у него был Пятница.

     А  чуть позже, тщательно промывая молочного цвета пол после банкета, я вдруг отчетливо поняла, что, начиная со следующего утра, ко мне больше  никто не придет, чтобы не случилось. Я буду всегда одна, в пустом доме, в чужом месте и без связи с миром.

     Предательские слезы потекли по загорелой впалой щеке. Что поделать?  Женщине иногда не возбраняется побыть слабой.  Наплакавшись, я пошла спать на свое ложе от озерного водяного.  Только  бы  не приснился!

     - Выстроить гармонию с миром не так просто, - попытался утешить меня о сне  голос учителя, - научись жить так, чтобы вокруг тебя ничего не разрушалось, ни ты сама, ни люди, ни растения, ни облака, ни светлячки.

     Я улыбнулась, засыпая. Светлячки…  В этом был весь Ши Фу с его безграничной добротой.


   Новый день принес новые хлопоты. Мне предстояло выполнить довольно много разных дел по организации и дома, и сада. Этот творческий процесс на какое-то время отвлек  от неготовности к одиночеству отшельника. И, как ни странно,  суета  помогла  в адаптации.

     Я не сумела повлиять на внешний и внутренний дизайн своего жилья. От меня  требовалось лишь  проявлять  почтительное уважение к традициям и культуре этих мест. Но при всем  проявлении такта,   спать зимой  в доме без отопления казалось подвигом, недоступным для Утки. Эту проблему необходимо было решить   пока не пришли осень и  зима со всеми вытекающими из холода и сырости последствиями. Моя спина не справится с  намеком на тепло от капризного очага. Да и мячиков травы мне в большом  количестве самостоятельно не заготовить. Тогда в прямом смысле придется сидеть в снегу. Об этом приятно думать в летний зной, но зимой в доме должно быть тепло. Нужен генератор и личный ослик для поездок в город. А где здесь  брать бензин для генератора? Где содержать ослика зимой? И чем его кормить?  Где купить свечи? Скоро дни пойдут на убыль. Не в пять же вечера укладываться в постель для сна? И вообще, чем  здесь освещают дома в темное время года?

     Я в одиночестве бродила  из угла в угол  по периметру кухни, так ни до чего существенного не додумавшись. Вопросы оставались без ответа. Жилье напоминало мне пустое сердце. Те, кто терял любимых, знают это чувство внутренней пустоты. А у меня не было опыта окончания любви. Поэтому я в который раз испытывала растерянность.

     Через минут десять после начала  гуляния  босиком по дому, по его необжитому пространству, я вдруг переключилась на ощущение  шелковой  нежности плиток на полу и улыбнулась:  дом  включал меня в свою утешительную презентацию. Белоснежные стены тоже казались глянцевыми, словно глазированными.  Их оштукатурили чем-то, регулирующим влажность внутри помещения. У местных жителей были свои технологии для выживания.  Красиво выделялось место для традиционной надписи «взаимодействия». В небольшой нише, предназначенной для букета цветов и особого философского изречения, которому суждено было бы стать связующим между мной и моим жилищем, пока обреталась пустота.  Здешние  люди не умели жить в состоянии разделенности с местом обитания. Дом для них считался абсолютно живым существом, с которым очень важно выстроить теплые и дружеские отношения. Тогда он превращался в место, наполненное энергиями,  необходимыми живущим в нем  людям. У местных, как и у нас, была в чести  поговорка типа: «дома и стены помогают».  В нашей традиции жилье освещали отцы Церкви, открывая тем самым  доступ к охраняющей  благодати. Здесь жители  писали на особом месте «послание», которое могло бы объяснить пространству дома личную философскую доктрину хозяев.  Он «читал» пожелание, собирал нужные волны и изо всех своих метафизических сил начинал устраивать лучшую жизнь тем, кто поселился внутри него. То есть дом и обитающие в нем люди, превращались  в  особый духовно-творческий симбиоз двух встретившихся  пространств: высшего человеческого и тварного земного.

     Жители деревни были  уверены в том, что чем древнее дом, тем больше и чаще к нему в гости приходят души прежних, когда-то в нем живших  владельцев и членов их семей.  Поэтому для гостей из потусторонних миров в нижних отделах-кладовых оставляли небольшую и пустую комнату,  крошечную гостиницу, за которой тщательно следили:  постоянно убирали и проветривали. Мой дом был  новым, в нем пока не требовалось заводить такую «гостевую». Ее оформят, те, к кому он перейдет после моей смерти. Они отведут часть кладовой в качестве апартаментов для усопшей души, если та соскучится  по бывшей жизни на  Земле и захочет прилететь с визитом, чтобы погостить тут некоторое время.

     Я бродила по кухне и думала  над  устроением подобных отелей для душ.  Если честно, мне представлялась очень  трогательной нежная  память потомков, их забота и внимание к тем, кто ушел в иной мир. Местные жители  не приходили к мертвым телам, как мы на кладбище,  они ежедневно ожидали  в гости живые души близких.

     Я понимала, что нам с моим «горным замком» предстоит привыкать  друг к другу. Возможно, соединить  то хорошее,  что  веками сохраняла западная   и восточная культуры. Нужно было с чего-то начинать здешнюю самостоятельную жизнь.

     На следующий  день, когда я уже не ждала ни строителей, ни гостей, Учитель-горшечник  вдруг появился на пороге  в той же самой сероватой долгополой рубахе, похожей на рясу. В руках держал корзину, прикрытую холстом. Окинул взглядом пространство, внимательно всмотрелся в центр зала, где сиял новизной очаг. Оглядел пустые стены.

Я поклонилась:

     - Входите, пожалуйста.

   Только вчера запланировала  съездить на городской  рынок, чтобы закупить сразу все, что нужно для ведения хозяйства, а тут - гость и шаром покати в смысле продуктов.

     - Не покупай посуду. Завтра  принесу все, что нужно, –  сказал гость.
   -  Нужно с чего-то начинать, - сказала я гостю, -  например, сделать  надпись на стене. Собрать цветы и  найти то, во что их поставить. Можно спросить?

Он кивнул.

     - Надпись навсегда остается руководством к действию или ее можно менять?

     - Дом меняется вместе с теми, кто в нем живет, поэтому надпись -  не навсегда.

     - Я не знаю, что написать.  Женщина, у которой я жила, пока строился дом,  сказала, что местные жители считают обязательным дать ему наказ в первый же день после того, как уйдут строители.  Она  уверяла меня в том, что дом этого очень ждет.

     - Хочешь, чтобы в первый раз я сделал это за тебя?

     - Да, - ответила я ему без всякого дамского кокетства.

     Самое глупое, что можно делать в общении с Мастерами, это включать западное дамское охмурение. Находясь рядом с Ши Фу я вдоволь насмотрелась на безмерную  глупость своего  пола  в пустых  надеждах «приручить» учителя.

     И тут вдруг показалось, что мои мысли  просканировали. Когда я научусь  «не думать» в присутствии Старших?

     Он улыбнулся. Я поняла: никогда!

     - Вернусь завтра с посудой и краской, - сказал горшечных дел Мастер.

     - А можно, чтобы краска была не красной?

     - Можно. Ты  уже знаешь свои цвета?

     - Да. Голубой, золотистый, белый.

Он кивнул и вышел,  ловко и быстро надев по пути сандалии, словно впрыгнул в них.

     Почему я сразу доверила практически незнакомому человеку дать указание дому, в котором собираюсь жить сама? В былые времена мне бы и в голову не пришло ничего подобного.

     И тогда я пошла к озеру, села на свой синий камень и остановила время.





     К вечеру жара начала спадать. Пришло время  не спеша  отправиться в деревню, чтобы вернуть посуду,  забрать у бывшей хозяйки  свой малочисленный скарб и с помощью ослика завезти на новое место обитания  рис, овощи и фрукты, купленные у местных производителей.

    - Ты будешь приходить к нам? – Спросила женщина.

    - А можно?

    - Приходи.  Сегодня ночуй здесь. Уже темно. Вернешься к себе утром.

И вдруг достала из большого кармана передника маленький  сверток и, протянув его, как обычно молча, ушла к себе в каморку.

    В свертке хранился красиво расшитый  цветами мешочек. В нем была горсть всевозможных семян! По местным масштабам, подарок просто царский! А еще в нем лежало полотенце  из  тонкого домотканого холста.  Внизу, каймой из красного шелка, горела надпись, которую я с трудом, но перевела: «Не потеряй себя за созданием себя».

    Ранним утром ослик послушно шел по проторенной тропинке. Мне уже не нужно было садиться к нему на спину от страха перед змеями. Они, конечно, оставались на прежних местах, но внутренний ужас понемногу отпускал.

    Подойдя к дому, я заметила, что дверь приоткрыта, а в маленькой прихожей на полу стояли знакомые сандалии. Прямо у очага  в царском великолепии была развернута  выставочная экспозиция  посуды из белой глины,  расписанная бирюзовыми узорами. Даже в самых дорогих  столичных каталогах я не видела подобной красоты. Какая женщина сможет устоять, видя такое великолепие? Мой минимализм на короткое время смутился и спрятался в захламленном  кабинете западного мышления. Пусть посидит, не до него сейчас.

    Мастер  мыл кисть в небольшом синем горшочке. В нише  уже стояла ваза ярко-бирюзового цвета с белым орнаментом. В ней  цвела ветка, сплошь покрытая белыми цветами с тонким ароматом каких-то ягод.  Я не могла вспомнить каких.  Да и не знала названия кустарника или дерева, у которого ветку  одолжили. В Москве ничего подобного не росло.
   
    Чуть выше моно-икебаны, голубой  лодкой в оттенках памирской бирюзы, по белому морю стены  выплывало послание дому:

«В непредсказуемых порывах ветра, в грозах и снежных оползнях  заключена гармония мира. Возьми её».

    Я стояла огорошенная, как ребенок, в котором всегда побеждают эмоции. Сказать, что меня потрясла эта надпись,  - ничего не сказать.

   - Благодарю.

И в этот момент ощутила, что впервые в жизни тихо сказанное  слово соединилось с каждой моей клеточкой. Я благодарила его голосом, сердцем, душой, осознанно и спонтанно, с большим эмоциональным  чувством и глубинным, взявшимся ниоткуда покоем. Эта совершенная энергия света, окутавшая душу, была такой незнакомой и такой потрясающей, что я боялась проронить любой звук, любое слово, чтобы не спугнуть ее. Только позже,  поняла, что это были не мои, а его энергии. И они  показались мне  абсолютно непостижимыми.

    Пауза затянулась. Молчание следовало прервать вполне прозаическим вопросом:

    - Сколько я должна денег?

Он назвал скромную сумму. Я отдала ровно столько, сколько он просил, хотя мне очень хотелось дать больше.  Мастер, кажется, заглянул в мою голову,  но ничего больше не сказал, забрал  с пола торбу  и  вышел  из дома.

    Я стояла у раскрытой двери, ощущая, как из пространства уплывает следом за ним покой, тишина и  гармония.

    Вечером, готовясь ко сну, наконец,  дошла до своего царского озерного ложа  и замерла от удивления: над кроватью висела глянцевая белая глиняная  табличка с каллиграфией: «Ты не сможешь стать такой, какая ты есть на самом деле, пока ты знаешь, какой ты должна быть».

    Я долго не могла уснуть. Ворочалась,  размышляла.    Под утро, все-таки осознав, что  события, которые крутились вокруг меня, были ничем иным, как происками  Ши Фу, я, успокоенная, заснула и проспала до полудня.

    - Тревога всегда короче радости, -  голос учителя разбудил  ленивую дицзы, - ты камни не домыла, а пришла пора возводить маленькую гору.

    - Доброе утро, Ши Фу, - сказала я пространству, сладко потянувшись, - знаешь, иногда мне очень хочется, чтобы какая-нибудь фея делала за меня трудную повседневную работу.

    Но он уже не слушал. Разбудив меня, Ши Фу отправился присматривать за другими учениками.

    И все-таки особый, магический интернет здесь был!  Ведь Ши Фу и другие Мастера  умели общаться через пространство. И это стоило изучить.  Но как?



            
    Пока я старательно  отмывала камни, пока пыталась договориться, с веселым, по-детски проказливым  и хронически непослушным  очагом, пока уговаривала жесткое  ложе  сменить аскетизм на милость и перестать мучить мою многострадальную  спину,  проползли  две недели.

    Дожди окончательно  иссякли. Сорокаградусная жара, без спасительной  влаги с облаков   обязывала выстраивать деловые отношения  уязвимого живого с ожесточенной климатической неуязвимостью.  Раньше я думала, что только в среде людей  может  процветать абьюз.   Оказывается, он терзал и    природу.  Травы выгорали и сохли  на глазах, превращаясь в бесцветные гербарии. Роскошные цветы, еще неделю назад балующие  свежими яркими красками и щедрыми ароматами, переодевались в скучные серо-соломенные оттенки,  а потом просто умирали на глазах.  И только колючки, преобразившие за века листья в иглы, самодовольно повылезали из каждой маленькой расщелины   в горах, стараясь быстро выбросить на свет бутоны  малиново-лиловых оттенков. Кого они хотели обмануть своим пещерным цветением? Кого пытались охмурить?  Вид у них был крайне самодовольный!  Вот, уж, воистину, самомнение не нуждается в подтверждении из вне.

    Я с детства крайне недоверчиво относилась к любым разновидностям шипов. Поэтому никогда не восхищалась ни розами, ни цветущими барбарисами, ни кактусами.  По моему убеждению,  элитарная красота - не повод растопыривать иголки  для сохранения   личной  неприкосновенности.
   
    Мои саженцы приживались медленно, несмотря на то, что я ведрами таскала озерную  воду для полива.  Многие из них погибали. Мудрые  люди все делают вовремя. Бестолковые сажают сад в июле, а потом оплакивают умирающие растения. Их покорность судьбе стыдила мою глупость каждый день.

    Камни, собранные по всему участку, лежали  грудой в углу на северной стороне, обрастая плотным слоем пыли.  Серебристые лишайники на них  тускнели, но окончательно не утратили былого  ажурного рельефа, и выглядели, как увядающие  кокетки, сохранившие  в сухопарости не красоту, а лишь воспоминания о ней. Тощей женщине  трудно  поддерживать с возрастом сочность и упругую  спелость тела. Оно начинает мумифицироваться годам к пятидесяти,  обрастать морщинами по всему периметру и производить весьма недвусмысленное унылое  зрелище.   Я с грустью смотрела на свои исхудавшие  руки, на запястья с выдающимися косточками, на  осунувшееся и потемневшее от загара лицо с рассыпанными в беспорядке  веснушками, на  обветренные губы, на острые, выпирающие ключицы  в зоне декольте и понимала, что в городских условиях  куда легче сохранять женскую привлекательность. Эта мысль предательски вылезала из-за угла, как «топтун»,  отыскавший потерянную жертву. Единственной его целью было водворение беглянки на известный  маршрут. В моем конкретном случае – назад,  в беззаботную среду сытого обитания, где было предусмотрено все, кроме жизни.   То, что застает человека  врасплох, означает  одно -  оно просто до конца не изжито. Слишком часто мой  лукавый ум подбрасывал мысли об утраченном  комфортном  благополучии.

    К концу третьей недели в гости  наведался Мастер из бригады строителей. Он пришел  узнать, когда можно  приступить к очередному этапу работы.   Похоже, на этот раз он не слишком торопился   возвращаться в поселок. Мне несказанно  повезло.  Старший   отличался  добрым нравом, юмором  и  был готов к разговорам с «младенцами».  Расхрабрившись, я  попросила  его рассказать про энергию «инь».  Вернее, про то, как они её здесь   понимают.   Он не удивился странному  любопытству и согласился поговорить «по душам».  Но в глазах загорелись веселые, озорные искорки.  Точно такие же, какие  появлялись  у  Ши Фу, когда он пытался говорить со мной «серьезно».

   - Ребенок, -  вздыхал  мой учитель, - ты  -  вечный земной ребенок.

   - Но я же вырасту, - сопротивлялось все мое естество.

   - Вряд ли… Детское восприятие мира – это на всю жизнь.

Но при всем моем уважении к наставнику, я с ним не соглашалась,  бунтовала, хотя  этот бунт тоже выглядел по-детски: «Как выскочу, как выпрыгну, полетят клочки по закоулочкам!»  Выпрыгнуть из хронического детства во взрослость – душевная легкая атлетика олимпийского уровня.  А мне всегда нравились спортивные достижения! Поэтому я планировала преодолеть саму себя рано или поздно. И пусть Ши Фу потом удивляется!

      
    Мы с гостем  ушли из сада в дом, где в четыре руки занялись приготовлением  чая. Мастер ловко и быстро договорился с очагом, а я, пользуясь уникальной посудой и подсмотренными у здешних женщин  навыками, попыталась, насколько возможно, повторить за ними  приемы проведения чайной церемонии. Разумеется,  все у меня получилось «на троечку с минусом».

    - Ты храбрая и настойчивая,  - после чаепития сказал мне Мастер, - это "яньская" энергия. Но ты терпеливая и  гибкая  – это энергия «инь».

И я приготовилась слушать.

    Он неторопливо рассказывал о том, что мир вокруг состоит из двух энергий:  мужской и женской.  Они не сражаются друг с другом, не воюют, но  дополняют одна другую. И это очень красивое зрелище.  Нет ни одного предмета или человека, обладающего единственным видом  энергии. Поддерживать внутренний  баланс мужского и женского начала и есть путь к гармонии. А секрет состоял  в том, что баланс никогда не бывает статичным, а также не распределяется  в равных долях. Это всегда разные пропорции. И научиться  видеть их, управлять ими  и означает удерживать в ладонях  гармонию равновесия, которой мир был наполнен изначально.

    Я внимательно слушала  учителя и понимала,  почему там, у себя дома, не соглашалась с  токсичным западным позитивом и лукавым «о-кей». А также, почему противилась накоплению в душе концентрированных страданий и страстей.  Во всех этих акцентуированных эмоциях  не было гармонии. В них предлагалось воспринимать  бесчисленные события  жизни как  замороженный полуфабрикат: либо со знаком плюс, либо со знаком минус. Там энергия не текла, она как бы ломалась, словно лед на реке весной. Но  жизнь, как я теперь понимала, слушая Мастера, пыталась донести до людей   совсем  другое.  Энергия  перетекала не скачкообразно, но плавно и  единовременно.  Правда, местные   любили говорить : «не дай нам жить в эпоху перемен». Но лично мне перемены нравились. Я думала о том, что именно они  делают человека живым по-настоящему.  Хотя…  Правды ради, важно уточнить: сколько людей, столько философий.   Некоторым, например, заглядывать в душу некогда, некоторым  -  страшно, а некоторые  уверены, что и так все знают и нечего заморачиваться на нюансах.
   
    Мастер  рассказывал  об энергиях «инь», которые таились в тени расщелин.  Оказывается, в ландшафте гор есть места, куда никогда не заглядывало  солнце.  Там  всегда жили  безвекторные сумерки.

    - Инь – это гибкость, как у лозы, мягкость, как пух у цапли, податливость и уступчивость, как у глины в руках гончара, покорность, как у цветка, текучесть, как у воды, инертность, медлительность до кажущегося замирания , как у камней.  Энергия «инь»  всегда   стремится вниз, к земле, как к матери, у которой в этом мире самая сильная «инь». Она  умиротворяет, успокаивает, ласкает. Она – покой, который призван вынашивать, рождать и  выхаживать. В ней нет  направления движений. В ней вообще нет движения.

    - Но ведь так можно стать диванной подушкой на всю жизнь?

Мастер улыбнулся:

    - Ты забыла про баланс.

    - Приведите мне пример сбалансированной женщины, - попросила я его.

    - Три части «янь» и семь частей «инь» - хороший рецепт для твоего пирога, - ответил он с улыбкой.

Да, уж…  Кстати, изучение  духовного  пути,  как оказалось, протекает внутри  чисто «яньской», мужской энергии.  Я снова и снова   наступала на любимые грабли. А ведь Ши Фу отправил меня собирать «инь».

    - Значит,  жизнь сводится к тому, чтобы искать гармонию во всем?

    - Ты и есть гармония. И Солнце и Земля  предсказуемы и не предсказуемы.  Начни с изучения  себя и тогда обучишься ясно видеть настроение одной капли воды и всего мироздания, - раздался у порога знакомый голос.

Горшечных дел Мастер уже подходил (или подлетал?) к нашему угасшему очагу.

    Два Мастера поклонились друг другу. Я смотрела в их безмятежные,  добрые и полные жизни  лица,  наблюдая,  словно за   небожителями.  Но  они, по какой-то причине,  вели себя  просто и очень по-человечески, как и Ши Фу.

    - Я принес тебе новый чайник, - сказал гончар. – Он с секретом. Запомни: редкие и дорогие сорта чая не заваривают крутым кипятком. Достаточно 60-80 градусов. Этот чайник рассчитан на сохранение именно такой температуры.

   - Благодарю. Может быть, устроим еще одно чаепитие?

Но Мастер-строитель направился к выходу. Я пошла его проводить. А когда вернулась, то увидела, что  очаг весело танцевал, а в новом чайнике готовился неизвестный мне сорт чая, наполняя  терпким ароматом маленькую кухню-гостиную.
   

   Бригада появилась на рассвете. Трудно себе  представить тяжелую физическую  работу  в такой изнуряющий зной. Но на мои куриные инстинкты и заботу о цыплятах запроса не было.  Строители  привыкли к экстремальному лету в своей стране.  Мне даже показалось, что зной их чем-то вдохновлял.  Они демонстрировали   удивительный танец с камнями,  похожий  на  тренировку в монастыре Шаолинь. Мужчины  вызывают восторг, когда демонстрируют свое совершенство в том, что делают. Неважно, кто из них и чем занят. Важна высота профессионализма.  Воин или политик, садовник или инженер, летчик или поэт.  Да какая разница!  Все дело в полной реализации!  Вот что по-настоящему красиво!

   Я наслаждалась зрелищем. Но недолго. Очень скоро сдалась и уползла в дом. Сорок три градуса тепла без передышки на ночь,  без кондиционера.   Женщине простительно оправдывать собственную слабость.

   Через окошко в спальне виднелась  маленькая площадка, на которой  то появлялся, то исчезал   Старший Мастер. Он держал в руках набросок  большой горы. Это был план-проект. По нему и складывали  каменную  миниатюру.  Когда он успел сделать рисунок?
   
   Сложить близнеца оказалось делом не хитрым. Правда, во время творческого процесса возникло одно таинственное  обстоятельство...

   Где-то на уровне двухметровой высоты рабочим понадобилось делать скол, чтобы придать вершине  задуманную форму.  Я продолжала прятаться в доме от палящих лучей, но слышала, как они обсуждают  что-то громче обычного.  Вскоре  меня позвал Мастер и показал скол.   Камень изнутри сплошь состоял из аметистов совершенной  чистоты и  уникального темно-лилового оттенка, который не часто встретишь на прилавках западных  ювелирных магазинов. Еще через час  в трех других камнях был обнаружен такой-же по объему  схрон  самоцветов.   Клад  обещал целое состояние,  по стоимости значительно превышающее все мои затраты и на поездку, и на строительство дома, и на проживание.

    Самоцветы  были найдены на арендованной  земле. Они явно мне не принадлежали. И вряд ли удалось бы вывезти их из страны домой. Могла ли я их продать? Не знаю. Умела ли я заниматься ювелирным бизнесом? Нет. Была ли я рада кладу? Нет. Куда проще раздать его  местным жителям.   Но и этого я не могла осуществить. Восток настолько отличается от Запада самоуважением, сдержанностью и достоинством, что любой дорогой подарок, традиционно нуждается  в равнозначном ответе. Не могла же я  обречь местных жителей на подобные траты в свой адрес.

    - Оставь пока камни дома. Потом придумаешь, что с ними делать, - сказал Старший Мастер, передавая мне короб.

Прямо, как в сказке, про ларец с драгоценными каменьями.

    Вечером, оставшись одна,  я стояла и внимательно  рассматривала огромную гору-маму, вершина которой подпирала само небо,  и  ее копию  -  малыша, поселившегося в моем саду.  Это были Ши Фу и я.  Никакие другие образы в голову не приходили. Я  стояла, любуясь памятником нашему дуэту, и вдруг со стороны озера услышала  отчаянный  зов, стон, писк. Кто-то плакал и звал на помощь.  И я инстинктивно рванулась  в центр  густого, непроходимо-колючего кустарника, прямо туда, откуда исходил этот  сигнал  SOS. Почему-то про змей в этот момент совершенно забыла. Храбрая!  Как сказал Мастер, это снова  было проявление  «яньской энергии».

   Котенок-подросток запутался в жгутах болотной травы. Я осторожно вытащила его из петли, затянувшей и тщедушное тельце, и тоненькую шею, взяла  на руки и увидела, как сильно распухла его передняя левая лапка.

   На меня смотрели изумрудные глазки-бусины, в  которых  притаились  страх и боль.

   -  Мы сейчас пойдем с тобой домой, - уговаривала  я шепотом  малыша, -  ты только ничего не бойся.

Он доверчиво замер в руках, уткнувшись  горячим и сухим носом в мою ладонь. Думаю, что сил в нем практически не осталось.  Пока я быстро несла котенка к дому, в голове стучало: напоить, покормить, отнести к гончару, чтобы понять, почему так распухла лапка. Это мог быть укус змеи, перелом, травма с присоединившейся инфекцией.  Это могло быть все, что угодно!

    -  Я тебя обязательно вылечу и ты станешь моим Пятницей.

И он вдруг тихо отозвался:

   - Мявк…




  Мастер гончар отослал нас  с Пятницей  к поселковому  ветеринару, сопроводив короткой надписью на клочке видавшей виды  бумаги. Скорее всего, она когда-то служила оберткой для вяленой рыбы или чего-то подобного.

   Я загрузила котика  в корзинку, которую потом умело прицепила к спине, словно местная крестьянка. Как же быстро адаптируются женщины  к необходимому новому.  Вернусь ли я когда-нибудь к  европейским  сумкам от Gregorio?  Кто знает?

   Мой пушистый полосатик  в дороге заснул.  Похоже, он  окончательно поверил в счастливый случай, превративший его  из потеряшки в компаньона.  Лапку следовало лечить как можно быстрее, чтобы зверек мог самостоятельно  ловить себе еду. Холодильника у меня  не было. Сохранять мясо при сорокаградусной жаре  в высушенном виде я не умела. Да и для кого?  Обходилась овощами, фруктами,  рисовой мукой, яйцами и молоком. Пятница же явно не был вегетарианцем. У меня в ведре с холодной водой, которую приходилось менять двадцать раз на дню, лежали в герметично закрытых кувшинах скоропортящиеся продукты. Этим я и кормила котенка. Но больному и истощенному  хищнику требовался белок с аминокислотами. Поэтому по пути в лечебницу я зашла к  бывшей хозяйке, которая пожертвовала малышу на первое время немного вяленой рыбы. Найденыш   ошалел от счастья. Умял двойную порцию, отчего его животик раздулся мячиком.  И снова заснул,  объевшийся  и обласканный.

   Местным ветеринаром оказалась девушка лет двадцати. Она внимательно осмотрела  распухшую лапу, поставила иголки, а потом  наложила лангету и доброжелательно улыбнулась, показав ряд белых, совершенных по здоровью и красоте зубов.

   - Скоро заживет. Вы растите его для еды или для дружбы?

Я сначала решила, что неправильно перевела слово. Но потом вспомнила, что здесь  ели кошек и быстро ответила:

   - Для дружбы.

   - Если хотите, я загляну к вам через несколько дней.

   - Спасибо.

Доктор потрепала пациента за ухом. Я оплатила прием и лечение.

   У Пятницы, в результате неизвестной нам травмы, произошло смещение коленной чашечки. Если бы он остался в естественной среде обитания, то, скорее всего, не выжил бы. Ловить еду, прыгать, подкрадываться на полусогнутых  с такой передней лапой было проблематично.

   Мы вернулись домой к закату. Котик  спал в корзинке. Я вспоминала о том, что за три месяца жизни в поселке  не встретила ни одной кошки. Неужели их всех съели? Отогнав недобрую мысль, решила закончить хлопотливый день  на синем камне у озера, провожая  последний солнечный луч.

   В качестве бонуса за дневные труды, разрешила себе просто сидеть  без всяких упражнений  и смотреть на воду.  Созерцание сердцем не похоже на умение видеть глазами.  Но сегодня я думала о том, что, соединяя зрение с сердцем, человек получает очень важный опыт.

   Женщины –  своеобразные существа. И сложные и предсказуемые одновременно.  Мы мгновенно и от полноты сердца откликаемся на боль других живых существ, потому что в нас изначально вдохнули (или подарили?)  инстинкт материнства, который не желал  признавать  ни  рас, ни национальностей, ни разделяющих народы философских учений, ни всего другого, что  способно заставить людей  враждовать друг с другом.  Женщине соприродно чувство  глубокого, настоящего счастья, когда она помогает кому-нибудь  выжить или выйти из болезненного состояния.  Она, как мать,  способна отогревать  на своей груди весь живой мир.   Наверное, поэтому Мастер-строитель предостерегал меня от избытка  «яньской» энергии, прочно пленившей женщин Запада. Наверное,  поэтому Ши Фу  отправил меня за три моря, чтобы вычистить от прилипших к душе  брендов западного феминизма.  Мужчины  были правы: женские энергии  - это ни с чем не сравнимое чувство полноты, похожее на  теплую, всеобъемлющую,  молчаливую   мудрость умиротворяющего  покоя.  Любая из нас знает (до тех пор, пока не забыла), что получить можно только отдавая, будь то любовь, дружба, соседские или просто деловые отношения.  Мы помним, как прятались в детстве в объятиях мам и бабушек,    передавших нам доброе  чувство  защищенности от бед внешнего мира.  А потом несли эту память и знание своим детям сквозь весь мрак Земли, сквозь бесчисленную смену лун,  чтобы никогда не прекращалась  жизнь. Любовь всегда пытается оберегать от боли.

    Я смотрела на темную гладь озера и думала о том, что родиться женщиной  – большой подвиг. Но и бесконечное счастье.

    Окончательно стемнело.  Короткие ночи не успевали прогонять духоту.  Раскаленный в дневное время воздух чуть остывал к утру, но это не спасало. Местный климат оказался трудным  для северной женщины. Но ведь «инь» состояла, в том числе, и из терпения.   Пора было возвращаться в домик. Я встала, развернулась и обомлела.  Вдоль дорожки, которую рабочие вымостили небольшими светлыми камнями, горели сотни зеленых огоньков!  Я, конечно, читала про восточные ночи со светлячками. Разве могли поэты не петь о такой красоте?  Но лучше один раз увидеть.

   - Вот, Ши Фу, - сказала я воздушному интернет-пространству, - и у нас есть своя иллюминация! Не такие, уж, мы захудалые.

Учитель не ответил. Ну, и правильно: к чему откликаться на каждую мою эмоцию?

    Пятница  не спал, скреб кусок холста на дне корзинки здоровой лапкой, возился, высовывал  любопытный нос и открыто за мной подсматривал.  Характер моего дикаря вырисовывался.  Он караулил. А, значит, контролировал.  Улегся только тогда, когда я со вздохом взгромоздилась на свое ложе-тренажер и сделала вид, что сплю.

    Как  же недолго удалось этой уставшей женщине  беззаботно  пожить одной.  Мне все время кого-нибудь подкидывала судьба. И этот кто-нибудь обязательно нуждался в помощи и внимании.  Я думала, что горы укроют меня от служения.  Как бы ни так!  Путь не уставал  подбрасывать  то, что мне полагалось выучить, как таблицу умножения. И я точно знала, что отбросить его уроки –  наивная  глупость, потому что тогда  усложненные задания принесут в мешках, чтобы высыпать по одному в каждый день  легкомысленной жизни.  Рано или поздно я потеряюсь внутри этого небоскреба курсовых работ из творческой лаборатории мироздания. Разумнее учиться проживать и усваивать присланное  сразу, не откладывая на потом.  Как бы хорошо человек не плавал в океане Вселенной, отвергнутые опыты, словно подводные рифы, умеют с легкостью  пробивать его лодку.
   

    Через два дня к нам в гости, как и обещала,  пожаловала кошачий доктор.  Она весело улыбнулась пациенту и приготовилась снова ставить ему иголки. Но Пятница, окрепший и почти вернувшийся в исходное положение дикого строптивого  кота, забастовал. Я и не подозревала, что его  коготки могли превращаться в острые и стальные крючки. Но, похоже, доктора он этим не напугал.  Получил неожиданный и быстрый  укол иглой, после чего  сразу обмяк и через несколько минут уснул, побежденный и подчиненный.

    Пока кот спал, докторша манипулировала с иголками.  Убедившись в том, что пациент выздоравливает,  сообщила, что спать он будет еще несколько часов.

   - А это не вредно? – Спросила я ее.

   - Нет. – Коротко ответила она в манере местных жителей. - Вы одна тут живете?

   - Думала, что одна, оказалось – с компаньоном, - кивнула я в сторону котенка.

   - У вас хороший дом.

   - Да. Но я не жила здесь в зимнее время. И мне явно не хватает того, к чему я привыкла на родине.

Она вопросительно посмотрела, видимо не понимая, как можно желать чего-то еще, если уже  есть новый дом и  свобода.

   - Мне не хватает некоторых бытовых приборов и  электричества. Готовить на живом огне приятно, но на плите быстрее и удобнее.

   - Вы можете купить в городе маленькую газовую плиту с встроенным туда баллончиком.

Вот это да! Чего я еще не усмотрела на городском рынке?


   
   Когда встречаются две женщины, обмен опытом и секретами происходит спонтанно  и с  взаимным удовольствием.  В этот день я узнала, что мои мучения с очагом, страх зимних холодов и все остальные трудности решались легко и просто.

   - Хотите мы вместе поедем на рынок? –  Предложила  девушка.

   - Очень хочу!

Я уже предвкушала, как испеку пирог с фруктами в новой духовке, застелю постель бельем и, наконец, заживу в радости и благополучии. В результате обсуждения бытовых проблем, как оказалось, на мою кровать полагался матрас. Доктор весело рассмеялась, когда я стала ныть и жаловаться на жесткость ложа. С таким же успехом я могла бы спать в Москве на деревянном основании под ортопедический матрас и негодовать на твердую поверхность. Значит, когда меня предупреждали о повышенной жесткости ложа, то просто намекали о заказе полного комплекта для сна? Ну, конечно!  Восточные тонкости и деликатность ( вдруг у меня не хватило бы денег?) плюс моя отвратительная неспособность к языкам.

   Сказать, что я была счастлива новой дружбе, это ничего не сказать. Добрые полосы сменяют трудные времена.  Всегда? Конечно!
   

   Прошло три недели. Пятница  поправился в прямом и переносном смысле слова. Он уже не был похож на тщедушного котенка, умирающего в плену озерной травы. Котик возмужал, окреп и обнаглел.  Ночью охотился, а днем сонно лежал на коврике в кухне и глазами следил за мной, как пес. Он уже почти не ел дома, переходя на полное самообслуживание. И как-то раз принес мне в подарок пару диких мышей. Я, конечно, поблагодарила, но готовить их не стала. Ночью, когда Пятница ушел на охоту, отнесла мышей (фу!!!) подальше от дома  и закопала.

   К этому времени у меня уже появилась  уютная, мягкая кровать с постельными принадлежностями, газовая плитка, масляные  напольные лампы, занавески на  входной двери и на окнах из домотканого холста. Два новых словаря, которые порекомендовала  подруга, обещали подтянуть мой чудовищный разговорный. А еще кухню украсила сушилка, а спальню  - полка с резным бордюром для хранения пряных трав в деревянных шкатулках.

   Как странно устроен человек.  У меня было все, что нужно для достойной жизни в Москве. Когда я попала в горный поселок, то подумала, что переместилась в средние века и почти упала духом. Но получив назад сущие крохи былого благополучия,  я с благодарностью почувствовала, как меня, словно золотом, осыпали с неба незаслуженными благами.  Самые простые вещи, к которым мы привыкаем настолько, что уже и не замечаем их присутствия, могут стать остро желанными,  когда  их лишаешься.

   Теперь я меньше сидела на камне у озера.  Подруга сначала оставалась  погостить у меня. А спустя две недели  и вовсе переехала со своими нехитрыми пожитками. Родители ее давно умерли,  семейный дом сгорел. Она жила в пристройке к  ветеринарной лечебнице.  Это была крохотная комнатенка с окошком, размером с форточку. В жилище помешалась очень узкая кровать аскета, стул и нечто, напоминающее буфет, стол и комод в одном флаконе при минимальном размере метр на метр.

   Она обучала меня всем женским премудростям по ведению домашнего хозяйства,  показывала, как прясть овечью  шерсть, вялить рыбу и мясо, готовить на открытом огне довольно вкусную и простую еду.

   Я боялась затеряться в горной деревне? Замерзнуть от одиночества?  Заболеть? Быть съеденной диким зверем? Как оказалось, все эти испытания мне не грозили. Наверное, есть люди, которые не рождаются для подвига. Им предлагается незамысловатая и естественная жизнь. Они рвутся к вершине, а их селят у подножия горы, они хотят покорять океаны, а получают в заботу пологий берег небольшого озера, который нужно чистить от зарослей. Они планируют  выстраивать замки, а им дают скромное  жилище с огородом и единственной клумбой для цветов.  Остается только принимать с благодарностью  те дары, польза от которых, очевидно, будет видна в будущем.

   Ши Фу как-то сказал, что есть люди, которые рождаются для того, чтобы просто сидеть на берегу реки.

   Все чаще  стал заходить к нам в гости Мастер-гончар. Я понимала, что между ним и моей подругой происходит что-то доброе, значительное и настоящее. Мы вместе пили белый чай, который приятно охлаждал в зной, а потом  я уходила к озеру и, улыбаясь воде, доверчиво просила для  двух влюбленных света и тепла.

   Пятница вошел в силу и полностью вернулся к наследственным  бродячим  повадкам.  Он, как всякий уважающий себя кот, ходил  сам по себе, выпускал когти, когда не желал ласк, редко заглядывал  на огонек, а если и появлялся, то вел себя обособленно и с достоинством. Превратить дикого кота в домашнего –  всего лишь испортить ему жизнь. Мы и не пытались. Он мог пропадать  по неделе, потом возвращаться взъерошенным, уставшим, но довольным. Требовал много молока  и, напившись,  отсыпался у очага до следующего исчезновения.

   Я спрашивала Ши фу, как мне жить дальше. Но наш с ним  личный «интернет» молчал.  Учитель словно отпустил меня в свободное плавание. Я чувствовала, что приглядывал, но в полной тишине и безмолвии. Рецептов счастья больше не давал. Проверял на самостоятельность? А что я могла сама?  Пятница не одомашнивался,   у меня не получалось быть  дикой и свободной:  где бы не появлялась, всегда обрастала домом, друзьями, живностью, одним словом – гнездом. Вопросы копились. Ответы на них были сомнительными.  Ум ведь может подбрасывать  все, что захочет! И нет конца и края его изобретательным уловкам. Я размышляла над тем, имеет ли значение, где и с кем живет человек,  если он уже справился с принятием любой ситуации? Живи мы в городе или в лесу, мало что изменилось бы. В лесу не меньше соблазнов, чем в городе. Просто они другие. Но если познать покой, то и город, и лес не смогут накрыть тебя с головой своими проблемами. Я все больше догадывалась о том, что мое тело и есть тот самый  единственный домик, внутри которого я путешествую по этой планете, по этой земной жизни. Когда-то я назвала себя улиткой, бредущей к Фудзияме. Сколько же времени прошло с тех пор? Менялся внешний антураж, но всегда сохранялась внутренняя устойчивость в достижении цели, то есть вектор. И этой энергии «янь» накопилось столько, что Ши Фу и отослал меня на поиски «инь». Он включал мое женское начало  ради гармонии.  Но  стоило ли ехать так далеко, чтобы, наконец, поговорить с собой откровенно, до донышка? Чтобы просто и честно признаться  себе: мне больше по душе прясть шерсть, чем читать трактаты по философии,  больше нравятся естественные, не мучающие тело практики, мне дороже  молчание, чем разговоры. Неужели для этих знаний нужно было отправиться за тридевять земель?

   События, которые вскоре произошли, добавили еще один вопрос.

   Спустя неделю, вечером, совсем перед сном, подруга спросила меня:

   - Тебе нравится гончар?

   - Важно, чтобы он нравился тебе, - улыбнулась я, предчувствуя что-то интригующее.

   - Я выбрала его в мужья. Давно пора заводить детей. И он согласился.

   - Очень рада за вас обоих.

   - Ты понимаешь, жить в его мастерской, в скале, неудобно. А в моей комнатенке мы не поместимся вдвоем. Нужно строить дом. И мы хотели просить  разрешения сделать это на твоей земле. У нас не хватит сбережений, чтобы купить землю и отстроиться.

   Подруга  смотрела на меня открытым взглядом смелого и честного человека. Даже при такой неоднозначной, щекотливой  просьбе, в ее голосе звучали сила и достоинство. Если я откажу, она поймет и не осудит.

   - А мой дом вам не подойдет?

И впервые за время нашего знакомства, я  увидела смятение на ее простом и добром лице. Она растерялась, потому что не ждала подобного вопроса.

   - Твой дом очень хороший. Но семье жить с отшельницей не пристало

   - А с чего ты взяла, что я – отшельница?

   - Но ведь ты строила дом для того, чтобы жить в нем  одиноко. Мы всем поселком это поняли. Ты  пришла искать «инь», чтобы выправить гармонию внутри. Мы уважаем таких людей.  Я ведь тоже не была готова жить с тобой всегда. Просто до зимы хотела обучить  всему, что сама умею. Зимой отшельникам не просто выжить, если они не местные.

   Настала моя очередь удивляться. Я слушала ее и по душе у меня разливалось тепло. Вот она – «инь».  Вот она любовь не изучающая, а излучающая. Вот оно – женское начало, обходящее национальность, государственность, социальное мировоззрение.  Я попросила ее жить у меня, потому что то, что она называла своим «домом», им не являлось. Она согласилась побыть со мной только ради того, чтобы подготовить чужеземку к зиме.

   - Я уеду. Вы останетесь  вдвоем.

   Она не обрадовалась неожиданно свалившемуся с неба подарку, не прыгала, не хлопала в ладоши. В ее душе происходило нечто глубокое, то что называют работой души. Я решила  оставить подругу в покое.

   Вечером, когда я привычно сидела на камне у воды, из болотной травы, почти бесшумно появился  Пятница.

   - Ты опять лезешь туда, где чуть не умер? – Спросила я его строго. – Не делай так больше. Сядь, нам нужно поговорить.

Кот сел рядом, сузив на закатное солнце дерзкие глаза бродяги. Кончик хвоста  не хотел укладывался на передние лапы, а нервно стучал по песку.

   Но мы все равно поговорили, невзирая на его душевное состояние. Я спокойно и по-взрослому  рассказала Пятнице о своих планах. Объяснила, зачем я так поступаю. Уверила в том, что он не останется один и всегда сможет приходить к людям, когда только вздумается. Что ему будет, где встретить снег и укрыться  от голода.  Он слушал внимательно. Хвост потихоньку переместился на лапы. Кот все понял. Конечно, не мои слова. Никакой мистики. Он слушал меня внутреннюю, считывал сердце и то, что стояло за ним. И, будучи свободным от рождения,  дарил освобождение и мне.

   На следующий день, когда к вечернему чаю пришел Мастер-гончар, я и ему рассказала о своем решении.

   - Мы приготовим тебе комнату в нижней части дома, чтобы ты могла приходить сюда, когда умрешь, - сказал он спокойно. – И обязательно пристроим большую комнату к дому, чтобы ты могла вернуться сюда при жизни, если захочешь.

   - Спасибо. И будьте счастливы. А это вам подарок к свадьбе.

Я отдала им  аметисты и, наконец,  вздохнула свободно. Хоть кому-то камни принесут пользу.

   Через две недели собрала в дорогу  голубой рюкзачок, на котором талисманом болтался востроносый ежик. Подруга проводила меня до поселка. Там ждала та самая лошадка, которая ранней весной  привезла меня сюда.

   - Так куда же ты пойдешь? – Спросила  докторша.

   - Я?  Я пойду дальше.

И в  этот самый  момент в глубине моего сердца раздался долгожданный, звонкий и веселый смех Ши Фу.

И ты, наконец,
перестанешь удивляться бессилию слова.
Его власть закончится на пороге  молчания.
Все главное начнется  именно здесь,
В конце земного листопада  смыслов.
Ты сделаешь шаг из темного чулана
 И выйдешь на свет, вмещая в себе вселенную.




    На  природе распорядок дня меняется сам по себе. Встаешь с солнышком, трудишься, а потом к десяти вечера, вместе с птичками (к соловьям это  не относится) ложишься спать. В Москве жизнь ночная, здесь, в деревне, -  человеческая.

   Я каждый летний сезон пишу свои «размышления в отпуске». И они год от года  отличаются друг от друга. Внешние изменения состоят в том, что ушли в небытие грядки с морковкой и свеклой, парники со снедью, заготовки по всяким экзотическим рецептам салатов и овощных консервов на зиму. Почему? Минимализм сделал свое дело, изменив отношение не только к режиму питания, но и ко всему остальному в целом. Теперь я еду в любое путешествие с маленькой и легкой сумкой. «Меньше, да лучше».  Я стала проще. Звучит как-то угрожающе? Нет. Скорее, освобождающе. Каждый день, просыпаясь, я занимаюсь тем, что люблю сегодня, а не тем, что «надо и необходимо» было вчера. И понимаю, что настоящей поэзией во мне  живет сама жизнь. Не строки о ней, не описания, а глубокое слияние с тем живым и прекрасным, что все называют обычным словом «природа». Теперь знаю, что природа - цельный огромный планетарный организм, а совсем не кучки раздробленных людьми кусочков на материки, растения, животных и т.д.   Дух захватывает... Как тут не вспомнить фильм "Аватар"?

   Исчезла необходимость в цветистых фразах, идиоматических оборотах и метафорах, которые  «украшают», но всего лишь подменяют глубину сути. Лишь молчаливое – искренно. Лишь глубинное, внутреннее неподдельно.   Мой Ши Фу как-то сказал, что мир – это большое дерево. Обнимешь его, послушаешь и найдешь свой путь. Да. Можно не  суетиться, не бегать с места на место. Афон всегда внутри. Послушаешь и найдешь.

   Проще. В этом слове слышится: «Не будете яко дети, не войдете в Царствие Небесное». Проще – это искреннее, а для меня – незаметнее, тише. Осмысленнее. Это похоже на «совесть», только вне чужих оценок и формулировок. Доктор Франкл назвал этот внутренний голос  «органом смысла», способностью  жить не в «чужих» установках, не путаться в долгополых одеждах конфликтных ситуаций (политика), не следовать моде на чтение, на отношения, на угождение.   Все это только уводит  себя от себя.  Возможно, пример, который я приведу, покажется смешным и наивным, но сегодня он для меня актуален. Раньше я просыпалась и бежала в сад, потому что это было «надо». Как истый перфекционист я все старалась делать на «отлично». Сейчас внутри меня больше нет оценок. Я не предъявляю претензий ни к Богу, ни к людям, ни к себе. Мир такой, какой есть. Просто я выбрала свою реальность, в которой тишина способна практически на все. В ней не только восстанавливается душевное равновесие, она дает фундаментальное ощущение свободы и мудрости. Я больше не ищу в жизни «вкусненького», не поднимаю себе настроение поездками  или покупками, не заставляю себя писать о том, что (по моему мнению) должно как-то менять мир  или выстраивать его в лучшую сторону. В тишине можно просто быть и жить. И это удивительное освобождение.  Был такой фильм "Рождение Дракона". Я его часто пересматриваю. Центральная нить - диалог двух Мастеров. Их преображение, не борьба, а обогащение друг друга. Наверное, я пишу в том числе и об этом.   

   А дальше? А дальше начинается преодоление следующих  границ  моего  «я».  Поэтому – продолжение следует…