Как я пострадал за искусство

                Как я пострадал за «искусство».

Прежде чем рассказать, как я за него пострадал, хотелось бы нарисовать картину, где и когда это произошло.
 Сразу хочу оговориться, дорогой читатель, что по «дороге к дому» нам придётся заскочить в «соседние дворы»:
Это было время замечательное. Мы были детьми 1950-х, рожденных в СССР, на европейском севере, в городе Архангельске, в посёлке Сульфат, где подпирали небо трубы целлюлозно-бумажного комбината и Европой там совсем не пахло.
Здесь моим родителям суждено было жить в эпоху индустриализации СССР и умереть в эпоху Перестройки. Мать погибла в автомобильной катастрофе, когда мы ехали на поминки к её брату Анатолию Парфёнову, в Северодвинск. Отец тоже умер не своей смертью. Его убили.
 
                Сульфат

Подальше от города и поближе к морю здесь, близ Архангельска, в 1935 году, был построен посёлка-образующий целлюлозно-бумажный комбинат. На строительстве этого завода умер от тифа мой дед, бригадир Александр Парфёнов. Он забивал первые сваи для будущего завода, стоя по пояс в холодном болоте. Строительство шло форсированным темпом.
Производство целлюлозы для природы - дело неблагородное и грязное. Первые очистные сооружения появились на заводе только в «семидесятых». Но вонь, накрывающая поселки Сульфат, Маймаксу и Соломбалу, а также и город, стояла до самой Перестройки.

В 70-е годы мой друг, курсант Архангельского мореходного училища, Саня Смолин, возвращался с моря, с полугодичной практики. На трамвае, подъезжая к Сульфату и учуяв родной запах завода СЦБК, он произнёс сакраментальную фразу, ставшую расхожей в народе,
- Ребята, Родиной пахнет,- и заплакал…

С развитием производства целлюлозы и экспортного леса разрастался и посёлок, увеличивалось население. На Сульфате стали давать квартиры военнослужащим Советской армии и Северного флота. На месте деревянных мостовых появился асфальт. На берегу Кузнечихи после войны пленными немцами был построен великолепный по тем временам, с колоннами, Дворец культуры. Там было всё: большой танцевальный зал, кинотеатр, спортзал, детский сектор, куда я ходил на авиамодельный кружок, а позже в музыкальную школу №5 и на радиокружок.
Помню я себя с яслей. Помню, как мама везла меня туда на санках в морозное тёмное утро на улицу Кировскую. Сдавала на руки нянькам и убегала на работу в жилищную контору, где работала управдомом.  Помню, как однажды нянька в яслях меня пеленала и в одеяле понесла на веранду, где дети спали в тихий час. Она перебросила один «куль» с ребёнком через одно плечо, на другое плечо положила второго, и понесла.
 Я, связанный пелёнкой по рукам и ногам, медленно из «кулька» начал выскальзывать. Вниз головой. Земля приближалась. Ухватиться было нечем, руки связаны. И в момент, когда я стал вываливаться из одеяла, нянька остановилась и положила нас на какую-то кровать. Не могу сказать, что это было очень страшно, скорее, любопытно, и несостоявшееся падение вниз головой я запомнил на всю жизнь.
 Помню, как детей поили рыбьим жиром. Нас садили в кружок и из бутылки в ложку нянька наливала жир и опрокидывала в раскрытые рты. Это было похоже на причастие в церкви, только не так вкусно. Но отвращения к рыбьему жиру у меня не было. Надо, значит надо!
Я ненавидел щи! Однажды, когда нянька решила меня насильно накормить этой мутной субстанцией, и стала пихать в рот ложку, меня вырвало прямо в тарелку. В яслях, как мне казалось, а может так и было, они были противные, не то, что бабушкины, когда она позволяла себе разговеться - щи с кусочком мяса, с хлебной крошанкой. Эти щи я любил. Когда в воскресенье с бабушкой мы приезжали на трамвае из церкви св. Мартина, что в Соломбале, она частенько варила свои щи. 
               
                Детский сад.

В пять лет я упал с крыльца. Неудачно. Рассёк висок и кровь полилась ручьём. Было лето. Отец схватил меня в охапку, носовым платком зажал рану и побежал в больницу. Скорую вызвать не было возможности. Телефонной будки поблизости не было. А больница - через квартал.
Меня положили на операционный стол, промыли спиртом рану. Я орал. Зашивать рассечение не стали, на рану наложили скобки. Когда медсестра пошла в процедурную наполнять шприц противостолбнячной сывороткой, в операционную проник батя.  Он схватил меня со стола и был таков.

Отец с детства боялся уколов. Когда в 1937 году он отбывал двенадцатилетним пацаном срок за угон машины, и в медпункте ему делали укол, он перевернул бочку с водой и попортил медоборудование.

Однажды отец подарил мне инерционную машинку. Мне было 3-4 года. Пластиковых игрушек тогда в продаже было немного. А эта красная машинка была маленькая, железная, помещалась в ладонь и колёса её пахли настоящей резиной, как самосвал у дяди Вити Иголкина, папиного друга. В саду я играл только с этой машинкой. Там были деревянные качели на полу для двоих, и я катал эту машинку туда- сюда, меняя угол наклона качели. Играя, я занозил о доску палец. Боль была такая неожиданная и резкая, что слёзы сами потекли из глаз. Очень мне было жалко себя, и я захныкал.
— Ах, эта противная машинка, - воскликнула воспитательница, взяла машинку и бросила в печку. В детском саду топили дровами. До сих пор помню эту страшную картину горящей машинки на красных углях в печке.
— Вот ей, вот так её!.. - твердила, успокаивая меня воспитательница, а я ревел уже в голос. Не от боли. Жалко было папину машинку. Подарок же!
 В старшей группе детского сада я был влюблён в тётю Тамару, она была врачом. Яркая брюнетка с бархатным голосом. Она делала уколы не больно. Всегда проверяла чистоту в туалете, где белоснежные раковины рукомойника всегда пахли земляничным мылом.
Первый эротический опыт тоже был в саду в тихий час. Напротив меня стояла кровать Зинки.  (Фамилию не помню, да и реклама тут не нужна. Ещё позавидуют!)
—Покажи жопу, - обратилась как-то Зинка ко мне, - спали в тихий час далеко не все.
— Сначала ты.
Зинка скинула одеяло, стянула трусы и повернулась попкой.
— Вы чего, - всполошился на соседней койке Женька Садовский (его помню), рядом с ним спала и Наташка Воробьёва.
— Женька, жопу покажи, - не унималась Зинка.
—А зачем?
— Интересно, покажи.
Женька снял трусы и повернулся к нам задницей. И тут дверь открылась и вошла воспитательница. Мы накрылись одеялами и закрыли глаза.
               
               
                Лагерь.
 

Летом детсад выезжал в лагерь, в деревню Ступино, что выше от Архангельска по Двине. Родители наши работали. И нас со старшим братом Павлом родители определили в лагерь. Ему было шесть, мне пять.
Не могу сказать, что в лагере, если вспомнить, был «сахар». Всё время была какая-то борьба. Всё было неудобно, всё мешало, не было того комфорта, когда мама рядом. И эти «трудовые повинности»: походы за ягодами. И комары!  Это был первый наш с братом отрыв от родителей и мне было тоскливо - не знаю, как брату Павке. Десять дней, которые показались мне вечностью. Было несколько ярких эпизодов. Собственно, ими, этими картинками, то время и отпечаталось в памяти.
    У каждого ребёнка в лагере, в раздевалке, был свой шкафчик с индивидуальным рисунком (для нас, малограмотных). В начале июня было холодно. И однажды, собираясь на прогулку, я открыл свой шкаф с апельсином и не обнаружил своего пальтишка! Это был первый опыт, первый в моей жизни грабёж, и он меня озадачил. А где вещи? «Терпилой» быть не хотелось.
Пальтишко перепутал сосед. Он уже гарцевал во дворе в моём новеньком сером в ёлочку пальто. В его шкафу его пальто было на месте. Я не собирался напяливать на себя чужое пальто, чтобы пойти гулять. И когда воспитательница показала в шкафу этому «товарищу» его пальто, тот отказался от него и встал в позу, стал уверять, что моё пальто в ёлочку принадлежит ему. А мне надо носить его пальто! Да, моё пальто было покруче, чем его драное пальтишко. Но, товарищ, где же твоя совесть? У меня в пять лет она уже пробудилась. Не думал я, что своё собственное имущество в этой жизни мне придётся так упорно отстаивать!
К счастью, у меня было железное «алиби», аргумент, вещдок!  Пальтишко было подписано маминой рукой. Белыми нитками! Белыми! КудЫ ты денешься? Чем возразишь? Товарищ!
Пальтишко пришлось вернуть без компенсации морального ущерба, на что, конечно, я надеялся. Ну, конфету! Больше мне было тогда и не надо…
 Так, в пять лет я впервые познакомился с пороками общества: мошенничеством и воровством.   

                По ягоды.

В лагере на кухню нужны были ягоды, чтобы для детишек сделать вкусняшки-пироги. Снабжения, очевидно, чуть-чуть не хватало.  Тогда в стране много чего не хватало. Всего-то шестнадцать лет прошло после страшной войны.
 Воспитатели строили нас, выдавали по маленькому детскому ведёрку или стеклянную банку на верёвке, проводили инструктаж, как надо собирать лесные продукты:               
-  Одну ягодку беру, в ведёрко кладу, на другую смотрю, третью примечаю, а четвёртая мерещится…
(Нет, чтобы одну в рот сунуть ребёнку, так нет, как же! В ведёрко! Чтобы никакой «коррупции», всё на кухню!)
 И мы, держась за верёвочку, шли на малинник в сопровождении «надзирателей»-воспитателей.  В те годы в Ступино малины было много. И вот, собираю я ягодки и думаю, когда же дно ведра под ними скроется. А потом замечаю, что ягоды в ведре прибывают чем выше, тем медленнее. И это так муторно. Но по полведра, а то и по полному (через «не могу») я сдавал в общую корзину «на базу». Не каждый так вот приносил-то! А то, у некоторых «товарищей» ягодки и вовсе до ведра не доходили,
- Ай-ай- ай! - всё в рот, ай-ай!!!- журили таких воспитательницы.
А я стоял рядом и дулся! Я всё видел и слышал! Разум мой кипел от возмущенья: 
- И это всё!? Тут выкладываешься, вкалываешь! Всё …  для победы, для Родины, нна, а эти!!! Всё себе! Всё в рот! И это всё?! Ай-ай- ай?!  А потом в лагере пироги на завтрак из моей малины жрать будут!  И только им «ай-ай-ай!» И всё?!  А ремнём по жопе!!! За невыполнение плана!
  Так я, ещё не понимая ничего в жизни, познал коммунистический лозунг Луи Блана, впервые использованный в 1851 году: от каждого по способности, «каждому по потребности» и понял, что это несправедливо!
Мать рассказывала, что во время войны в 1942 г. их подростков, вывозили в лес, под Архангельском на сбор грибов. Только тогда голод был. Инструктор показывал гриб:
— Вот это, дети, бледная поганка, а это-мухомор! К ним не прикасаться! Остальное - всё брать!
Через 10 дней лагеря, на родительский день, на «свиданку», приехали мама и папа. Мы с Пашкой встретили их со слезами радости на глазах.  Папа привёз два одинаковых заводных с пружиной мотоцикла. («Одинаковых», чтобы не подрались. Старший всегда отбирал у меня, что ему нравится, никогда не забуду «ЛИСАПЕД Школьник». Пока он его не угробил, не дал покататься). Радости нашей с Пашкой не было предела.  А когда родители стали собираться в дорогу, мы с братом подняли рёв. Сердце матери сжалось, и она, по решению отца, решила дать нам амнистию. «Отрубив» на малине «десятку», мы вышли на свободу.
Собрав немногие наши пожитки, на каком-то тракторе мы доехали до реки.
Пароход в Ступино на левом берегу не останавливался в это лето. Нужно было переправляться на правый. Но как? Переправы нет. В небе над нами висели грозовые тучи. Батя за бутылку водки нашёл старый небольшой карбас. Мы погрузились, отец сел на вёсла, и вчетвером мы поплыли через Северную Двину к дебаркадеру, где должен был причалить пароход «Степан Разин». Но только мы оттолкнулись от песчаного берега, сверкнула ослепительна молния, затем шарахнул над нашими головами как из пушки гром и сверху как из ведра полилось.
 Мать, не переставая, читала молитвы, укрывая нас своим плащом. Слани плавали. Пашка то и дело черпал каким-то ковшом воду и выливал её за борт, иногда не донося её за борт. Лодку качало. Отец изо всех сил грёб. Нас сносило течение. Батя то и дело выравнивал лодку и снова грёб. Казалось, мы плывём в каком-то безбрежном море, кругом была сплошная тьма и берега было не видно. Как папа ориентировался в этих условиях было непонятно. Наши судьбы были в его руках. Он более всех чувствовал опасность: из всех четверых плавать и держаться на воде умел только он.   
С Божией помощью добрались мы до правого берега. Насквозь мокрые забрались на дебаркадер. Лодка почти наполовину была наполнена водой. «Степан Разин» не опоздал.               
               
                Десять палочек.


Вообще, летом большинство детей Сульфата были предоставлены сами себе. Отпуск родителей и каникулы, это разные вещи. Отпуск длится 24 рабочих дня. А каникулы - всё лето.
Два летних месяца мы, как выражались старшие, «гоняли собак» на Сульфате.  Ходили в кино, в Дом культуры, бегали на песчаные горы, нелегально проникали на территорию завода, где были горы из древесной щепы, и можно было скатиться на доске или просто на заднице сверху вниз.
Щепа на горах иногда возгоралась от прения, она лежала под открытым небом. А щепа содержит спирт. В горах образовывались полости с высокой температурой. Они дымились, как вулканы. Рассказывали, что ребятня как-то шалила на горах щепы и один угодил в такое пекло, и сгорел.

Какие ещё на Сульфате развлечения? Рогатки, ружья на резине и война в заброшенных сараях до ночи, а ночи у нас летом- белые — вот и все развлечения для большинства «продвинутых» малолеток.
Более интеллигентные детишки играли в шпионы-пограничники, в лапту, «из круга вышибало», «в Маршала» или «Чин» (с карточками до 1000 очков похожа на игру «Казаки-разбойники», но последняя у нас во дворе не прижилась), в «коло-забивало», это когда кол забивает вся команда, и пока «вода» кол выдёргивает, все прячутся. 
Такая же история с игрой в «десять палочек», только вместо кола - подкидная доска. На ней десять щепок. Звучит считалка, «на златом крыльце сидели Царь Царевич…» и, предпоследний игрок по считалке выбивает палочки на подкидной доске вверх.  Если последний по считалке все палочки поймает (что бывает, но крайне редко), то парится-водит предпоследний. Далее все прячутся в сараях, в дровах, в кустах, за помойкой, за гаражами - где попало, и тот, кто обманет «воду» и добежит до доски с палочками, тот спасён. Но если до него «вода» успел найти игроков, поймал их, то опередивший «воду» на пути к «салу» может выбить палочки на доске вверх и спасти товарищей. Если в этот момент, о чудо, «вОда» поймает все взлетевшие в воздух палочки, то выбивший их водит. В общем, азарт нешуточный.
Как- то, на Красных Маршалов, мы играли в «десять палочек» до посинения, то есть, до ночи, и уже стало надоедать. Тут появились два дружбана, два кролика, хулиганские затейники. Они уже давно без сигарет в кармане не ходили и любили «пошутить» - Тереб (Шура Теребов) и  Мича –(Мичурин-имени не помню, он в армии погиб).
Мича и Тереб предложили пацанам, оставшимся во дворе козырную затею, первый и единственный в мире «эскримент»: поставить на подкидную доску ведро с дерьмом.
-А чо, Гагарин полетел, мы чо, хуже?   
Пацаны повелись. Ведро нашли, а вот с дерьмом возникла проблема. Где его взять. Не в яму же выгребную лезть под дом.
Тереба раздирал кураж, он сказал:
-Ладно! Я заявил я и сяду. За базар отвечу.  Занимайте очередь, с…, -он снял штаны и присел на ведро.
Пацаны понимали, на что идут и что дубля не будет. Через полчаса под сдавленный смех и распоясанные шутки полведра наполнили.  Но ведро — это не десять палочек.
 Золото, оно, как известно, тяжёлое. И с ноги запускать его в небо не годится. Пошли искать «катапульту» в сараи, нашли в дровах доску покрепче-сороковку, метра два длиной. Катапульту поставили на бревно под карниз сарая, с которого должна слететь «колотушка», она ударит по доске и ведро с коллективным «золотом» по траектории должно пролететь над сараем, где сидит Мича (по теории) и приземлиться на крышу двухэтажного Генкиного дома.
-- А потом пойдёт дождь, дерьмо потечёт с крыши и … будет всем счастье и веселуха, - куражились и ржали Мича и Тереб.
 Идея пацанам приглянулась, смешно! На крышу сарая Мичурин поднял чурку килограммов под двадцать. Все ему помогали. Он выкатил чурку на исходную точку - на верхний козырек крыши и ждал команду. Внизу пацаны выравнивали доску. Настал ответственный момент пуска.
-Десять, девять…- считали хором пацаны. 
Те, что поосторожнее разошлись, стали поодаль. Тут уже помощь не нужна. Всё в автоматическом режиме.  Мало ли: раз! и --- по башке. Рисковать ни к чему. (Все помнили, как зимой с сарая в снежный сугроб прыгнул мальчишка по фамилии Макаров и попал на железные козлы, не смогли спасти. Истёк кровью).
  Тереб руководил полётом и стоял рядом с «катапультой». Это была уже не доска и десять палочек. Это система!
 Как в замедленном кино я вспоминаю это эпизод.
- … два, один, пуск! -  белая деревянная чурка, покачиваясь с боку на бок сошла с карниза и полетела вниз. Удар по доске, хлопок и ведро с «золотом» отрывается от доски.
 И…, что-то не так пошло в эксперименте.  Оторвавшись от доски, ведро медленно перевернулось и началось неконтролируемое вращение «аппарата».
 Веером, в виде галактики, млечного пути стало выстаиваться в воздухе на высоте десяти метров всё «золото мира». В центре «мира» вращалось ржавое ведро. Среди различных «астероидов», удаляющихся от центра- сингулярности можно было разглядеть отдельные крупные планеты, было много «космической пыли» и брызги, брызги!
-  …ять, - дико закричал Тереб, когда одна из крупных планет угодила ему прямо на лицо.  Вторая крупная планета, не долетев до крыши Генкиного дома всё-таки долетела до Мичи. С карниза на землю посыпался отборный мат.
Остальным пацанам досталось по мелочи: брызги, брызги. Через десять минут вопреки санитарным инструкциям вся компания подмывалась у водозаборной колонки, дубля не было. Золото кончилось.
 Но ещё была труба.

                Труба.


Промышленные стоки с завода отводились через огромную трубу. Диаметр её метра полтора. Она тянулась на север, в сторону Белого моря, где растекалась по болотам и самотеком попадала в речку Хаторица а затем в Кузнечиху. Таким естественным образом происходила некоторая очистка стоков. Очистных сооружений на заводе тогда, в шестидесятые, не было. Концы в воду, что называется. Семга, стерлядь и другие виды рыб в Северной Двине почти исчезли.
По этой трубе, сверху, можно идти, как по тропе, минуя болота и овраги. Тропа, начищенная десятками ног до металлического блеска длиной больше двух километров. Это был, выражаясь современно - квест. Или «путь в никуда». Путешествие-экстрим.  Дорога к кладбищу, где хоронили когда-то пленных немцев.
 По трубе идти нужно было внимательно и осторожно, чтобы не слететь вниз в болото. Подняться обратно на трубу местами было невозможно. Я даже не помню случая, чтобы кто-то из наших падал с трубы. Если навстречу шёл человек, расходиться приходилось на одной точке: встречные обнимались, менялись местами и продолжали свой путь.
Не всякий решался составить компанию и прогуляться по трубе за черёмухой и за дудками. Из дудок, срезанных на болоте, делали свистки, но в основном, и чаще, дудки годились для стрельбы ядрами черёмухи. Это была ещё одна детская забава. Если лето было урожайное на черёмуху, её можно было увидеть на местном рынке. Слово «экология» тогда было не в моде. Откуда черёмуха? Кому какое что… Бабушки продавали пучок черёмухи по пятнадцать копеек. Если у пацанов заканчивался БК (боекомплект), а дудки ещё не развалились, они бежали на рынок. К бабушкам.

                Сия


Деревня на берегу Северной Двины с романтическим названием Сия находится в ста пятидесяти километрах от Архангельска. А в четырех километрах от берега в сторону Антониево-Сийского монастыря (осн. в 16в.)  находится деревня Старая Мельница. Здесь Антоний Сийский останавливался, когда с берега Двины носил тяжелые камни на строительство будущего монастыря.  Здесь он отдыхал, умывался в речке, вытирался полотенцем, перекусывал, чем Бог послал и тащил камни ещё семь километров.
Здесь, на старом Питерском тракте, перед спуском к живописной речке Сия - в память старца Антония - всегда стоял крест с чистым полотенцем. Стоял он до 70-х.  И всегда чья-то заботливая рука меняла полотенце.
Есть у дороги старый крест
Он весь порос зелёным мхом.
И вдалеке от этих мест
Я часто думаю о нём.
 (группа «Оловянные солдатики»1969г.)
Нас встречал с парохода Лёня Долгощёлов - глухой тракторист, колхозник. Его дом на Старой Мельнице был крайним, ближе к речке Сие. Там мы и жили.
Сия и Старая Мельница, можно сказать, наша вторая родина. Электричество здесь появилось только в семидесятых, уже после полёта Юрия Гагарина в космос. Основной источник света - керосиновая лампа. Источник информации - радиоприемник на аккумуляторах. И хозяйство: корова, овцы, куры, собака Липка, вода в вёдрах с речки, русская печь, дрова, помои, туалет-самопад с газетой «Правда» в корзинке и баня по-чёрному.
Собака Липка, помню, раз навернулась с крыши дома, но удачно, - полезла в птичье гнездо за яйцами, но угол наклона крыши не рассчитала и свалилась вниз.

Отец брал отпуск всегда в августе. Мы уезжали на пароходе вверх по Двине: по грибы, по ягоды да на рыбалку. Помню, в одно лето, в конце августа, на пароходе «Степан Разин» мы с братом и отцом везли из деревни Сия двенадцать бочек и ушатов. Грузить помогали матросы. Это был наш рекорд по заготовке грибов и ягод. Больше до таких высот по сбору лесных продуктов мы не поднимались.
 
                Керосиновая лампа.

Мы приходили затемно из леса голодные. Лёня варил свою молодую картошку, в августе она уже созревала - в чугуне на костре у речки. В избе за столом мы чистили её, обжигаясь. Эту вкуснейшую картошку макали в подсолнечное масло с солью в чайном блюдце и отправляли в рот, и это было божественно вкусно.  К этому времени уже заваривался чай индийский № 36.
Мы с братом Павлом пили чай, прикусывая колотым сахаром, рафинированного тогда ещё не было, а мужики закуривали махорку. Закручивали табак в газету и прикуривали от керосиновой лампы, поднося цигарки к верхней её горловине. Мы с интересом наблюдали за этим фокусом, как воспламенялась папироса.

 Решил расслабиться и посмотреть сериал. Выбор пал на "Редкую птицу". На 24 минуте первой серии я впал в ступор. Что я увидел в кадре:
Действие происходит где-то в 1941-45. Актер Александр Горбатов, в роли капитана ВВС, решил прикурить папироску. Он сидит с женщиной в брезентовой палатке, на столе стоит керосиновая лампа, а не гильза с фитилём из портянок, значит, с бытом в ВЧ всё неплохо.
Он грустит, вспоминает дом, родных, достаёт коробок спичек, - пока верю, "...я сам обманываться рад", - долго ими шуршит, но, видимо, вспомнив, сталинское " западло прикуривать у костра от спички", ринулся к лампе. Зачем? - Прикуривать!
Как известно нашему, старшему поколению, у керосиновой лампы температура на верхушке такая же как на языке пламени. Чтобы прикурить, достаточно папироску поднести к верхней горловине лампы и потянуть воздух в себя. Очень удобно прикуривать, не надо ни спичек, ни зажигалок, когда лампа стоит на столе.
Что делает актёр (кстати, Горбатов-неплохой актёр!), он берёт полотенце и снимает раскалённый плафон лампы. Затем склоняется на стол и "с риском для жизни" прикуривает от пламени!!!
Далее берёт стекляшку с полотенцем, свисающим с руки над пламенем и ... перебивка: видимо пожар нам не показали... (Непросто одним махом в кадре ввернуть горячий плафон на место и не обгореть!)
Далее: актёр на месте, лампа по-прежнему горит…
Вот зачем мне эту лажу показали? Дальше я смотреть не стал. Ложь, враньё! А бес кроется в деталях! "Клюква" вся видна.
Как только молодёжь берётся снимать "историческую правду" длинные уши бизнеса и пачки бабла начинают торчать изо всех щелей. А наши ушедшие артисты в старых фильмах играют всё лучше и лучше! И начинаешь понимать их реальную ценность. Понимает ли это «министерша» НАШЕЙ культуры, рожденная в 1980 году?
Я понимаю, что надо вытеснять американскую лабуду с российского рынка, но не такой же ценой! Количество качеством не станет!
В этой же категории странного кино далее по списку: "Воздух", "Август", "Свидетель". И очень много на экране однообразно бубнящего себе под нос - ничего не разобрать - актёра Безрукова, а ведь у О.П. Табакова учился! Знает, что такое сценическая речь. Неплохо Высоцкого сыграл!
Как тут не вспомнишь В. Гафта: " Умереть не страшно, страшно, что после смерти тебя сыграет Безруков."
Хочется спросить о сценаристах и режиссёрах современных российских блокбастеров: А где учились эти люди? А, может, кто-то хочет переформатировать сознание нашей молодёжи? На Украине ведь получилось! И наши уже матом говорят и мыслят. На радио прорывается мат. В сериалах запикивают массово, но мы-то слышим. Мат стал модой! Куда катимся? Можно развить тему и испортить нервную систему … такие мысли возникают.
Дальнейшие серии этой профанации я не стал смотреть. И вам не советую. (ссылка https://vk.com/video393826298_456239443)

               
                Дядя Витя

Не все дети отдыхали в деревне. Сульфатские дети летом играли во дворе, на пляже Кузнечихи.  В сараях. Без присмотра. А в это лето 1962 года мама лежала в родильном доме, и мы ждали третьего брата.
 Мне было шесть. Отец работал. Бабушка поехала в церковь в Соломбалу. Куда деваться? Посадил батя меня в самосвал «Захар» к Дяде Вите Иголкину. Покататься. На целый день. Это были уже не игрушки. Самосвал вонял бензином. Это было здорово!
Доски деревянной мостовой хлопали. На деревянной мостовой машина качалась, как корабль на море. Мы заезжали на завод. Проезжали ворота проходной, я прятался, падал на пол и ждал пока дядя Витя не скажет: «Вылезай! Проехали!»
Самосвал загружали, и мы ехали куда-то вываливать груз. И так с утра до обеда. В обед дядя Витя заехал в заводскую столовую, мы чего-то перекусили и поехали дальше. Остановились у пивного ларька. Очередь за пивом. Жарко. Дядя Витя вышел из кабины, снял кепку, вытер ей лицо.  Мужики зашумели:
- Пропустите шофёра!
Дядя Витя прошёл вдоль очереди, поблагодарил народ, взял полную кружку пива, отошёл от ларька, сдул пену на землю, медленно с наслаждением выпил пиво залпом, вернул кружку продавцу, и мы тронулись дальше. Вот тогда, глядя на всю эту сцену, я понял, насколько это уважаемая профессия - шофёр! Но я хотел стать лётчиком.
                Школа

Новая школа под номером 43 была построена на берегу Кузнечихи. Это правый рукав Северной Двины. При впадении её в Белое море, река распадается на несколько рукавов и образует острова. Самый важный из них - остров Повракульский, где находится знаменитая Соломбала, известная ещё при Петре I своими судоверфями.
До сих пор учёный народ не может точно определить, что же означает Соломбала.  Бал на соломе?  Или что-то угрофинское? Говорят Петр I, когда впервые сюда приехал, устроил бал на соломе.
                Немудрено: кругом болота.
                Но верится с трудом!
 Недалеко от Соломбалы, севернее и находится поселок Сульфат, называемый ныне Посёлком Первых Пятилеток. ( Никто его так не называет!)
На Сульфате это уже была третья школа (№43).  Посёлок расширялся. Детей стало много. 51-я деревянная, первая школа, построенная ещё в начале 30-х, стала вечерней-школой рабочей молодёжи. А для детей оставалась школа «тридцать седьмая», кирпичная, построенная в 1937 году, в ней во время войны находился госпиталь (1941-47). 
В 1964-м году сюда я за руку с тетей Катей, моей крёстной, и пришёл в первый класс. Второй класс мы заканчивали уже в новой школе.

                Новая школа №43

Большие окна, паркетные рекреации, огромный, как нам казалось, спортивный зал. Всё было новое, как говорила моя мама - «ненадёванное». Впервые для нас прозвучало слово «сменка», сменная обувь в новой школе была обязательна. Грязи на посёлке хватало.
Жизнь на Сульфате стала привлекательней. Приезжали люди из других городов, районов и республик СССР.
В нашем классе учились не только «поморы».  Были разные фамилии: Кривченко, Ильчук, Верховинская и Анищенко, Веприцкий.
Мой друг Лёшка имел фамилию Рябоконь.  Фамилию Хомутов носил другой мой друг Витя. Я, будучи взрослым, узнал, что эта фамилия в Россию происходила не только от слова «хомут».  Считается, что английское «Hamilton» было искажено в русском языке и превратилось в более понятное «Хомутов».  Кто там в петровские времена у Вити был в дедах, прадедах? И хорошо, что Хомутовы. А то ведь 37-й год «Гамильтоны» точно б не пережили. Сочли бы за английских шпионов.
 Отец Вити был офицер. Витя был отличником и у него был каллиграфический, я бы даже сказал, аристократический почерк. Человека благородного было видно с детства. Его даже двоечник и халява Колька Анищенко, с вечной чернильной кляксой на морде, обходил стороной.
 Были у меня ещё друзья - Мишка Петкау, немец по отцу. Зимин Серёга, Коля Корюхов - ну, эти двое, точно были из поморов.
                Аэродром.

Этой вот компанией: Рябоконь, Хомутов, Петкау, Зимин и Корюхов, как-то в валенках на лыжах, в солнечное декабрьское воскресное утро по искрящемуся снегу 1968 года, мы «форсировали» речку Кузнечиху и пошли покорять аэродром в Талагах.  Шли вдоль леса, курсом на взлётную полосу. 
 Самолеты заходили на посадку и всегда взлетали над Сульфатом. Нам было интересно рассмотреть их поближе. А если удастся, сфотографировать. У меня был за пазухой фотоаппарат «Смена 8». 
 Я на самолетах ещё ни разу не летал, но мечтал о небе.  Мы подошли на лыжах к рулёжке очень близко.
 На взлёте «Ил-14»! Это же полярная авиация! С оранжевыми полосами!  За ним взлетал «Ли-2» (копия знаменитого американского «Дугласа»), красавец пассажирский «Ил -18». На охрану северных границ ушли в небо пара истребителей «МиГ-15». Взлетка у них одна.
 Снимали мы час. Замёрзли окончательно. Голодные. Пошли греться в зал ожидания аэродрома. Сняли лыжи, зашли в зал. И тут подходит ко мне тётенька в форме стюардессы.
- А чего это ты, мальчик, снимаешь?
- Самолёты.
-А ну-к, вынимай плёнку. А то, отведу куда надо…
Про «куда надо» - мы, к нашим годам, были уже в курсе. На посёлке была зона, обнесённая колючей проволокой, о чём речь пойдёт ниже.  И от соседа, недавно откинувшегося, Вовки Паклина, который летом с завода вёз меня на раме велосипеда я знал, что средняя цена за преступление – это десятка.
 Женщина в форме стюардессы внушала доверие: бдительная, строгая и смелая, даже дерзкая. Эта способна изменить не только мою судьбу. Сказала-сделает. По групповухе пойдём! А нам-то по 11-12 лет! Если дадут по «десятке», крутилось в моей голове, … в двадцать один только выйдем. Не подставлять же ребят! И снимки жалко!
 Я открыл фотоаппарат. Она глаз не спускает.  В правой моей руке кассета с отснятым «шпионским» материалом. А в левой?.. «Сколько там плёнки? Вытащу, засвечу… Не поверит?» Я зажал плёнку в правой руке большим пальцем и медленно потянул левую кассету с не отснятой плёнкой. Длина засвеченной, еще не отснятой плёнки, к моему удивлению, удовлетворила женщину.
- И чтобы больше я вас здесь не видела, - она строго погрозила пальцем и ушла, не попрощавшись. Видно, дела были другие, более важные.
 Я-то думал, что она заберёт кассеты. Но на «частную собственность» она не посягнула.
               
                Весна.

В начале мая в Архангельске начинаются белые ночи. Солнце поднимается всё выше, а ночью уже почти не заходит. Снежные сугробы темнеют и начинают таять.
Запахи весны утром начинались с крыльца дома и провожали до школы. Даже несгоревший бензин из выхлопных труб от проходящих самосвалов «Захаров» пах по-весеннему.  О своем существовании после зимы заявляли помойки со своим миазмами. Деревянные мостовые открывались и источали особый прелый запах «винной пробки» (это как у Б. Пастернака). Сосульки на карнизах деревянных домов вырастали на глазах. Дети пихали их в рот и сосали как мороженое.
Скажу прямо. Кто не помнит вкус сосульки из нашего советского детства, у того его не было! (шутка)
 Земля покрывалась лужами и ручьями: мы запускали кораблики на парусе и резино-моторе, изготовленном ещё зимой. А на реке начинался ледоход.
 На большой перемене дети, как сумасшедшие, летели к реке.  Это была уже не та привычная замёрзшая река, это уже была река времени: тот самый лёд, укатанный зимой нашими лыжами и санками, прощался с нами и уплывал куда-то на север, в Белое, а затем в Баренцево море, к берегам далёкой Норвегии.
 Что-то было притягивающее в этой картине с голубым небом, ярким солнцем и белыми льдинами. Мы стояли на берегу и провожали эти белые острова.  Казалось, что это уплывает наше детство, а мы ничего не могли с этим поделать, и от этого щемило что-то в груди. Большие и малые льдины, натыкаясь друг на друга, степенно ползли по фарватеру. У этих льдин была своя трудная и короткая жизнь.
На льдинах ехали «приветы» из дальних деревень, что по Двине находятся выше: бельевые полоскалки, десятки брёвен от лесосплава, какие-то зимние домики рабочих, сплавщиков и рыбаков, сбитые из свежих досок. Иногда на льдине можно было увидеть и тюленя, греющегося на солнышке.  Это было настоящее весеннее шоу. Кто-то из ребят прыгал с льдины на льдину, рискуя упасть в воду.
 Помню, что наш отец в молодые годы в половодье, в ледоход, кого-то спас, рискуя жизнью.
               
                Наводнение

В 60-е годы на Сульфате весной случилось ещё одно «шоу». Наводнение. На реке образовалась ледяная плотина и посёлок затопило, деревянные мостовые, частично, всплыли. Поплыли и дрова, выгребные ямы и помойки. Полы первых этажей деревянных домов были в воде. 
Но кому беда, а детям праздник. В школу-то ходить не надо!  Солнце не заходит, белые ночи и кругом вода! Берёшь палку подлиннее, становишься ногами на оторванную от сарая дверь и плывёшь под ярким солнцем среди льдов, дров и досок открывать новые континенты!
                Сотрясение мозга

Дети работяг и бывших зэков - наша школьная шпана, куда без неё, курила за школой. У шпаны был соглядатай, завуч - Борзоногов Борис Никитич. Жесткие колючие глаза, в уголках рта пена. Движения немного замедленные, шея поворачивалась вместе с телом и соколиным взглядом. Вид его был грозен. Только он мог справиться с «криминальным наследием 20-х годов». Но и нам, «троечникам, хорошистам и отличникам», Борис Никитич спуску не давал. До сих пор помню, как весь наш пятый класс стоял 30 минут в рекреации на паркете в две шеренги, а он, заложив руки за спину ходил вокруг «строя» и учил нас жизни.   
 Такая экзекуция, как правило, через полчаса заканчивалась. И застоявшиеся кони, получив свободу, начинали сходить с ума. 
 Убедившись, что завуч больше не придёт, дети затевали на скользком паркете игру в «паровоз», где всего интереснее и опаснее на развороте было скользить по паркету. Особенно последнему в хвосте «паровоза». В прежней нашей школе №37 не было паркета и такие игры были невозможны.  А тут!!!
Роль локомотива брал на себя паренёк покрепче, ему приходилось прикладывать немалые силы чтобы тащить тяжелый «состав».  Веселей было сидеть в валенках или скользкой обуви на хвосте. Валенки скользили по паркету. «Хвост», как правило, на скорости отваливался (удержаться на развороте было невозможно), и летел по инерции в стену, сметая за пути зазевавшихся девчонок. Ему, «хвосту», было больно от полученных синяков, но весело. Игра не прекращалась до звонка.  В рекреации стоял визг, шум и хохот.
 Как-то и я прокатился на «хвосте». Но, оторвавшись, не долетел до стены. Женька Шукшин, который играл в этот момент в «летчика - истребителя» протаранил меня в плечо навстречу, от его удара я подлетел вверх и шарахнулся головой о паркет.
Я увидел искры, услышал гулкий удар пудовой гири о пол, это была моя голова. На фоне этого колокольного звона сверхнизкой частоты прозвенел весёлый звонок, зовущий на урок. Не помню, кто меня поднял и как я, шатаясь, пошёл в класс. Далее картины реальности возникали спорадически, какими-то обрывками. Не помню, как меня рвало на уроке. И почему не вызвали «Скорую помощь»?  Я один шёл домой. Дорога до улицы Красных Маршалов, казалось, никогда не закончится, здания качались, земля плыла.   Дома бабушка побежала вызывать скорую. Месяц я пролежал в больнице с серьёзным сотрясением мозга.
               
                Химики

 В стране царила «хрущёвская оттепель», а на Сульфате строилась новая улица имени Химиков. Одна из первых заасфальтированных улиц на посёлке.
В конце новой улицы находилось учреждение ГУИН - общежитие для лиц, условно освобождённых: эти люди работали на заводе, на стройках, но жили в ограниченном режиме под присмотром - «на химии».
На посёлке все думали, что именно в честь этих «химиков» и назвали улицу. Так или иначе - мысли такие крутились в голове у граждан. Зато на наших глазах вырастал новый кинотеатр «Заря». Вот там работали настоящие зэки. Будущая «Заря» представляла собой лагерь, обнесённый колючей проволокой с вышками по периметру, где сидели солдаты с оружием.
 Наша школьная тропа проходила вдоль этого лагеря. Школьная «продвинутая» шпана перебрасывала через колючку продукты. Чай и табак выменивали на перстни, сделанные из лопат. Зэки часто просили притащить собаку. Кто-то, помню, притащил. Зэки собак ели.
Мода у сульфатской шпаны на перстни «из лопат» скоро сменилась на перстни из цветной проволоки. Её брали из недавно появившихся, новых телефонных кабелей. Прежние кабели в свинце с медной проволокой в бумажной обмотке устарели. И годились только на переплавку свинцовой оболочки. Из свинца гопники отливали в песке рукоятки для дробовиков. Охотились на куликов за деревней Повракула. Там были болота.
Появление цветной изоляции взорвало мозг у молодых творцов.
 У милиции мозг тоже взорвался: появился новый вид преступления - хищение телефонных кабелей. Мало того, что телефонные трубки в автоматах были все разбиты - скорую помощь не вызовешь. (Катушки и магниты из телефонных капсюлей изобретатели электрогитар использовали для изготовления звукоснимателей). Теперь ещё и это!
  Всё хулиганьё переключилось на цветную проволоку.  Чего только из неё не выплетали: радужные кольца, плётки, рукоятки для ножей, оплётка для шариковой ручки. Надо отдать должное, было это необычно, оригинально, ново. Модно. Наверное, как стеклянные бусы у индейцев – то, за что они были готовы продать европейцам родную землю.
Конечно, на «плетёнки» нельзя было купить Манхэттен. Но, тем не менее, в школе кольца из цветной проволоки ходили как валюта. Их можно было на что-то выменять или купить за деньги. И настал тот день, когда в школе появилась милиция. Начались облавы на эти самые «плетёнки». Делом о хищении государственного имущества занялся отдел ОБХСС. Подойдёт к пацанам в курилку человек в штатском, увидит кольцо на пальце, схватит за руку. Где взял? И увезут в отдел. Бум на моду из плетёнок постепенно сошёл на нет. Но телефонные будки громили по-прежнему. Электрогитар становилось больше. Мир захлестнула «битломания».

                Миша Повракульский.

 Улица Химиков, с новыми пятиэтажками и асфальтом, на Сульфате стала своеобразным Бродвеем. После школы хотелось здесь прогуляться в сторону дома Лёши Рябоконя, пройти по улице до конца. А там в конце была железнодорожная насыпь и начиналась деревня.   Часто на улице Химиков можно было встретить странного человека. Все его звали Миша Повракульский, что указывало на его географическое происхождение. Одет он был всегда в военный мундир с милицейскими синими штанами-галифе с лампасами. На ногах кеды. На голове военная фуражка с кокардой-крыльями, что говорило о причастности Миши к авиации. На груди болтались какие-то значки и медали.
Завидя нас, он, незаметно, начинал расстёгивать воротник кителя.  А потом делал вид, что не может пуговицу застегнуть. Когда мы приближались, он обращался за помощью.
- Мальчик, мальчик, помоги., не могу застегнуть. Пуговица…
Он наклонялся, подставлял ворот, и пока мы застёгивали на его шее тугие пуговицы, он рассказывал истории:
 «…Вот, помню, в сорок втором мы на «ил- восемнадцатом» Берлин бомбили. А я тогда эскадрильей командовал…, ранило сильно меня тогда… под Сталинградом, Гитлера видел…, Ленина помню. Он. Эта… на Сульфате в варочный цех заходил… целлюлозой сильно интересовался. Целлюлоза, она ведь не только на бумагу… она и на войне нужна.»
  И всё в таком духе.
Говорили, Миша был контужен на войне, или был просто тихо помешанный. Мы не знали. Он был безобидный. И всегда встреча с ним давала новый повод для смеха. Слово «эскадрилья» я впервые услышал от Миши Повракульского и тогда точно понял, что надо идти в авиацию.

                МИГ-15

    Часто с Витей Хомутовым во втором-третьем классе мы играли в солдатики после школы.  Шарик от подшипника служил пушечным ядром, которое скатывалось по алюминиевому уголку и било по неприятелю. Каждый игрок делал по десять «выстрелов» и затем подсчитывались потери. У кого меньше, тот и выиграл бой. Солдатики повоевали недолго. В четвертом классе я начал строить самолёты.   
   Хрущёвки на Сульфате вырастали на наших глазах. Мы лазили по стройкам с моим соседом и другом Генкой Скреботуном и «тырили» на стройке керамзитовые шарики. О том, что это наполнитель для бетона, мы не знали. Керамзит мы высыпали прямо на землю. В нашем представлении шарики сами должны были превратиться в бетонную смесь, а затем во взлётную полосу.  Мы строили во дворе нашего дома аэродром.  С него в небо должен был взлететь наш маленький деревянный МиГ-15.  Дело оставалось за малым. Нужно было найти порох. Самолёт уже был готов лететь.  Осталось забить порох в деревянное сопло и поджечь!
                Клад
 Слава Богу, порох не нашли, у нас уже был другой интерес: мы искали клад! Увиденный фильм «Остров сокровищ» не давал нам покоя.  Мы понимали, что пиратский след здесь, на Сульфате, мы вряд ли найдём. «Гопники» были, а вот с пиратами не повезло.
 Был вариант поковыряться в песке на берегу, куда со дна Кузнечихи земснаряды намывали горы.  Ведь нашёл же я летом в песках обломок голландской курительной трубки. А это Петровские времена, тогда ходили по реке парусники. Почему бы и пиратам не заглянуть в наши «сульфатские» края?.. Но когда версия с пиратами провалилась, мы с Генкой решили смоделировать историческую ситуацию сами.
 Во-первых, клад нужно было создать. Во-вторых, надо его закопать. Забыть. И потерять. А потом уже и искать.
 Мы взяли банку от леденцов. Положили туда мелочь, сэкономленную на школьных завтраках и обедах. Положили леденцы, соль и значок с символами Архангельска. Банку закапали в кустах у Генкиного дома. Забыть о ней было невозможно. Мы почему-то думали, что чудесным образом клад должен увеличиться в размере.  Но в реальности Генка думал, что сумму буду тайно пополнять я. То же думал и я про Генку.
Обуревал страх, что клад украдут. Невозможно было представить, что сокровища попадут в чужие вражеские руки. Врагов у нас хватало.
- Ну, что, Генка, забыл? Не помнишь, где...?
- Так эта..
- Только честно!
- Дак помню.
- И я. Надо ещё погодить.
Через неделю он спрашивает:
- Ну, может, пора?
- Не, надо ещё обождать.
И вот, однажды вечером, по осени, с фонариком в сумерках, тайно, мы решили пойти на поиски своего «пиратского» клада. Уже не помнили, сколько мелочи там было в банке. С немалым трудом в траве клад отыскали. А когда банку вскрыли, мелочь была вся в зелёной плесени, а леденцы расползлись и смешались с солью. Сорок одна копейка была потрачена на мороженое! Так мы отпраздновали находку.
               
                Призрак коммунизма


   Жириновский подарил Зюганову "Манифест коммунистической партии".
- Заманивает на революцию, - подумал лидер КПРФ. - Кукиш - мы пойдем
другим путем! (анекдот сегодняшнего дня).

Знал бы Борис Никитич, что через пятьдесят лет появятся такие анекдоты. Он бы плюнул нас терроризировать. Борис Никитич периодически воспитывал нас аж до восьмого класса. Он делал грязную педагогическую работу. Особенно тяжело ему было с перезрелыми подростками, которые курили за углом школы.  Ходили слухи, что Борис Никитич, был однажды этой шпаной бит.
В седьмом классе он читал у нас политинформации. Рассказывал с увлечением, что при коммунизме одежда будет из газа и стоить будет копейки. А то и бесплатно, каждому будет - по потребностям, а от каждого - по способностям!  Словом, рисовал райскую жизнь. И как тут было не поверить?  Мы же видим, что «Заря» на глазах строится, а что зэки собак едят, так это временные трудности.
 Но особенно рьяно и «по-матерински» учила нас «честной» жизни наша классная мать - математичка Валентина Михайловна Трапезникова, женщина небольшого роста с горящим взором, почти всегда возмущенным и осуждающим.

Учителя прошлого советского периода несли в себе чувство чего-то великого, причастного к созданию нового человека, сейчас таких небожителей уже нет. Нет и того образования.

- Что-то много у нас МихаЛных развелось! - подумал как-то вслух Лёшка Рябоконь.
Ей, Валентине Михайловне, как и Борису Никитичу, было тяжело управлять детскими мозгами, в которых отсутствовал царь. Морды мальчишек покрывались прыщами, у девчонок округлялись формы. В восьмых классах наступал пубертатный период.
Больше всех это чувствовала Валентина Михайловна. Поколение, выросшее при Сталине, пережившее страшную войну, лишенное детства не понимало нас. Она как-то вошла в класс, видимо, после увиденных игр на перемене. Просто, некоторые девчонки вели себя по-пацански. Заподозрив что-то непристойное в контактных играх мальчишек с девчонками, Валентина МихаЛна заявила:
- Знаете, чем занимается кот, когда ему делать нечего? - Валентина Михайловна в этом плане была более продвинута, чем многие из нас. Но мы об этом не догадывались. Не все тогда ещё знали, чем занимается кот. Просто не обращали внимания. Были и другие объекты внимания: по возрасту, по интересу. Люди-то разные.
 
                Алые паруса


Во Дворце культуры, это рядом со школой, под надзором учителей проводились вечера «Алые паруса» для старших классов. Неуклюжие мальчики стояли у одной стенки, у стенки напротив стояли девчонки.
- Белый танец! - объявляет в микрофон лидер «сульфатского» ВИА, Толя Молодцов. Он стоит на сцене на фоне кривых зеркал с чёрной немецкой гитарой «Мюзима» наперевес.
Пока звучат первые аккорды и по телам не прокатилась первая волна низкой частоты от бас-гитары Лёвы Полканова, все жмутся у зеркальных стен зала и как бы невзначай зыркают на противоположную сторону зала.  Но бьёт в барабан Серёга Колос и девичья стая, вздрогнув у стены, начинает робкое наступление. Оглядываются. Кто первый пойдёт? Кто самая смелая?
Первые переживания, первые прижимания. Некоторые мальчишки двигаются очень осторожно, прижимаясь к девичьей груди, но отклячивая задницу.  Девчонки краснеют, понимая, что происходит, но не подают вида.
Бюстгальтеры были ещё не у всех. И некоторые девушки, стараясь не отставать от зрелых подруг, пришивали две пуговки на резиночку и надевали ее под одежду, имитируя присутствие лифчика. Когда «мужчина» приглашал такую «недозрелую подругу» на танец, и брал её в объятия, он понимал, что в оценке девушки (что она для него «слишком молода»), он глубоко ошибался.
             
                «Скорый»


Танцевальный зал ДК СЦБК был известен в городе как довольно престижный. Сюда приезжали девушки и парни со всего города. Лучшие группы («Скифы», «Ключи») считали за честь дать здесь концерт, поиграть на танцах. Играл и пел здесь ваш покорный слуга. В новогодние праздники зал всегда был переполнен. Многие нашли здесь свою вторую половинку.  Бывали здесь и массовые драки. Самая жестокая и страшная была в 1977 году осенью. На танцы приехали «мировские». Так они назывались по району вокруг кинотеатра «МИР». Ещё они называли себя «гортопом».
- Где работаешь? - спрашивали менты.
- В» гортопе? - отвечали «мировские».
- Это где, это как? Истопники, что ли?
- Не, город топчем!
Были в банде и смотрящие от КГБ. Весь город Архангельск был поделен бандами на свои районы. Качалки в подвалах и в спортзалах были везде. Энергию молодым надо было куда-то девать, БАМ из моды вышел, Афганистан был впереди.
Они зашли в зеркальный зал, где танцы были уже в разгаре. Предварительно, они сняли все брандспойты из пожарных щитков, из урн повынимали все пустые бутылки, засунув их за пазухи, в штаны.
  Зал был наполовину полон. «Мировских» было человек двадцать. Возглавлял их и командовал парадом «Скорый» (кличка). Девушки их не интересовали. Они же приехали показать себя и нагнать ужаса. Чтобы поползли слухи, пошла слава по городу. Слава - это власть. Их будут бояться. С ними будут считаться.
Пританцовывая, они сразу разделили зал по диагонали и стали спинами по парам, так, что весь зал был под контролем.  Осталось найти повод для начала агрессии. Тут появляется подвыпивший чувак Коля и задевает одного из «мировских». Мгновенно он получает удар в лицо.
-Я не понял, - успел удивиться Коля, ему бьют брандспойтом по голове, и он падает.
- Наших бьют, - командует «Скорый». И начинается что-то страшное. Народ отдохнуть пришёл, а тут война! Бархатную банкетку один из «мировских» поднимает над головой и бросает в толпу испуганных девушек и парней. Толпа успевает разбежаться. Банкетка разбивается о паркет на четыре части. Тут же трое хватают эти части плит из ДСП и бросают в людей. Четвёртой плитой «мировский», по имени Андрей, бьёт парня в лоб. Тот падает, у него тут же на голове вырастает гематома величиной с кулак. Ещё одна банкетка взлетает в воздух и летит в зеркало. Огромное зеркало рассыпается от потолка на осколки. Местные «сульфатские» парни начинают понимать постепенно, что происходит. Формируется стихийный очаг сопротивления, но слишком поздно. В ход идут микрофонные стойки, осколки зеркала. Сопротивление сломлено. Несколько человек с тяжелыми травмами лежат на полу, девчонки склонились над двумя. Дело сделано! Жертвы есть. Пора сваливать!
 «Скорый» командует «отход». Вся банда в целости высыпает на улицу. Танцы прекращены. «мировские» не дают выйти из здания. На улице -25. Но всем жарко. Адреналин зашкаливает. Кровь льётся на снег. Первая пара появляется на крыльце Дворца, и тут же в них летит град пустых бутылок. Не все успевают увернуться. Одному парню бутылка попадает в лицо. Он падает….   Уже едет где-то «скорая помощь». Милицейский УАЗик с мигалкой. Парень окровавленный лежит на снегу.
А «Скорый» с пацанами уже остановили трамвай на перекрёстке улиц Химиков и Кировской. Они вышибли стекло у вагоновожатой… «Мировские» уже в трамвае, но он не едет. Вокруг собирается группа «сульфатских». Трамвай окружён, он стоит. «Мировские» пытаются заставить вагоновожатую ехать, но на рельсах люди. А где милиция? А её нет! Они исследуют место преступления во Дворце. Опрашивают свидетелей.
А в это время «Скорый» даёт команду:
- Вышибай стёкла!
Стёкла с морозным звоном вылетают наружу, и в открытые «амбразуры» внезапно в толпу снова летят бутылки. Рядом с трамваем кто-то хватается за голову. Но не все бутылки разбились. В дыры разбитых окон они летят обратно вместе с кусками придорожного льда и камней.  Вагоновожатую вытаскивают из кабины в салон, один из «мировских» втискивается на её место и трамвай медленно начинает набирать ход….  Мат и угрозы висят над уходящим в темноту трамваем. Он шёл до Соломбалы без остановок.
Никто за это кровавое хулиганство не был привлечён. Много у нас в городе было подобных происшествий. А в девяностые «Скорый» свалил в Америку. Наверное, нашёл себя…

                «Маринка»

Караул!!!  На чердаке застукали нашу одноклассницу Маринку с Васькой из 8 «Д» класса. У них была первая любовь или скоротечный роман в высшей фазе своего развития, в общем застукали Ваську с Маринкой по-взрослому!!!
  Причём говорили о происшествии, в основном, учителя. Дети в классе ничего об этом не знали, но учителя были уверены, что это не так и, о ужас, волна разврата скоро захлестнёт школу. Нужно принимать меры!
Валентина Михайловна, приехав после очередного совещания в РОНО, в класс вошла со слезами на глазах.
- Ребята, вы будете жить при коммунизме, - заявила она с порога, - мы не доживём, но вы., вам будет светлая дорога! Вы счастливые!
И снова прослезилась. А в моей голове нарисовалась картина рая: будто мы в одежде из газа под красными знамёнами тоже из газа, идём по берегу Кузничихи к светлому будущему к Соломбальскому мосту. И что-то поём, поём., «там вдали за рекой…»
Вот только непонятно, ткань из газа - это плотная ткань или как у голого короля…
- … Марина, выйди сюда к доске, пусть на тебя все посмотрят, - неожиданно оборвала мои радужные мысли Валентина МихаЛна. Видно, чего-то я пропустил.
У доски стояла Маринка, опустив в пол глаза и шевелила что-то губами. Я не понимал, что происходит. «Судили девушку одну…».  Вспомнилась дворовая песня…  За что девушку судят?
А у доски происходила экзекуция. Классная мама, заложив руки за спину ходила вокруг обвиняемой.
- Ребята, вы же потом никогда в жизни не сможете пару себе выбрать, - вдоль парт ходила озадаченная учительница, - а жизнь такая длинная. Как же вы жить-то будете?
  - О чем она?
Валентина Михайловна обращалась ко всему классу, как будто в падении Маринки виноваты были все.
«Расскажи Марина, как ты стала проституткой! - Повезло, - ответила бы Маринка, случись это в девяностых». Но до «светлого будущего» было ещё, слава Богу, далеко и мы жили без цифрового безумия, яко неразумные, но счастливые агнцы.
Когда прозвенел звонок, вслед за Валентиной Михайловной в коридор высыпали наши, а из 8-го «Д» с кипой тетрадей и классным журналом на шпильках вышла Инна Михайловна. Видимо, там была своя экзекуция. (Интересно было бы послушать, как там было). Маринка из класса не вышла. (Сейчас о её падении знает вся школа).
Две классных мамы - Инна МихаЛна и Валентина МихаЛна, как будто сговорившись после того, как совершили черное дело, пошли вместе по коридору в учительскую.
 Вышел Васька, ему тоже пришлось стоять у доски. На него все посматривали косо. И только близкие пацаны что-то бодро с ним обсуждали и улыбались. Он кивал, в чем-то соглашаясь с ними. Затем как-то гордо вскинул голову, и не глядя на дверь нашего класса, ухмыльнулся и пошёл курить за школу.
                ***

                «ИССкуство?»


В пятом классе у нас появились первые шариковые ручки и разрешили ими пользоваться в школе. Это была такая же тогда для нас «революция», как сегодня для молодых появление смартфона. Помню, как из жгучего любопытства я исчеркал шариковым стержнем половину тетради с единственной целью узнать, когда же он закончится? Весь урок географии я расписывал кругами тетрадку и перелистывал посиневшие от пасты листы, а стержень так и не закончился. А собственно, почему на географии?
Наша географичка, Вера Михайловна, судя по всему, не больно географию любила. Эта нелюбовь передавалась и нам. На её уроках географии мы чертили. Не карты. Нет. Чертили таблицы, куда нужно было расписать по полочкам всю флору и фауну по каждому климатическому поясу. И так весь год. Из урока в урок, чтобы мы не расслаблялись. И «лучше усваивали материал».  Но таблицы эти она даже не проверяла.  Бывало, зайдёт в класс, расчертит на доске таблицу и свалит до звонка. 
И тут начинался шалман и галдёж.  Летели воронки, голуби. В один из таких «уроков» географии кто-то бросил от дверей щепку. Откуда она взялась? Щепка величиной с ладонь пролетела по диагонали под потолком класса и попала в меня. Кто её бросил, я не видел. Я поднял щепку и запустил её обратно к двери. В этот момент дверь открылась и на пороге выросла наш директор школы - Глекель Александра Николаевна. Женщина крупная, солидная. Щепка пришлась ей прямо в лоб! Наступила гробовая тишина.  Было слышно, как бьётся муха о стекло в оконной раме.  Голос у «директорши» был не радостный.
- Так., кто это сделал?
- Я ..., - прозвучал сиплый голос в глубине класса.
Я был честный мальчик. Но в этот миг, больше всего, хотел провалиться на месте. Глекель подошла и взглянула в мои честные глаза, взяла меня за плечи и оторвала от пола. Потрясла и поставила на место.
- Это я тебя только приподняла, - сказала она и, расправив плечи, как штангист после броска штанги на пол, окинула взглядом весь класс. Чтобы все поняли, наверное, что она может ещё и через бедро кинуть…
Так я познакомился с директором школы близко и лично. По поведению в дневнике появилась «тройка».  За что? Может, после этого случая я и невзлюбил всяких начальников.
Однажды, уже в конце 8-го класса, дружок мой Саня Лямов притащил в портфеле бутылку портвейна и стакан. На географии мы с ним сидели на задней парте и периодически откидывали крышку, она мешала разливать. За урок бутылку уговорили. Не все с портвейна начинали в подъездах. Были и интеллигентные люди. Первый опыт был удачным. Мы даже не окосели. Почему?? Не понятно! Может, портвейн палёный был. Но тогда, в70-м, это было невозможно. «Сульфатский» магазин был один на всех. «Профессионалы» сразу бы заметили.  Больше с алкоголем «фокусов» мы не повторяли. Нет, по скользкой мы не пошли - за школой не курили и со шпаной не общались. У нас был свой путь.
Вообще, с учителями у нас в 43-й школе было как-то не очень. Многие имели клички (Вера -Лошадь, Коза, Кузнечик, ну, совсем безобидные имена), и только некоторые их не имели. Это были любимые учителя.  Такие, как по биологии - Нина Архиповна.
И тут мы приближаемся к тому моменту, как я пострадал от искусства.
Инна Михайловна Гаврилюк, классная мама 8-го «Д» приехала в Архангельск с мужем, капитаном третьего ранга. Он служил на Северном флоте. У них было двое деток. И семье военно-морского офицера дали служебную квартиру на Сульфате.
Инна МихаЛна по школе ходила белокрылой яхтой. Офицерская жена. Не худая. С бюстом четвертого или пятого размера. Напомаженная и с шлейфом дорогих духов. Преподавала Инна МихаЛна литературу и русский язык. Но южный акцент её выдавал. Лучше бы Инна МихаЛна преподавала географию. Она была, видимо, родом с западной Украины и говорила по-русски странно: ХОДЮТ, ЛЮБЮТ, а писала правильно: «ходят, любят». Со стороны этакий её «воляпюк» выглядел как куртуазная манерность, этакий декаданс. И мозг ученика, стоящего у доски, иногда взрывался: как сказать? Как писать? Они ходят? Или, как говорит учитель - ХОДЮТ?  Но, со временем дети как-то попривыкли к необычной учительнице.  Некоторые девчонки – из класса «Д», где она была «классной мамой», даже копировали классную мать...  «ХОДЮТ», - повторяли за ней в её отсутствие. Это даже стало модно в узких кругах.
 В восьмом классе мы начали писать сочинения. О-о, это был мой конёк! Сочинять я уже тогда любил. И как-то на Октябрьские задали нам написать сочинение на коммунистическую тему. Что-то по Островскому.
Писали в классе, контрольное сочинение.  Я любил вольные темы. На «воле» я отрывался от земли и неожиданно для себя так улетал вместе с Николаем Островским и коммунистической идеей, что даже попал на какое-то время в отличники. Я верил в то, что писал, может, поэтому и получалось. Мой синтаксис ушёл на второй план. (А, может, ошибок и не было). Инна Михайловна так увлеклась, что ошибки просто не заметила? Или заметила, но исправила. (Тут ведь уже речь о воспитании поколения - политика!!!) Она трясла моим сочинением в учительской, читала сочинение публично в нашем классе, читала в своём «Д».
 И вот, офицерская жена заходит как-то в класс:
- Ты где сидишь, Перевощиков?
- Я здесь, на задней парте.
- Так, ко мне...
- Есть, - ответил я.
Встал с задней парты, где мы с Саней Лямовым пили портвейн и перешёл на первую к отличнику Лёше Рябоконю. Да, тогда я почувствовал, что поймал «бога за бороду». Теперь всё будет иначе. Из хорошистов в отличники! Сильно! Мать довольна. Пойду в девятый. А там с хорошим аттестатом в лётное училище!
Не судьба!
Как-то раз, в понедельник, у Инны Михайловны что-то пошло не так. То ли дети дома испортили ей настроение. Молоко ли подгорело? То ли муж ушёл надолго в море стрелять торпедами по целям. Или в учительской тучи почернели и солнце пятнами пошло. Или просто весеннее обострение, трудно сказать….   
Шёл обычный урок русского. Инна Михална писала на доске слово «искусство» в каком-то контексте.  Только она написала «ИССКУСТВО». Два «отличника» с первой парты сразу заметили это. И тихим голосом стали подсказывать уже «по-свойски», что писать надо две «С» во втором случае.  Знали бы мы, что бросаем ведро бензина в её кипящий котёл из раскалённых нервов. Она покрылась красными пятнами и заорала.
- Не сметь!! НЕ сметь, слышите?!! Не сметь делать учителю замечания!!
Видимо, мы, глупые дети, наступили ей на больную мозоль. С русским, действительно, у неё было не очень. Михална не унималась…
- Вы, Лёшечка с Сашечкой, вы меня ещё попомните! Я вам устрою!
Что она имела в виду? Конечно, другая мудрая учительница исправила бы свою ошибку, поблагодарила, сославшись на усталость, конец рабочего дня, и инцидент был бы исчерпан. Но не такова была Инна Михайловна Гаврилюк.
               Мы просидели на первой парте с Лёхой до весны и давно забыли этот случай на уроке русского. А весной начались экзамены.
 Нельзя сказать, что Гаврилюк И.М. была плохим педагогом, но память у неё была очень хорошая.  Где она нашла ошибки в работе моей и Алексея? Ну, ладно я, Лёшку за что? Он-то уж точно не мог сделать много грамматических ошибок в тексте. Нам обоим она влепила по двойке! И послали нас на переэкзаменовку, а это значит, в документе будет «трояк», и на большее ты не рассчитывай!
Так Инна Михална Гаврилюк отомстила нам с Лёшкой за ИСКУССТВО!
 Ничего, подумал я. И в том же году с одной тройкой по русскому ушёл из школы, поступил в Архангельское мореходное училище им. капитана Воронина. На лётном училище был поставлен жирный крест. Прощай мечта, прощай Гагарин… Началась тяжелая, строевая жизнь и морская романтика. Новые друзья, дальние страны.
Витя Хомутов вырос и стал большим начальником в области энергетики.
Лешку Рябоконя постигла судьба военного офицера…
Генка уже на пенсии, ударился в театр, делает успехи на сцене. А иных уже давно нет.
Как-то в Средиземном море загораем с матросом на палубе. Он и говорит, а знаешь, что моряки - они как космонавты, не всех в СССР за кордон выпускают…
Знал бы я, что с искусством, с музыкой, с театром мне придется пройти через всю жизнь. С морем я расстался. А в трудовой книжке осталась одна запись - артист.

И вот сейчас в Москве старею
Судьбу я, в общем, не виню
Дитя Сульфатского бродвея
Сын Повракульской авеню

                Перевощиков А.А. -25- Сульфат – Москва.