Игра в жизнь. Гл. 14

14.

Выстлан алмазами Млечный путь,
И загадочен глаз Венеры…
Расплескал по небу мою грусть
Космос, не знающий меры.
Там каждая звездочка - дух
Мятежный и своевольный!
Там Марса факел не потух -
Мелькает огнем беспокойным…

     Вечером Таня ушла собираться в Ростов, твердо намереваясь сегодня уехать, чего бы ей это не стоило. Ей очень не хотелось огорчать мать.
     Я сказал, что приду проводить ее, но вряд ли она уедет и сегодня...
     - Это еще почему? - удивилась Татьяна.
     - Потому что ночью опять будет гроза, и все рейсы  отменят.
     Она рассмеялась и от души хлопнула дверью, уходя.
     Я вышел около одиннадцати вечера и понял, что мои самые мрачные предсказания сбываются. Улицы были пустынными под серо-ртутной луной, а на небе что-то черное, плотное угрожающее клубилось клочьями, собираясь в тучи, которые медленно ползли к луне, явно намереваясь поглотить ее. Я остановился и, подняв  голову,  увидел, как призрак бури расправляет черные крылья над городом. Белая молния вдруг вспорола полотнище небосвода, яростно громыхнул гром, и завеса, сотканная из дождевых капель, обрушилась на землю лавиной хрустальных кинжалов, пронзающих на своем пути деревья и кустарники. За миг до того как первая капля дождя коснулась поверхности, время остановилось, и сотни тысяч ярких, словно алмазы, слезинок повисли в воздухе...
     Мне пришлось вернуться домой и взять плащ. Но это мало помогло - пока я добежал до автовокзала, моя одежда была полностью промокшей.
     Татьяна была уже на автовокзале с матерью - их привез на автомашине сосед.
Мать, нахохлившись, сидела на чемодане, поглядывая на меня с неприязнью, а мы болтали о всякой всячине, узнавая друг о дружке что-то новое.
     - Ты любишь читать? - спросила Таня. - Я очень люблю книги.
     - О, это моя больная тема! - сказал я. - Мы живем среди шахтеров, и тяжкий каждодневный труд напрочь лишает их даже какого-то намека на романтику. С раннего детства, с того самого момента, как я научился читать,  единственными моими друзьями были слова, выведенные пером на бумаге. А печатное слово возбуждало во мне благоговейный трепет... В школе я научился читать и писать намного раньше, чем другие дети нашего квартала. Там, где мои товарищи видели на странице лишенные смысла буквы-закорючки, я видел свет, улицы и людей с их мечтаниями и терзаниями. Слова и тайный их смысл завораживали меня. Книги казались мне волшебным ключом, открывающим двери бескрайнего мира, простиравшегося за пределами моего дома, улицы и томительных дней, когда даже я интуитивно чувствовал, что мне уготована незавидная доля шахтера. Отец никогда ничего не читал, кроме местной газеты, и его раздражали книги в доме. В них содержалось нечто, помимо букв, что было выше его понимания, и это его задевало. Он не уставал повторять, что мне нужно готовиться к труду горняка, что как только я закончу школу, он пристроит меня в институт, который окончил сам, и мне лучше выбросить из головы пустые фантазии, иначе я ни в чем не преуспею. Я прятал книги под матрацем и дожидался момента, когда он уйдет на работу или заснет, чтобы почитать. Однажды он застал меня за чтением - увлеченный книгой, я не услышал, как он пришел домой, и страшно разозлился. Вырвав у меня из рук книгу, он вышвырнул ее в окно.
     Татьяна рассмеялась, наверно, представив, какой у меня в тот момент был вид.
     - Потом, уже на войне, я понял, что книги — это заслон, который ты выставляешь от внешнего мира, сон, в который погружаешься, как в дурман, или мостик, который перебрасываешь к внешнему миру, занимающему тебя настолько, что ты хотел бы расширить его размеры, читая новые и новые книги.
     Татьяна молча слушала, перебирая пальцами кружевной платочек.
     - А на войне страшно? - неожиданно спросила она. До этого Татьяна не задала мне ни одного вопроса по поводу моей службы...
     - Как тебе сказать? - я почему-то замялся. - Перед боем, да, страшно. Но в бою об этом уже некогда думать - надо воевать. Иначе, погибнешь. Но однажды мне было очень страшно... До ужаса, до коликов в животе....
     - Расскажи! - попросила она.
     - Мы пришли в кишлак, уже не помню названия. По информации  «хадовцев» - это такое КГБ афганское, кишлак был заброшен, но там  был оборудован большой тайник с оружием и боеприпасами. Мы пришли к кишлаку и обнаружили высокий глинобитный забор по всему периметру кишлака. Меня подсадили, и я, ухватившись за край забора, спрыгнул на другую сторону. И вот тут-то меня и ожидал сюрприз. Мой автомат был заброшен за спину, а передо мной... Черная тень с глазами, поблескивавшими, как жемчуг под толщей воды, лениво скользнула ко мне. Это была большая черная собака. Пастушья порода, которая в степи рвет волка. Зверь остановился в трех метрах от моих ног, и только тогда я заметил, что пес не один. Еще два зверя молча наблюдали за мной из-за низкого дувала. Одна из собак стала подкрадываться ко мне, прячась в тени, падавшей от дувала  справа от меня. Другой пес, самый крупный из трех, вскочил на полуразрушенную стену и  следил за мной с близкого расстояния. Сквозь оскаленные клыки струился пар его дыхания. Я медленно отступил, глядя животному прямо в глаза и не смея повернуться спиной. Шаг за шагом я отступил к забору, прижавшись к нему спиной. На стену запрыгнула вторая собака, и теперь они обе настороженно пожирали меня лютыми взглядами.  Я нашарил рукой рукоять автомата, прекрасно понимая, что я не успею привести его в боевое положение - собаки опередят меня. И вот тогда липкий страх горячим потом потек у меня между лопатками. Я знал, что, стоит мне отвести глаза и обратиться в бегство, животные мгновенно остановят меня.  Не успею я пробежать и десятка метров, как они собьют меня с ног и растерзают. Третий пес, тот самый, которого я заметил первым, выступавший, похоже, вожаком, припал телом к земле и стал медленно приближаться ко мне. «Ну, вот и все!» - подумал я.
     В этот миг за спиной у меня вспыхнул свет, и занявшееся сияние осветило оскаленные морды трех псов. Собаки остановились как вкопанные. Я оглянулся через плечо и увидел лейтенанта Круглова. Он сидел верхом на заборе, свесив ноги, и, осветив собак фонарем, держал их на прицеле... Вожак стаи глухо заурчал, и вдруг бросился вглубь кишлака. Спустя мгновение две другие собаки убежали следом.
     - Что, Андрюха, трухануло малость?! - засмеялся Круглов.
     - Да уж! Думал - все, конец!
     - Я бы на твоем месте в штаны наложил, - Круглов спрыгнул с забора. -
Уходить-то тебе некуда было!
     - А я бы умерла на месте от страха! - сказала Татьяна. - Я как-то видела волкодавов в передаче «В мире животных». Это действительно монстры! Расскажи еще что-нибудь.
     - Страшное - страшное? - улыбнулся я.
     - Не обязательно. Ну, что-то такое, характерное для тебя.
     - Я не люблю рассказывать о войне. Это не прибавляет бодрости, знаешь...
     - Почему же ты хочешь стать офицером?
     Я надолго ушел в себя...
     - Однажды, после принятия присяги на верность Родине, ты впервые берешь в руки боевое оружие. Это знаменательный день, праздник для молодых солдат. В Афгане я держал в руках свое оружие почти каждый день. И даже когда я спал или  думал, будто сплю, и смотрел на АКМС так, словно он содержал ответы на все вопросы, по крайней мере, на самые важные. Так вот, когда ты впервые берешь в руки боевое оружие, чувствуешь в руках его приятную тяжесть, в твою жизнь исподволь входят честь и верность. Навсегда. Даже если ты вдруг попытаешься забыть об этом. Со мной произошло именно так. Я думаю, что это моя жизнь, мой долг. И я не хочу ничего менять.
     - Даже если я попрошу тебя об этом? - хитро прищурившись, спросила Татьяна.
     - Даже если ты попросишь об этом. Это - святое для меня, и это не обсуждается.
     Тем временем, гроза ушла, и автобус на Ростов подали по расписанию.
     Я стоически терпел два дня, а потом поехал в Ростов и забрал ее прямо из общежития, благо она еще не успела подать документы в приемную комиссию.  Чемодан она выбросила в окно, а потом спустилась сама...
     А еще через два дня, за сутки до окончания моего отпуска, мы расписались. Отец каким-то образом сумел договориться об этом в ЗАГСе...