Игра в жизнь. Гл. 13

13.

Прости меня, земля родная,
Что ни гнезда, ни саженца,
Ни семени в тебя не ронял я.
Не знаю, как сеется – пашется,
Лишь автомат в жизни знал я.
Простите меня, воды вешние!
Леса простите окрестные,
Что не такой я, как прежде,
Не узнают меня местные….

     Перед поступлением в военное училище командование предоставило мне краткосрочный отпуск.
     Я приехал в свой родной город и не узнал его. Вроде, все было как прежде - те же улицы, те же дома, те же терриконы, окружающие город, как молчаливые, все повидавшие сфинксы. А может быть, это город не узнал меня? Странно и грустно было после долгой разлуки видеть знакомые места: ты с ними еще связан сердцем, а неподвижные строения, скверы, улицы тебя уже забыли и не узнают, точно они прожили без тебя деятельную, счастливую жизнь, а ты теперь им чужой, одинокий в своем чувстве и теперь стоишь перед ними жалким неизвестным существом. Но я ведь действительно изменился,  стал совсем другим. Прежний я — мальчик, окончивший здесь школу, и когда-то впервые спустившийся в шахту, — исчез в языках пламени войны. Осталась лишь похожая на меня оболочка. Черное пламя проникло в мою душу и испепелило ее… И лишь мой город способен был излечить меня, поскольку возвращаться домой, всегда означает искать укрытия в знакомых закоулках.
     Я слышал свои шаги и думал, что эти шаги старше меня. Да, я устал. Устал от жизни и от каждодневного ожидания смерти. И я чувствовал, что это была усталость, которая начинается у того, кто в одночасье перестал быть ребенком, и длится потом уже всю жизнь, до старости и смерти. И все же ночь миновала! В небе ярко сияла утренняя звезда, обещая неизведанное, и  нужно было жить! Молодости ведь не свойственно долго предаваться унынию. Впереди у меня было десять суток праздной жизни, не считая времени на дорогу. После кипящего котла Афгана, казалось, ну что это для молодого человека?! Однако я многое успел за это время, например, женился. Это произошло так молниеносно, что никто из моих школьных друзей не успел опомниться.
     Мы с друзьями возвращались из парка, где сидели в кафе, потягивая пиво, как вдруг повеяло свежим ветром. Из-за террикона «пятнадцатой» шахты, искря электричеством, медленно надвигался полог мрачных, набухших дождем туч. Ближайшим местом, где можно было укрыться от непогоды, был автовокзал с его широким навесом над стоянкой автобусов, и мы побежали туда. С утра мы пили вино, потом пиво, и теперь меня слегка лихорадило. Лихорадило не только тело, в голове тоже все смешалось в кучу. Я поднял глаза к черному небу и увидел, как сквозь тучи потоками темной крови проливается гроза, погасив луну и бросая сумрачную пелену на крыши и фасады домов. И вдруг, пошлепав по асфальту ядреными, величиной с блюдце каплями, хлынул ливень. Я попытался бежать быстрее, но какая-то смутная тревога будто подточила меня изнутри, так что под спасительный навес, преследуемый дождем, я шел, еле переставляя вдруг налившиеся свинцом ноги. Хохоча и толкаясь плечами и локтями, мы сбились в кучу у газетного киоска, и я попытался привести в порядок мысли, бродившие хмелем. Рядом, взрыкнув для затравки бешеным зверем, грянул оглушительный раскат грома, и земля всколыхнулась у меня под ногами. Несколько секунд спустя уличное освещение, рисующее в полумраке очертания фасадов и желтые наклейки окон, стало постепенно меркнуть. Над превратившимися в сплошную лужу тротуарами перемигивались фонари и гасли, как свечи на ветру. На улицах, казалось, не было ни души, и чернота внезапного затмения изливалась зловонным дыханием из водосливов, стекая в канализацию. Ночь стала глухой и непроницаемой, дождь — саваном, сотканным из испарений.
      И вдруг со стороны тира, над входом в который тоже был оборудован навес, послышался звонкий девичий смех. Пацаны, словно охотничьи псы, почуявшие добычу, навострили уши.
     - Оп-па! – сказал кто-то в темноте. – Да мы тут, оказывается, не одни.
     - Я пошел на разведку, - сказал Димка Гусев и исчез в темноте.
     Вскоре он вернулся в компании трех девушек, которые ожидали автобуса на Ростов - одна из них ехала поступать в медицинский институт. Они были нашими ровесниками, только из другой школы, а их подруга абитуриентка – годом младше.
     Шел дождь, грохотал гром, а небо раздирали ярко-серебристые зигзаги молний. До автобуса был еще час времени, и мы болтали  ни о чем, и хохотали беспричинно. В огромной Вселенной, казалось, не было сейчас никого, кроме нас, и мы владели ею безраздельно.
     Включились фонари, и я, наконец, смог рассмотреть девушку, которая собиралась уехать в Ростов. У нее были длинные, темные волосы и красивые глаза, слегка затененные длинными ресницами. Она была по-девичьи стройна, но фигура ее обещала стать в скором времени весьма привлекательной. Она, ее звали Татьяной, болтала с подружками, отвечала на вопросы пацанов, а я все никак поймать момент, чтобы заговорить с нею.  Мне помогла погода…
     Около часу ночи диктор, хриплым спросонья голосом объявила, что все рейсы в связи со штормовым предупреждением отменены. И я тоном, не терпящим возражений, объявил, что провожу ее домой.
     В темном подъезде пахло сыростью, подгоревшим  мясом и котами. Откуда-то, из квартиры доносилась тихая музыка, а с улицы раздавался звук нескончаемой капели. На лестнице было темно, как в бездонном колодце. Отблески далеких молний проникали сквозь смотровое окошко над входом и разбивались о края ступенек. Мы на ощупь двинулись вперед, пока не наткнулись на первую ступеньку. Вцепившись в перила, стали медленно подниматься. Вскоре ступени сменились ровной поверхностью, и я понял, что мы добрались до площадки.
     - Здесь я живу, - сказала Таня. – Я дома. Не знаю, что сейчас будет с родителями, когда увидят, что я не поехала в Ростов. Они будут огорчены.
     - Завтра поедешь! – сказал я. – Но я заберу тебя оттуда.
     - Зачем? – спросила она, удивленно распахнув глаза, и белки ее глаз блеснули в темноте.
     - Ты выйдешь за меня замуж! – оповестил я Татьяну, как о чем-то давно решенном.
     - Ну, ты даешь! – сказала она, и я почувствовал, что она улыбнулась. – Мы знакомы с тобой чуть больше часа!
     - Для меня – достаточно! – сказал я. – Другого времени у нас просто не будет. Скоро я уеду… на службу. Надолго.  Поэтому все надо сделать быстро!
     - Андрей, все это на какой-то бульварный роман тянет, тебе не кажется? Ты вообще ничего обо мне не знаешь! Как ты можешь делать мне такое предложение?!
     Я провел рукой по ставшей вдруг враждебной, холодной стене, и тут открылась дверь, выпустив в подъезд широкую полосу электрического света, больно придавленного до этого дверью...
     Через десять минут я на кухне пил водку с ее отцом, который, как и все в этом городе, был шахтером.
     - Послушайте, молодой человек, - бубнил Иван, - я в личную жизнь Татьяны не лезу, тем более что и сам не без греха. Но! Если когда-нибудь у тебя будет дочь, а я такого счастья никому не пожелаю, ведь хотите вы того или нет, закон жизни гласит: рано или поздно она разобьет вам сердце… Так, о чем я? Да! Если в один прекрасный день у тебя у самого появится дочь, ты и не заметишь, как начнешь делить всех мужчин на две категории: на тех, кого ты подозреваешь в том, что они с ней спят, и на всех остальных. Кто скажет, что это не так — лжет как сивый мерин! Понял?!
     Его кулак с грохотом опустился на стол.
     Я печенкой чуял, что отец Татьяны на моей стороне, в то время, как ее мать о чем-то горько причитала в соседней комнате.
     - Мне, Андрюха, плевать, гений ты или нищий неудачник! Но если ты, как бессовестная скотина, обидишь мою дочурку… Когда свадьба?
 - Завтра мы с Татьяной все решим! – сказал я.
 - Завтра Татьяна поедет поступать в институт! – безапелляционно заявила, входя в кухню, ее мать. – А вам, молодой человек, пора домой!
  Все же мы договорились с Татьяной, что встретимся утром следующего дня во Дворце культуры, благо автобус на Ростов был только ночной.
  Дворец культуры был недалеко от моего дома, и через двадцать минут я уже входил в широкий вестибюль, отделанный холодным мрамором. Дежурная, читающая какую-то книгу, не удостоила меня даже взглядом, и я не стал спрашивать ее, где находится студия танцев, а решил сам разыскать ее.  Мои шаги гулким эхом раздавались в пустых коридорах, и у меня уже   промелькнула мысль, что Татьяна, возможно, подшутила надо мной, назначив встречу здесь, и сделала это, чтобы посмеяться над моей излишней самонадеянностью. Я нашел студию танцев на втором этаже ДК и распахнул дверь.  Разочарованно и, быть может, с некоторым трусливым облегчением окинул я взглядом пустой зал...
     Я вышел из сумеречного помещения и… увидел Татьяну. Она сидела на скамье, и ее силуэт четко выделялся на фоне фонтана. Я задержался у входа, чтобы рассмотреть ее, и на мгновение мне показалось, что я увидел девушку с картины Крамского «Незнакомка», так похоже было на нее отражение Татьяны, мечтательно смотрящей в никуда на своей скамейке у фонтана. Проглотив комок в горле, я двинулся вперед. Она услышала мои шаги по брусчатке, которой была выложена площадка вокруг фонтана, и подняла глаза, улыбаясь, словно не ожидала встретить меня.
     - Я думала, ты не придешь, — сказала Татьяна.
     - То же самое я подумал о тебе, когда увидел, что тебя нет в студии.
     Она продолжала сидеть на скамье, напряженно выпрямившись, сжав руки на коленях. Я спрашивал себя, как получается, что я чувствую ее такой далекой, читая каждую складочку ее губ.
     - Я пришла, чтобы сказать тебе, что ты сильно заблуждаешься в том, что я соглашусь выйти за тебя замуж вот так – неожиданно. И… Я уеду ночью в Ростов, что бы ты ни сказал мне сейчас.
     Я смотрел на нее, как смотрят на быстро уходящий поезд, понимая, что всю ночь перед встречей блуждал в высях собственных фантазий, а теперь реальность со всей своей неумолимостью обрушилась на меня.
     - А я-то думал, ты пришла, потому что захотела меня увидеть, — в отчаянии я попытался улыбнуться.
     Мое замечание заставило ее покраснеть.
     - Я чуть было не пошла в кино. Чтобы только не встречаться с тобой, понимаешь? — сказала она.
     - Почему?!
     Татьяна молча посмотрела на меня. Потом пожала плечами и посмотрела куда-то вверх, словно пыталась на лету поймать ускользающие слова.
     - Потому что боялась: вдруг ты окажешься прав, — наконец произнесла она. – И я уже никуда не поеду…
    Я вздохнул. На большой площади перед ДК никого не было, только тишина и ощущение заброшенности, которые всегда объединяют малознакомых людей. Я почувствовал, что способен произнести вслух все, что взбредет в голову, даже зная наперед, что после этого нам не доведется больше разговаривать.
     - Пойдем ко мне домой! – выпалил я. – Поговорим там.
     Она взглянула на меня с сердитой улыбкой, и ее взгляд стал холодным.
     - Зачем? - спросила она.
     - Увидишь! – сказал я, лишь бы что-то сказать. – У тебя ведь нет парня? Ну, любимого?
     - А вот это не твое дело! - она больше не улыбалась. У нее дрожали губы.
     - Я для тебя почти незнакомец, — сказал я. - И мне хотелось бы, чтобы ты поближе узнала меня, а я тебя. Я ведь нравлюсь тебе. Скажи, что я ошибаюсь, и я уйду. Ты кого-то любишь?
     - Я же сказала, что это – не твое дело! Даже если и не люблю никого!
     - А я думаю, что ты кого-то любишь, но эта любовь безответная. Любишь на самом деле. И что ты не выходишь за меня замуж только для того, чтобы вырваться из дома и уехать подальше от этого города и твоей любви, туда, где она не причинит тебе боль.
     В ее глазах заблестели слезы ярости.
     - Ты не имеешь права говорить со мной так, Андрей! Ты меня не знаешь.
     - Скажи, что я ошибаюсь, и я уйду. Ты его любишь? Скажи, что ты уезжаешь, а не бежишь!
     Мы долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
     - Я не знаю, — прошептала она, наконец. — Не знаю.
     - Однажды кто-то сказал: в тот момент, когда ты задумываешься о том, любишь ли кого-то, ты уже навсегда перестал его любить.
     Татьяна безуспешно пыталась разглядеть иронию на моем лице…
     Она сидела на лавке, а я стоял перед нею истуканом. Не знаю, сколько продолжалась эта пытка…
     - Афганцы говорят: не иди позади меня – возможно, я не поведу тебя. Не иди впереди меня – возможно, я не последую за тобой. Иди рядом, и мы будем одним целым…
     - Это значит, что ты все еще хочешь, чтобы мы пошли к тебе? – спросила она почему-то осипшим голосом.
     - Все еще хочу! – ответил я.
     - Ну, так подай руку девушке, неотесанный ты служака!
     Мы шли под небом, истерзанным воспаленными ссадинами вчерашней грозы. Шли, словно стараясь скорее привыкнуть к шагам друг друга, стараясь не говорить на ту тему, о которой думали, которая нас сейчас сближала. Она избегала моего взгляда и натянуто улыбалась. Я чувствовал, что она почти жалеет о том, что призналась мне в своей тайне около фонтана, и теперь ее собственные слова причиняют ей боль, гложут изнутри.
     - Слушай, ты ведь не осуждаешь меня за мое почти признание о той, другой любви? — вдруг попросила она. — Не осуждаешь?
     - Конечно, нет. У каждого в жизни бывают ошибки. Но о твоей я не расскажу никому!
     Татьяна рассмеялась, но было заметно, как сильно она нервничает.
     - Сама не понимаю, что на меня нашло. Не обижайся, но иногда гораздо легче говорить с незнакомцем, чем с кем-то, кто тебя хорошо знает. Интересно, почему?
     Я пожал плечами.
     - Наверное, потому, что чужие люди нас воспринимают такими, какие мы есть на самом деле, а не такими, как им бы хотелось нас видеть.
     - Это тоже сказал кто-то из великих?
     - Нет, это я только что придумал, чтобы произвести на тебя впечатление.
     - А как ты воспринимаешь меня?
     - Как загадку.
     - Это самый странный комплимент из всех тех, что мне когда-либо делали.
     - Это не комплимент, это, скорее, угроза.
     - Объясни!
     - Загадки для того и нужны, чтобы их разгадывать, чтобы узнать, что скрывается внутри.
     - Возможно, ты разочаруешься, увидев, что внутри.
     - Возможно, буду очень удивлен. И ты тоже.
     - Я не думала, что ты такой нахал!
     - Наверное, потому, что все свое нахальство я приберегал для тебя.
     - Почему?
     «Потому что я тебя боюсь!» - подумал я, но вслух этого не сказал.
     Чтобы оттянуть время, мы зашли в молочное кафе рядом с универмагом. Сели за единственный столик у окна, и я заказал бутерброды с ветчиной и кофе с молоком, чтобы согреться.
     - Мне только кофе с молоком, больше ничего не надо, спасибо, — сказала Татьяна.
     Я же умирал с голоду и набросился на бутерброд, не думая о приличиях.
Обхватив обеими руками дымящуюся чашку, она, улыбаясь, наблюдала за мной со смесью любопытства и удивления.
     - Что же такое ты собирался показать мне сегодня, чего я никогда раньше не видела? – спросила Татьяна.
     - Много разного! – поглощая бутерброд, ответил я. - То, что я покажу тебе, имеет отношение к нашей дальнейшей жизни.
     Татьяна кивнула, удивленно подняв брови.
     - Ну-ну! Ты уже планируешь нашу дальнейшую жизнь?
     - Конечно!
     - Я недавно познакомилась с одним… персонажем, будто сошедшим со страниц романа, чтобы предложить мне жизнь из того же романа о предательстве и об иллюзии любви, и об утраченной дружбе. Это история о любви, о ненависти и о мечтах, живущих в каждом из нас. Верно?
     - Примерно так пишут на обложках дешевых романов, Таня. Но на самом деле эта история так же реальна, как и то, что хлеб, который мне принесли, по меньшей мере, трехдневной давности. И как все правдивые истории, она начинается здесь и сейчас.
     Татьяна улыбалась, как ребенок, которому пообещали показать фокус или загадали загадку.
     Я допил последний глоток кофе и несколько мгновений молча смотрел на нее, думая, как сильно мне хочется спрятаться в этом прозрачном, ускользающем от меня взгляде. Я думал и об одиночестве, которое настигнет меня сегодня же ночью, когда мы с нею простимся, когда у меня не будет больше ни фокусов, ни историй, чтобы удержать ее рядом. Я думал о том, как мало могу предложить ей и как много мне от нее хотелось бы получить.
     - У тебя уже мозги скрипят, Андрей, — рассмеялась  она. — Что ты там задумал? Расскажи мне лучше о себе.
     Я начал свой рассказ с того далекого рассветного утра, когда, проснувшись, никак не мог вспомнить лица своей матери, которая ушла от отца с его водителем Гришкой, и все говорил и говорил, уже не останавливаясь, до того самого момента, когда очутился в наполненном тенями и мраком автовокзале. Татьяна молча слушала меня, внимательно глядя в глаза, без малейшего намека на осуждение или насмешку. Я рассказал, что так и не смог поцеловать ни одну девушку до призыва в армию, и как у меня дрожали руки, когда губы Татьяны коснулись моей щеки несколько часов назад. Я рассказал, что вся моя предыдущая история - она об одиноких людях, о потерях и о невозвратности былого, и поэтому я неожиданно для себя настолько погрузился в нее, что она переплелась с моей собственной жизнью.
     - Так читатель забывает себя на страницах интересного романа, потому что те, кого он жаждет любить, — всего лишь тени, родившиеся в душе чужого ему человека, - закончил я свое повествование.
     - Не говори больше ничего, — прошептала Татьяна. — Только отведи меня в то место, где родились твои печали.
     На улице похолодало - дул ледяной ветер, пропитанный запахом угля. Мы шли ко мне домой, укрывая лица от порывов ветра. Лицо Татьяны было в нескольких сантиметрах от моего. Она улыбалась. И тогда, сам не понимая, что делаю, я вдруг наклонился и поцеловал ее, едва прикоснувшись губами к ее губам...
     Меня вдруг охватила странная, абсурдная уверенность в том, что все возможно, мне казалось, будто даже эти, знакомые с раннего детства улицы, и даже враждебный ледяной ветер излучают надежду. Дойдя до площади у музыкальной школы, я заметил, что огромная стая голубей собралась в самом ее центре. Стая казалась огромным покрывалом из белых крыльев, покачивающимся на ветру. Я уже хотел обойти их, но в тот же момент понял, что голуби уступают нам дорогу. При этом ни один из них не поднялся в воздух. Мы осторожно стали пробираться между ними, а птицы расступались под нашими ногами и снова смыкались за нами. Мы на мгновение остановились, со всех сторон окруженный океаном серебристых птиц, и я вдруг подумал, что сегодня был самый странный и самый чудесный день моей жизни.
     Я поднял глаза и встретил ее взгляд. Она вдруг открыла сумочку и протянула мне  пачку писем.
     - Это письма Игоря Киселева, с которым я встречалась, - сказала Татьяна. – Делай с ними, что хочешь.
     Дома я быстро растопил печь, потому что ледяной ветер с улицы выстудил комнаты. Мы сидели у печи, глядя на весело разгорающийся огонь, и я бросал письма в топку. Мы смотрели, как бумага корчится на углях, как листки исчезают один за другим в клубах синего дыма. Татьяна встала на колени рядом со мной, на ее глазах были слезы. Я обнял ее и, почувствовав ее дыхание на своей шее, поднял на руки.
     - Не урони меня, Андрей, — прошептала она.
     Когда-то один из моих друзей, самый умудренный опытом по части женщин - Федька Синюгин объяснил мне при случае, что нет в жизни ничего даже отдаленно сопоставимого с тем моментом, когда ты впервые в жизни раздеваешь женщину. Он не солгал, но и не сказал всей правды. Он ничего не сказал о дрожи в руках, превращавшей каждую пуговицу, каждую застежку в почти непреодолимое препятствие. О притяжении подрагивающей бледной кожи и первом касании губ. Ничего не рассказал, потому что знал, что чудо случается только однажды, и эта тайна из тех, которые, будучи обнародованными, исчезают навсегда. Тысячу раз потом мне хотелось воссоздать атмосферу того первого вечера, когда шум дождя укрыл нас от всего мира. Тысячу раз хотелось вернуться и затеряться в воспоминаниях, от которых остался лишь образ, украденный у жара пламени: Татьяна, обнаженная и лежащая у огня, - ее влажное тело светится. Тот открытый, беззащитный взгляд врезался мне в память навсегда. Я склонился над ней и провел по коже ее живота кончиками пальцев. Татьяна опустила ресницы и улыбнулась мне, уверенно и смело.
     - Я - твоя, — прошептала она.
     Мне было двадцать лет, и нам обоим безумно хотелось жить…
     Прежде чем я успел сморозить какую-нибудь глупость, Татьяна прижалась губами к моему рту, и я на целый час исчез из этого мира. Она позволяла ласкать себя и наслаждаться собой с бесконечным терпением и глубокой нежностью, отчего я совсем потерял голову. В тот день всего за один час я изучил каждый изгиб ее тела вдоль и поперек, как другие учат молитву или приговор. Позднее, когда я едва переводил дух, она позволила мне склонить голову к ней на грудь и ласково перебирала мои волосы в наступившем молчании, пока я не заснул в сладких объятиях, положив руку меж ее бедер. Мы спали голова к голове и физически были рядом, почти одинаковыми были наши движения, позы, дыхание в одной и той же комнате, на одной подушке, в той же самой темноте, под то же тиканье будильника, при одних и тех же для обоих уличных звуках, при одинаковом расположении звезд; и ночь была одна для двоих, и одно для двоих объятие, но все равно мы видели разные сны и переживали совершенно непохожие вещи: я улыбался, радуясь свежему ветерку, а она в страхе от кого-то убегала; я что-то веселое рассказывал отцу, а она в это время уезжала в город Ростов...