Ангелы с синими огоньками. Сборник целиком

Ангелы с синими огоньками
Рассказы
Вячеслав Кирпиченков
________________________________________
;
Оглавление
Часть первая: КРЕЩЕНИЕ

1. Таинство рождения
2. Ночной дом
3. Благодарность
4. Кабацкая теребень
Часть вторая: ЛИЦА ГОРОДА

5. Июнь в разгаре
6. День учителя
7. Бабулечка Ягулечка
8. А поговорить!?
9. Бенефис или гражданин с голой ж...
10. Черепашка и Богатырь
11. Первый день ноябля
12. Пятиминутка
Часть третья: ТЕНЬ

13. Карета для господ
14. Взгляд с того света
15. Колесо жизни
16. Новогоднее дежурство
17. Новороссийская, 10
Часть четвёртая: ФИЗИКА ЖИЗНИ

18. Закон сохранения массы
19. Опытным путём
20. Импульс
21. Мотокросс
22. Дед Архимед
23. Ужин и завтрак
Часть пятая: ПОСЛЕДНИЙ ВЫЗОВ

24. Без палева
25. Последний вызов
26. Найдёныш
27. Эпилог
;

От автора

Всё, что вы прочтёте дальше, — правда. Та правда, которая рождалась в промежутках между вызовами, в кабине машины, в курилке на подстанции. Это не хроника героизма — это хроника будней.
Я не писатель. Эти тексты — способ выговориться, отжать ту губку, которой стала, душа за девять лет на «скорой». Все имена, адреса, детали изменены. Все совпадения — болезненная случайность жизни, а не замысел автора.
Если вы найдёте здесь какой-то смысл — это ваша заслуга. Я лишь фиксировал то, что видел.
Перед прочтением не сжигать. После — пожалуйста.
;


Часть первая: КРЕЩЕНИЕ


Таинство рождения

Я на скорой. Это прикольно. В начале смены заставляешь себя проехать на красный свет, в тот момент, когда весь поток стоит. Рефлексы дисциплинированного водителя и табу в голове. После смены, когда едешь домой, заставляешь на этот же красный свет остановиться. Профессиональный перекос.

Первые впечатления: конечно, романтика. Ты находишься внутри организма, который до этого видел лишь снаружи. На улице, завидев проблеск маячков, на душе теплеет. Едут свои. Есть ощущение, что ты посвящен в некую большую тайну. Являешься частью чего-то серьёзного и большого. Некое братство. Мы делаем дело. Когда место ДТП оцеплено, и народ, ошарашенный, жмётся в сторонке, наша светящаяся и мигающая всеми огнями лайба солидно подъезжает прямо в эпицентр разбросанного по асфальту искорёженного железа. Все расступаются — и начинается работа.

Тут недалеко, рядом с нами, ходит смерть. Она тоже на службе и зорко вглядывается в поисках своей добычи. Как можем, мы этому противостоим. Противостоим до последнего. Пока ещё есть надежда. И даже немножечко после. Частенько эта дама уходит ни с чем. У нас с ней свой счёт.

Когда в городе беда, мы слетаемся как стая ангелов прямо в эпицентр. Продираемся через колом стоящие московские пробки. Нарушаем. Рискуем. Иногда хамим. Всё это мы. И мы не сами по себе. Мы часть огромной силы добра. Иногда, особенно ночью, когда город затихает и по рации летят одни голоса, кажется, что только эти голоса и наши машины и не дают всей этой хрупкой тишине рухнуть в хаос. Пафосно, конечно. Но тут ничего не попишешь.

Сегодня я на акушерской бригаде. Со мной девушка Света, она акушерка, и мы вот уже полдня методично развозим будущих мамаш по роддомам.

Светка не знает, но мы с ней уже встречались. Она в своё время забирала мою жену рожать. Внешность у неё яркая: жгучая длинноволосая брюнетка. Тогда, когда у жены отошли воды, я, вообще не представляя, что надо делать, вызвал «Скорую» и тупо курил. Она появилась в дверях в чёрном бушлате, которые тогда им выдавали, с чёрной шевелюрой и произвела на всех неизгладимое впечатление. Моя мама чего-то пошутила про женщину в чёрном. Но в тот момент мы были настолько ошарашены и растеряны, а от Светки веяло такой строгостью и надёжностью, что все сразу успокоились. Короче, всё тогда прошло хорошо. Когда я потом про это у неё спросил, она, естественно, не вспомнила. Где тут вспомнишь, если у неё по десятку рожениц на дню.

Работа на акушерке оказалась замечательной рутиной. Спешки нет. До адреса по району доезжаешь за пять-десять минут. Потом Светик уходит и пропадает на полчаса, давая водителю время погрузиться в самые тёмные закоулки интернета и собственные размышления.

Светик вышла, поддерживая очередную счастливицу, хлопнула дверь, и мы так же неспешно отчалили в сторону «кремлёвской» — как на сленге обозначается героическая Горбольница №68. То есть роддом при ней.

Спустя несколько минут из салона показалась Светкина голова и буднично так сказала:
— Слав. Ты это… либо сейчас побыстрей, либо остановись где-нибудь в тихом месте, будешь помогать мне роды принимать.

Поначалу мне показалось, что это шутка. Я внимательно посмотрел на Светика и понял, что шутить она и не думала. В голове промелькнул калейдоскоп картинок, из которых я понял, что к роли помощника акушера жизнь меня совсем не подготовила.

До шестьдесят восьмой оставалось каких-нибудь несчастных пять-шесть светофоров. Минут пять-десять спокойной езды.
— Светик, пристегнись, пожалуйста, и девушку пристегни.

В голове что-то неслышно перещёлкнулось. Спокойный мигающий свет резко сменился ярко-красным тревожным мерцанием, тело подалось вперёд, натягивая ремень безопасности. Зрачки, видимо, сузились, потому что зрение сделалось туннельным. Наш «Мерседес» с воем внезапно выпрыгнул на встречку, взревел и, словно получив отеческого леща, начал очень уверенно набирать скорость, лавируя между попутным и встречным потоками, как ласточка между ветвей. В голове исчезла картинка обычной проезжей части — появился чёткий маршрут, просчитанный между машинами, с учётом их скоростей и ритма светофоров. И вектор выстроился настолько положительный, что у ворот «кремлёвской» мы были без малого через минуту. Сразу с улицы Краснодонской заезда нет, и по-хорошему надо бы развернуться через круг, а там ещё два светофора. Но, резко затормозив, клюнув мордой, наш мустанг так заорал нечеловеческим визгом, что на какое-то мгновение набегающее стадо бизонов притормозило, и он, как скворец в скворечник, влетел в ворота. Там ещё пара зигзагов — и вот они, двери роддома.

Вытаскивая носилки, я увидел у роженицы два чайных блюдца вместо глаз, смотрящие в пустоту и белые от напряжения пальцы, вцепившиеся в край носилок,. В приёмнике нас уже встречали люди в белых халатах, заранее предупреждённые по навигатору.

Предупредительно отъехав в уголок, чтобы не мешаться, я едва успел выкурить сигарету, как пришла Светик. Деловито закурив, она сделала суровый затяг и, выпустив дым, произнесла ошеломляющую фразу:
— Слав, скажи честно. Ты дебил!?

Я был настолько обескуражен, что даже не нашёлся, что ответить.
— Ты куда так летел?
— В смысле? Ты же сама сказала — побыстрее.
— «Побыстрее» — это не значит, что надо из обычного вызова сделать эпизод «Звёздных войн». Меня чуть не вырвало.
— Слушай, но к таинству деторождения я тоже не очень готов. Знаешь ли, всё-таки между мужчиной и женщиной должны оставаться хоть какие-то тайны. Сама же сказала, что она вот-вот родит.
— Родина прикажет, Слава, не то что таинство деторождения познаешь, но и таинство детозачатия. Причём не в той роли, которую себе воображаешь. Она, кстати, уже родила у них, пока я бумаги заполняла.

Светка примирительно рассмеялась, и у меня на душе полегчало. Может, и надо было остановиться. Думаю, этот опыт я отложу на потом.
— И кстати. Задолбал ты уже со своей сиреной. И так голова раскалывается с утра. Всё вы в гонщиков не наиграетесь. Наберут идиотов по объявлению.

Теперь уже тон Светика стал совсем мирным, и меня отпустило.

Остаток смены прошёл так же размеренно, как и начало. Сирену я больше без нужды не включал, берёг Светкины нервы.

Так продолжалось ещё пару смен и потом меня пересадили на «реанимацию».
;

Ночной дом

Много буковок узнали,
Добрались до буквы «Ц».
Много слов где «Ц» в начале,
Много слов где «Ц» в конце…
Детский стишок.


Циан, переходящий в черноту. На этом фоне, багряные кляксы заката. Жуткое московское небо над крышами. Ведьмин час. Трещина между мирами. Уже не день, но ещё и не ночь.

Я сижу в машине и нагло разглядываю окна ночного дома.

На втором этаже не торопясь переодевается женщина. Уже скинут халат, отстёгнута заколка, стянуты колготки. Вот изогнутая рука начинает плавно преодолевать застёжки на лифчике… Бац! Штора решительно задёргивается, и свет гаснет. Всё. Кина не будет.

С третьего этажа несётся нестройный ряд голосов. Они выводят какую-то народную песню. Слов не разобрать.

С пятого этажа яркой искоркой полетел бычок. Он описал красивую дугу и рассыпался, встретившись с лобовым стеклом припаркованной машины.

Я работаю водителем на скорой и в этот момент жду бригаду с вызова. Меня томит абсолютное безделье. Все форумы прочитаны, по радио ничего толкового, горькие и не очень думы давно передуманы по сотому разу. Осталось тупо считать часы до конца смены.

В общем, редкий момент побыть наедине с собой.

Озноб. Видимо, начинаю приболевать. В голове звенит. Даже печку включить лень. Сижу, нахохлившись, как скворец.

Внезапно распахивается дверь подъезда. Из неё вываливается здоровенный детина. В руках — ребёнок, завёрнутый в одеяло, словно большая кукла. Ноги болтаются в такт шагам. На мужике нет лица, слёзы градом, говорить не может от спазмов.

Следом, чуть ли не одновременно, из дверей вываливаются доктор, фельдшер и супруга. Вся кавалькада несётся к машине.

Сон — как рукой сняло. Вечер мгновенно перестал быть томным.

Едва хлопнула дверь, я рванул. Пока будем выбираться из двора — адрес успеем узнать. Доктор Саня просунул голову в проём и сказал вполголоса: «Вторая Боткинская. Слав, гони»
Чтобы док сказал «гони» — это большая редкость. Обычно всё спокойнее: «Пациент стабилизирован, давай чуть побыстрее». А тут — «гони!» Но по лицу отца я и так всё понял.

Ребёнку три года. Задержка дыхания. Стабилизировать не удалось. Не дышит сам. Дышать его заставляет фельдшер через вент-мешок.

Малышка играла под присмотром деда и случайно глотнула каких-то капель из аптечки. Дед проворонил момент. Ну, бесилась девка, да и заснула прямо на игрушках. «Пусть поспит». Пришли родители — а дочка не просыпается и синеет на глазах. Дёрнули ближайшую бригаду. Хотя мы — даже не реанимация. И даже не детская. Но тут уж кто ближе.

Понеслись.

Боткинская — это Садовое кольцо. Значит, Волгоградка. Час пик. Всё забито под завязку. Десять баллов. Москва стоит колом. Вот как хочешь, так и лети. Хоть на крылышках. Ну, мы же ангелы, чё…

Как это всё прошло — не помню. Как в тумане. Щёлкнуло что-то — и переключилась программа.

Помню набегающие огни фар. Туннельное зрение. Чёткий расчёт траектории с учётом встречных и попутных тел. Плач матери. Отец, который пытается не дать девчонке окончательно залипнуть: теребит, поёт песни. Док колдует. Я и так впечатлительный, а тут — совсем мрак.

До Пролетарки пролетели на одном дыхании. Баланс между встречкой и разделительной. Впереди — красная река. Вспомнил «тропу Хошимина» через Яузу. Вылетаем по трамвайным путям в районе Курского. Стена машин. Бока дорогих иномарок блестят под фонарями. Все навороченные, сука. Дорогие, блин, как моя молодость.

С разгона, с рёвом вбиваюсь в этот монолит. Как-то расступились. Опять на разделительную. С воем. С карканьем. Чтобы влезть в тоннель под Тверской, объехал поток прямо по клумбам с экзотикой. Прости, Сергей Семёныч, но сегодня мне очень-преочень нужно.

Удивлённый поворот головы постового… Выражение лица навсегда в памяти.

Ремарка. Бывает, скорая едет с мигалкой. Ну, протиснулись, пропустили. Едет себе и едет.

Но бывают моменты… Когда — край. У «скорой» истерика. И сразу понятно: ей надо! Братцы, миленькие, очень-очень надо! Я проеду-пролечу-проползу, и лучше уступи. Тут не до мелочей.

Тут — наш давний спор со Смертью. Не с нормальной смертью, как у обычных людей. А со смертью нелепой, случайной, несправедливой. Детской, в конце концов.

А спорщики мы упрямые. И если уж на принцип — то за ценой не постоим. Когда надо — и электричку подрежем, и с дороги спихнём. Разбираться потом будем.

И в общем-то… иногда мы вытягиваем. Выскребаем. Вытаскиваем с того света тех, кто оказался за чертой случайно. Не ко времени. Ну, или по глупости.

Это наше служение. И Ей приходится с нами считаться.

В Боткинскую я влетел как шар в лузу.

Всё обошлось.
И мы молодцы.
И они молодцы.
И родители молодцы.
В общем, все молодцы.

Дед — особенный молодец.
;
Благодарность
На вызовах благодарные пациенты иногда суют медикам деньги. Делается это негласно и никогда не афишируется, ибо начальство такие поощрения не одобряет, вплоть до выговора и увольнения. Всплывшие факты разбираются на утренней пятиминутке, с оргвыводами и публичным повешением провинившихся...
Из речи заведующей №№-ой подстанции на собрании:
— ...и в заключении, коллеги. В департамент пришло письмо с благодарностью от гражданки @@@@-ой. Читаю дословно: «Прошу поощрить доктора @@@@@-ва, из №№-ой бригады, №№-ой подстанции, за помощь, оказанную мне на дому, №№-го числа, №№-го месяца, №№-го года. Приехал оперативно, был внимателен, полечил хорошо, да и взял недорого!»
Встаньте, доктор.
Вопрос залу: Что объявить коллеге!? Выговор или благодарность!? А может, и то и другое?
А действительно!?
 

Кабацкая теребень

Вчера была обязательная встреча с господином М. — другом с армейских времён. Когда жизнь не развела таких разных, как мы, периодически надо садиться и сверять часы. А то сойдёшь с ума. Нас приютил «Старина Мюллер», отличный кабак на Воронцовской. Недалеко от бывшей Таганской тюрьмы, в лабиринте старинных московских подворотен.
Пшеничное пиво, баварские колбаски, селёдочка на гренке. Посидели, сверили политические часы. Посидели, сверили политические часы. Насверялись так, что не помню, как дома оказался. Наутро, придя на работу, долго не решался пойти на продувку.
На продувке сидела Лидочка. Эдакая тихая, но очень принципиальная мышь. У меня нервные руки, и поэтому она продувает меня всегда с пристрастием и тайной надеждой. Думает, что я «пьянь запойная» и «кабацкая теребень». На шуточки и подколки тупит глаза и злится. А тут такой шикарный повод. Неудовлетворённые женщины — это зло-зло!
Я тоже красава. Хоть кол на голове затеши. Ну кто пьёт перед сменой!? Хотя… Ну как было оторваться от Мальцева!? Виданное ли дело — прервать встречу министров на яхте, так и не обсудив до последней запятой все тяготы этого мира? Опять же, крылышки «Буффало», рулетики из сёмги, запечённые в кляре... Наливочка «Егермайстер»… Мммм. Точно, кабацкая теребень. Права Лида, чего уж там. Себе врать не надо. Нельзя обманывать хорошего человека.
Ладно. Тяжело вздыхаю, иду сдаваться. Захожу, а у мыши прямо передо мной сломался продувательный аппарат.
Хха-ха!
Из-за очков обжигает обиженный, злой взгляд. Пьяным и дуракам везёт. Хотя когда-нибудь, конечно же, доиграюсь... Ну или поумнею.
;

Часть вторая: ЛИЦА ГОРОДА
Июнь в разгаре
 
Июнь в разгаре. Я сижу на бордюре, наслаждаюсь стаканчиком кофе, лихо отжатым у кофейного автомата. Последнее время счёт между нами равный: на каждый мой мухлёж — его недолив молока или проглоченная купюра. Его подельник, тот, что с шоколадками, — и вовсе бандит. Но сегодня я — триумфатор. Пока автомат мухлевал с сахаром, я выдернул у него питание. А как только он включился — он же мне и налил тестовый стакан. Батончик из барыги выбил затрещиной в секретное место. Полная виктория! Как вам такое, железяки!?

Кофе хоть и паршивый, но добытый в битве, кажется самым вкусным на свете. Вокруг носится птичья мелюзга, оглашая подстанцию весёлым щебетом. Зелень безумствует.

В этот момент мимо меня проползает куча оранжево-синего барахла, навьюченного на хорошенькую фельдшера Юльку. Вся мыслимая медицинская машинерия облепила ремнями и стяжками её стройную фигурку. Со стороны кажется, будто это не Юлька идёт, нагруженная как вокзальный носильщик, а непосредственно сине-оранжевый хлам шествует на стройных Юлькиных ножках и вдобавок строит глазки из-под её чёлки. Отдельной темой передвигается ярко-оранжевый чемодан, невесть на чём держащийся и то и дело стукающий Юльку по коленкам.

Я, чуть помедлив, картинно вскидываюсь и нарочито галантно отодвигаю перед этой процессией массивную дверь своего «Мерседеса». Юлька, размахнувшись всем своим телом, ловким движением корпуса закидывает сумки в салон и, не удержав равновесия, так и остаётся одной своей половиной внутри, давая мне вдоволь налюбоваться её стройными ножками.

Невольно остолбенев, я забываю, что машина стоит под уклон, и пудовая дверь начинает медленно закрываться. Всё происходит как в замедлённой съёмке. Мне, конечно, надо бы придержать эту гильотину, но Юлькины ножки оказывают такой эффект, что я промахиваюсь мимо ручки. Дверь плавно врезается в Юлькину талию, плотно фиксируя девушку в двусмысленной позе. Освободиться она не может — не успела до конца скинуть с себя многочисленный скарб.

После секундной паузы пространство наполняется страшной семиэтажной бранью, изрыгаемой грубым фельдфебельским басом. Изысканные смысловые построения безжалостно описывают все возможные и невозможные извращения, которым немедленно должны быть подвергнуты приставучие чемоданы, тяжеленная дверь, дурацкий «Мерседес», я и вся система скорой помощи целиком. Со стороны могло бы показаться, что старому боцману уронили на ногу тяжеленный якорь.

Я столбенею во второй раз.
— Слав, чего уставился, как дебил? Непонятно, что ли — надо помочь девушке!

Мгновение — и, придя в себя, я ловко восстанавливаю порядок.

В этот момент из гаража пружинной походкой выходит сияющий, как медный самовар, доктор Саня, чего-то дожевывая. Он глядит в навигатор и весело помахивает листком с вызовом. На нём белоснежные кроксы, а сам он лёгкий, как хлыст на взмахе.
— Славян, заканчивай развлекаться. У нас вызов.

Суицид. Мужчина средних лет, повешенный. Вызывает полиция. Тут, конечно, можно не торопиться — всё жизненно важное уже случилось.

Действительно, старая пятиэтажка, окна распахнуты. В глубине комнаты уныло покачивает босыми пятками интеллигентного вида субтильный мужичок. Вокруг суетится наряд полиции, а невозмутимый Сашуша деловито производит констатацию. Полумрак комнаты с висящим мужиком настолько контрастирует с зелёным безумием июня, что я, поморщившись, мысленно отползаю на пару метров от окна.

Вот интересно. Какая же пошлость — в такой день наложить на себя руки. Земля-то большая. Неужели нет других вариантов?
Неуёмное воображение тут же рисует картину: вот он, этот мужичок, бредёт босиком по Волгоградке с посохом... придёт на Таганку, купит пива и шаурму, сядет в тенёк, отхлебнёт из горлышка, закурит... И распогодится. И вешаться не надо. Или на сухогруз, мир посмотреть...
Может, это жест? Жест всей своей не получившейся жизни. Нате, мол, твари! Как вам такое?!

Фантазии очумелого водителя были прерваны неожиданно.

Минуя меня, в подъезд влетела весьма решительная дама средних лет. Так как первый этаж, она мигом оказалась в гуще события. Равномерное перебулькивание разговоров взрывается визгливым лаем. До меня доносятся лишь обрывки.
— …папа… бр-бр-бр… а помнишь, я тебе ещё тогда говорила… бр-бр-бр… а я вот тебе тогда сказала… бр-бр-бр… Чего вы стоите?! Делайте что-нибудь, вы же скорая! Ну это фраза сокральная и преследует нас на всех вызовах.
— Конечно, мадам, — бесподобен Саня. — Сейчас мы всё тут опишем и быстренько его оживим. Вы же видели на нашей машине надпись «Реинкарнация»?

Следом за этой дамой в подъезд влетела такая же, только постарше. Хор фурий зазвучал в два голоса.
— бр-бр-бр… сволочь такая… бр-бр-бр… я вот тебе тогда ещё говорила… Ишь чего удумал! Ты посмотри, что ты тут устроил…
Приблизительно становятся ясны и мотивы, и весь контекст событий, заставивший мужика задвинуть лапти за печку.
Точно. Скорей всего, это жест. Побег! Протест маленького человека!
Других объяснений я не нашёл. Эти две фурии отыскали бы его везде на этой планете. Выковыряли бы из любой щели.
Ёжась, я тупо жду моих золотых докторишек.
 
Спустя пару минут все формальности соблюдены, и из подъезда появляется блистательный Саня, оранжевый чемодан и обворожительная Юлька. Удивительно, как она в форме, в этом синем мешке, умудряется сохранять грацию и пластику кошки.
— Славян, у нас вызов. — Саня машет мне навигатором.

Ночь, улица, фонарь, аптека… Нет, что вы. Безумный, ясный, насыщенный зеленью и пением птиц день. Общественное место. Парк между домами. Мальчик 45 лет. Белая горячка. Алкогольный делирий, если по-умному. Вызывает сам. Адрес недалеко, во дворах. Саня едва успевает заполнить карточку.

Останавливаюсь возле детской площадки и пытаюсь во фланирующих туда-сюда степенных буржуа распознать нашего клиента. Все вроде приличные. Потом замечаю крадущуюся между молодых тополей странноватую, сгорбленную фигуру. Эдакий Горлум люблинского разлива. Тревожная голова опасливо оглядывается по сторонам. Сильно небритый мужичок в помятом пиджаке с лёту запрыгивает в салон.
— Люди, помогите! За мной гонятся рыжие собаки!

Доктор, чью молодую психику лопатой не перешибёшь, приосанивается (Саня *приосанивается*… прикольно), украдкой подмигивает мне и с напускной серьёзностью вступает в диалог.
— Ага. А-г-а-а-а! Вон оно что — собааааки!? Большие? А где же они?
— Огромные! Да вот же, одна сюда морду суёт! Закройте, пожалуйста, дверь!

Тут я не выдерживаю и, чтобы меня не разорвало на куски, начинаю действовать.
— Уууу… Анну-ка, вон пошли, злые рыжие собаки! — грожу двумя кулаками ближайшему кусту. — Не отдадим вам нашего мальчика!
Вылезаю и с грохотом захлопываю боковую дверь. За дверью меня скрючивает беззвучным хохотом. Юлька заливается румянцем, но держится и, как может, сохраняет покер-фейс.

Мужик под спокойный разговор постепенно приходит в себя. Выясняется, что пьёт он уже второй месяц. Приблизительно литр-полтора водяры в день. Сегодня — третий день отмены. Классика. Не, ну какие же крепкие у нас мужики. Сталь!

Ехать, конечно же, он никуда не собирается. И, выслушав пространную лекцию доктора о вреде беспробудного пьянства, дождавшись, пока воображаемые собаки отвлекутся, так же стремительно испаряется, как и появился.

— Вот, Слава, посмотри на себя будущего со стороны. Обязательно станешь таким же, если за ум не возьмёшься, — встряхивая чёлку, заявляет Юлька, успевшая к этому моменту заполнить карту и подло ткнув меня ручкой под ребро.

Делаю бровки домиком на страдальческом лице и участливо киваю.

Не спеша выруливаю на Краснодонскую и направляюсь в сторону подстанции. Спешить смысла нет — всё равно по дороге вкрутят вызов. Саня забрался на кресло в салоне, заплёл ноги лотосом и чего-то изучает в ноутбуке. Юлька, заняв место первого номера, беспрерывно скролит ленту. Взгляд у неё — как у загипнотизированной кошки. Навигатор валяется перед ней на торпеде.

«Блым-блым-блыыыыыыыым»…

Подлая балалайка поёт и вибрирует от нетерпения. Загипнотизированная Юлька, не глядя, тянет руку к навигатору. Но тут как раз поворот на Краснодарскую, и я, заложив вираж чуть круче и поддав газку, заставляю его под действием центробежной силы отползти в сторону — из-под Юлькиной руки.

Рука, нащупав пустоту, делает коррекцию влево в надежде настигнуть беглеца. И я, ещё чуть сжав радиус поворота, придаю ускорение балалайке — он убегает ещё левее.

Наконец, оторвавшись от экрана, Юлька встряхивается, словно ото сна, и начинает перебирать лапами по торпеде, как кошка в коробке с мишурой. Достигнув предельной точки и набрав скорость, навигатор с размаху натыкается на пригорок приборной панели, подскакивает и кирпичом летит вниз — в пространство между сиденьями.

Следом за ним летит Юлька, влекомая центробежной силой, гравитацией и своей неуёмной энергией. Следом падает выроненный смартфон.

На грохот из салона высовывается Санина голова.
— Юленька, зачем вы так низко пали-то? Слав, чем вы тут занимаетесь? Не на рабочем же месте… Взрослые же люди… — укоризненно хмурится.

Юлька, нащупав наконец прыгучую балалайку, выныривает из глубин и, нажав кнопку принятия вызова, обжигает нас своими ярко-зелёными глазами-дальномерами, словно прикидывая, кого первым превратить в пепел.

Я, сделав вид, что вообще не замечаю происходящего, с каменным лицом рассматриваю таблички на домах — будто ищу адрес. Лишний раз вызывать из глубин этой хрупкой девушки озверевшего фельдфебеля всё-таки страшновато.

— «Дураки». Юлька, водрузившись обратно на кресло, постепенно остывает, озвучивая вызов.
…мальчик, 45-40 лет, потеря потерь, признаки алкогольного… улица. Вызывает персонал магазина «Пятёрочка».

На месте картина маслом. Около крыльца на асфальте, распластав длани, носом в асфальт отдыхает молодой человек. Из тех, что и в 50 всё ещё спортсмен и всё ещё молодой. Трековые кроссы, яркий гортекс в обтяжку, все дела. Рука сжимает банку красной икры. Рядом переминается растерянный охранник. Юлька кидается к дядечке, я деловито закуриваю, Саня расспрашивает, что произошло.

Оказывается, наш мачо-спортсмен, предварительно загрузившись под самую планку огненной водой, настолько воодушевился, что влетел в магазин подобно Бэтмену, воспарил над ограждениями у касс, схватил на лету с прилавка банку красной икры, заложив крутой вираж выпорхнул обратно и, дабы не заморачиваться спуском по ступенькам, попытался перемахнуть ещё и перила крыльца. Но то ли действие огненной воды стало утрачивать силу, то ли банка икры в его руке утяжелила конструкцию на несколько роковых грамм, но преодолеть последний барьер он так и не смог. Ему не хватило каких-то несчастных двух сантиметров высоты. Зацепившись самым мысиком своего фирменного кроссовка за перила, он потерял остойчивость полёта, свалился в штопор и совершил неконтролируемую жесткую посадку лицом в асфальт. Там же он и уснул. Икра оказалась искусственная, стоимостью 33 рубля. Охрана даже полицию вызывать не стала. Вызвали нас. Великолепная Юля быстро привела летуна в чувство, оттёрла с лица позор, высморкала носик. И наш спортсмен поковылял восвояси готовиться к новым полётам.

И нам дали обед и мы поковыляли на подстанцию.

 
День учителя
 
Маршала Чуйкова. Пятиэтажки. Повод: человеку плохо на улице. Время — ближе к полуночи.

Подскочили мигом, как бэтмены. Я не успел докурить, а Саня — стряхнуть с себя крошки от круассана. Ольга деловито распихивает всяческие футляры с приборами по полкам в салоне. Поскольку адрес приблизительный, остановились на самом виду, у съезда во дворы. Стоим, вглядываемся в темноту между тополями. Никого. Делать нечего — выходим на поиски. Ольга остаётся.

Из глубины тропинки прорисовываются две фигуры. Две очень даже прилично одетые пожилые женщины медленно идут в нашу сторону. Ну, как идут… Одна, в шикарной широкополой шляпе, призывно машет нам рукой в красной перчатке, а вторая, тоже очень прилично одетая, семенит за ней на четвереньках. Рядом, как собачка на поводке, рывками передвигается дамская сумочка, цепочкой перекинутая через запястье. Обе при этом неприлично хохочут. В наших хулиганских Кузьминках, во дворах пятиэтажек, они выглядят как жирный, нелепый мазок флуоресцентной краски на суровом квадрате Малевича.

Подходим. «Матушки, голубушки, что случилось?» — Саня с улыбкой до ушей пытается прояснить ситуацию. Я, чтобы не расхохотаться, отворачиваюсь, делая вид, что осматриваю диспозицию.

— Мальчики, миленькие, помогите. У неё ноги отказали. Мы до дома дойти не можем.
При этих словах обе катятся со смеху. Та, что на ногах, протягивает Сане початую бутылку коньяка.
— Будете?
— Мы на службе, миледи. — Саня вытягивается, делается элегантным, как рояль, и пытается поднять вторую «миледи» с четверенек.
— Бесполезно, мы пробовали. У неё ноги отказали. Мы так быстрее дойдём.
И снова принимаются хохотать.

Я хоть и повидал всякого на скорой, но всё равно — каждую смену найдётся что-то такое, после чего остаётся только всплеснуть руками. Каждую смену цирк вновь зажигает огни. И актёры всегда разные, и самобытные.

— Где же вы это, миленькие, так напраздновались?
— У нас День учителя! Мы в школе праздник с коллегами отмечали.
— Ну, с праздником вас, дорогие дамы! — Саня делается ещё галантнее. — Давайте хотя бы до машины доползём.

В машину грузились весело и с приключениями. Ноги у «дорогой дамы» действительно были ватные и совершенно не слушались хозяйку. А поскольку уважаемые учительницы были всё-таки барышни в теле, для погрузки был привлечён весь личный состав, включая Ольгу. Кое-как затащили.

На свету и в безопасности выяснилось, что дамы действительно — два заслуженных учителя, всю жизнь посвятили педагогике и на День учителя позволили себе с коллегами по маааленькому глоточку коньяку. А по пути домой у одной почему-то отказали ноги. Видимо, сыграла шутку какая-то застарелая энцефалопатия.

Бедные учителя. Я бы им коньяк в конце каждого урока выдавал. За вредность. Сам учился в педагогическом и даже успел в молодости год отпреподавать географию в-шестых классах, после чего уволился и постарался забыть всё как страшный сон. Моя жена, хоть и не заслуженная, но тоже училка со стажем, и точно вам скажу: после десяти лет работы в школе у людей настолько деформируется психика, что даже коньяк не помогает. Кукушка вылетает и покидает родные ходики навсегда. Я бы им всем инвалидность присваивал. Ну и, конечно же, всех отправлял в какие-нибудь резервации. Вместе с работниками скорой в придачу. Что бы не скучно было.

В общем, от госпитализации они отказались и попросили отвести их до дома. Благо, это было недалеко — буквально в соседних дворах. Что мы и исполнили. Пока поднимались по лестнице, у дамы даже ноги отошли. Во всяком случае, в квартиру она зашла самостоятельно, хоть и цепляясь двумя руками за косяки.

Только мы вышли из подъезда, как балалайка обрадовала нас новым вызовом. Повод: «Пожар». С пострадавшими. Срочность — один. Саня даже не успел толком оттоптаться на мне по теме педагогики и моих бывших коллег. Надо было лететь пулей.
Ну, мы и полетели.


;
Бабулечка Ягулечка
 
Время к обеду. До подстанции — триста с небольших метров. Совсем рядом, спасительная передышка от непрерывных метаний по городу: туалет, кофейный аппарат, курилка. Тебя поставят в конец очереди, и, может быть, дадут «обед». А это уже кое-что! Час-полтора никем не контролируемого времяпрепровождения.

Можно вальяжно расположиться в разношенном, как старый валенок, кресле, принять умный вид, поправив очки, картинно заложить ногу за ногу и погрузиться в сибаритство под грохот стальных ладоней доминошников и их горловые вскрики.

Вот уже проплыл перекрёсток с Цимлянской, вот за редкими ивами показались грязно-белые борта припаркованных бригад. Ага. Машины на подстанции есть. Значит, должны доехать. Остаются последние спасительные метры до шлакбаума…

«…Блым-блыыымм-быыыыымм…»

Балалайка на торпеде радостно вибрирует и медленно ползёт к рулю, торжественно провозглашая конец надеждам.

«Таваюжжжь дивизию!!! Ну, надо же…»
Санёк (доктор), ничуть не расстроившись, откладывает ноутбук с прикольными картинками, подхватывает бандурину и начинает писать вызов, одновременно озвучивая его мультяшными голосами: «…тэээкс… Славян. Едем… Люблинский рынок. Срочность один… Патеря патерь… Апчееественное место… девочка, 84 года. Вызывает сама!..»

«Итицкие же кони! Плакал обед... Не, ну как так-то!? Сама сознание потеряла, и сама вызывает! Бабулечка, ну какие ветры тебя понесли в общественный рынок сознание терять!?»

Наш старенький «спринтер» вздрагивает, сбрасывая с себя усталость. Усталый кот, что секунду назад брёл к миске, исчезает — и вперёд рвётся пантера. Рывком разворачивается через все полосы забитой Краснодарки  и, воя, улетает в сверкающую даль.

Развязка умильна. Влетев на рынок, как футбольный мяч в окно во время контрольной, наша бригада обнаруживает бойкую старушенцию с тележкой, навьюченную, как ослик.

— Бабулечка, что случилось, миленькая?
— Плохо мне, сыночки, миленькие вы мои. Помогите!

Водруженная в карету вместе с тонной авосек, бабулька торжественно располагается на носилках. Саня колдует: пульс, давление, кардиограмма. Бабку хоть в космос запускай.
— Чего болит-то, бабулечка?
— Ой, всё болит, миленькие. Еле ноги до вас доволокла. Мне же восемьдесят шесть лет!
— Миленькая, а для чего ты так нагрузилась? Тут же лошадь нужна!
— На рынок вот пошла. Мне же никто не поможет, миленькие. Жизнь-то воооон какая тяжёлая! — Бабка поднимает указательный палец, явно намереваясь прочесть лекцию.
— В больничку поедешь? — спрашивает Санька, опасливо косясь на гору авосек.
— Неееет, миленькие. Что вы!? Мне домой бы. Меня дома кот голодный ждёт.

Пререкания бесполезны. Боевая пантера исчезает, а больной-пребольной, ленивый котяра, медленно направляется к выезду.

Всё просто. По стандартам, пенсионера при потере сознания в общественном месте должны отвезти либо в больничку, а если отказывается — то домой.

Хитрая бабулька всё это, наверное, знала и лихо воспользовалась своими правами. Ну, мы и не в обиде. Котяра размялся, доктор карточки заполнил. Я вообще человек маленький. Тем более сразу дали обед и любимый кофейный аппарат меня дождался. На этот раз мне удалось-таки обдурить его на стаканчик кофе, ловко выудив из его ненасытного брюха свою десятирублёвку, приклеив к ней тонкую полоску скотча. Как тебе такое, жадная железяка!? Стыдно конечно. Буду над собой работать.
;

А поговорить!?
 
Пьяная тётка шлялась по Люблину, в районе гаражей, и провалилась в канализационный люк. Оттуда, по мобильнику, вызвала себе последовательно: три бригады скорой, пожарный расчёт (несколько машин и штаб), спасателей и милицию.
Удивительная особенность некоторых женщин — одним звонком повелевать стихиями.
Всё это, визжа и сверкая огнями, примчалось и скопилось вокруг люка. Из недр вырывалась неимоверная брань. Тётку вытащили и осмотрели. Ни царапины.
Она вышла из машины, отряхнулась, плюнула, покрыла всех семиэтажными матюгами и убежала.
Вот и вся история. А поговорить…!?
Бенефис или гражданин с голой ж...
 
Середина зимы. На дорогах и во дворах — соляная каша. В засыпающий двор медленно вползает наш старенький «Мерседес», карета, так сказать, скорой медицинской помощи. Аккуратно протискиваясь между припаркованными машинами, величественно останавливается у крайнего подъезда.

Перед подъездом происходит целое представление. Некий гражданин, опустившись на пятую точку, передвигается на ней по солёной слякоти двора, ловко при этом помогая себе ногами и руками. Из одежды на нём — лишь старенький пуховик и вязаная шапочка a la спецназ. Короче, голый человек в пуховике и шапке ёрзает по асфальту и что-то бубнит себе под нос. Периодически он взвизгивает и резко меняет направление. Проделывает всё это он с такой ловкостью и таким серьёзным видом, что вызывает изумление немногочисленных поздних прохожих. На всё это с интересом смотрит молоденький лейтенант полиции с огромным автоматом наперевес.

Видимо, этот бенефис продолжается довольно долго, поскольку на сугробах и даже перед самим подъездом образовалась целая сеть извилистых зигзагов с характерным протектором.

Появление бригады вносит свежую струю в шоу. Синие маячки привлекают новую публику. Подтягивается местный бомонд с бутылками пива в скрюченных, окоченевших руках. Можно сказать, кульминация праздника: после нескольких безуспешных попыток установить связь с инопланетным разумом, завладевшим сознанием гражданина, в дело вступает грубая сила.
Бенефициант препровождается на носилки, придавливается сверху лейтенантом, и мы под аплодисменты благодарной публики убываем в 14-ю наркологическую. Проблесковые маячки скрываются за поворотом, зрители расходятся.

Занавес, обморок…
;


Черепашка и Богатырь
 
Самому большому и доброму фельдшеру посвящается…


В одной доброй-предоброй, хорошей семье жила-была красивая черепашка. Звали её Ксюша. Ксюше жилось хорошо и вольготно. Ласковое солнышко в виде настольной лампы грело её панцирь, еда в виде листьев салата и капустных кочерыжек присутствовала в достаточных и даже более количествах. Кредитов у Ксюши отродясь не бывало, и поэтому бестолковые представители банков не названивали ей каждое утро с неудобными вопросами.

Да и на что, скажите, маленькой черепахе кредиты, когда дома всё есть. Включая этот самый дом. Рано утром она просыпалась и шла умываться, погружая свою голову в лоток для воды. Потом наскоро завтракала кочерыжкой, параллельно пробегая глазами свежую газету, коими был устлан пол в её домике. И отправлялась прогуливаться по квартире, методично обследуя все потаённые углы. То заползёт в папин тапок и там застрянет, то проденется в лямку маминого бюстгальтера, да и уволочет его в коридор. В общем, жизнь Ксюши была легка, беззаботна и полна интересных приключений. Отличная, надо сказать, была жизнь.

Неприятности Ксюше практически никто не доставлял. Разве что иногда наглый рыжий кот-хулиган подкарауливал её в тёмном углу и гонял как шайбу на скользком паркете по всей квартире, пока она не влетала в такой угол, из которого и достать-то её не было никакой возможности. Посидит, подождёт, да и пойдёт себе восвояси.

Ещё Ксюша дружила с маленьким мальчиком, единственным ребёнком в доброй-предоброй семье. Малыш очень любил маленькую черепашку и брал её с собой играть в войнушку. Ксюша в этой игре всегда была танком. Так же в эту игру играли солдатики всех времён и народов, хитроумно расставленные на своих позициях и в засадах. В таких случаях Ксюшин панцирь красиво разрисовывался разноцветными фломастерами, а сверху крепилась грозная пластилиновая пушка. Ксюша раз за разом героически брала вражеские редуты и всевозможные противотанковые рвы. Битва неизменно происходила на великолепном разноцветном ковре с бахромой, который устилал пол и был естественным ограничением поля битвы. Ковёр был разноцветный и хорошо маскировал Ксюшу во время ожесточённых баталий.

Совсем далеко от Ксюши, хотя и в том же городе, жил-был весёлый и добрый богатырь. Звали его Костик. Костик был очень умным и хорошим, слушался родителей, хорошо кушал, много учился и стал фельдшером Скорой помощи. Дали ему огромный рыжий чемодан с вкусными лекарствами, навигатор с большим экраном и блестящий непонятный стетоскоп. Для чего он был нужен, Костя точно не знал, но когда он обматывал им свою богатырскую шею, все вокруг его уважали и немножко побаивались.

Костик разъезжал по всему городу в белой-пребелой карете с красивыми синими огоньками и лечил бабушек и дедушек. Всё в его внешнем виде как нельзя лучше подходило к лечебному делу. Короткая стрижка, большие круглые очки с толстыми линзами, стетоскоп на могучей шее, а иногда и кардиограф наперевес. Ростом он немножечко не дотягивал до двух метров, а весом – чуть-чуть до двух центнеров. Ещё Костя умел делать страшные гримасы. Брови у него поднимались, делаясь словно бы как два домика, лоб наморщивался, а глаза выкатывались из орбит, почти касаясь стёкол очков. Лицо же при этом раскалялось и становилось цвета отваренного буряка. Голос же у Костика громыхал полковым медным басом, и все болезни разлетались от него, как чёрт от ладана. Когда Костик заходил к очередному больному, тот непременно робел и старался поскорее выздороветь и убежать.

С такими талантами работа Костику давалась непринуждённо и легко. Бывало, как появится он в дверном проёме с рыжим чемоданом и навигатором в руках, как напустит на лицо строгость. Да, ка-а-а-а-а-ак гаркнет полковым басом: «Ну-с! И кто же у нас тут больной»!? Глядь, и побежала бабулька с постели. Хоть и пролежала на ней парализованная лет десять. И давление у старушки сделается нормальным-пренормальным, словно молодильных яблочек покушала. Или, бывало, наклонится он к больному дедульке. Поднесёт к нему десницу свою могучую с блестящим стетоскопом, гаркнет голосом своим богатырским: «Дай-ка я, дедушка, тебя послушаю». Да и пройдёт у того аритмия мерцательная. И кардиограмма такая, что хоть на олимпиаду выпускай. И сделался Костик знаменитым. Стали про него легенды по городу ходить. Ай да Костик! Ай да чудо-фельдшер! Ни одна болезнь супротив нашего Костика-великана устоять не может.

И вот однажды приключилась такая история. Вызывают как-то Костика на срочный вызов. В одной хорошей-прихорошей семье заболел ребёночек. Болит у ребёночка зубик. Мама плачет, папа расстраивается. Съезди, Костечка-великан, успокой родителей, полечи малыша. Будь человеком.

Делать нечего. Берёт Костик чемодан свой рыжий со вкусными лекарствами, садится в белую карету с синими огоньками, да и мчится на срочный вызов. Заходит в дом, подходит к доброй-предоброй квартирке, звонит в звоночек дверной, а его уже поджидают. Мама малыша, папа и рыжий кот-хулиган. И ведут Костика к больному в комнату. Первая мама малыша, за ней папа, потом Костик с чемоданом, а за чемоданом рыжий кот-хулиган.

А малыш-то удалец, восседает на большом разноцветном ковре с бахромой. Заигрался в войнушку да и забыл, что зубик-то у него болит. Да и какой уж там зубик, когда на его позиции танк прорывается. Весь разрисованный да с пушкой грозной, пластилиновой. Преодолел почти все редуты, опрокинул две линии обороны, смёл всех солдатиков. К последнему окопу прорывается. А там и до взятия штаба недалеко. Резервы все брошены в пекло. Плохи дела у обороны. Малыш же, вытянув губы трубочкой, приник к ковру разноцветному и всё это событие тщательно озвучивает. Ничего вокруг не замечает.

Мама с папой так и замерли в умилении. Какой же малыш смышлёный! Костик же поставил чемодан рыжий, достал из него лекарство вкусное, поправил стетоскоп на шее богатырской да и направился прямо к мальчику. Зубик ему полечить.

Всего два шага успел сделать Костик по ковру разноцветному с бахромой. На третьем же шагу судьба маленькой черепашки и Костика-богатыря пересеклись. Треснула броня у танка с пушкой грозной, пластилиновой. Хрустнула как дюжина шариков от пинг-понга под могучей ногой Костика-великана. Из-под богатырского каблука едва выглядывали кончики четырёх лапок и хвостик. А он, как на грех, возьми ещё и скажи по инерции: «А он, как на грех, по инерции ещё и говорит: «Ну-с! Кто у нас тут больной? Кому мы сейчас зубик полечим»!?» Какое-то время на добром Костином лице ещё сохранялось подобие улыбки, хотя в голове настойчиво нарастал отрывок из 5-й симфонии Людвига ван Бетховена, «аллегро с огнём», услышанный им в далёком детстве. Та-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-дам!!! В этот ужасный момент Косте чертовски захотелось закурить на другом конце планеты, хотя и был он некурящий, и вредных привычек отродясь не имел.

В доброй-предоброй квартире воцарилась гробовая тишина. Слышно было даже как рыжий кот-хулиган тайком лакает валерьянку из Костиного чемодана. Много тревожных и ярких картинок калейдоскопом пронеслись перед Костиным взором. Были тут и виселицы, и средневековые костры инквизиции, и даже ракета-носитель «Протон-М», стартующая в космическую пустоту и уносящая Костика из доброй-предоброй квартирки подальше от маленьких мальчиков и хорошеньких черепашек…

Мальчик молчал ровно столько, сколько в его лёгкие набирался воздух. А набирался он обстоятельно, словно малыш собирался сделать свой последний-препоследний вздох и не дышать более никогда. Со стороны казалось, будто кислородную подушку подключили к компрессору, и её вот-вот разорвёт. Как только малыш заполнился воздухом до отказа, он накрепко закрыл глазки, сжал кулачки и открыл рот. Из открытого рта Костику предательски подмигивал единственный зуб…

Акустический удар своим диапазоном охватил все средние и верхние регистры звукового спектра, включая ультразвук. А по разрушительной мощи он был таков, что ошеломлённый богатырь вынужден был сделать всё те же три шага в обратном направлении — вместе с приклеившейся к подошве черепашкой. В довершение всех несчастий, завершая третий шаг, он наступил коту-хулигану на хвост, за что был покарябан с ног до головы.

Из распахнутой двери доброй-предоброй квартирки кубарем вылетел рыжий кот-хулиган, матерясь по-кошачьи на чём свет стоит. За ним на одной ноге прыгал оцарапанный и ошеломлённый богатырь Костик, боясь опереться на вторую ногу, к которой накрепко прилепилось то, что ещё недавно было танком с грозной пластилиновой пушкой и черепашкой Ксюшей одновременно. Вслед за ними по лестничному пролёту загрохотал раскрытый рыжий чемодан, рассыпая по подъезду вкусные лекарства. Потом последовательно полетели кардиограф, навигатор, очки с толстыми линзами и новенький блестящий стетоскоп. Этот великий исход сопровождал пронзительный переливчатый визг.

Носясь по району, он эхом отражался от стен высотных зданий и иногда настигал стремительно уносящуюся белую карету с красивыми синими огоньками.

На всю эту суету взирали равнодушные голуби на проводах и внезапно освободившаяся от мирских оков душа черепашки Ксюши.

Вот и сказочке конец.
;

Первый день ноябля
 
Сегодня, после ночной смены, мальчиши решили пошалить. Мы с дядь Вовой, водителем автобуса (той самой «перевозки»), задумали отметить первый день ноября. Для этого мной заранее была заготовлена двухлитровая банка настойки на лимонной цедре. Дядь Вова, как опытный воин, принёс разнообразную снедь.


Чего там только не было. Домашняя капусточка, два вида паштетов, три вида колбасы. Колбаска была нарезана аккуратными кружочками и заботливо уложена на тарелочку. Так же присутствовали два вида салата, селёдочка, красная рыбка, мягчайший зерновой хлеб, ну и конечно домашнее сало.

Поскольку дядь Вова мудрый и опытный, он предложил расположиться на самом выезде с подстанции. Стол сервировали внутри багажника моей машины. Вроде на виду, а вроде не понятно, чем люди занимаются. Со стороны создавалось впечатление, что два достойных, праздных мужа, неспешно ведут деловую беседу возле автомобиля, изредка, по пояс ныряя вглубь багажника.

Мимо нас выезжали бригады на вызов. Приезжали с вызова. Никто и ничего не заподозрил. Только редкий прозорливый водитель, шестым своим чувством уловив, молекулы этанола, витающие в пространстве, догадавшись о сути наших манипуляций, возьмёт и подмигнёт нам фарой. А то пальцем погрозит. Иной и крякнет легонечко…

Получилось почти как у Гайдара:

Летит реанимация на вызов, - привет мальчишам!!!

Ползёт гинекология с вызова,- салют мальчишам!!!

А не дай Бог, прознает начальник колонны или, прости Господи, сама "Мама", - то и каюк мальчишам...

Так и встретили первый день ноября...
Пятиминутка
 
«Если гнев начальника вспыхнет на тебя, то не оставляй места твоего; потому что кротость покрывает и большие проступки».
стих 4, глава 10. Книга «Екклесиаст»
...

Утро, подстанция. Пятиминутка с разбором полётов. Выдаётся всем сестрам по серьгам. «Мама» держит зал. В воздухе повисло ощущение беды и конского пота. Слабонервных относят в уголок и пристреливают. Сначала бьёт по площадям крупным калибром. Потом осчастливливается каждый персонально.

Вы когда-нибудь наблюдали за тем, как орёт начальник? Это как наблюдать извержение вулкана. Красиво, но опасно.

Сначала внутри него начинает закипать предварительно подогретая магма. По мере повышения температуры реактора она подкатывает к горлу и начинает бить в гортань. Потом, когда давление достигает предела, плазма врывается в башню. Лицо багровеет, глаза выкатываются из орбит, голова скашивается набок и начинает мелко-мелко трястись. И из его рта вылетают ярко-оранжевые плазмоиды.

Вылетев, они впиваются в ауру несчастного подчинённого и постепенно пробивают её — до самых костей. До самого тщедушного его существа.

Отстреляв заряд, начальник переключает режим. Он как бы расслабляется и задаёт риторический вопрос космической важности: «И что мы с этим всем будем делать!?» Потом чуть приосанившись начинает медленно втягивать вытекающие из несчастного жизненные силы. Ноздри его вибрируют, глаза закатываются, а в утробе приятно вибрирует.

Так может повторяться несколько циклов. Зависит от аппетита зверюги. Либо пока кого-нибудь из этой связки не хватит удар. Энергии-то задействованы нешуточные.

Короче, пятиминутка закончилась положительно. И озадаченные, но не сломленные бригады, придерживая штаны, бодренько рассосались по вызовам.

Не прошло и пяти минут, как на подстанции случилось нечто страшное и невообразимое.

На втором этаже, в столовой, непосредственно в раковине, обнаружилась солидная такая, свежая куча говна…

Давайте я проговорю ещё раз для уточнения. В медучреждении. На втором, докторском, этаже. В столовой. Под всеми камерами. В раковине.

Даже вообразить такую дерзость невозможно. Так же как представить весь этот процесс.

Армагедон! Падение Рима! Шок и трепет!

План «Перехват», отсмотр камер, пытки на дыбе, плахи с топорами вдоль коридора — результатов не дал. Показательные повешения перед строем — тоже.
Видимо, обратная связь «подчинённый — орущий начальник» всё-таки существует.

Загадка так и осталась неразгаданной.

Потом, конечно, списали всё на Домового.
 


Часть третья: ТЕНЬ


Карета для господ
 
Подумать только... Карета Скорой помощи! И я ею управляю. В каком-то смысле я управляющий. Хотя фактически, наверное, всё-таки просто кучер. А все, кого я вожу, — это господа. Даже не так… ГОСПОДА!

Вот, изволите видеть, обдолбанный господин наркоман. Он даже и не заметил, что сегодня родился второй раз. Увлёкшись своим романом с опиатами, он незаметно для себя передознулся тяжёлым и впал в кому. Пока он витал в героиновых прострациях, тело его напрочь забыло, как дышать, и лишило неразумный мозг остатков кислорода. От гипоксии лицо посинело, черты заострились, и человек стал медленно превращаться в труп.

Оно бы и ничего, может, и пора ему было реинкарнировать. Но вот неприятность: примчались злые медики, ввели налоксон. В народе кайфолом. Одну дозу под язык, вторую — по вене. И ррраз… волшебный сон прервался. Закончилась сладкая нега. Бриллиантовые россыпи в воздусях растаяли. Неземные ласки гурий резко трансформировались в хлёсткие шлепки по мордасам.

Тело вздрогнуло и с натужным всхлипом втянуло в себя первый глоток воздуха, совместно с содержимым носоглотки. Наш малыш очнулся и задышал. Агууу! С днём рождения, новый человек! Каково тебе на этом свете!? Конечно, плохо. Тут холодно и мокро, ибо непослушное тело целый час пролежало в отвратительной луже, да ещё и обоссалось. Щёчки у деточки горят от энергичных дружеских, наотмашь, пошлёпываний неласкового доктора Гены. Уши слышат не сонаты Бетховена, а грубую Генину брань: «Сережа! Пип-пип-пип… Очнись, пип-пип, наркоманская твоя рожа…». В этот момент рука в медицинской перчатке методично и смачно раз за разом приземляется на нежное личико. Мутный взгляд робко различает перед собой злую небритую Генину рожу.

Ну вот как, спрашивается, новорожденному реагировать на это всё непотребство? Конечно же, он начинает возмущаться. А как же!? Он же человек! Да ещё и с большой буквы «Ч»! Да ещё и в карете! Конечно же, он требует справедливости. А именно: чтобы, сукаблянах, от него немедленно отстали. Это раз. Чтобы, сукаблянах, дали ему закурить. Это второе. Ну и конечно, сукаблянах, ответили на все его, сукаблянах, вопросы.

Вопросики, надо сказать, хоть и философского свойства, но довольно заурядные: «Сукаблянах, где я? Сукаблянах, где моя мобила? Это вы её украли? Сукаблянах, как всё это получилось!?» Ну и конечно, самый грандиозный: «Кто ты?»

– Кто, кто… архангел Гавриил. Просыпайся, солнышко!

Согласитесь, трудно. Очень трудно усталому, невыспавшемуся, интеллигентному Гене в три часа по полуночи отвечать на все эти вопросы человеку, только что трупом валявшемуся в собственной луже. Не учили его, сукаблянах, в медицинском, сукаблянах, институте имени, сукаблянах, И. М. Сеченова, как правильно, сукаблянах, отвечать на такие философские, сукаблянах, вопросы. На встречный вопрос: «Чем кололся?» — следует гениальное: «Я ненавижу наркотики!»

Естественно, деточка возмущается. Он с хрустом сдёргивает систему, прикреплённую к потолку. Нетвёрдой своей ручкой тянется к дефибриллятору, чтобы стукнуть им злого доктора Гену. Ноженька его судорожно лупит по сидячей каталке, прикреплённой к стене кареты. Ну а как же!? При ударе ногой она так прикольно бздынькает…

К счастью, мы уже подъезжаем к приёмнику 68-й больницы (в народе известна как «кремлёвская»). Наш приезд грандиозен. Распахиваются двери в новый мир. Радостно мигают синие фонарики. Праздничная суета.

Напоследок, когда носилки с господином выдвигаются из кареты, происходит небольшой казус. В то время, когда первая пара ножек уже уверенно встала на асфальт, вторая, успев выскользнуть из салазок, едва коснувшись асфальта, не успела зафиксироваться в разложенном состоянии. Вследствие чего головная часть носилок, лишённая опоры, с грохотом ударяется о землю вместе с Сирожей. Человек на носилках окончательно приходит в сознание. «Доктор Слава полечил», — мрачно шутит Гена.

Всё!!! Путёвка в жизнь получена. Спешите видеть. Заново родившийся человек уже морально окреп и вот-вот зашагает к новым своим свершениям, оглашая окружающий его мир ласковыми матерными междометиями. Сколько радостей и открытий его ожидает. Сколько сладостных затяжек спайса, сколько вкусных инъекций. Сердце заходится от предвкушения. Смелее, товарищ. Мы рядом. Подскочим — откачаем. Успеем.
Пусть только твои кореша, прежде чем отжать у тебя бездыханного твою, перехваченную скотчем мобилу, успеют набрать на ней же две заветные цифры 03. Это несложно. Одна похожа на бублик, а вторая — на кренделёк, разломанный пополам.

Это ничего, что где-то нас ждёт задыхающийся ребёнок. Или дед с приступом аритмии. Это не страшно. Ты для нас самый главный. Ну а если уж, прости господи, не успеем, то тоже не беда. Мы заботливо опишем то, чем ты был при жизни, закутаем в трупный пакет, позвоним ментам и передадим тебя труповозке. Они ещё лучше о тебе позаботятся. Привезут тебя в ту же «кремлёвскую», только в здание по соседству. Там твоё тело познакомится с добрыми руками патологоанатома. Всё у тебя будет хорошо. Шагай, Человек!

Мы же, грешные, удаляемся на подстанцию к мелким своим, убогим делишкам...

Сукаблянах, занавес...
;
Взгляд с того света
 
Угол Голованова и Новочеркасского. Огнестрел.

Кабак. Рядом с кабаком — тело.
Рядом с телом — милиционер. Стоит в отдалении, ждёт нас.

Убитый — кавказец. Здоровенный, седой. На плечах татуировки в виде звёзд. В руках сжимает барсетку, выставив её перед собой, словно щит. Крови почти нет. На груди и под глазом — небольшие, аккуратные отверстия. С первого взгляда не скажешь, что такая мелочь может убить.

Барсетка прострелена в нескольких местах. Одна пуля калибра 5,45 застряла внутри, пробив паспорт, техталон и пару тысячных купюр. В асфальте и на стене — несколько выбоин.

Описание проводит фельдшер Ваня, я подсвечиваю ему айфоном. Передовые технологии на службе у человека.

Водитель, собственно, ничего такого делать не обязан. Но случай — особый. Молоденькая Ванина напарница, работает недавно, так и не смогла заставить себя подойти к телу. Сидит в машине, деловито заполняет карточку. Ваня же, напротив, активен и серьёзен. Вся эта история вызывает в нём неподдельный интерес.

Сколько входных отверстий? Сколько выходных? Какое ранение стало смертельным? Почему в техталоне и паспорте разные фамилии? Откуда вёлся огонь? Почему пуля из "Калаша" не пробила барсетку насквозь? Что означают эти звёзды?

В какой-то момент я ловлю на себе взгляд. Из-под моего локтя на меня смотрят остекленевшие, полуприкрытые глаза кавказца.

Привет. Приплыли. Взгляд с того света.

В паспорте указан возраст: 26 лет. Совсем молодой.
Вот уж действительно — быстро жить, легко умереть.
;

Колесо жизни
 
Ночь. Конец Белореченской, сороковые дома. Падение с высоты. Подъезжаем уже к аншлагу. Менты, зеваки, все дела. Пространство во дворе плотно заставлено джипами. Под домом лежит тело девушки. Длинные вьющиеся волосы красиво размётаны по асфальту. Полиция выводит из подъезда двух рыдающих мачо двадцати и двадцати двух лет.

У компании, оказывается, была вечеринка, кульминацией которой стал полёт юной леди с двадцать второго этажа. Случайно или нет, но приземлилась она на единственный пятачок, свободный от машин. При падении череп лопнул, и мозговой детрит ровным слоем покрыл всё в пределах пяти метров, включая сверкающие борта иномарок. А вы знали, что человеческий мозг пахнет? И пахнет он прескверно. Видимо от мерзких человеческих мыслей. Вдохнув раз, не забудешь никогда. Ну, вот теперь знаете. Вот и живите с этим как я.

Одновременно с другой стороны двора, совершенно игнорируя грандиозность момента, на площадку въезжает огромный внедорожник с явным намерением втиснуться хоть в какую-нибудь щель. На пассажирском сиденье восседает пышногрудая матрона в норковой шубе и с кракелюровым коготком указывает водиле, куда ему по-ловчей втиснуть эту груду железа. У водилы вытаращенные глаза и полный игнор всего происходящего за бортом.

Стучу в окно. Стекло нехотя опускается. Томный, возмущённый взгляд матроны.
— Чего!?
— Мадам, зачем вы сюда едете!?
— Нам надо припарковаться!!!
— Мадам, тут парковаться нельзя.
— Это ещё почему!?
— Ну, вы разве не видите? Мозги на асфальте! Вот труп лежит. На кусок черепа вы наехали...

Удивлённый взгляд начинает осматривать мизансцену. Наконец матрона ухватывает всю полноту момента, и на её лице происходит беспорядочная череда сокращений мимических мышц. Короткая, лающая команда — и джип неуклюже пятится задом туда, откуда вылез.

Вывод прост. Господа самоубийцы, не обольщайтесь. С вашим уходом жизнь не остановится. Не остановится ни на секунду.

Вы ещё не успеете остыть на морозе, а колесо жизни в виде только что поменянной низкопрофильной зимней резины двадцатого радиуса на шипах, посаженной на новенькие легкосплавные диски с тюнинговыми колпачками на болтах, тут же переедет то, что от вас осталось, хрустнув попутно куском вашего черепа.

Мы зафиксируем последствия вашего нелепого поступка. Трупоперевозчик, матерно ворча и потирая сорванную спину, запихнёт вас в промёрзлую цельнометаллическую «Газель». Утром дворник-узбек равнодушно уберёт то, что от вас осталось. И всё продолжится. Измождённые менеджеры попрутся на ненавистную работу, а детки — в школу.

Всё пойдёт своим чередом. Только уже без вас.

Увы и ах.

 
Сияющий ад

Бывает и такое, что в череде «удачных» дней выпадает и особенная вишенка на торте. Дежурство на Новый год! С праздником тебя, дорогой товарищ! Получите и распишитесь. Мало того, что на Новый год, так ещё и смену сделали не нормальную — двенадцать часов, а сутки. Вообще хорошо. Улыбаемся и машем.

Начало ничем особенным не выделялось. Смена как смена. Проходя к бригадирке, буднично рукопожался со всей встречной братвой. Получил путёвку. Пошёл на продувку, по дороге запихнул сотку в кофейный аппарат. Разумеется, без ответа. Поболтал с Федосеем. Он-то свой кофе урвал. Стоит, ухмыляется и флиртует с новенькой фельдшерицей. Гусар, он и на пенсии гусар. Наши тут, конечно, не спляшут. Лена на продувке буднично ухмыльнулась, глядя на мой помятый интерфейс. Продула аж два раза. Шлёпнула печать, и я, окрылённый, побрёл в курилку. Там, насладившись очередной «правдивой» историей о чьей-то давнишней победе на любовных фронтах, дежурно похихикал с красотками-медичками и спрятался в машину. Всё равно сейчас вызов дадут.

На капитанском мостике — Коля-Ваня с Серёгой-фельдшером. Дядьки серьёзные, долго засиживаться не будут. Сразу вызов отхватят — и полетели. Так хоть не бежать лишний раз. А кофе у меня и в термосе есть. Да и вообще общаться не хотелось. Хотелось просто сидеть и тупить. Долговязый Серёга рьяно терзает балалайку, как будто собирается вытрясти из неё вызов, Коля-Ваня раскладывает медицинское барахло по салону. Хотя по табелю о рангах должно быть вроде бы наоборот. Ну, это их медицинские дела.

День медленно разгонялся, как застоявшийся на морозе паровоз. Давление. Не заезжая — госпитализация в «шесть-восемь». Снова «давление». Всё какое-то вяленькое. Без огонька. Не чувствуется предпраздничный накал. Не проснулся народ.

Потом пошло веселее. Подозрение на перелом (травмпункт). Разбитая рожа с переломом носа (два карандаша в ноздри — и тоже травмпункт). Девица-наркоманка. Красивая. Откачали, первая фраза: «О, мальчики!». Потом вернулись. Думали, дождёмся обеда, — так нет. Перевозка в больничку. Дед. На вид лет сто. Лежачий. Суставы не гнутся совсем. Прям буквально. Высохший, как доска. Килограмм тридцать в нём. Вытянутый в струну. Глаза голубые. Безумные. Многие вот мечтают дожить до ста лет. А вот в таком состоянии не хотели бы полежать? Лет так двадцать. С восьмидесяти до ста! Перенося с волокуш на носилки, мысленно ёжусь. Бедный дед.

А на улице ярко. Гирлянды-фонарики, аж в глазах рябит. Снег пушистый, как с открытки. Из-за него приходится периодически оттормаживаться, проверять связь с асфальтом. АБС хоть и присутствует, но резина-то лысая, как голова Коли-Вани. Менять по регламенту положено только будущей весной.

Потом психбольница. Там народ тоже болеет. На сидячих вывозим бабульку. Тоже очень пожилая. Вращает глазами, не понимает, что происходит. Кладём на носилки. Она постоянно зовёт какого-то Серёжу. Может, сын, может, муж. Тётки из больнички говорят — давно лежит. Никто к ней не приходит. Не знают они про Серёжу. Судя по возрасту бабушки, может, его и в живых-то уже нет. Вывозим в Первую Градскую. Сдаём. Молча курим у приёмника. Нехотя катимся до дому.

Москва сияет, как казино. В этом великолепном, сияющем безумии наши маячки теряются и делаются просто частью иллюминации. Проезжаем бизнес-центр, бывшее моё место работы. Ещё из прошлой жизни. Когда я ещё был «великим» верстальщиком-дизайнером и изобретал всяческую подарочную чушь.

Нет, ну вот вы мне скажите. Вокруг праздник. Такое красивое всё. Мой родной город веселится и ликует. Почему мне грустно!? Почему я в моей Москве ощущаю себя чужим? Как на другой планете. Чужой город, чужие люди за бортом. Я для них никто. Они для меня в массе своей вообще массовка. Какие-то бороды, тюбетейки, чужая гортанная речь… Где я!? Кто я здесь? Ещё чуть-чуть — и я тоже начну вращать глазами и звать Серёжу.

Спасает балалайка. Торжественно объявляет обед. Беру себя в руки, ибо знаю глубины своих глубин и погружаться далеко не хочу. Можно не всплыть.

После обеда наш паровоз чутка раскочегарился и, набрав скорость, понёсся к Новому году, как Дед Мороз на оленях.

Марьино. Падение с высоты. Мужик спикировал с самой крыши на козырёк подъезда.
— Слав, будешь подниматься смотреть? Тут прямо всё как в кино!
— Ну уж нет. Я не такой любопытный. Мне и в машине хорошо сидится. Тем более никого вести не надо. Только ментов дождаться.

Пришли мужики. В кармане притащили записку из кармана мужика: «Сынок. Я решил покончить с собой. Нет сил выносить эту боль. В моей смерти прошу винить доктора №№№ из поликлиники №№, так как он отказывается мне выписать обезболивающее. За квартиру заплачено до весны, заезжай и живи спокойно. Прощай. Любящий тебя отец.»

Хрясь. Зачем я это прочитал!? Как мне всё это распрочитать назад. Я ничего этого не хочу знать! Главное — буднично так, как меню в ресторане, обсудил. Заезжай, главное, и живи. Ладно, проехали.

Текстильщики. Аквариум входа в метро. Бомж. Закатанные штанины, гниющие воспалённые ноги. Из-под лопнувшей кожи гроздьями шевелятся и падают опарыши. Госпитализация в «шесть-восемь».

Доползли до подстанции. Видимо, добрые православные люди углубились в праздник и немножечко отвлеклись от суицидов и давлений. Новый год отметили одинокой хлопушкой на площадке перед машинами, стаканчиком кофе и жиденьким «ура» со стороны нескольких праздношатающихся водителей, которых тоже вернули на передышку.

На какое-то время город затих, как будто бы переваривал салаты и набирался сил.
Потом оставшиеся бригады, как патроны из обоймы, одна за одной быстренько отстрелились по вызовам.

Опять Текстильщики. Ул. Малышева. Компания друзей встретила-проводила старый год, быстренько встретила новый, пошли запускать салют, а по возвращении обнаружили, что хозяин квартиры забыл ключ. Четвёртый этаж. Рядом с балконом — ветка тополя. Решение созрело сразу и однозначно. Даже озвучивать его не буду. И так понятно. Понятен и результат. Жёсткие носилки с полной фиксацией всего тела, а особенно шеи. В окна заглядывают развесёлые пьяные физиономии и гогочут, комментируя сложившуюся ситуацию. Виновник вызова из последних сил пытается улыбаться. Везём в Склиф. Какое-то время компания бегом провожает машину и улюлюкает. Все разгорячённые, в рубашечках. Интересно, куда они пойдут догуливать. Хотя, я думаю, и так не загрустят.

В Склифе хоть автомат не такой бандит. И кофе вкуснее. Снова молча курим у машины.
Удивительно, но дали доехать. Я даже закимарил под «Диалоги о рыбалке», брякнувшись на кресло поперёк.

4:00.
«Двадцать-восемнадцать. Вызов. Срочность один».
Вызывает 12-я бригада на себя. Значит, пострадавших больше одного. Поножовщина. Снова пятиэтажки.

Встречает Федосей. На нём нет лица. Для бродяги, отсидевшего девять лет за разбой, это совсем не типично. Пострадавшая девушка на вид лет пятнадцати–семнадцати. Вся в крови. На теле живого места нет. Половина пальцев отсутствует. Ещё живая, хоть и без сознания. Длинные вьющиеся волосы. Очень красивая. Я не знаю, почему они её сами не повезли, видимо, потому что фельдшерские. Просто не решились. Плюс там ещё пострадавшая. В волокуши впрягаются все. Даже соседи. Скоростной спуск по лестнице, грохоча сапогами. Носилки залетают в карету, как снаряд в казённик. Я залетаю за руль и, не успев приземлиться, уже рву с места. Мужики колдуют над несчастной девчонкой. Потеря крови такая, что из ран уже почти ничего не сочится. Просим «по витальным признакам» ближайшую. Дают «шесть-восемь», думаю, к утру она лопнет от пациентов.

Словно трассирующая пуля подлетаем к корпусу реанимации. У них там свой приёмник. В последний момент вспоминаю, что над их подиумом низкий козырёк, и я нахрен снесу себе фонари. Разворот почти полицейский. Подаю задом. На подиуме нас уже ждут. Быстро выдёргиваем наши носилки с девчонкой, утыканной капельницами, как дикобраз, и, скользя по этому самому пресловутому снежку, втроём закатываем наверх. Там перегружаем к реаниматорам. Коля-Ваня и Серёга бегут дальше, я остаюсь. Накатывает внезапная тишина.

Потом позвонил Федос и рассказал. Мужик, бывший лётчик, нахлебался на старые дрожжи на Новый год водяры, уснул, а когда проснулся, подумал, что он в тылу врага. Схватил топор и начал крошить всех направо-налево. Больше всего досталось девчонке. Мать пыталась защитить, но лишилась пальцев. Из последних сил вырвалась и от соседей вызвала скорую и полицию. Первым прилетела 12-я бригада, и уже она вызвала нас. Мужика скрутили и пристегнули к батарее. Пальцы Федос потом собирал по всей квартире. Мужика обороняла полиция, ибо Федосей хотел уже прямо там его  порешить. Этим же топором. Придя в себя, мужик хватался за голову и не верил своим глазам. Всё спрашивал: «Кто это сделал?»

После такого вызова обычно дают мойку. Всё очень просто. Машина ставится под уклон, мордой чуть выше. Открываются задние двери. Вытаскивается всё барахло, включая носилки. И внутрь подаётся вода из шланга. Вода смывает кровь и красными водопадами стекает с края платформы. Красная-красная нескончаемая река. Потом, конечно, она бледнеет, бледнеет… и уже через какое-то время опять становится прозрачной.

Девчонку мы довезли живой.
Стекающая вода уже стала прозрачной.
Как встретишь — так и проведёшь.
Вот и весь Новый год.
С новым счастьем!;
Разборка в маленьком Шанхае
Новороссийская, 10. Пятница. Ночь. Квартира. В ней — группа китайских товарищей. Один из них взял топор и сделал из другого товарища груду мяса. После чего, в расстроенных чувствах, сиганул с седьмого этажа на мёрзлый асфальт и умер.

В результате — два трупа.

Третий же, видимо, старший, решил спрятать концы в воду. Подогнал свой шикарный «Инфинити», погрузил того, что прыгнул, на заднее сиденье. Уже хотел отвалить, но бдительные соседи вызвали скорую. Остальные хунвейбины разбежались по району.

Приехала 11-я бригада и охренела. Вызвала ещё две бригады и милицию. Вся эта гвардия мигом слеталась и тоже охренела.

Стоим. Молча уставились на китайца с трупом в машине. Китаец уставился на нас. Потом очнулся и начал совать сто долларов моему фельдшеру Серёге: отвези, мол, в больницу. Ну или закопай, типа.

Серёга бегает от него, как от огня. А две девчонки-полицейские с огромными, не по росту автоматами — стоят и ржут. Им очень нравится Серёга.

В квартире — как в лавке мясника. Спасать некого.
Наша бригада отваливает…


;
Часть четвёртая: ФИЗИКА ЖИЗНИ


Закон сохранения массы
 
По Белореченской улице несётся старенький скутер. За рулём — тщедушный мужичок. За спиной мужичка, на пассажирском месте, восседает девушка неслабой комплекции. Килограмм под 150.

Им навстречу выезжает «шахид-газель». Тормозить с таким пассажиром бесполезно. В результате — лобовуха.

Итог:

Водитель скутера — в коме.

Водитель «газели» — вмят вместе с креслом в салон.

«Газель» — под списание.

Скутер — пополам.

Пассажирка, несмотря на комплекцию, лежит на крыше «Газели».

Нам, чтобы оказать помощь, приходится как сайгакам скакать по этому металлолому. Чтобы госпитализировать даму, вызываются парни из МЧС.
 

Опытным путём
 
В воинской части, перед ангарами, лежит метров триста высоковольтного кабеля, свёрнутого в бухту. Один конец кабеля подключён к трансформаторной будке, на другом конце боец паяет разъём. Кабель, естественно, обесточен.

В будке сидит другой боец и мается бездельем. Он пытливо смотрит на выключатель и в уме мучительно решает нетривиальную задачу:
«Вот, к примеру, лежит бухта кабеля. Он ведь длинный, метров триста. А если быстро-быстро включить и выключить тумблер... А!? Ну вот прям на одно мгновенье!? Успеет ли ток добежать от выключателя до другого бойца!? Конечно ведь не успеет. Бухта-то вон какая большая... Или всё-таки немножко успеет!? По всем прикидкам, не должен успеть...»

Любая научная гипотеза обязательно должна быть подтверждена экспериментом.

Короткий, двойной щелчок тумблера. Ррраз-раз.

На другом конце — яркая вспышка и семиэтажные матюги. Есть! Успел-таки добежать! Плоскогубцы и паяльник сплавились в один металлический слиток.

Чистая победа экспериментальной науки над беззубой теорией. Тесла и Эйнштейн рукоплещут.

Эксперимент окончился положительно. Включая госпитализацию бойца с ожогом и поражением электрическим током.
;

Импульс
 
Текстильщики. Выход из метро огорожен по бокам низким металлическим заборчиком, сваренным из тонкого уголка как раз на уровне паха. Из стеклянных дверей неспеша выходит интеллигентного вида мужчина средних лет. Сделав буквально пару шагов, боковым зрением он замечает в стоящий справа, на остановке, готовый отправиться автобус. Тот находится в самом коварном пограничном состоянии: народ уже зашёл, но двери ещё не закрылись.

И вот — миг. Мужик, словно порыв ветра, взрывается броском в сторону уже трогающейся махины. Его внезапность сравнима с атакой кобры. За долю секунды он набирает скорость лани и с громким, разрывающим лёгкие выдохом: «Хах-х-х!!!» — впечатывается в сварное ограждение и повисает на нём как ковёр на верёвке. Инерция его тела такова, что шляпа, портфель и вставная челюсть ещё какое-то время летят в пространстве самостоятельно, как вестники катастрофы.

Мимо проходит дедок из рабочей интеллигенции. Он останавливается, смотрит на эту картину и, пропустив дым сквозь усы, резюмирует тягучей, но солидной фразой:
— Разобьёс-сс-си, ИО-о-о-пп-тА-вА-йАмать!

Двери автобуса, как в замедлённом кино, неумолимо сходятся. Щёлк. Пшик. И автобус уезжает…
;

Мотокросс
 
Захолустное Курьяново. Какие-то пустыри и непонятные бетонные нагромождения, заполненные водой. Вроде бы очистительная станция. Соревнования по мотокроссу. Хмурая осень. Нас пригнали дежурить. Какой же это кайф. Ты вроде бы на работе, а вроде и ничего делать не надо. Ну, естественно, пока кто-нибудь себе не свернёт шею или лодыжку.

Трасса проложена по большой, замкнутой дуге. Наш белоснежный вагончик здоровья расположился ровно между стартом и финишем. Мы расположились в салоне и предаёмся сладостному безделью.

Слева от нас стартуют и уносятся вдаль чистенькие, яркие, разукрашенные как утка-мандаринка участники на своих огненных конях, а справа из этой же дали еле доползают рычащие и дымящие, неимоверные комки грязи. На каждого прикреплён номер, видимо, чтобы на финише не запутаться, какой комок победил.

Поначалу даже интересно, но потом нить теряется, и всё становится довольно однообразно. За бортом холодно и слякотно. Бррр…

В салоне пахнет кофе из термоса, спиртовыми салфетками и тем особым спокойствием, которое бывает только тогда, когда твоё присутствие — всего лишь формальность. Саня, развалившись на пассажирском сиденье, пялится в окно, расковыривая длинными пальцами кружечку от йогурта. На его лице — блаженная пустота.

— Смотри, Славян, хотел бы себе такой моцик?
— Ага. Куда только на нём ездить, у него и подворотников-то нет. Менты сразу отберут. Даже до работы не доедешь. Смотри, сейчас мелкие стартовать будут. Глянь, они, поди, и детский сад ещё не окончили. И мотоциклы у них прям игрушечки.
— Куда только смотрят мамашки, — заявляет хорошенькая Лилька, приютившаяся на боковом сиденье и тщательно протирающая спиртовой салфеткой изящные пальчики.
— Чего мамашки, они вон с папашами. Батянички откатались, теперь очередь молодых. А вон тот «тринадцатый», так и вообще с дедом приехал. — Я указываю зажжённой сигаретой в сторону облетевшего куста, рядом с которым фигура, облепленная глиной, даёт последние наставления юному гонщику.
— Скучные вы, — внезапно заявляет Лилька, наконец закончившая протирать последний коготок, вытягиваясь, как кошка, обеими ладонями к потолку и изящно выгибая спину.

Термос в руках водителя перестаёт наливать кофе в стаканчик, а недооткрытый йогурт Сани откладывается на торпеду. Их взгляды устремляются на точёную фигурку хорошенькой Лильки. На мгновенье воцаряется тишина. Потом водила делает многозначительное лицо и подмигивает доктору. Саня расплывается открытой улыбкой. Глаза светятся детским восторгом.

— Лиль, мне показалось, что у тебя одна грудь чуть больше другой. Тебе квалифицированная консультация не нужна? Хочешь, я пропальпирую? — говорит Санёк, напустив на себя фальшивую докторскую серьёзность. Глаза его при этом светятся, как два лазерных светодиода.
— Мозги себе пропальпируй, озабоченный, — Лилечка заливается румянцем и, замерев с выпрямленной спиной на краешке сиденья, прячет ладошки между коленками.

Водителя начинает трясти беззвучным смехом, в результате чего огненный кофе вместо стаканчика проливается на штаны. Он вскакивает, как ужаленный, и начинает танцевать джигу в ограниченном пространстве водительского места, пытаясь отлепить промокшую штанину от тела. Происходит яростное жестикулирование, в результате чего содержимое стаканчика и термоса тоже выплёскивается, и в одно мгновенье половина салона покрыта ровным слоем горячего липкого кофе.

— Браво, Славян! — провозглашает Саня, доставая спиртовые салфетки. — «Горячий танец водителя скорой помощи!» Это вас так в бригадирке учат? Я думал — только как соляру сливать незаметно. Вот, Лиль, видишь, как ты на мужиков действуешь.
Я наконец ставлю стакан с термосом на торпеду и пулей вылетаю на улицу отряхиваться.
— Сбежал от стыда, — подытоживает Саня.
— Два клоуна, — заявляет Лилька, и спина её становится ещё прямее. Как у отличницы. Из-под чёлки с напускным осуждением сияют лукавые лучики.

Отряхнувшись и отхохотавшись, несмотря на боль от ожога, возле машины, я возвращаюсь и начинаю вытирать последствия катастрофы.
— Слав, тебе квалифицированная помощь не нужна? — спрашивает лукавая Лилька, кивая в сторону Сани. — А то Саша тебе быстро там всё полечит.
— Угу, — многозначительно кивает Сашуша, отправив наконец здоровенную ложку йогурта в рот и сделав сострадательное лицо. — У меня и дефибриллятор есть, и клизменный набор.
— Спасибо, господа! Итак, уже хорошо получилось.

Я усаживаюсь на водительское место и осторожно пробую налить кофе второй раз. На какое-то время воцаряется тишина. Каждый замирает в своих мыслях.
— Ах, ну почему люди не летают, как птицы, — снова потягиваясь, патетически воздев две изящные ручки к салонному люку, зачем-то цитирует Островского Лилька. — Так бы взяла я и улетела от всей этой серости куда-нибудь на Бали.

Ложка с йогуртом на мгновение замирает. Взгляды опять устремляются на хорошенькую фигурку. Термос и полный стаканчик предусмотрительно ставятся на торпедо.
— Что значит «не летают»!? — вопрошает Саня. — Вчера вон у 17-й бригады пациент с последнего этажа улетел. Всего два раза чирикнул — и привет. Не на Бали, правда, но всё же. Или вон Славян, в конце смены, чтобы вызов не отхватить, по Волгоградке, знаешь, как летит!? И по встречке, и по клумбам. Сапсан отдыхает. Особенно если у корешей уже стакан, налитый остывает. Правда, дядь Слав?
— Правда, мой золотой. Всё правда. Чистую истину глаголешь!
— А зачем это у 17-й бригады пациент улетел? Зачем он это сделал? — Лилька складывает ручки крендельком под грудью.
— Ну, как зачем? Чувство полёта его манило. Их вызвали родственники на угрозу суицида, вот они и припёрлись с чистой совестью. По протоколу они должны были дождаться спецбригаду… Они же не психиатричка.
— Ну и!?
— Чего «ну и». Парень такой убедительный был. Типа: «Ребят, да вы чего. Просто предки дуркуют». В общем, успокоил он их как-то. Они на себя психов вызвали на всякий случай да пошли. Из подъезда выходят, а он их уже внизу встречает.
— Кошмар. И чего теперь?
— Чего-чего. Теперь их расстреливают принародно. Сами же дураки. Нарушили протокол. Может, «Мама» отмажет.
— Может. Замнут как-нибудь.
— Это ладно, — начинается пинг-понг леденящими историями. — Вчера Сашка Никитин с вызова один приехал. Без докторов, — подхватывает эстафету водитель.
— Как это?
— А так. В поезде дальнего следования пассажиру плохо стало. Остановились на Перерве, вызвали нас — реанимацию. Сашка привёз пацанов к вагону, те пошли лечить. Ну, а поезд-то ждать не будет. Гудок — и поехал. И доктора — в нём. А Никитос стоит на перроне со своей скорой, машет им ручкой. Вот и приехал один.
— И как же они?
— Как-как. Своим ходом. Чуть ли не из Рязани. С чемоданами.

В этот момент открывается дверь, дама средних лет, видимо дочка, подводит того самого деда, который внука провожал. Согнут крючком. Из-под шлема — рыжая борода.
— Братцы, вколите мне чего-нибудь. Спину прихватило.
— Ребят, полечите дедушку. У него вместо позвоночника там сплошные титановые вставки. А всё туда же. Совсем уже сбрендили со своими мотоциклами.
— Залезай, дед. Сейчас полечим, — оживляется Саня.
Лиля помогает дедуле забраться на носилки. Я допиваю очередной стакан кофе и выхожу подышать.

Осень. Снова осень. Уже зима на носу. Непонятно, куда же делись весна и лето. Несмотря на треск мотоциклетных двигателей, чувствуется леденящее спокойствие природы. Затишье перед зимой.

Потом слышно, что в салоне блымкает навигатор. Конец дежурства. Дед выбегает как новенький.

Мы отваливаем на подстанцию. В зеркале заднего вида пустырь с мотокроссом съёживается в грязное пятно, а потом и вовсе исчезает. Саня ковыряет в зубах зубочисткой, оставшейся от йогурта. Лилька собирает свои салфетки в один аккуратный комочек. На торпеде, где раньше стоял кофе, теперь лишь липкое пятно. Всё пришло в норму. Едем назад, в свою колею. Дежурство закончилось, а смена — нет. Но эти пару часов мы были почти как обычные люди. Почти.
;

Дед Архимед
 
 «Двадцать-восемнадцать, ответьте грифу…» — надрывается рация.
 
Опомнились, твари… Время 20:45, через 15 минут у водителя смена заканчивается.

«Восемнадцатая, внематочно вас…» — ответ уходит в пустоту.
— «Двадцать-восемнадцать, Саша, вы меня слышите? Ответим грифу двадцать…»
 
Как тебя не услышать. Тебя весь юго-восток целые сутки слушает и уже по голосу узнаёт. Как ещё не охрипла-то! С самого утра как выехали, так и прокатались без заезда. А обед!? А туалет!? А с девчонками в курилке потрепаться!? Вы там совсем обалдели!? Через пятнадцать минут героический водитель должен смениться и мчаться домой к маме. Какой ещё, к чертям, двадцать-восемнадцать!

— «Отвечаем, гриф двадцать…» — Голос Сашуши (доктора) тонет в многочисленных помехах.
 
Отвечаем-отвечаем, садись, покачаем... Дайте до подстанции доехать, гады. Там уже напарник с ума сходит. Рыдает, расстраивается, работать хочет, все ладони об домино отбил, а вы нам поменяться не даёте…

— «У вас вызов, почему не принимаем?»
— «У нас навигатор глючит...» — Саша морщится и нехотя вставляет в навигатор батарейку.
— «Я вот тебе заглючу. Я на тебя рапорт напишу, умник. Вызов пишем…»
Саня с опаской косится в сторону водителя и разводит руками. Мимикой лица при этом он как бы говорит: «Старик, судьбааа!»
— «Гриф двадцать, нам пополниться надо, у нас водитель несмененный…» — без всякой надежды в голосе Саня пытается отмазаться от вызова.
— «Двадцатая-восемнадцатая, ничего страшного, на вызов съездите, потом поменяетесь».

«Ах ты ж макака! Ничего тебе страшного! Тебе в диспетчерской полсуток маяться, а меня кот ждёт, и мама борща наварила. Да ещё «Мяснов» в десять закроют — португальского розового не успеть взять… Или успеть!? Боже, сколько можно этот мир спасать! Всё. Пропал вечер.»

— «Наряд номер «…», срочность один, Люблинка шестьдесят один, подъезд один, этаж четырнадцать, мальчик, возраст семьдесят шесть, попытка самоубийства, травма спины, поражение электрическим током, удушение. Жена вызывает. Записали?»

Здрааасьте, гости понаехали! Попытка суицида. Это значит — Склиф, не меньше. Значит, пробка на Волгоградке, значит, центр в самый час пик. Садовое забито джипами, как бочка огурцами. Значит, сирена, нервы, матюгальник. Значит, смена продляется часа на полтора-два. Неоплачиваемых, кстати сказать, часа. Отличненько. Будем отрабатывать карму. За себя и за бестолкового деда.

Ну, вот это вот как!? Травма спины, поражение током, удушение… Как это всё можно совместить в одной мааааленькой попытке самоубийства? Не, ну вы видали? Дед, ты на четырнадцатом этаже живёшь. Зачем чего-то изобретать!? Нырьк в окошко — и порядок. И нечего скорую напрягать. Во, люди!

— «Приняли, полетели». — Саня откладывает ноут, откидывается на спинку кресла и сворачивает ноги крендельком, наподобие йога.

— «Не удалось, Славик, тебе от нас избавиться, придётся остаться на вторую смену», — выглядывает из салона хорошенькая Лилечка-фельдшер.

У Лильки хитрющие глаза, на щёчках абрикосовый пушок и глумливые ямочки. У неё миниатюрная девичья фигурка, и ей очень нравится Сашуша. Ростом она невеличка, и поэтому, когда на улице ветер, рыжий чемодан с лекарствами специально дают ей, чтобы ветер случайно её не унёс.
— «Я еееесть хочу, я пиииить хочу, я пиииисать хочу», — капризничаю я.

Сашуша в этот момент открывает лохань с так и не тронутым обедом и делает меганадкус на холодной котлете величиной с лапоть. Почти не жуя, натужно проглатывает её, помогая себе при этом глазами. Потом делает страдальческое лицо и нерешительно протягивает мне половину.

Лилька тоже человеколюб: — «У меня есть яблочный сок и «Барни». Будешь?» На свет появляется детский пакетик сока и крошечная печенька в виде медвежонка.

Господи, Лиленька. Святой ты человечек. Как же трогательно. Мне этого твоего сока на полглотка. Я бы с удовольствием сейчас освоил запечённую свиную ногу, нашпигованную чесноком, а сверху бы залил литра три сухого португальского. Для пищеварения.

Подъезжаем. Вернее, даже так: на всех парах подлетаем к дому. Естественно, подъезд оказывается не там, где я ожидал его увидеть, и приходится с воем разворачиваться по встречке и протискиваться с противоположного угла дома. Саня с Лилькой навьючивают на себя всевозможное барахло и вываливаются из машины. Александр, обвешанный дефибриллятором, кардиографом, реанимационным набором и ещё какой-то ерундой, в неизменных летних шлёпанцах старательно перепрыгивает сугробы. Лилька, скрючившись, волочет рыжий чемодан. Чемодан в два раза больше неё, и при желании она сама с лёгкостью бы туда поместилась. При виде их у меня наворачивается скупая слеза. Под настороженными взглядами бабулек и алкашей процессия скрывается в разрисованных дверях подъезда. Я остаюсь грустить и мечтать о запечённой свиной ноге.

Впрочем, мечтать приходится недолго. Я едва успеваю развернуться и, втихаря, не вылезая из машины, выкурить цигарку.

Двери подъезда торжественно распахиваются, и из него выводят неудачливого самоубийцу. Высокого, благообразного старика. Под руки его выводят жена, дама средних лет, и Лилька. Следом, весь обвешанный, как новогодняя ёлка, приплясывает улыбающийся доктор. Счастье на его лице подтверждает все мои наихудшие прогнозы.

Дед вышагивает, высоко поднимая колени и сильно запрокинувшись назад. Идёт он медленно, отчего проход его делается торжественным. Параллельно он что-то выговаривает супруге и косит взглядом на хорошенькую Лильку.

История оказалась проста, как морковка. Её нам рассказала дедова жена. Оказывается, она у него пятая по счёту. Младше его на сорок лет. Дед всю жизнь прослужил в органах, «о которых не говорят». Бабник при этом был отменный. Про таких говорят: большой жизнелюб. Всю жизнь чего-нибудь да отчебучивал. И вот нате, подкралась старость со своими проблемами. Друзья, кто остался, давно на каталках передвигаются, девчонки на шею не бросаются. Исчезли рыбалки и охоты. Спиртное врачи запретили. Да и силёнок на прежние чудачества стало не хватать. И задумал дед свой последний салют.

Он оголил два провода. Крепко-накрепко сжал их в ладошках. Мысленно приготовился. И смело вонзил их в розетку.

«Мосэнерго» такую жертву не принял. Розетка коротко полыхнула, и деда отбросило. Уж больно большое у старика оказалось сопротивление. Но наши люди так не сдаются. Дед взял стул, накинул тот же самый провод на люстру, обмотал им шею и повторно попытался шагнуть в вечность. Но то ли день сегодня был неудачным, то ли дед ещё не отработал свою карму, но кронштейн у люстры не выдержал, и люстра вместе с дедом полетела вниз. Дед рухнул спиной прямо на стул, а сверху его накрыла люстра.

На грохот явилась жена и прекратила все эти мытарства. Заодно вызвала скорую.

В общем, чему в детстве научишься, никогда не разучишься.

По дороге старый ловелас вовсю клеился к хорошенькой Лильке прямо в присутствии супруги.

В Склифе деда внимательно выслушал добрый психиатр, бравый хирург осмотрел багровую ссадину на шее, пощупал спину, и благородная чета отправилась домой на такси. Мы же неспеша поплыли в родные края.
В дороге случилось маленькое чудо.
— Слав, а чего ты напряжённый такой? Как старый пень скрючился? — спросила Лилька.
И, не дожидаясь ответа, схватила меня обеими руками за загривок и плечи. Пальцы оказались стальными. Пару движений — и я ощутил бешенный прилив крови к голове. По всему телу разбежались сладостные мурашки. На контрасте я понял, что всё это время действительно был скован.
К сожалению, процедура оказалась недолгой. Но всё равно — хорошо.
Вот тебе и дед-Архимед.
В магаз я так и не успел.
 

Ужин и завтрак
 
Дед был голодный, разогрел на ужин сосиску и заглотил её целиком. Половина сосиски попала, как и положено, в желудок, а вторая плотно вошла в дыхательное горло и перекрыла деду доступ к свежему воздуху. Никакие похлопывания и постукивания эффекта не возымели. Родственники вызвали скорую.

Мы приехали быстро. Дед ещё держался, хотя и синел на глазах.
Блистательная Нелли Васильевна (доктор) приказала деду открыть рот. Сосиска была на месте. Два изящных, наманикюренных пальца в один миг ловко извлекли сосиску из деда, как цапля извлекает лягушку из камышей. Доступ кислорода был восстановлен.

Сосиска в целости и сохранности была торжественно ему вручена, чтобы наутро дед смог разогреть её себе на завтрак.
А забыл. Необходимо пояснить. По стандартам, деда надо было госпитализировать. Но он бы просто не доехал.
 



Часть пятая: ПОСЛЕДНИЙ ВЫЗОВ


Обед

«Обед». Балалайка спела это сладкое слово. В голове щёлкнуло: красный — зеленый. Внутренняя пружина медленно разжимается. Повороты — плавные, передачи — с ленцой. Можно ехать, а не гнать. Останавливаться на красный. Кайф. Мы плывём на подстанцию, как бумажный кораблик. Июньское солнце.
Прибыв, «три гада» вальяжно разбредаются по углам. Медики — наверх, я — в логово водителей.
Захожу в берлогу, помещаюсь в разваленное кресло. В ящике — вечные «Диалоги о рыбалке». В углу — баталия доминошников. Пираты, не поделив золото, вот-вот кого-то вздёрнут. Яростные вскрики, удары ладонями по столу как выстрелы. Пообедать успею. Сейчас — сесть и перевести дух. Зарядиться энергией от этого вулкана. Кто-то, несмотря на грохот, дремлет.
В столовку я не хожу, мне среди братвы как-то уютней. Тем более что микроволновка и чайник тут такие же, как и там. Периодически кого-нибудь выкрикивают на вызов.
Подходит Серёга Акулов и с деланным участием, картинно прикладывает два пальца к моему лбу.
— Слав, что случилось!
— ?! — в недоумении. — Где «что случилось»?
— Твоя машина стоит ровно! Ты что, заболел? Иди переставляй криво, как у тебя всегда. Нельзя нарушать традицию!
Водительская взрывается хохотом.
Ну, если признаться, я действительно машину ставлю чуть кривовато. Из ряда она всегда выбивается. То ли рассеянность, то ли природное разгильдяйство. Акулов вечно меня этим попрекает.
Неспеша пообедав и вяло попрепиравшись с кофейным аппаратом, выхожу со стаканчиком кофе в курилку.
Курилка на подстанции — это целый мир. Тут перемешаны все. Кони… Люди… В смысле, доктора, фельдшеры, водители. Иногда даже диспетчеры и охранницы (удивительно, но наша охрана состоит из женщин). Все возраста и сословия. Диалоги звучат такие, что пьеса «На дне» покуривает в сторонке. Удивительный Клондайк для собирателя жизни.
Подсаживаюсь к сидящему в сторонке старому доктору Николай Ивановичу. В народе — Коля-Ваня.
— Привет, Славик, как дела?
Я закуриваю и завожу степенный разговор.
— Иваныч, вот ты же психиатр? Помоги заплутавшему сознанию. По-моему, только психиатрия мне теперь поможет.
— Рассказывай, Слав. Что случилось?
— Понимаешь. Между нами говоря, от меня с полгода как жена ушла. Закрутила с моим лучшим другом. Сына забрала. Мать уже месяц в реанимации. Любовница замуж просится. Сам в кредитах до конца жизни. Я в какой-то прострации, понимаешь!? Повлиять ни на что не могу. Вон от нервов даже лысеть начал. Не выволакиваю, понимаешь. Боюсь, как бы фляга не свистнула. Алкоголь, конечно, снимает первичные симптомы, но я боюсь спиться. Печень-то не стальная. Да и на работе того гляди запалят. Каждый раз молюсь перед продувкой.
— И чем же тебе помочь? — мудрый Иваныч смотрит усталыми умными глазами. — Наши таблетки тебя либо не возьмут, либо сделают овощем. Слюни пускать будешь. Работать — никак.
— И что делать? Можешь посоветовать какую-нибудь вашу, особенную таблетку? Сил нет тащить этот камень.
— Думаешь, ты один такой? Это жизнь, Слав. Расклад сдан — играй. Висты потом посчитаем. Пока жив — живи. Не такое бывает. — В его глазах — спокойная усталость. Знает, о чём говорит.
У Иваныча начинает звонить навигатор. Репродуктор грохочет номер его бригады. Вставая, Коля-Ваня опирается на моё плечо и медленно бредёт к машине. Не знаю почему, но на душе становится теплее.
На освободившееся возле меня место ловко пикирует ворона. Это наша Карлуша. Она ручная и с недавних пор постоянно обитает на подстанции. Никто не знает, откуда она взялась, но прижилась и является полноценным членом коллектива.
Смотря на меня снизу одним глазом, прыжками подбирается поближе и, как только я собираюсь её погладить, ловким рывком выхватывает из руки зажигалку и улепётывает на край скамейки. Вот же зараза. Приходится откупаться. Достаю из кармана мелочь и протягиваю Карлуше. Положив зажигалку на лавку, хитрая птица выбирает из ладони самую блестящую монетку и улетает восвояси.
Иду поболтать к Акулову. Он плотно отобедал и находится в приподнятом настроении. Не без труда поместившись в свою «Газель», Серёга сыто отдувается, цыкает зубом и разбрасывает вокруг себя шуточки, как сеятель зёрна.
— Ну всё, Славик. Вчера всем зачитали приказ. Кто накручивает пробег, того пересаживают на конные повозки. Ха-ха-ха!
— Хорошо. Я люблю лошадей. Они добрые. Не то что ты, Акулов. Своего же товарища норовишь с родного «мерседеса» ссадить.
К разговору подключается Карлуша. Сев на зеркало, она просовывает любопытную голову в салон и пытается клювом повернуть ключ в замке зажигания.
— Смотри, Серёг, у тебя тачку угоняют!
Серёга заливается хохотом, выдёргивает ключи с брелоком и показывает вороне.
— Вот, Карлуша, смотри, какая штука.
В следующий миг Карлуша проделывает с ключами тот же финт, что и с моей зажигалкой. Только на этот раз уносит добычу не на край лавки, а улетает на крышу подстанции. Сев на самый край, воровка растопыривает крылья и, мотая головой с крепко зажатыми ключами, начинает дразнить Акулова.
Репродуктор гаркает вызов Серёгиной бригаде. На его лице — все человеческие эмоции разом. Серёга срывается из-за руля, как раненый барс.
Ни за что бы не поверил, если бы не видел, как человек такой комплекции взлетает по пожарной лестнице. Миг — и Серёга уже на крыше. Карлуша, выждав, лениво перелетает на козырёк. Обратный манёвр — Акулов на земле. Без лица.
Тут из ворот, торопясь на вызов, выходит Серёгина бригада и направляется к машине. Зрители замирают в ожидании.
После мучительной паузы Карлуша, победно гаркнув, роняет ключи вниз, и Акулов, не веря своим глазам, продирается сквозь кусты к вновь обретённому счастью. Бригада в машине, двери хлопают, и Серёга рвёт с места.
Как только машина трогается, Карлуша снова перелетает с крыши на зеркало и, помогая себе крыльями, лихо доезжает до выезда.
«Какой-то вечный цирк с конями», — думаю я, провожая их глазами.
Репродуктор орёт мою бригаду.
;

Без палева

После больнички, на расслабоне, катимся на подстанцию. Два часа ночи. Сашуша благодушен, ноги на торпеде, сам себе мурлычет: «домо-о-ой...». Город, наконец, заснул.
Внезапно — чёрной молнией — дорогу пересекает чёрная кошка. Саня аж с кресла слетел.
— Слав, стой! Давай объедем дворами.
«??»
— Сань, ты серьёзно?!
— Ну, чего тебе, жалко, что ли?
— Да ладно, нивапрос.
Спящий ночной квартал. Тёмные пятиэтажки. Скорая осторожно вползает во дворы. Сашуша просит выключить мигалки:
— Нечего народ будоражить.
На ощупь тянусь к тангенте и промахиваюсь мимо кнопки. Включается «крякалка» и заедает.
Ночная тишина взрывается рёвом. Все цепенеют. Звук бьёт не в уши, а в печень. Тычусь в панель — включается сирена. Тангента улетает под ноги. Вой на весь квартал. Задремавшая Лилька вскакивает, задевает лямку — и на её голову с грохотом приземляется небулайзер.
Через пару секунд тангента найдена, порядок и тишина восстановлены.
— Нормально так подкрались, Славян, «без палева», — резюмирует Сашуша.
Примечательно: Саня на скорой десять лет. Сутки через двое. Около двенадцати тысяч вызовов. Реанимация. Со смертью он на «ты». И при всём при этом — чёрная кошка. Уму непостижимо.
;

Последний вызов

В тот день Толик работал на детской бригаде. Он сделал свой последний в жизни вызов и вернулся на подстанцию. Диспетчерская дала обед. Всё шло буднично и по годами отработанной схеме.
Для водителя на скорой вообще никогда ничего не меняется. Меняются только машины, бригады врачей и пациенты. Вся остальная жизнь течёт медленным глобальным потоком. Как течение Оки, около которой Толик вырос и жил.
Толик был из Луховиц — того самого городка на Оке, что славен огурцами. Даже на рынках любые огурцы кличут «луховицкими», лишь бы продать.
Когда я только устроился работать в гвардейскую 20-ю подстанцию, у нас работало трое водителей из Луховиц. Три «огОрцА». Неразлучная троица. Шутка про огурцы и три столицы преследовала их на каждом углу. Мужики к ней давно привыкли и лениво отмахивались.
Постепенно троица распалась. Один год назад уволился, перейдя на другую работу. Второй, Андрюха, сел на резерв и всё чаще работал на 41-й подстанции поближе к начальству. Устроился в «урочище Саурона», как пошутили наши.
Толик остался один на 20-ке. Нрава он был добродушного и скромного. Его высокая фигура всё чаще стала мелькать в общей курилке под шуточки остальной гвардии. Здоровался он всегда первым, и его широкая ладонь с длинными узловатыми пальцами широко, с большим запасом охватывала мою. Мне всегда почему-то вспоминался старый советский фильм «Паганини».
Ещё я никогда не слышал, чтобы Толик матерился. Это само по себе нонсенс. Водители — народ суровый, и на «русском устном» не просто ругаются, они им разговаривают, передавая тончайшие оттенки эмоций сочетанием буквально десятка простых, всем известных слов.
Зайдя в комнату отдыха, Толик поставил контейнеры с обедом разогреваться в микроволновку и пошёл к холодильнику. Это были его последние шаги. Ноги подкосились, и он упал.
Как назло, на подстанции не было ни одной реанимационной бригады. Была только детская, на которой, собственно, он и отработал свой последний в жизни рабочий день. Как гром прозвучал в эфире вызов с таким знакомым каждому водителю 20-ки адресом.
На подстанцию понеслось пять реанимационных бригад. Тут уж не до правил. Каждый мчался не на вызов, а к другу.
Наша машина вернулась на подстанцию, когда Толика уже час «качали» лучшие спецы. Смерть была пока ещё клинической. Ребята упорно не хотели отпускать Толика с этого света. Прямо при входе в комнату грудой были свалены чемоданы и приборы. Из них образовалась целая оранжево-синяя гора. Прямо на полу, весь утыканный датчиками и капельницами, лежал Толян. Над ним одновременно колдовали несколько бригад. Их растерянные, серьёзные лица не предвещали ничего хорошего.
Водители молча ждали приговора за дверью. Выглядело это всё нереально и нелепо. Кто-то попытался что-то спросить у Андрюхи, неизвестно каким образом, оказавшимся на подстанции. Луховицкий, отвернувшись, молча вытирал слёзы.
Через какое-то время мимо нас провезли носилки с Толиком. Он был подключён к дыхательному аппарату, и со стороны казалось, что человек просто спит. Чуть окликни его — и проснётся.
Чуда не произошло. В ту же ночь врачи 68-й ГКБ констатировали смерть. Хотя перед этим маленькое чудо всё-таки случилось. Толик на мгновение пришёл в себя. Словно бы вернулся попрощаться.
Через день все смены собрались на подстанции, чтобы проводить Толика. Диспетчеры пошли на небольшое нарушение и на пару минут вернули домой наименее загруженные экипажи. К этому моменту, как из ниоткуда, на пространстве перед гаражом выстроилась шеренга «Скорых». Над городом взвыли десятки сирен. Проблесковые маячки отдавали последний салют нашему товарищу. На лицах водителей и врачей застыли скупые слёзы.
Толика аккуратно погрузили в автобус, и он в сопровождении верного друга Андрюхи отправился в Луховицы на свой последний вызов.
Его вызывал сам Господь Бог. На такие вызовы не опаздывают.
Памяти Толика Луховицкого


Найдёныш

Раннее утро. Из-за Москвы-реки начинает полыхать рассвет. Ещё один «ведьмин час». Уже не ночь, но ещё и не утро. Из-за Братеево вот-вот покажется солнце. Город просыпается. Начинаются первые вызовы.
Мы уже слетали на «давление», встали в конец очереди, и я прохлаждаюсь в курилке. Остатки сна разлетелись вместе с ночью. Народ, как после боя, делится пережитым. Неутомимая Карлуша вертится под ногами и пытается развязать кому-нибудь шнурки. Я прячу ноги и откупаюсь монеткой. Если повезёт, так можно дотянуть до пересменки.
Из окна нашей берлоги доносятся доминошные баталии — единственное, на что не влияют ни день, ни ночь, ни погода. Вечный вулкан страстей. Ужасно хочется скинуть с себя эту смену и поскорее оказаться дома, в горячей ванне с сигаретой в одной руке и холодным пивом в другой. Мой приятель, кофейный аппарат, недосыпал сахара, но от усталости я даже не стал с ним препираться. Потом сочтёмся.
Начинают меняться смены. Волнительное время. Если повезёт, и сменщик придёт пораньше, на вызов ты уже не поедешь. Убеждаю себя, что мне всё равно, но искоса всё же поглядываю на дорогу, откуда вот-вот должен показаться сменщик Сашка. Параллельно отшучиваюсь от коллег.
Вот на тропинке показалась знакомая фигура. Саня энергичен и деловит. Сейчас дойдёт до шлакбаума, продуется у докторишек и принесёт мне долгожданную свободу.
«Двадцатая-восемнадцатая!» — орёт ленивым голосом бездушная говорилка. Все надежды рушатся, как детские грёзы. Поменяться мы, конечно же, не успеваем.
«Ну как так-то?!»
Выезжаем. Настроение всё равно хорошее. Последний вызов. Новый день — новые иллюзии! Впереди два законных выходных. Первый будет посвящён отсыпанию, а второй — всяческим увеселениям и безобразиям. Хотя кто его знает.
Кстати, повод — «найдёныш». Довольно редко, но встречается. Хороший знак.
Справа по тротуару вышагивает процессия. Три ханыги, сложившись домиком, орут во все три глотки что-то протяжное. Один при этом дирижирует поднятой вверх бутылкой пива. Саня невозмутим:
— Вон, смотри, Славян, картина маслом. С самого утра уже!
— Ага. Стеклянный, Оловянный, Деревянный. С утра выпил — день свободен.
— Вот, Слава, полюбуйся на себя со стороны! — Юлька строга, но справедлива.
Парирую:
— Не-а. Я не таков! Я алкаш-одиночка. Тихий и интеллигентный. Мне компания не нужна. Я сам себе великолепная компания!
— Ба! Да это же наши! Когда успели-то? Лёха только пять минут назад машину сдал.
И точно. Наши люди в Голливуде. Ну серьёзно… Как можно за пять-десять минут привести себя в состояние такого полёта? Акробаты, блин. Взрослые же люди. У некоторых внуки уже. Поразительно!
Даю короткую сирену. Саня назидательно грозит навигатором. В ответ — море эмоций, хохот, размахивание руками. Того и гляди, сорвутся в галоп нас провожать. Машинально прибавляю газу.
Едем солидно, степенно. На красных светофорах слегка покрякиваю для порядка, дабы не получить в бочину от залётного мастера.
Подъезжаем. Видим картину Репина. Точнее, видим переход, у которого стоят две хорошенькие девушки из ППС. Автомат больше её самой. Чёлки, глазки, все дела. На парапете — свёрток. Рядом — детская бутылочка.
Из кулька на нас два любопытных глаза. Забираем в машину, будем разбираться. Юлька всё берёт в свои руки. Глаза у неё при этом тёплые и счастливые. Всё-таки материнство — самый сильный инстинкт у женщин. Чего бы они там ни говорили.
Оказался парень. Чистый, на вид здоровый, спокойный как удав. Рассматривает нас с любопытством. Найдёныши, кстати, всегда удивительно спокойные. Видимо, к этому моменту успел понять, на какой планете оказался, и лишних иллюзий не испытывает.
После осмотра — самый интригующий момент. Чтобы записать его в карточку, надо как-то обозначить. Короче, дать ему имя. Представляете, мы нарекаем ребёнка. С этим именем он дальше пойдёт по жизни.
Раз парень, имя присваивается по имени доктора — Саша. Отчество — по имени водителя, Вячеславович. Фамилия — по станции метро, где нашли. Братиславский.
Вжух так, — и вот он, новый гражданин: Александр Вячеславович Братиславский! Звучит мощно. Где-то теперь на белом свете будет гулять ещё один Вячеславович.
Дом малютки. Несмотря на двойственность ситуации, обстановка довольно благостная. Всё чистенько, строго. Стены в цветочках-солнышках. Светло. В несколько рядов — кроватки с такими же карапузами. Между ними в халатах суетятся няньки. Представить только: нянечки сейчас для этих малюток — самые близкие люди. Ближе мамы. Нету у них мамы…
Я специально пошёл с ребятами проводить, и мы ввалились в этот хрупкий мирок несуразные, как три сине-белых чудища, размахивая оранжевым чемоданом и сверкая навигатором, издающим какие-то булькающие звуки. Комок подкатил к горлу. Я вылетел оттуда пробкой. Лучше в машине покурю. Ребята остались сдавать нашего Александра Вячеславовича. Оформляться.
Обратно ехали молча, слегка ошарашенные. Юлькины глаза светились, как два фонаря, в полумраке салона. На душе было хорошо. Солнышко пригревает, смена завершается, вызов больше не дадут, впереди выходные. Свобода и блаженство.
Тогда я ещё не знал, что это был мой последний вызов. Через несколько дней, проработав 9 лет, я уйду со скорой.
Вячеслав Кирпиченков
;


Эпилог.

Как я уже сказал выше, я ушёл со скорой спустя девять лет работы. Спустя ещё девять лет, я публикую этот сборник. Теперь по порядку.
Как я оказался на скорой. Я раньше работал дизайнером в полиграфии. Посвятил этом огромный пласт жизни. В какой-то момент я выгорел. Так бывает. Бывает, что, отдав любимому делу всего себя без остатка, ты выгораешь как факел. Чем мне ещё заниматься, я не представлял. Работа обязательно должна быть интересной иначе она превращается в наказание. Попав на подстанцию, я сразу понял, что это моё. Думал, что поработаю годок, пока не определюсь, но вышло так, что пришлось немножко задержаться.
Почему ушёл. Тут две причины. Во-первых, вся моя предыдущая жизнь кончилась. Умерла мама, ушла жена, соответственно забрав сына. Друзья разбрелись и всем стало самим до себя. И я решил начать всё заново. Я сбежал из Москвы, которая стала для меня чужой (а может я для неё). Сбежал фактически. Хоть это было и не легко. Практически невозможно. Может когда-нибудь я это тоже опишу. Я встретил Людку. Свою будущую жену. Так получилось, что мы с ней оказались в похожей ситуации. Нам надо было либо умирать, поскольку прошлая жизнь закончилась, либо начинать новую. Мы выбрали второе. Просто взялись за руки и начали строить новую жизнь. Скорая в неё совсем не вписывалась. Вторая причина банальна. Я на скорой за девять лет выгорел так же как на своей прежней работе. Всегда меня держала романтика и чувство большого дела. Для меня это было служением. Постепенно, всё изменилось. Очень много стало настолько заформализованно, что дух служения стал исчезать. В общем всё сошлось.
Зачем я всё это опубликовал. Я долго сомневался, хотя записи делал постоянно. Решился я это опубликовать, потому что, даже спустя столько лет меня всё равно это не отпускало.
Дело в том, что, попадая в это мир, изначально мы чистые и лёгкие, подобно новенькой губке, только что купленной в магазине. Но по мере проживания нашей жизни, мы наполняемся и переживаниями воспоминаниями и тяжелеем. Моя жизнь отяжелила меня так, что мне фактически было трудно дышать. Записи, позволяют мне виртуально отжать свою губку. Иначе было бы совсем тяжело жить.
Что в итоге. В итоге, я живу новой интересной жизнью, а свои впечатления и переживания от работы на скорой, отдаю в мир. Пускай гуляют, живут своей жизнью и меня больше не тревожат.  Хотя мне до сих пор иногда снятся ребята. Некоторых уже нет в живых. Вечная вам память.
Я всем благодарен. Всем, с кем был все эти девять лет.
Вот собственно и всё. Всех люблю. Обнимаю.

;