Странные сны, 21. Ядреная зима

Странные сны, 21

Сон, пришедший позавчера, я записываю только сейчас.
Между событием и свидетельством — два дня немого раздумья.
 Он был слишком громким в своей абсолютной тишине, слишком реальным в своей немыслимости, чтобы сразу найти для него слова.
 Это не был кошмар в привычном смысле; это было переживание чистой экзистенции, доведённой до логического абсолюта — небытия.

Я прошу отбросить любые готовые трактовки.
 Ни Фрейд с его либидо, ни Юнг с его архетипами не найдут здесь пищи.
Это история не о подсознании, а о прямом контакте с состоянием.
 Ощущение было настолько физическим, что я, спящий, задохнулся.
Не от нехватки воздуха, а от самого ужаса, который заполнил лёгкие, как тяжёлый инертный газ.

В этом не было паники.
 Паника — это метания, это надежда на спасение.
Здесь же было оцепенение обречённости — холодное, ясное и окончательное знание. Знание того, что это — финальная точка. Что не будет «после», не будет «отпустит». Как не бывает «после» для камня, скатившегося в пропасть.
Обычный страх сходит на нет, оставляя после себя облегчение — сладкое, липкое, как пот.
Здесь же не осталось ничего.
 Ничего, кроме факта.

Пейзаж этого внутреннего состояния материализовался в образе.
 Я стоял в центре города, переставшего быть городом.
Это был слепок мира после полномасштабной ядерной войны.
 Ни ветра, ни звука, ни движения.
Только пепельно-свинцовая муть неба, давящая на плечи, и геометрия руин, лишённых всякого смысла.
Ядерная зима — не как метеорологическое явление, а как психологическая константа. Я был в ней не наблюдателем, а пленником.
 Единственным и последним.

И самое пронзительное — отсутствие даже горя.
Горе — это всё ещё чувство, связь с тем, что утрачено.
 Я же не мог оплакивать мир, потому что не осталось самой памяти о том, каким он был.
Осталась лишь первобытная, детская растерянность перед абсолютным Ничто. А из этой растерянности, как ядовитый цветок из треснувшего асфальта, медленно произросло отчаяние.
 Не кричащее, а беззвучное.
Отчаяние как окончательный вывод, как приговор, который некому огласить.

Этот сон не предупреждал.
Он демонстрировал.
Он показал мне карту той территории души, где перестают биться все часы и гаснут все огни.
И теперь, записав это, я словно оставляю маяк на её берегу — чтобы знать, что она есть.
И чтобы не сбиться туда снова.