Тихая ночь

Знаете, как это бывает? Когда от неизвестной причины просыпаешься внезапно посреди ночи и долго лежишь на своём ложе, вглядываясь в темноту над собой. Вокруг царит непроглядный мрак, с улицы не доносится ни единого звука, только звенит где-то в углу комар или бьётся о стену ночной мотылёк, размеренно капает с потолка вода. А ты лежишь, не шевелясь и даже не дыша, прислушиваешься к этим едва различимым звукам и пытаешься понять: что же тебя разбудило? В голове нет совершенно никаких мыслей, лишь ощущение безграничного, ни с чем не сравнимого покоя и отрешенности. И хочется снова закрыть глаза и погрузиться в безмятежную дрёму. Но сон ушел. И как бы ты ни старался, заснуть снова не получается. Остаётся только лежать и смотреть в темноту…

Время течёт незаметно. Минуты, часы. Они растягиваются, словно дни, и кажется, что проходят столетия, а я всё также лежу и не могу уснуть. Но вот в какой-то момент я с удивлением замечаю, что где-то глубоко-глубоко внутри меня медленно нарастает какое-то странное незнакомое чувство чего-то значительного, замечательного, невероятного. Безумного! По телу пробегает судорога предвкушения. Я чувствую, что всё моё естество наполняется какой-то незнакомой и непривычной энергией. Силой! Душа поёт так, что хочется танцевать! От былой дремотной неги не остаётся и следа! И вот, когда лежать становится уже совсем невмоготу, я встаю и, отворив тяжёлую дубовую дверь, преграждающую выход, выбираюсь наружу.

Покидая своё пристанище я радуюсь, хотя сам не понимаю чему. Холодный ночной воздух освежает голову и холодит кожу. Так хочется вдохнуть его полной грудью! Ветер взмётывает остатки поседевших волос, хлещут по ногам полы потёртого кафтана. Полная Луна на небе освещает усыпанную мелким гравием дорожку, вьющуюся по земле. Вокруг темнеют под сенью деревьев наши жилища. Их много. Попроще и побогаче, ограждённые крепкими приземистыми заборами и совершено открытые для всех. Огней нигде нет. Только вдали, за ветвями, мерцает одинокий огонёк свечи. Священник, что живет возле церкви-костницы, в крохотном домике, на самой окраине нашего села, – не спит. Он всегда выставляет свечу на окошко и долго сидит перед ней с книгой, читает псалмы.

Кажется, что кроме нас двоих во всём селе нет ни единой живой души, – такая вокруг стоит тишина. Всё вокруг будто замерло в предвкушении чего-то неведомого, волшебного! Даже ветер затих и не шелестит в деревах. И только Луна с любопытством наблюдает с небес.

Я с удовольствием подставляю лицо её живительному свету. Как же хороша ночь, как прекрасна! Я чувствую, что внутри меня всё начинает бурлить, словно это Луна пробуждает во мне невыносимую тягу к движению. Меня бьёт сильная дрожь. С каждым мгновением мне всё труднее устоять на одном месте, я едва не подпрыгиваю от переполняющей меня энергии! Что-то подгоняет меня, зовёт, толкает в спину. В ушах ощущается какое-то странное давление, словно пока ещё далёкий перестук барабанов. Едва-едва слышно играет где-то вдали лютня, – тихая и нежная мелодия.

Нетвёрдой походкой, пошатываясь, иду на ближайший перекресток наших узких сельских улочек, благо он не далеко – всего десяток-другой шагов. Чувствую – мне потребуется место! Поначалу двигаться мне тяжело, тело от долгого сна затекло, да и сам я достаточно стар, и суставы кажутся непослушными. Но с каждым шагом движения мои становятся легче и плавнее, я всё быстрее переставляю ноги, всё быстрее и активнее размахиваю руками, и на перекрёсток я уже выбегаю.

Становлюсь в самой середине, запрокидываю голову к Луне и, чуть отклонившись назад, развожу руки в стороны:

– Здравствуй, Луна! И спасибо!

Меня переполняют беспричинная радость и счастье! Такие, что я начинаю хохотать, – удержаться совершенно невозможно! Мне кажется, что я спал целую вечность и проснулся только сейчас. На душе так радостно и легко, как не было никогда! Мир вокруг будто бы исчезает, остаёмся только я, Луна и эта великолепнейшая ночь.

От охвативших меня эмоций, сам того не замечая, я принимаюсь танцевать!

Начинаю с медленного раскачивания, пока ещё неловко переступая ногами: шаг влево, шаг вправо, поворот. Снова и снова. Туда и сюда. Не торопясь… Подскок! Пока ещё тихо, в пол силы, не высоко. И после недолгого кружения я поднимаю левое колено к груди и резко опускаю ногу, вбивая пятку в усыпанную гравием дорожку – раз! Мелкие камушки летят в стороны, больно впиваются в босую ступню. Но я их даже не замечаю! Вторая нога следует примеру первой – два! Я хлопаю в ладоши; звук, резкий, как щелчок кнута, далеко разносится в тишине. Я не боюсь разбудить своих соседей, наоборот, я был бы счастлив, если бы они присоединились ко мне.

Шум в ушах усиливается, и я уже явственно различаю бой барабанов и многие другие инструменты, которые я пока не могу разобрать. Словно целая толпа странствующих менестрелей обосновалась где-то на краю нашего села и решила дать ночное представление для его спящих жителей. Откуда они в нашем селении? Зачем играют так громко и притягательно? Но меня это уже не волнует. Музыка окутывает меня, льётся со всех сторон, завораживает и восхищает. Заставляет двигаться. И противостоять её влиянию невозможно!

Я кручусь всё быстрее, постепенно наращивая темп. Подскакивая и изворачиваясь, приседая и размахивая руками. Раз-два, три притопа, три-четыре, два прихлопа. И пошёл, и пошёл. Раз, два, три! Раз, два, три! Три, два, раз! И-и-эх! Как хочется закружиться в полную силу, но рано ещё, рано! Не пришло пока время настоящего Танца!

Не в силах удержаться я смеюсь в голос и кричу. Кричу, оглашая своим криком всю округу, подбадривая себя:

– Эх! Ха-ха-ха! Эгегей!

Из окрестных строений, разбуженные, выбираются мои соседи, с удивлением смотрят на меня. Приближаются. Я не обращаю на них внимания, продолжаю кружиться, хлопая себя по груди, бедрам и плечам:

– Смотрите, люди, смотрите, как пляшет ваш безумный сосед!

Раз! Раз! – вбиваю пятки в усыпанные гравием дорожки. Хрусть, хрусть, хрусть! – разлетаются камушки из-под босых ступней.

Меня окружает толпа. Люди стоят неподвижно, не решаясь присоединиться. Смотрят молча и тяжко. Но я продолжаю танцевать! Я знаю, что каждый из них тоже слышит эту чарующую музыку, чудным потоком льющуюся над нами, и каждый желает пуститься в пляс. Но не все ещё могут перебороть сонливость. А я тем временем вижу, (вижу!) как некоторые из них уже притоптывают на месте в такт моим движениям.

Вот маленький мальчик, с восторгом глядящий на меня, начинает подпрыгивать и вырывать ладошку из руки матери. Вот какая-то женщина, по самые глаза замотанная в тёмную шаль, начинает раскачиваться и поводить плечами, сжимая побелевшими пальцами края шали, – кажется, сейчас вышагнет из толпы и спляшет «цыганочку». А вон и сосед мой, Петракис, – высокий мужчина с суровым лицом, – мрачно глядит из-под насупленных бровей, но носок сапога его уже отбивает чечётку, казалось, вопреки воле хозяина!

Толпа прибывает. К нам присоединяются жители с соседних улиц. Словно что-то неведомое выгоняет жителей из домов в ночную прохладу и притягивает их ко мне. Весть о человеке, танцующем в ночи, разлетается быстро, и кажется, что всё наше селение постепенно просыпается и выбирается наружу, чтобы посмотреть на это удивительное зрелище. Вскоре вокруг меня собираются несколько десятков человек.

Я танцую и верчусь уже совершенно не стесняя движений, скручиваюсь и раскручиваюсь, как маленькая пружинка, приседаю, высоко выбрасывая ноги вверх, и подпрыгиваю, разводя руки широко в стороны, едва не задевая ими стоящих вокруг людей. Радость моя неукротима, грудь разрывает от желания кричать. С каждой секундой я двигаюсь всё быстрее и быстрее! Раз, два, вверх и вниз, вниз и вверх, два, раз. Даже в молодости я не мог двигаться так же легко и свободно, как сейчас! Ногами я выделываю такие кренделя, так закручиваюсь в совершенно невозможные фигуры, что сам поражаюсь собственной удали! Танец захватывает меня, и где-то в глубине души, я вдруг с какой-то обречённой радостью понимаю, что остановиться я уже не могу…

Один из людей, кажется старый господин Пасалидис, начинает медленно хлопать в ладоши. Его подхватывают. Сначала несмело и неуверенно – редкие хлопки из толпы – затем всё более активно, и вскоре целый град аплодисментов обрушивается на меня со всех сторон! Толпа начинает двигаться. Люди рукоплещут, ещё больше распаляя меня, и сами меж тем всё сильнее возбуждаясь. Аплодисменты перерастают в овации, люди начинают кричать от восторга, и вот кто-то уже выскакивает вперёд и начинает отплясывать вместе со мной!

В тот же миг на башне костницы, словно призывая людей к полуночной службе, со звуком старого расколотого медного таза бьёт колокол. Звон – глухой и протяжный, тягучий, словно смола, и дребезжащий, как жесть на ветру, – патокой растекается над головами толпы и медленно затихает, оставляя в ушах едва ощутимый гул, который, к удивлению моему, не в силах заглушить даже та волшебная мелодия, что играют невидимые пока музыканты, прячущиеся где-то на окраине нашего села.

Через пару мгновений колокол бьёт снова.

Это служит сигналом. Толпа, словно очнувшаяся от сна, в едином порыве, как стая вспугнутых голубей, срывается с места и рассыпается по округе. Каждому нужно место, все хотят получить немного свободы, чтобы не мешать друг другу. Но, рассредоточившись немного, все вдруг замирают на месте, вскинув руки к Луне, и… Уже через секунду все, кто окружал меня, кто наблюдал за моим безудержным танцем, все, кто не спал этой прекраснейшей ночью, в неудержимом приступе экстатического восторга сами принимаются танцевать! Там, где мне потребовались добрые полчаса, чтобы поймать ритм этого безумного Танца, чтобы уловить настроение этой волшебной Ночи, людям потребовалось всего пара минут!

В голове сами собой возникают строки из древней как мир песни неизвестного автора:

                О, человек! Вертись! Крутись!
                Коль силы есть – пляши! Танцуй!
                Пускайся в пляс под мертвенной Луной,
                Что светит в вышине над головой.

А колокол на костнице продолжает с неумолимой периодичностью отбивать каждые несколько секунд.

Толпа бурлит, шевелится, движется. Сходятся и расходятся пары, партнёры меняются так быстро, что едва ли успевают рассмотреть лица друг друга. Богач танцует с крестьянкой, стражник-солдат – с казначеем, мастеровой-сапожник в обнимку с аптекарем закружили в хороводе купца! Танец полностью стирает все границы между людьми; и даже сам пан Марэк, хозяин нашего села, не гнушается танцевать со своими служанками.

Ко мне подскакивают несколько человек. Лица их озарены радостью, глаза горят от нечеловеческого веселья. Меня подхватывают под руки и вовлекают в хоровод! И мы, взявшись за руки, несёмся вдоль улиц, мимо домов и заборов, мимо танцующих пар и веселящихся детей, мимо костницы, величаво возносящейся над нами. Черепа, связками висящие на её стенах, казалось, благосклонно улыбаются и подмигивают толпе, раскачиваясь на своих верёвках в такт звенящему на башне колоколу.

Замечаю, как в отдалении люди бросаются вытаскивать из жилищ тех, кто ещё продолжал спать, и втягивают их в наше веселье. Сонные, не понимающие, что происходит, эти спавшие доселе лентяи еле переставляют ноги, но стоит им оказаться в толпе, как сонливость их мигом слетает, и поддавшись всеобщему настроению, каждый из них принимается отплясывать кто во что горазд!

А грохот в ушах уже нестерпим! Стучат барабаны, завывают флейты, бренчат ситары и виуэлы, истошно воет расстроенная волынка, и все инструменты сливаются и перемешиваются, словно стремясь переиграть друг друга. И звучат они всё громче и громче и громче! На нас обрушивается ужасающая какофония звуков. И звон расколотого колокола вплетается в неё, дополняя, расширяя и раскрашивая.

Где-то вдалеке, на другой стороне нашего буйвища, словно вторя этой безумной мелодии, заводят песню. Её тут же подхватывают сотни голосов и разносят по всей округе, дальше, и дальше, от края нашего селения до края, и вот уже все танцующие и веселящиеся поют про весёлую жизнь красного петуха на крышах княжеских домов и удалых парней, пускающих его веселиться вдоволь!

Гремит неслышимая музыка. Шумит весёлая толпа. Кто-то объединяется в хоровод, кто-то танцует сам по себе, кто-то пробует залезть на крышу жилищ, чтобы быть выше остальных. А Луна, яркая словно Солнце, заливает всё вокруг ослепительным белым светом. Безумная пляска охватывает всё наше селение, и каждый, (каждый!), от мала до велика, вовлечён в весёлый хоровод! Вот и старик Вихар выскочил вперед и давай вприсядку скакать, размахивая руками и высоко подбрасывая ноги в прохудившихся сапогах. С него песок уже сыпется, а он всё туда же! Затейник, ей, ей. Вон, даже челюсть свою потерял!

А хоровод наш охватил уже несколько кварталов! Вьётся и вьётся по дорожкам вереница людей. Взявшись за руки, двигаясь, как единый организм, вбирая в себя всё новых и новых участников, мчится ватага весёлых селян, разбрызгивая из под ног камешки с тропинок. В какой-то момент хоровод рассыпается на множество отдельных танцоров и собирается вновь! Снова! И снова!

Словно призрачные огоньки, озаряя округу, загораются повсюду свечи. Люди ставят их вдоль дорожек, насаживают на металлические пики на заборах или просто держат в руках, ни на секунду при этом не прекращая танцевать. Откуда они берут эти свечи? Но в сущности мне это не важно. Все мысли мои занимает один только Танец! И мы без устали кружимся, позабыв обо всём на свете, и пляшем, пляшем, пляшем, веселясь и хохоча.

Тут протолкался меж нами священник наш, бледный, как сама Смерть, испуганный, что твоя мышь, что по дурости своей в подстилке у кота спряталась, и давай меж нами бегать, да верещать чего-то на латыни на своей, на церковной. Бегает и кадилом своим размахивает. Авану, вон, даже по темечку этим своим кадилом засветил так, что свалился Аван. А священник дальше побежал, даже не заметив того. Хоть бы извинился, стервец! Безобразие, что и говорить. Но Аван наш, не будь дурак, поднялся и продолжает плясать, как ни в чем не бывало. А священник всё бегает, хватает танцующих за руки, крестным знамением осеняет, всё просит людей успокоиться, прекратить танцевать, да по пристанищам своим разойтись:

– Да что же вы делаете? Что вы творите? Люди-добрые! Да что же это? Да как же это? Вам же, вроде, спать положено? Ночь на дворе! Угомонитесь, окаянные! Господи, помоги мне, грешному!

Совсем, видно, старичок спросонья не соображает ничего, умаялся бедный. Надо бы его в наш хоровод завести. Пущщай потанцует!

Соседям моим, наверное, тоже похожая мысль в голову пришла. Вижу: заходят к нему со спины старуха Ульяна с Петером, а молодой Валько с товарищем своим, Димидием, по бокам подкрадываются. Вот и молодцы!

Я пытаюсь улыбнуться как можно более благожелательной улыбкой и, расставив руки, иду прямо на священника. Тот трясётся, выставляет вперёд распятие своё бесполезное, пятится назад и вдруг с визгом бросается в сторону, сбивая с ног Петера и ещё больше оттого пугаясь.

– Неужели я настолько уж страшон? – мельком думаю я. – Вроде бы, раньше люди от меня не шарахались?

Но священника надо ловить и я прыгаю за ним:

– Лови его, лови! Давай, окружай! Хватай! Ты – за левую руку, я – за правую. За ноги не надо! И-и-и… Хвать! Ага! Получилось!

И понеслась пляска наша с новой силой!

Раз, два, три! Раз, два, три! Раз, два, три! Пошло дело, пошло! Танцуй, голытьба!

А священник лопочет чего-то испуганно, спотыкается, дёргается, пытается убежать, вырваться из наших дружеских рук, но мы его держим крепко. Мягко, но крепко! Брыкается подлец. Держи его, держи!

                Вертится, крутится безумный хоровод.
                Танцует, танцует счастливый народ!

Постепенно священник успокаивается, начинает перебирать ногами самостоятельно и, к удивлению для самого себя, втягивается в ритм нашего безумного Танца. И, клянусь левой половиной богини Хель, выйдет из него хороший танцор! Выйдет!

А из костницы нашей, что у восточной ограды стояла, начинают доноситься голоса и ритмичный раскатистый треск, словно тысячи верующих в едином порыве молитвенного экстаза хлопают в ладоши в такт нашим песнопениям. Да и сами стены костницы, казалось, начинают раскачиваться и шевелиться, будто бы тоже пытаясь пуститься в пляс.

И снова возникают в голове стихи:

                Пары кружатся среди ночи и мглы –
                Бледные тени в сиянии Луны.
                И словно на флейте играл на костях
                Бедный пастух, что умер на днях.

Музыка поглощает всех. Многие из нас пытаются ей подыграть и дополнить в силу своих возможностей и умений. Кто-то вытаскивает из домов собственные инструменты, стремясь присоединиться к невидимым музыкантам, кто-то, подхватив с земли пару камней, начинает стучать ими друг об друга, выколачивая несложный ритм, иные палками скребут по железным оградам. Повсюду раздается скрип решеток и дверей, – то люди, вставшие в дверных проёмах и вцепившиеся обеими руками в калитки заборов и двери домов, остервенело двигают ими, пытаясь извлечь из ржавых петель хоть какой-то звук. Кто-то пытается играть на костяных флейтах, извлекая дикие, страшные, визжащие звуки.

Песняры затянули очередную песню. Про глупого злого короля и про несчастного менестреля, которого он погубил. И про проклятие певца: «Пойдёт кровавый дождь с небес по всей стране!» И словно отвечая этим словам, с безоблачного неба, озарённого невероятно яркой Луной, действительно начинает накрапывать дождь. Тягучие, кроваво-красные, редкие капли разбиваются о камни, оставляя на них маслянистые следы и окрашивая их в тёмный цвет. И лица людей под этой тёмной небесной водой начинают приобретать совершенно зловещие очертания.

Люди кружатся, самозабвенно отдаваясь Танцу, уже ничего не замечая вокруг.

И тут над всей нашей разухарившейся толпой набатным колоколом разносится протяжный оглушительный призыв:

– VADE RETRO!

И…

Словно отрезало вдруг.

Споткнулись люди. Остановились. Неслышимая музыка стихла. Замолчал бьющий на костнице колокол, оставив в ушах медленно затухающий звон. Стихли, обронив свои самодельные инструменты, и наши самоявленные музыканты.

И селение наше окружила удушающая тишина.

Вмиг накатили апатия, грусть и усталость. Кончилось безумное веселье. Люди, веселящиеся доселе в безудержном Танце, остановились на середине движений, замерли в причудливых позах, с поднятыми ногами и вскинутыми к небу руками. Затем медленно, очень медленно, словно сонные мухи, попавшие в кисель, опустили свои конечности, у кого они ещё оставались, и замерли на местах, слегка раскачиваясь и поводя отсутствующим взглядом по сторонам.

С трудом, словно преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, я огляделся.

Гаснут призрачные огоньки на оградах, свечи и факела исчезли, словно и не было их! Дождь прекратился, небо стало заволакиваться тучами, скрылась Луна. И буйвище наше погрузилось во тьму.

В отдалении замечаю фигуры в чёрных балахонах, неспешно приближающиеся со всех сторон. В руках у них факелы, дубины и мечи, а у каждого второго – огромные деревянные кресты в добрую сажень размером. Лица их скрыты под капюшонами – не разглядеть, только бороды торчат.

То были священники из ближайшего монастыря.

Видно, пляски наши да веселье невинное привлекли их внимание, и явились они, чтобы вновь вогнать наш народ в тоску и грусть.

Святые отцы придвинулись, вскинули руки с распятиями к тучам, снова затянули монотонно что-то на церковном языке, и вновь по ушам резануло, как холодной водой, как пыльным мешком придавило!

Навалились пудовою ношей усталость и сон. Как же хочется спать…

Люди начали расходиться.

Пошатываясь, иду к своему склепу и я. Цепляюсь руками за стены, – ноги уже не держат. На краткий миг замираю на пороге, оглядываюсь на засклепный мир… и вваливаюсь через порог в темноту…

Я снова лежу на своём ложе, снова смотрю в темноту.

И не чувствую уже ничего.

Сквозь подступающий сон, клейкой паутиной окутывающий меня, с улицы, через раскрытую дверь, что я, заходя, забыл за собой запереть, доносятся до меня голоса:

– О, спаси нас, Всевысший! – писклявым фальцетом вопит первый. – Они же брата Орсика с собой утащили! Я видел, как он скрылся в склепе старого господина Пасалидиса, Светлая ему память! Но ведь мы ещё можем помочь нашему брату, правда? Что, если он жив? Мы должны вытащить его! Скорее же, брат Матиас, поспешим!

– Нет, брат Ордо! Постойте, – загудел второй голос. – Мы не можем помочь брату Орсику прямо сейчас. Только что мы упокоили мертвецов и разогнали их по могилам. С большим трудом, брат Ордо! Если сейчас мы начнём вламываться в склепы и вскрывать гробы, то снова потревожим покой мёртвых, и уже не сумеем упокоить их во второй раз! Нам надо подождать. Хотя бы до завтрашнего дня. Надеюсь я, брат Орсик, если он ещё жив, сумеет протянуть до этого момента. Сейчас он околдован Пляской и, думаю, спит вместе с мертвецами. Уверен я, ничего не случится с ним за одну-то ночь. Но попытаться спасти его в любом случае надо! Здесь, брат Ордо, я с вами согласен.

– Пляской?! – горестно вопит первый. – Да что же это такое, брат Матиас? Колдовство? Ведьмы шалят? Или Диавол козни свои проклятые, на нашем кладбище поселившись, строит? И это в нашем-то тихом городке! Спаси нас, Господь!

– Приближаются последние времена, брат Ордо. Мертвецы встают из своих могил. Как и было написано предостерегающе в священных книгах.

– Бедный, бедный брат Орсик!

– А костницу нашу, всё же, придётся разобрать, – с какой-то тоской замечает второй голос. – Она почти пробудилась сейчас! Вы видели? Никогда о таком не слышал!

– О, Единый! За что нам эти наказания? Где это видано, чтобы здания ходили?

– Столько мертвецов, столько костей уложено в её стены… Неудивительно, что и она поддалась Пляске. Давайте возвратимся в Обитель, брат Ордо? Скоро рассвет. И ещё. Надо отправить послание Епископу и доложить обо всём, что здесь произошло. Надеюсь я, он сможет прислать к нам Инквизитора, чтобы тот навёл порядок в нашей скромной Обители.

Голоса говорят о чём-то ещё, удаляются и затихают. А я лежу, не шевелясь, скрестив руки на груди, и смотрю пустыми глазницами в тёмный, заплесневелый потолок своего последнего пристанища.

– Славно мы повеселились! – устало думаю я. – Если бы только веселье наше могло продолжаться и дальше!

Медленно подступает сон. «Закрываются» давно отсутствующие глаза.

И как вонзается в крышку гроба кладбищенский гвоздь, как последний отголосок страшного безудержного веселья, бушевавшего всю ночь, вспышками света вонзаются в моё уже угасающее сознание, всплывающие из глубин памяти строки неизвестного автора:

                Скелет, в ночи стуча костями,
                Бредёт устало по Земле.
                И Танец Смерти в этой драме
                Увы! Довелось увидеть мне…



ПРИМЕЧАНИЯ:

* Хель – в скандинавской мифологии повелительница мира мёртвых. Согласно некоторым представлениям, одна половина её тела выглядит как прекрасная женщина, другая – как скелет.

* Vade retro – (сокр.) Vade retro, Satana (лат.) «Иди прочь, Сатана!» Матф. 4:10. В контексте рассказа – первые строки молитвы изгнания злого духа.