Андрей Ухтомский

2. Неправда заместителя местоблюстителя
Прочитав послание митрополита Сергия, я ощутил чрезвычайно сложное чувство. Мне нередко в жизни приходилось быть предметом всякой разносторонней клеветы, но чтобы клевета была подписана столь высокопоставленным лицом – это я переживаю впервые. Я был ошеломлен и за себя, и за дело церковное. Поэтому я и прошу беспристрастного суда читателей, прошу читателей помнить всю огромную важность обсуждаемого дела, разобраться в нем беспристрастно и сказать свое мнение об епископе, который авторитетно подписывает явную фактическую неправду. И еще прошу читателей сказать, каким образом епископ, желающий (чрезвычайно желающий) руководить жизнью всей Российской церкви (легко сказать!), каким образом местоблюститель патриаршего престола может говорить фактическую неправду; это для меня представляется чем-то столь грустным, столь печальным, что я готов только горько плакать, ибо в чьих же руках находится управление св. Церковью. В какую же яму вожди слепые25 могут завести верующих людей, доверяющих на слово всяким митрополитам, местоблюстителям, заместителям и т.п. Положение прямо отчаянное, если рассуждать по-человечески. Но будем верить, что Сам Господь не оставит людей своих, когда пастыри изменят служению своему (см. Иезек., гл. 34).

Теперь перехожу к подсчету всей той неправды, которую наговорил на меня митр. Сергий. Я не буду возражать на те комплименты по моему адресу, которыми митр. Сергий хочет выразить сочувствие ко мне. Эти комплименты тоже неправда – ибо от меня аскетизмом и не пахнет, и пастырь я самый грешный, что великолепно доказал в своем воззвании митр. Сергий, если он говорил правду. А он меня называет безукоризненным человеком, а потом на целом листе перечисляет мои преступления, вроде «кощунства», обмана, непослушания почтенным первым епископам и т. д. Хорош «безукоризненный человек». Хорош «самоотверженный пастырь»… Немного же митрополит Сергий требует от «безукоризненного и самоотверженного» пастыря… Каково же у него представление о своих пастырях «укоризненных»? Воображаю, что за пастыри.

Я не повторяю этой ошибки митрополита Сергия и буду говорить без комплиментов, я буду говорить только о великой и разновидной неправде, которую митрополит Сергий написал в своем послании моей пастве обо мне.

Итак, начинаю перечислять эти неправды митр. Сергия.

1) Епископ Андрей доходит до чистого самочиния и, мечтая соединить с православными внецерковных старообрядцев, производит новый раскол среди православных.

2) Епископ Андрей согласился на принятие в «Климентову церковь» вторым чином и позволил беглопоповцу совершить над собою обряд присоединения вторым чином.

3) Вместе с епископом Андреем присоединилась («как мы знаем», пишет м. Сергий) и приходская община со своим храмом.

4) Храм (где молился еп. Андрей) подвергся малому освящению.

5) Для беглопоповцев чин, совершённый над еп. Андреем, был переходом епископа Андрея в беглопоповство, а не наоборот.

6) Еп. Андрей был «принимаемым» в беглопоповство, а принимающий был <архим.> Климент.

7) От «Живой церкви» епископу Андрею не было нужды отрекаться.

8) При приеме еп. Андрея в старообрядчество оглашение «как раз читал» <архим.> Климент, а отрекался от ереси, исповедовался и, наконец, миропомазался еп. Андрей.

9) Архимандрита Климента, отрекшегося от православной церкви, никем не разрешенного и даже не очистившего свою совесть покаянием пред православным духовником, еп. Андрей возводит на степень епископа.

10) Запрещение есть предсудебная мера.

11) Когда обвиняется архиерей в каком-либо преступлении, то запрещение должен произвести первый епископ.

На все эти неправды (или клеветы) я вынуждаюсь дать обстоятельный ответ со всеми подробностями. Но я постараюсь написать именно историю моего старообрядчества, а не полемизировать с митр. Сергием и тем более не защищаться пред ним, ибо это совершенно бесполезно для церковного дела и чрезвычайно скучно.

3. Благословение, полученное мною от патриарха Тихона
Самое тяжелое обвинение, которое мне бросает митр. Сергий, – это то, что я, решив послужить делу объединения старообрядцев-раскольников26 со всеми старообрядцами и новообрядцами православными, не спросил на это благословения и разрешения у патриаршего местоблюстителя, митр. Петра. Мое мнение о митр. Петре я скажу ниже и скажу мое мнение и об его правах на «местоблюстительство». А пока я должен сказать, что дело молитвенного воссоединения со старообрядцами-беглопоповцами мною было начато в 1917 году во время собора, с ведома и благословения патр. Тихона, и все, что я сделал в Асхабаде (Полторацке27) в 1925 году, – все сделано было мною только потому, что каждый шаг мой в этом деле был обдуман еще восемь лет назад и проверен такими авторитетами, как патр. Тихон и митр. Антоний (Храповицкий). Иначе на самочинный поступок я не решился бы, несмотря на всю его привлекательность. И если я имел бы возможность сделать великое дело, доброе дело (великой важности) и не сделал, то подпал бы суду церковному за свою леность, ибо в св. Писании сказано: «Кто разумеет делать добро и не делает, тому грех» (Иак., 4:17). Чтобы на мне не было этого греха, я и сделал то, что мне велел сделать Господь. На все сделанное мною я имею оправдание в моей совести и в совести тех, кто с моим делом знаком.

Мои переговоры со старообрядцами в 1917 году прервались из-за московских беспорядков. А потом, в 1924 году, в Бутырской тюрьме я узнал, что беглопоповцы обошлись без моих услуг и взяли себе епископом живоцерковника, архиепископа Николая Саратовского, бывшего тридцать лет ректором семинарии и с принятием его вторым чином в раскол проклявшего буквально всю свою жизнь и деятельность.

Мне было горько слышать, что беглопоповцы сделали такую трудно поправимую ошибку, и я только на память для других церковных деятелей записал все переговоры, которые я вел с беглопоповцами в 1917 г. Начал я этот коротенький труд под заглавием «Письма о старообрядчестве»28 еще в Бутырке, а окончил в Асхабаде в 1925 г., за месяц до моего знакомства с архимандритом Климентом.

Теперь эти строчки, написанные мною совершенно случайно, имеют для меня огромное нравственное значение, а для церковной жизни они имеют и каноническое значение. Из этих десяти «Писем о старообрядчестве» имеет ближайшее значение для дела моего объединения со старообрядчеством только одно – восьмое. Это восьмое письмо я здесь и выписываю полностью. Оно озаглавлено у меня так: «Беглопоповцы в октябре-ноябре 1917 года»; содержание его такое:

«Мое знакомство с беглопоповцами в Москве осенью 1917 года29 началось с того, что нижегородский монах из беглопоповцев Иероним пригласил меня на обед к председателю московского беглопоповского братства Льву Алексеевичу Молехонову30. Я с удовольствием принял это приглашение, угадывая, что это будет трапеза веры и любви.

Я не обманулся: за обедом мы два-три часа проговорили о возможности для меня быть епископом беглопоповского братства…

Через две-три недели повторились и приглашение и обед, с тою разницею, что на обед были приглашены представители беглопоповства из всей центральной России: Тулы, Калуги, Брянска, Поволжья.

Обсуждали вопрос опять о возможности для меня быть «беглым» епископом.

Конечно, мне было предложено «перемазывание»31, то есть принятие меня в беглопоповское братство «вторым чином». Но я, конечно, решительно отказался от всякого «перемазывания». Я сказал, что я православный епископ и ни в каких ересях не состоял и потому и не могу отказываться от какой-либо ереси. Вместо этого кощунственного отказа моего от православия я предложил такой чиноприем.

Я вхожу в храм беглопоповский как странник, в подряснике, в полуманке и в клобуке с посохом. При входе в храм верующие братья меня спрашивают:

– Ты кто еси и по что пришел еси само?

Ответ мой: Аз есмь епископ единыя, Святыя, Соборныя, Апостольския церкви.

Вопрос: Како веруеши?

Ответ: Верую во единого Бога Отца, Вседержителя и проч. – И так далее – весь чин архиерейской присяги по Большому Потребнику патр. Иосифа32.

После этого вся братия обращается к епископу со словами: «Святитель Церкви Христовой, аще тако веруеши, сотвори милость и будь епископом нашим, и сотвори молитву, и принеси на алтаре нашем жертву Господу о всех и за вся».

После согласия епископа он облачается в мантию, получает от братии жезл, идет ко св. вратам, и просит у братии обычное прощение, и начинает литургию по чину.

К моей великой радости, этот чиноприем, мною составленный, на другой день был принят всем собранием приехавших гостей. Но вместе с тем они категорически потребовали от меня полного отъединения от патр. Тихона. Я услышал от одного из присутствовавших следующие слова: «Мы верим вам и не знаем патр. Тихона и не верим ему; он при перемене обстоятельств снова войдет в контакт с кем угодно».

Я был не подготовлен к такому обороту дела и отказался от такого неканонического поступка. Но, к моему удивлению, я был вызван еще раз на другой день к Л. А. Молехонову, мне предложили такую комбинацию – чтобы я пришел к старообрядцам по составленному мною и принятому чину, но лишь с благословения моего духовника и без ведома патр. Тихона. Вместе с тем просили меня, чтобы я хотя бы сам себя помазал драгоценным для них патриаршим дониконовым миром33.

Я просил разрешения переговорить с моим духовником, который был моим руководителем с 2 декабря 1895 года (архиеп. Антонием Храповицким).

А мой духовник, исполнив свои канонические обязанности, радостно благословил меня на подвиг служения старообрядчеству и на исполнение вышеизложенных просьб его представителей.

Это его решение было передано Л. А. Молехонову, а затем началось бегство из Москвы всех, кому было можно убежать, и вскоре и мой отъезд в Уфу.

Потом последовало восстание чехов на Волге, а потом мое четырехлетнее сидение по тюрьмам за защиту отделения церкви от государства. За это время в Москве образовалась «Живая церковь», и беглопоповцы взяли себе епископа из «Живой церкви». По моему мнению, это большая ошибка, ибо к живоцерковникам совсем нельзя иметь доверия и они среди старообрядцев могут произвести только соблазны и разделение и не могут умирить страждущие души.

Изложенное в этом восьмом письме я в свое время рассказал всем, кому рассказывать мог: протоиерею Виктору Пояркову, нынешнему скандалисту-епископу Иоанну; епископу Филиппу Городецкому34, викарию Нижегородскому, когда встретился с ним в тюрьме; епископу Анатолию Самарскому35, когда мы оба были в ссылке в Асхабаде; епископу Нижнетагильскому Льву36 при встрече с ним в Ташкенте, под арестом, и ни одного возражения на эти переговоры мои и предложения мои я не встречал. Все относились почти с сочувствием к моим переговорам со старообрядцами. А так как я лично этими переговорами дорожил чрезвычайно, то и записал о них все, что помнил – на память для себя и для других. Эти свои «Письма о старообрядчестве» я кончил приблизительно в июне 1925 года, а 15 августа этого года ко мне явился мне совершенно неизвестный даже по переписке беглопоповский архимандрит Климент Логвинов с просьбою, чтобы я согласился быть беглопоповским епископом.

4. Мои переговоры с архимандритом Климентом
Архимандрита Климента я встретил на вокзале Асхабадском при исключительных обстоятельствах. Я встречал митрополита Новгородского Арсения37, приезжавшего в Асхабад из Краснозаводска**. Встретив митрополита, отказавшегося ехать ко мне на обед, я нос к носу встретился с каким-то смиренным иноком в бедненьком беленьком коротком подряснике, который подошел ко мне и спросил меня: здешний ли я житель и как найти епископа Андрея. И эта встреча произошла тогда, когда всякий приезжавший ко мне подвергался чрезвычайно бдительному надзору и обыскам.

Архимандрит Климент без всякого обыска оказался моим гостем и скушал митрополичий обед (состоявший из картошки вареной и жареной). Потом он сказал в общих словах цель своего посещения Асхабада и намеченный дальнейший путь свой. На другой день он мне показал все привезенные им документы и просил меня на основании привезенных уполномочий быть беглопоповским епископом.

Я внимательно изучил все им привезенное, и сейчас припоминаю следующие документы:

1)его паспорт;

2)предложение архиеп. Николы, выданное архим. Клименту, отыскать второго беглопоповского епископа38; 3) чье-то (не помню чье) приказание архимандриту Клименту принять из «господствующей» церкви нового епископа не иначе как вторым чином;

4) книжку печатную с описанием всех документов по делу о принятии архиепископа Николы Позднева из «господствующей» церкви в беглопоповство39; из этой книжки для меня стало ясно, какую видную роль играет сам архим. Климент в беглопоповстве. Для меня стало несомненно, что это второе лицо в маленькой «иерархии» беглопоповцев.

5) Подлинные документы с подписями архиепископа Николы, с его проклятием всех ересей и всей его собственной деятельности до 70 лет его жизни… Этот документ для меня был почти источником ужаса. До какой степени растерянности и падения мог дойти несчастный старик, ректор семинарии, чтобы подписать себе этот приговор!

6) Очень большую пачку удостоверений и доверенностей, данных архимандриту Клименту саратовскими, сибирскими и еще какими-то беглопоповскими общинами, которые просили отца Климента отыскать им епископа, близкого к ним.

Вот документы, которые мне предъявил архим. Климент и просил меня быть их епископом. Я спросил: а что он будет делать, если я откажусь вовсе от всяких разговоров с ним на эту тему? Архимандрит Климент ответил: в таком случае я поеду далее до Нарымского края и буду за Церковь Божию страдающих епископов просить, чтобы кто-нибудь из них согласился послужить беглопоповцам. Он мне показал и список этих епископов, в котором значился митрополит Агафангел и епископ Серафим40, уфимский викарий. Других не помню – в этом списке было более двадцати епископов. Тогда я спросил: почему же он обратился ко мне первому? Он ответил, что мое имя очень популярно среди старообрядцев и что поэтому он и приехал ко мне первому.

После этого я спросил Климента, когда он отошел от православия и почему. Он мне ответил, что ушел из Курской епархии при архиепископе Питириме Курском41. Больше я его ни о чем не спросил, потому что немедленно вспомнил о скандальном следствии, которое велось над архиепископом Питиримом в свое время и о котором мне рассказывал бывший обер-прокурор синода А.Н. Волжин42. У меня моментально блеснула мысль: «Ага, ушел от Питирима, значит, человек не дурной». После этого нашего разговора я передал о. Клименту свои «Письма о старообрядчестве» и сказал ему, что ни о втором, ни даже о третьем чине43 принятия меня от «ересей» я не могу и говорить, как православный епископ, страдающий как раз за тот строй церковно-общественной жизни, который так дорог старообрядцам. Я, кроме того, прибавил архимандриту Клименту, что с принятием в беглопоповство архиеп. Николы считаю себя уже свободным от тех обещаний, которые я дал в 1917 году на совещаниях у Л.А. Молехонова, что приезд его – архимандрита Климента – для меня и неожиданный, и может быть источником больших душевных волнений, чего я не хотел… Дело в том, что за мое вмешательство в церковную жизнь Туркестана я уже просидел год в тюрьме, а теперь весь приезд Климента мне грозил всякими осложнениями вроде Соловков или, по крайней мере, «объяснениями», которые были для меня вовсе неприятными. На этом кончились наши первые разговоры с архим. Климентом 16 августа, и я повел его на ночлег к моему давнишнему – с 1902–1906 годов – другу, Константину Николаевичу Потатуеву, у которого и оставил о. Климента для свободного обдумывания всего того, что он от меня слышал.

На другой день архим. Климент сказал мне, что он внимательно прочитал мои «Письма о старообрядчестве», что радуется моей любви к старообрядцам и что он готов согласиться на тот чиноприем, который изложен в моем «восьмом письме». Я был удивлен таким быстрым согласием архим. Климента на мои проекты и несколько заподозрил его в легкомысленном отношении к делу. Кроме того, я представил себе такое положение: «воссоединимся» в молитве архимандрита Климента, а потом этого «воссоединения» могут не признать беглопоповцы, и я останусь в своей ссылке никем не понятым, – мои цели будут поняты неправильно, а дело воссоединения старообрядцев и новообрядцев ни на шаг вперед не подвинется. Поэтому я дополнительно поставил архим. Клименту следующие условия:

1) что я после «воссоединения» не буду иметь никакого отношения к архиепископу Николе, как живоцерковнику; 2) что я соглашусь быть номинальным епископом для беглопоповцев только (ибо я не могу быть фактическим епископом, находясь в ссылке) в том случае, если архим. Климент согласится быть действительным епископом и действительно даст беглопоповцам радость иметь своего епископа.

Кроме этого я предупреждал архимандрита Климента, что его шаг очень рискован, ибо его поступок по отношению ко мне могут не понять православные, и вовсе его отвергнут старообрядцы-раскольники. Поэтому я рекомендовал ему в беспересадочном вагоне доехать до Самарской беглопоповской общины, а из Самары посетить сильную общину Бугурусланскую, чтобы хоть в этих ближайших общинах познакомиться с их настроением и объяснить им, что ему поручено было принять епископа из «господствующей» церкви, а я, епископ Андрей, принадлежу к церкви не только не «господствующей», а систематически гонимой, поэтому формально не подхожу по воззрению старообрядцев под «второй чин».

Архимандрит Климент возразил, что ехать в Самару и Бугуруслан бесполезно, потому что, де, голоса все равно разделятся, а все скорее примирятся с совершившимся фактом моего «воссоединения». А он имел основание думать, что доверие ко мне среди беглопоповцев полное.

Что касается своего архиерейства, то архимандрит Климент против него долго и твердо возражал, чем подкупил меня в свою пользу.

Наконец, через 3–4 дня наших переговоров, о. Климент во всем согласился со мною и был со мною очень откровенен – в такой степени, что рассказал, каким малым авторитетом у беглопоповцев пользуется архиепископ Никола, что у него почти и благословения не берут. Он рассказал об организации беглопоповского Высшего церковного совета во главе с А.М. Рыболовым44, человеком во всех отношениях недостойным со времени его службы у Бугрова45, и т. д.

Но после того как я убедил архим. Климента в том, что и я и он должны помириться на том, что выработали в 1917 году комиссии у Молехонова, мы оба натолкнулись на непреодолимое в нашем деле затруднение. Дело в том, что по той программе-чину моего воссоединения с беглопоповцами, который был выработан в 1917 году в Москве и изложен в моем «восьмом письме», и самое воссоединение должно было произойти в Москве, в московском беглопоповском храме, куда я и должен был прийти46. А в Асхабаде такого храма не было, не было у нас и чина хиротоний по патриаршему дониконову чину. Последнее затруднение можно было устранить и выработать какой-либо приемный чин, но как и чем восполнить отсутствие беглопоповского храма? Это затруднение было чрезвычайно тяжело, даже непреодолимое, ибо для беглопоповцев выходило уже не «воссоединение», а просто присоединение к православию в православном храме, где я молился все время, пока был в Асхабаде.

Но Господь опять почти чудесно послал свою помощь в святом деле. Явился нам на помощь отец игумен Матфей.
 церкви.