Игра в жизнь. Гл. 5

      5.

На зыбкой грани сна и яви
Явился ангел мне с небес...
Взмахнув ресницами, мне звезды просияли,
И солнца луч над соснами воскрес.
Свечой пасхальною возжег зарю,
Прогнал туч серых завесь прочь.
За все, что было, я тебя благодарю!
Уходит ночь, уходит ночь...

     Когда она впервые попала к нему домой, в его холостяцкую «однушку» хрущевских времен, она удивилась тому аскетизму, с которым он вполне мирно уживался. В комнате была какая-то кровать, типа походной, телевизор на тумбочке и глубокое продавленное кресло. На стене, отделанной багетом под огромную картину, было развешено множество сабель, кинжалов, пистолетов, из тех, что она видела в фильмах о старинных баталиях. И книжный шкаф у другой стены, битком забитый книгами.
     Зато на полу была раскинута огромная медвежья шкура с головой и лапами, занимавшая все свободное пространство комнаты. И она поразилась огромным когтям зверя…
     Они сидели на шкуре, пили вино «Киндзмараули», которое Андрей купил по дороге в «Гастрономе», и болтали ни о чем. Она не могла сосредоточиться на разговоре, и что-то ляпала невпопад, ибо все ее мысли были о том, что сейчас должно произойти. О том, что это произойдет, она знала точно, потому что сама сказала Андрею, что отпросилась у мамы на всю ночь. Андрей в ответ на ее слова только улыбнулся и нежно поцеловал ее в припухшие от ожидания губы.
     До этого у нее уже был секс, вернее, попытка секса, которая ничего хорошего в ее душе не оставила. Это было на дне рождения одноклассника, ей было семнадцать лет, и она впервые в жизни попробовала вино. Вино было сладкое, терпкое, приятное на вкус, и девчонки пили его с удовольствием, наравне с мальчишками. Но когда ей захотелось в туалет, вдруг оказалось, что она не может встать. Ей стало смешно, и она расхохоталась. Потом все стали пытаться подняться со стульев, и началось веселье. Кто-то из девочек упал, повалив соседа, и в эту «кучу-малу» стали, уже нарочно, валиться все остальные. Под визг и хохот как-то неожиданно разобрались по парам, и каждая пара стала искать уединенное место, разбредаясь по комнатам, благо у родителей виновника торжества был большой дом. Вино вскружило голову, и ей самой захотелось попробовать, что же такое – этот секс. Такие они были – семнадцатилетние юнцы и девчонки из выпускного класса, – выпив вина и желая выдать себя за людей искушенных, они сразу же, даже для приличия не поговорив, отдались во власть секса. И она отдалась Вадику – хорошему, приятному мальчику. Но то, что произошло потом, только больно ранило ее. Вадик все сделал быстро, как-то скомкано, и, кроме боли, она ничего не почувствовала. Она мылась в ванной, смывая кровь с ног, и плакала, сразу протрезвев. И долго испытывала гадливость, уходя от любых разговоров о сексе, которые становились в классе все популярнее. Но как только кто-то из подружек заводил разговор на эту тему, она старалась поскорей уйти, или увести разговор в другое русло…
     С Андреем все произошло по-другому… К утру она обнаружила, что не знала о сексе ничего. Что за нелепыми комплексами, порожденными близостью с Вадиком, самобичеванием и самоограничениями, она не познала целую, пусть и небольшую, вселенную, которая, оказывается, была так близко. И воздвигла барьеры изо льда вокруг своей чувственности, отгородилась заборами от собственной страсти так, что непостижимым казалось  –  как за одну короткую ночь Андрею удалось сотворить с нею такое… Они лежали на шкуре, едва прикрытой скомканными простынями, и она никак не могла понять, что сделал с нею Андрей; как, каким образом он смог пробиться к ней, достучаться в запертую, казалось навсегда, дверь, проникнуть внутрь, разбудить в ней женщину и погрузить в этот мир настолько, что она сама себе казалась тающим в густой сладкой жидкости розовым леденцом, вся поверхность которого стонала и плавилась от нежности и счастья?!
     В ту ночь она впервые познала себя… Андрей разбудил в ней вулкан безумной страсти, вызвал непреодолимое желание любви, он довёл ее до эмоционального оргазма еще до того, как вошел в нее. Только теперь она поняла, что имели в виду подруги, говоря о том, что порой им трудно себя сдерживать, так сильно они хотят кого-то из мальчишек. Но она… Она никогда не хотела секса по-настоящему! До этого момента… Той ночью, отдавшись в полную власть Андрея, она успела побывать и королевой и рабыней, - он возводил ее на трон и низвергал в пропасть, сводил с ума непередаваемой нежностью… В ту ночь она мечтала принадлежать ему вся, без остатка. Ей хотелось, чтобы он покорял ее и обладал ею, делал с ее телом все, что ему угодно, насиловал и обожествлял ее, безжалостно срывая последние покровы приличия, доводил до безумства, до грани, до последней черты, за которой уже нет ничего, только жар, пот, страсть и напор, и запах его крепкого тела. Именно в ту ночь, а не ранее, она лишилась девственности по-настоящему. И, наверное, так это и должно было случиться с нею. Андрей за одну ночь разбудил ее тело, научил говорить с ним на одном языке и получать от него наслаждение… Что ж, наверное, ей повезло. Или наоборот… Но, Господи, какое же это счастье – прильнуть устами к его устам, замереть в его объятиях и видеть его потом, когда ты вся, изнемогшая, вся отдавшаяся ему целиком, покоишься на его широкой груди, а глаза, его и твои, затуманенные упоением страсти, тонут друг в друге.
     Она любила вспоминать ту ночь с Андреем. Любила вновь и вновь пропускать через себя всю эту дрожь, эту негу от его прикосновений, ощущение слабости,  любила свою любовь к нему. Она не страдала за ним, нет, она любила. Любила осень, хоть и клялась ему, что ненавидит. Любила дождь и дорогу, хотя всегда высказывала, что их длительные поездки ее утомляют. Любила все, что напоминало о нем. Она тысячу раз пыталась убежать от этих воспоминаний. Иногда у нее получалось...
     Что уж тут скрывать, а главное, от кого, - ее любовь к Андрею стала первым событием в жизни, указавшим на собственную слабость. Со школьных беззаботных лет она всегда считала себя сильной, способной выходить из тяжелых ситуаций, понимать объективную реальность и думать рационально. Так вот, расставание превратило ее в плачущую, ноющую и занудную истеричку, которая поначалу не видела смысла жить без любимого, ибо только в разлуке люди узнают, сколько любви таило их сердце, и слова любви дрожат у них на устах, а глаза наливаются слезами.
     Иногда она искренне увлекалась другими, даже позволяла себе строить планы на них. Ее обманывало собственное тщеславие. Женщины ведь всегда придают слишком большое значение даже одному единственному восхищенному взгляду. А мужчины стараются их в этом заблуждении поддержать. Так она и жила, горя желанием любить кого-то, любить так же сильно, как любила Андрея. Она охотно предавалась самому рискованному флирту на всех пирушках и застольях, куда ее приглашали подруги и друзья, но никогда не преступала ту зыбкую грань, за которой возможно было падение. В компании подруг она презрительно высмеивала мужской пол; часто была расточительна, ибо страстно любила танцы, сильные впечатления, острые зрелища, посещала кафешки с сомнительной репутацией. Отправляясь в такие заведения, она обнажалась гораздо больше пределов, дозволяемых приличием и модой, но никогда не позволяла мужчинам тронуть себя руками.
    Так бы все, наверно, и продолжалось, если бы… Однажды, одиннадцать лет назад, в порыве отчаяния она совершила поступок, который стал роковым для нее… После очередного отъезда Андрея на очередную войну, она была настолько зла и обижена, что решилась на совершенно безумный шаг. Она думала не долго, просто взяла телефон и набрала номер Валентина. О, это чертово изобретение человечества – телефон! Телефон... Какой странный механизм: издавая обыкновенный звонок, он может смешать все чувства человека! Через него проходит столько страстей, любовных признаний, ненависти, — неужели он нисколько не чувствует человеческой боли? Или эти телефонные звонки и есть сама боль, конвульсивная и невыносимая?..
     Валентин ответил сразу, как будто держал телефон в руке и ждал именно ее звонка. Вечером они отправились в ресторан, а оттуда – домой к Валентину. И уже лежа в чужой постели, она поняла, какую совершает глупость. Но, закусив до боли губу, решила идти до конца и сжечь раз и навсегда все мосты, которые связывали ее с Андреем.
     Вскоре она забеременела, и сияющий от счастья Валентин повел ее в ЗАГС…
     Они прожили пять лет, и все эти годы она изо всех сил старалась сберечь дом и семью.
     Но стоило Андрею позвонить, как она, забыв обо всем, мчалась к нему, нарушая правила движения, создавая на дороге аварийные ситуации.
     Валентин знал всё… Он мучился, страдал, пытался говорить с нею. Она каялась, проливала горькие слезы. Но Андрей приезжал, и она снова ехала к нему.
     Пять лет Валентин стоически терпел это немыслимое положение. Пять лет… А потом ушел, оставив ей с дочерью квартиру.
     Это было счастливое время. Так уж сложилось, что в стране и вокруг нее на какое-то время воцарился мир, и Андрею не нужно было воевать. Он ходил на службу, проводил какие-то занятия, гулял со «своими девушками»  по городу, летом возил их на море. У него везде были друзья – сослуживцы, и у них не было проблем с отдыхом. Их везде встречали с радостью. Ее дочь Дашка называла Андрея «папой», до обидного быстро позабыв Валентина – своего родного отца. А тот, зная бешеный нрав бывшей супруги, не стремился увидеться с девочкой.
     Но всему приходит конец. Она поняла, что ей предстоит разлука летом девяносто девятого, как только услышала в новостях, что в Дагестане идут бои с сепаратистами, вторгшимися в горы из соседней Чечни. Андрей несколько дней не приходил домой, - у них в отряде объявили казарменное положение.
     Его привез дежурный УАЗ.  Собравшись буквально за десять минут, Андрей уехал, не сказав ей ни слова, только чмокнув рассеянно в щеку. Он в мыслях был уже там, в горах…
     Она писала ему письма, но не знала адреса, куда бы их можно было отправить. И складывала их в ящик стола…
     «Я думаю о тебе все время, родной мой Андрюша! – писала она. - Думаю о тебе утром, идя по холодку в университет. Нарочно шагаю помедленнее, чтобы думать о тебе подольше. Думаю о тебе вечером, когда мне одиноко без тебя на вечеринках, где я напиваюсь, чтобы думать о чем-нибудь другом, но добиваюсь обратного эффекта. Я думаю о тебе, когда тебя вижу, и когда не вижу, думаю тоже. Мне так хотелось бы найти другое занятие, но я не могу. Если ты знаешь, как можно исхитриться тебя забыть, научи меня. Я провела без тебя худшие месяцы в моей жизни. Никогда и ни по кому я так не скучала. Мой родной, без тебя моя жизнь — зал ожидания. Что может быть хуже, чем зал ожидания, с неоновым освещением и холодным мрамором на полу? Человечно ли с твоей стороны подвергать меня этому? Вдобавок,  я в моем зале ожидания одна, - здесь нет  других страждущих, чьи кровоточащие раны успокоили бы меня; нет иллюстрированных журналов на низком столике, которые бы меня отвлекли; нет никакого автомата, выплевывающего талончики с номерами, которые дали бы мне надежду, что ожиданию придет конец. Ужасно болит живот, и некому меня полечить. Ты бы смог это сделать, просто положив ладонь на него. Это и есть состояние горечи от нашей разлуки: боль в животе, единственное лекарство от которой — ты».
     Три месяца от него не было ни слова, ни весточки. А потом по «ящику» дикторша бесцветным голосом сообщила, что российские войска вошли в Чечню, и готовятся к штурму Грозного.
     Она рыдала всю ночь, а утром позвонила Валентину…
     Андрея не было долгих три года. Она ничего не знала о нем, и это терзало ее душу. Трижды она ездила в отряд, но эта чертова секретность… Ей никто ничего не мог сказать об Андрее.
     Он позвонил из Ростова, из окружного госпиталя, когда она уже стала привыкать к тому, что больше никогда его не увидит. И тогда она сквозь душившие ее рыдания сказала, что снова сошлась с Валентином, и попросила больше не тревожить ее звонками. Она даже не спросила, что с ним, почему он в госпитале.
     Она всегда оставалась сама собой. Она позволяла себе все, чего действительно хотела, но вот только разрешить себе вернуть его она так и не решилась. Возможно, она была права: они оба изменились, они уже давно не те влюбленные из далекого прошлого, которые любили друг друга, они – чужие. Но так уж устроена жизнь: живешь, привязываясь невидимыми нитями к человеку, которого любишь больше жизни. Приходит разлука, и нити натягиваются и рвутся, как струны скрипки, издавая унылые, печальные звуки. И когда эти нити обрываются у твоего сердца, ты испытываешь самую острую боль.
    Это была ее трагедия, и она не могла не понимать этого. Трагедия ее сердца, втесненная в небывалые грани психического единства вне места и вне времени - в одну душу с Андреем. Андрей… На этот раз она действительно хотела все закончить, разорвать, забыть. Но душа женщины, сломленной непомерной тяжестью пережитого, утончившейся до всепроницаемости, распахнувшейся всем терзаниям и мукам - и не только любовным, рвалась к нему, ломая все барьеры, которые она пыталась воздвигнуть между собой и Андреем.
     - О, Господи, в чем я стараюсь себя убедить?! – вдруг воскликнула она, с тоскою взглянув на замолчавший телефон, и две слезинки медленно выкатились из уголков ее глаз.