Игра в жизнь. Гл. 6

6.

Благодарю я тех, избавивших от грёз,
кто меня научил, стиснув зубы, страдать
и без слез боль терпеть, и смеяться от слез,
а упав, в кровь разбившись, вставать!
И от горя - запеть - это, мол, не всерьез,
и крылья расправив - взлетать!
Спасибо тем, кто научил прощать,
и, все преодолев, любить и жить!
Кто преподал, как в жизни побеждать.
К тому, кто слаб, на помощь поспешить...
   
     Урок, преподанный мне шахтером-любовником, не прошел даром: я понял, что мужчина должен уметь постоять за себя. И я отправился в секцию бокса. Мир спорта, физических нагрузок и постоянного мужского соперничества поглотил меня целиком, как-то сразу затмив уплывающий в мареве степных далей образ моей возлюбленной Ираиды. Помимо бокса я увлекся тяжелой атлетикой, хотя тренер по боксу гонял меня из зала со штангами и гирями скакалкой, утверждая, что поднятие тяжестей закрепостит мои мышцы. Но я все равно, тайком от него, бегал в зал штанги.
     Я встречался с девушками-ровесницами, хотя ни одна из них не тронула мое сердце. Кроме одной, но об этом позже.
     Окончание школы было первым в моей жизни значимым праздником. Да и день тогда выдался чудесный: ясное лазурное небо, свежий прохладный ветерок, пахнувший весной и цветами акации, зарослями которой была окружена территория школы. И сейчас, окончив школу, я любил ее гулкие коридоры, любил парк, начинавшийся сразу же за школьной оградой,  любил струи воды из фонтана с ангелами, которые в этот чудесный день не пахли хлоркой. Я шел легким шагом по спортплощадке, снисходительно поглядывая на школьников, спешивших после торжественной линейки  домой, – им еще долго предстоит сидеть за партами; на учителей, собравшихся группой у входа в парк, – они тоже праздновали мой праздник, собираясь в парковую кафешку; на танец дворников, неторопливо и с таким тщанием орудовавших метлами, словно они взялись вымести из школьного двора все до последней пылинки, оставленной там четырьмя выпускными классами.
     К этому времени в городе стали появляться новые автомобили «Жигули», и у светофора на улице Кирова я увидел каких-то конторских, голодными глазами пожиравших новенький «жигуленок». В витрине универмага красовался плакат, возвещавший получение новых цветных телевизоров «Электрон», который, как утверждалось, в корне изменит нашу жизнь, и превратит нас в людей будущего…
     — Телевидение, молодой человек, - сказал вдруг седой дедок с двумя рядами орденских планок на пиджаке, встав рядом со мной, - это Антихрист, и, поверьте, через три-четыре поколения люди уже и пукнуть не смогут самостоятельно!  Человек вернется в пещеру, к средневековому варварству и примитивным государствам, а по интеллекту ему далеко будет до селедки из Сельпо.  Этот мир сгинет не от атомной бомбы, как пишут в газетах, он умрет от хохота, банальных шуток Штепселя и Тарапуньки и привычки превращать все в анекдот, причем пошлый. Ибо телевидение, юноша, — это такая развлекательная штука, которая позволяет миллионам людей слышать одну и ту же шутку в один и тот же миг и все же оставаться в одиночестве.
     Я лишь рассмеялся в ответ и пошел своей дорогой, не зная, насколько прав со временем окажется дедок…
      После школы я поступил в политехнический институт на специальность «строительство подземных сооружений и шахт». Надо же было такому случиться, что уже в первом семестре я подрался с двумя «братьями» из Республики Конго, и меня, чтобы не выгонять из института (уж больно отец просил о снисхождении!), перевели на заочное отделение.
     Отец тут же определил меня в шахту, и это было справедливо. Так я узнал, что такое подземный труд.  И труд вообще…
     Словами это описать невозможно. Просто нет таких слов. Но в моей памяти сохранилось черное пространство, ограниченное ребрами шахтной крепи, и в нем - мучительно-спутанный клубок людских отношений.  Два встречных потока - кичливых басов с одной стороны – эти только спустились под землю и идут в лаву зарабатывать свой тяжкий хлеб, и басов натруженных, устало-подавленных, - эти уже отработали свою смену и стремятся побыстрей сесть в клеть и подняться «на гора». Они перекрикиваются, иногда шутливо бранятся между собой. Это – шахтеры.
      Головокружительное верчение, мелькание ножей-захватов, грохот цепей и гусениц узко-захватного комбайна «Донбасс-1М», стон деревянной крепи под страшной тяжестью тысяч и тысяч тонн угля и пустых пород,  гул десятка буров, бьющихся в руках горняков, которые стараются поглубже вогнать их в угольный пласт, визг транспортерной ленты, на которую наваливают лопатами жирно поблескивающий в свете ламп-коногонок  антрацит, и угольная пыль, от которой нет спасения. Она проникает во все поры тела, оставляя вокруг глаз несмываемый траурный ободок. И черные лица, на которых глаза, как бойницы крепостей... Это – шахтерский труд.
     Там, в шахте, среди черных обнаженных торсов горняков происходит растворение человеческого «Я». Среди матов  в два-три этажа, громыхающих по рельсам вагонеток с углем, среди голых, как и тела лиц, на которых все черты стерты, спрятаны под слоем угольной пыли, перед взором предстает один сочный рот, белозубо распятый криком «давай!», широкий, как ступилище в пещеру, и мутно-беловатые глаза...
      И все это вместе превращается в плотные, странные человеческие ряды, сгрудившиеся у угольного пласта и слившиеся в один верещащий вопль всплесками необъяснимых и злых звуков большого, нечеловеческого труда, где каждое пробегающее мгновение задавливает затерянную в миллионах жизней жизнь.