Игра в жизнь. Гл. 11

11.
 
Так и живем - от боя до боя,
Оружие успеть почистить бы...
Ох, не ценил я встречи с тобою,
А теперь - просто увидеть бы.
Не прикоснуться, нет! Не успею -
Снова в разведку идти нам ночью.
Только б увидеть - надежду лелею,
Просто увидеть тебя мне хочется.
Ты уж прости, что бываю редко,
Пороха запах, соляры, пота -
Искоса смотрит твоя соседка.
Что ж тут поделать - такая работа.
Кончится все, как и эта война.
Сердце мое устремится к тебе!
Стихнут метели - наступит весна!
Только люби - не противься судьбе...
   
     Она жила и не жила без Андрея. На первых порах она просто бежала -бежала от себя, бежала от него, бежала от памяти, тонула в суете повседневности, постепенно понимая, что,  беги-не беги - спасенья нет. Душа разлагалась на молекулы и атомы  и скоро уже ничего не чувствовала.
     Все смешалось: звонки, ревность, страсть, любовь, мольбы в пустоту, воспоминания и реальность. Все в ее жизни стало каким-то мрачным комом, от которого она не могла отряхнуться, который душил ее, заставлял кричать по ночам и задыхаться от слез…
    - Нужно убедить себя в том, - говорила она, пытаясь успокоиться, - что в этом разрыве есть огромная красота, что такие истории нужно останавливать на самом взлете, чтобы не переживать отката, понижения температуры, первой капельки пустоты и скуки в глазах. Я потом смогу внутренне гордиться, что у меня была такая история, и что у меня хватило сил прервать ее. Только страсть и нега без всяких полуостывших гарниров. Вот она – добыча, с которой нужно уметь уйти, пока жизнь не отобрала ее и не превратила в прокисшее вино. Он ведь дал мне слово, обещал, что вернется, куда бы его военная судьба не забросила. Он обещал. А его нет уже сколько лет! Я его просила не уезжать, - не помогло. Сказала: весь мир кричит о моей любви к тебе. Даже горы и камни кричали: «Не уходи, Андрей!». Но он ушел. Вырвал мое сердце и ушел на свою проклятую войну. У меня внутри все горит, моя душа болит, мне теперь даже трудно дышать. Но я преодолею эту боль! Что будет больнее всего? Нужно просчитать сейчас. Удержать себя от возвратов, посещений, звонков.
     Порой ей это удавалось…
     Однажды она случайно наткнулась в старой своей сумке на сложенный листок. Развернув его, она увидела… стихи, написанные рукой Андрея. Она не сразу вспомнила, что он дал ей этот листок, когда они расставались, как ей казалось, навсегда.
     Она читала и перечитывала стихи, не утирая слез, потоком лившихся и ее глаз:
Темень ночи взорвет свет луны серебристой,
и я запах вдохну твоих терпких духов!
Зароюсь в твой локон - легкий, пушистый…
Я сегодня не жду отпущенья грехов…

Прочь рутину, дела, пустые раздумья!
К чёрту все!  Отключу в голове тормоза!
Мы отважно провалимся в бездну безумья,
искупаюсь в твоих сумасшедших глазах!

Ночь плеснется дурманом, свежестью сада,
тонкий лучик запустит нам в окна Звезда…
Ты сегодня моя! Для души ты отрада!
Но кончается ночь. Краток путь в никуда…

Утром вновь окунусь я в  житейскую прозу…
Ты уйдешь по тропинке несбывшихся снов,
унося чуть подмерзшую белую розу…

Почему о любви не пишу я стихов?

     Она бережно свернула листок и спрятала его среди своих книг…
     И, может быть, именно тогда она и стала подумывать о том, что ей нужен мужчина – большой и сильный.  Скорее даже не муж, нет, а добрый, заботливый друг, тот, кому она будет дарить себя в редкие минуты слабости, который поймет ее, когда она уйдет в ночь, что бы вылечить свою душу одиночеством с терпким запахом грусти. И она подумала о Валентине.
     Со временем какая-то часть шрамов на душе зарубцевалась, но особо глубокие все еще давали о себе знать. Они прорывались и гноились вновь и вновь. И она уже знала, чувствовала, что это навсегда. Что она не испытает больше подобного чувства, никогда больше не найдет такие ладони, как у Андрея, которые будут согревать ее, такие губы, которые будут шептать: «от тебя пахнет осенью и садом, вымытым дождем...». Андрей  всегда оставался в ней, причинял боль, не покидал ее сердце и мысли.
     Она пришла к Валентину, потому что знала, - этот добродушный увалень будет сдувать с нее пылинки и исполнять любые ее прихоти. Она знала, что он всегда будет рядом - ее верный рыцарь Валентин -  да - друг, но даже не любовник, которому она отдавала иногда, по прихоти свое тело, но не душу. Он жалеет ее и искренне не понимает, что происходит с его супругой, от чего порой по ее щекам текут  слезы, а в глазах плещется бездонный океан боли и грусти. Она молчит. Ничего не говорит ему о своих переживаниях.
    Но снова приходит вечер, и музыка в наушниках окатывает ее волной воспоминаний. Снова слезы на глазах, и бросив все, она бежит в ночь. Она бежит по темным улицам, чтобы, обессилев от нагрузки, придти домой и упасть, избавившись от мыслей в голове. Но, Господи, как она устала бежать, бежать от воспоминаний, от Андрея, мысли о котором, подобно вязкому киселю из детских воспоминаний, не стряхиваются и не смываются. Она так и не смогла  научиться жить настоящим.
     Иногда ей казалось, все - молекулы собраны, раны зализаны. Ее прежняя любовь канула в вечность, забылась в суете дней. Она навсегда прогнала мысли об Андрее. Но жизнь – коварная штука… Сколько она сможет не думать о теплых ладонях любимого?  Ну, сколько? Месяц? Два? И вот она вновь ждет звонка…
     Она ничего не знала о нем, потому что их встречи были так редки, что она боялась задать вопросы, чтобы не потерять ни единой отведенной им минуты. Она боялась потерять эти чарующие мгновенья, которые уносили ее на много лет назад, где она была счастлива, где они «летали» вместе и были всем друг для друга. А другим казалось, что они единое целое на века.
     - А знаешь, милый, иногда мне даже легче без тебя, - после ночи без сна сказала она как-то Андрею. - Я возвращаюсь к той забытой жизни, когда ничьи звонки не теребят, и ниоткуда не приходят письма. Живу себе в блаженной пустоте и в ощущении свободы. Да, дорогой, я свободна так, что могу полететь... Вот только мои крылья у тебя остались! Каждый из нас ангел, но только с одним крылом. И мы можем летать, только обнявшись друг с другом.
     - Тебе придется быть сильной, Наташка! – сказал он.
     – Ну уж нет! Сильным всегда достается больше всех. Сильных бросают, потому что они сильные. Потому что они не будут прыгать из окна или кидаться под поезд. Они будут карабкаться и из последних сил пытаться наладить свою жизнь. Увольте. Это, конечно, прекрасное человеческое качество, но… Осенью, ну, когда я… я и подумать боялась тогда. И подумать боялась, что любовь к тебе в разлуке ослабнет. Она разгоралась все ярче и ярче. Вот такая я слабая! Бог знает почему, но ты был мне ближе, чем когда-либо прежде.
     - Мы вообще очень виноваты все друг перед другом, – помолчав, продолжала  она. - Но только в разлуке чувствуешь это. Чтобы по-настоящему оценить объятия любимого человека, надо прежде узнать, каково без них. И потом — сколько еще осталось нам этих дней или лет вместе? Если и будут эти лета еще, то все равно остается их все меньше и меньше. Понимаешь? А дальше? Разойдемся по могилам! Так больно, так обострены чувства, так остры все мысли и воспоминания! А как тупы мы обычно! Как спокойны! И неужели нужна эта боль, чтобы мы ценили жизнь?! А разве мы ценим жизнь?! Нет, мы играеи в жизнь! Завтра мы простимся, и утро застанет тебя уже в дороге. И мы снова расстанемся. Может, на год, может, на два. А потом…  будет вечер, и я позову тебя ужинать, мой родной.
    - Признаюсь, милая, в боях, в кровавой сумятице будней я часто забывал о тебе, чтобы совершенно неожиданно где-нибудь на ночлеге, в тихую минуту перед щемящей неизвестностью предстоящего боя вдруг вспомнить до пронзительной боли в сердце. Там, на войне не принято рассказывать о  своих женщинах, просто все знают, что другим не легче. Все одинаково страдают: кто от разлуки с любимой, кто – с матерью, кто с женой и детьми... Разлуки жгли, болью точили наши сердца, и никто ничего не мог сделать, чтобы облегчить эту боль. Иногда мне казалось, что я уже начинаю забывать про нашу медвежью шкуру, про то, как я иду домой, потирая руки от холода, нежданный, и вдруг вижу твой силуэт в окне, за занавеской, склонившийся над конспектом… А ещё реже, в редкие минуты, когда у нас появлялось время для полноценного отдыха, меня яростно начинало донимать одиночество, и мне почему-то начинало казаться, что ты обо мне тоже вспоминаешь, меня ждешь, и что мы обязательно встретимся... Я ведь любил тебя, когда мы были вместе, и полюбил ещё сильнее за годы разлуки.
     - Так мы пришли к тому, - рассмеялась она, - что должны благодарить безжалостную судьбу за то, что она разлучила нас в зените нашей любви, ибо мы страдаем, но страдания наши, ах, как красивы!
     - Так точно, милая! – серьезно произнес Андрей. – Потому что истинная трагедия любви – равнодушие – нас минует. Ибо равнодушие — страшнее войны. Равнодушие выпаривает из человека душу, как воду медленный огонь, и когда очнешься — останется от сердца одно сухое место.
     Андрей долго молчал, и когда заговорил, его голос звучал глухо, надтреснуто…
     - Любовь моя, я люблю тебя, не ради себя, не ради тебя, не ради нас обоих, я люблю тебя не потому, что моя кровь кипит во мне и зовёт любить тебя, я люблю и хочу тебя, потому что ты не моя, потому что ты — по ту сторону, на другом берегу и оттуда зовёшь меня перепрыгнуть к тебе, а я перепрыгнуть не могу, ибо, сколько бы я ни овладевал тобою, ты — не во мне, я тебя не настигаю, не постигаю тебя дальше твоего тела, твоей улыбки и, бывает, мучаюсь оттого, что ты меня любишь. Потому что, не может так продолжаться – ты любишь меня, но утром уходишь к Валентину, к своей дочери, а мост не может опираться только на один берег, ему нужна опора и на другом берегу! Для тебя процедура любви, наверно, слишком проста, и потому излечишься ты от любви раньше меня, хотя ты и любишь меня так, как я тебя не люблю. Ведь время нужно только для того, чтобы разлюбить. Полюбить — времени не надо.
     Она не нашла слов, чтобы ответить Андрею, просто лежала и плакала…
     А дни складывались в недели и месяцы, а месяцы складывались в года… И все в ее жизни шло своей чередой. Иногда она подчинялась гордыне и не брала в руки телефон – молчаливый свидетель ее измен мужу с Андреем. Она мучилась, грызла ночью подушку зубами, но что же делать – когда-то она сама загнала себя в этот тупик, разделив свою жизнь между двумя мужчинами, один из которых был отцом ее дочери…
     А пока… Серый город. Серые дни. Повседневность. Скука в жизни и тоска на сердце. Но это только до звонка Андрея…
     Она научилась жить и ждать. Ей казалось порой, что о разлуках она знает все, и могла бы написать о них целую книгу. Они ведь очень разные: замораживающие, когда вспоминались только невстречи, причиной которых была она сама. Были бабьи, когда смертельно хотелось, чтобы Андрей был здесь, рядом, вот сейчас, сию же минуту! Но были и похоронные, когда совсем, совсем теряешь надежду.
    И чем больше счастья предлагала ей жизнь, тем сильнее томила ее тоска, что Андрей будет лишен возможности разделить его с нею. Но чем меньше им двоим выпадало, тем большее блаженство судьба сулила, которое они могли бы делить, и тем болезненнее она ощущала, как они несчастны в разлуке! Она уже знала, что им суждено страдать, каждому в отдельности и, возможно, даже в одни и те же моменты, как будто сама разлука объединяет их.
     Она ждет и знает, что будет ждать звонка Андрея хоть сотню лет. Ждать не слов о любви, а ладоней и глаз, она все прочтет в них, она знает все о них. И когда этот звонок прозвучит, она помчится к нему на крыльях любви, чего бы это ей не стоило! Ведь глубоко внутри души каждый из нас знает вечные законы, и один из них состоит в том, что мы всегда будем возвращаться в объятия того, кого мы любим, независимо от того, расстаемся ли мы в конце дня или в конце жизни.