Азбука жизни Глава 1 Часть 404 Перезагрузка

Глава 1.404.(2.132.) Перезагрузка

Мужчины смеются — значит, случилось что-то стоящее. Их весёлый гул наполняет комнату, и я улыбаюсь про себя.

— Дианочка, признавайся, почему мужчины так оживлены? — смотрю на подругу с притворной строгостью. — А, понятно. Перезагрузка. И без единого следа. Спасибо! Сама не люблю этим заниматься, а ты научилась наводить порядок в сети так, будто всю жизнь только это и делала.

Диана хитро прищуривается, а я ловлю на себе взгляд Белова.

— А для чего ты столько в неё вложила, Виктория? — спрашивает он, и в его голосе скорее любопытство, чем вопрос.

— Белов, это моё оружие, — отвечаю просто, и в голове проносится мысль: Информация — это поле боя. Тихая, невидимая, но настоящая война. А я давно научилась воевать без выстрелов.

Рядом поднимается Свиридов, его лицо озарено той самой, редкой улыбкой, от которой становится тепло.

— Мы это поняли, Виктория! Но никто из ребят, кстати, не сдаёт историю. Как и историю искусств! — в его тоне игра, вызов.

— И что, Свиридов? — отвечаю, чувствуя, как сама заражаюсь его настроением. — Как же вы все хороши. А я, право, забываю о вас иногда.

— Но мы всегда в твоих мыслях, — говорит он тише, и в его словах нет ни капли лести, только констатация. — Как и ты — рядом с нами. Насколько же ты совершенна… и насколько же одинока. Почему, Диана? Я ведь бывал на ваших показах. Иногда такое впечатление, что Викуля по подиуму не идёт. Она будто… парит над ним.

Диана кивает, её взгляд становится серьёзным.

— Она прилетела со своей Планеты. И у Виктории нет ощущения, что она среди нас. Она здесь, но — не здесь.

— С этим согласен, — поддерживает Свиридов.

Смотрю на них и чувствую, как внутри что-то мягко тает. Вот они, мои якоря. Те, кто видит не образ, а суть. Те, кто не боится говорить об одиночестве как о факте, а не о трагедии.

— Сашенька, меня друзья иногда величают Вольтером в юбке, — говорю, и смех срывается сам собой. — Учитывая одно из его произведений. Да, Диана права. Я действительно с другой Планеты. И моя Вселенная — единственная, и в ней только я одна. Поэтому, когда иду по подиуму, меня нет. Я отключаюсь. И зрители это ловят — не тело, а пустоту, в которую можно поместить любой свой образ. То же самое, когда пою или сажусь за инструмент. Разум сплетается с логикой, интуицией… и чем-то ещё, что не имеет названия.

— И неожиданными эмоциями, — вступает Серёжа, которого я давно не видела рядом с Сашей. — Которые зависят от чего?

Смотрю на них обоих, и по-хорошему щемит сердце. Как же я по ним соскучилась. По этой лёгкости, по этой братской, ни к чему не обязывающей близости.

— Серёжа, я вас так давно не видела, вас обоих, — говорю искренне. — Вы во мне столько доброго вызываете. Столько спокойствия.

— Тем более мы с Александром не слышали твоих последних песен, — говорит Саша. — Тех, что ты писала с Эдуардом.

Улыбаюсь, чувствуя, как внутри загорается знакомый творческий огонёк.

— Сейчас будет репетиция — вот и услышите, мальчики.

Они переглядываются, и в их взглядах — предвкушение. Я же окидываю их всех мысленным взором. Как же они все хороши. Я купалась в их любви — не в романтической, нет, а в той, что принимает тебя целиком, со всеми твоими странностями и полётами. Они сделали меня полной пофигисткой к чужому успеху и чужому мнению. И мне самой себе было сложнее всего понравиться, чем кому-либо.

Именно отсюда, из этой внутренней требовательности к самой себе, росло моё здоровое высокомерие. Не гордыня, а скорее — тихое, непреложное знание своей цены. У меня никогда не было кумиров, как не было и желания поставить кого-то ниже себя. В этом и есть моя свобода. Абсолютная. От всех и от всего: от наносной шелухи регалий, от ложных авторитетов, от той самой пыли, что застилает глаза и заставляет людей забывать о родстве и Родине, развязывая бессмысленные войны.

Оставаться собой — вот единственная и самая сложная победа. А они — эти смеющиеся мужчины, Диана — напоминают мне об этом, просто существуя рядом.