Глава 40. Первое пламя юного Феникса

Лю Ань обмяк, повиснув на ней всей тяжестью. Нога Синьи скользнула по грязи, в плечо ударила острая боль. Его тело, горячее и неподъёмное, вдавливало её в землю. Она была вдвое легче, но не отпустила.

— Потерпи… Ещё чуть-чуть…

Лю Ань лишь глухо застонал. Ноги гуляли, как у пьяного, и уже не держали. Вцепилась пальцами в его пояс, нащупав промокшую ткань. Кровь заливала руку. Синьи сильнее прижала ладонь, не зная, поможет ли это.

— Не вздумай отключаться, — сказала, скорее испуганно, чем строго. — Я не утащу.

Он ничего не ответил. Взгляд затуманился, звуки доходили, но смысл тонул где-то в глубине. Она впилась в куртку, прижалась плечом, стараясь не замечать, как кровавое пятно становится шире. Ткань липла к ладоням, а кожа под ней холодела. Спину сводило от напряжения, каждый килограмм давил вдвойне. Но продолжала тащить, стиснув зубы до хруста, будто одной ярости хватит, чтобы преодолеть законы физики.

Сердце глухо стучало. Телефон остался дома. В висках пульсировало: нет-нет-нет...

Глаза Лю Аня закатились, будто накрыла чёрная бездонная волна. Тело стало неподъёмным, и он рухнул вперёд. Она не успела среагировать. Ноги подкосились, колени ударились о грязь, ладони скользнули и шлёпнулась рядом.

— Проклятье[1]! — вырвалось хрипло, почти рыком.

Тут же вцепилась в его куртку, попыталась перевернуть, приподнять — но тело не слушалось. Оно слишком неподъёмное.

— Нет, нет, нет… — шептала, пытаясь хоть как-то приподнять.

Но он не двигался. Только слабый хрип вырвался из горла — звук, похожий на последний выдох.

Синьи дёрнула снова — и снова безуспешно. Мышцы горели, но он даже не шевельнулся.

— Поднимись! — голос сорвался на вопль.

Но в ответ — только тишина, собственное хриплое дыхание да гул города где-то вдалеке. Она схватила его под мышки, рванула на себя, но ноги разъехались по скользкой грязи, и всей тяжестью рухнула на него, так и не сдвинув с места. Попробовала ещё раз: упёрлась коленом в землю, напряглась всем телом. Ничего.

Не сможет. Он слишком тяжёлый. Она слишком худая, слишком слабая. А он умирает. Прямо сейчас. У неё на глазах. В её бесполезных, дрожащих руках.

Свет луны нежданно поймал силуэт мужчины. Он выскочил из-за ворот, быстро и решительно пересёк пустырь и остановился.

— Госпожа Ли, позвольте, — сказал он.

Хрипловатый голос показался знакомым, и через мгновение узнала учителя физкультуры, который вечно кричал: «Эй, ты…», всюду оставлял крошки от чипсов и свистел в свисток так, что у собак за километр уши закладывало.

— Учитель Чжан?..

Он не тратил времени на объяснения. Обхватил Лю Аня и рывком поднял. Синьи очнулась и встала с другой стороны — они вместе потащили парня, медленно, неровно, но хотя бы вперёд.

— Машина рядом, — коротко бросил Чжан, принимая основной вес тела на себя. — Везём к господину Байхэ?

Вопрос прозвучал как пароль. Свои. Это слово пробежало в мыслях, как тёплый свет. Не враги, не случайные прохожие. Свои. От облегчения даже дыхание перехватило.

— Да. Как можно скорее.

— Не волнуйтесь, вас уже ждали. Как только вы вышли из квартиры — получили сигнал...

Не сразу поняла, что именно говорил учитель. То ли от усталости, то ли от того, что тембр успокаивал.

— Я никого не убивала, — сказала она. — Только отключила. Я просто... не знала, кто из них, кто.

Учитель кивнул.

— Их соберут. Разберёмся. Господин Ци в пути.

— Ци Лэн?

Мир сдвинулся с места, обнажив скрытую опору. Учитель Чжан — свой. Значит... Тогда лапшичник, с восторгом рассказывавший о «молодом враче». Он говорил о Байхэ. И Лин Цинь, пробубнив сквозь слёзы: «У доктора Ян работает…» Она имела в виду его же.

Всё это были не случайности.

И если Байхэ, тот самый «молодой врач», здесь, в районе, значит, он не просто наблюдал. Он ждал. Ждал, когда её одиночество и отчаяние достигнут пика, и она совершит тот самый выбор, который сделала сегодня на пустыре.

Они всегда были рядом. Просто ей нужно было дойти до края, чтобы это увидеть.

Она прогнала посторонние мысли. Не время раздумывать. Сейчас важно одно — сохранить ему жизнь.

Лю Аня осторожно уложили на заднее сиденье. Он обмяк и не сопротивлялся. Синьи села рядом, обхватила за плечи и притянула ближе к себе, так, чтобы голова легла ей на грудь. Куртку сняла, бросила за спину, а рубашку, скатав в несколько слоёв, подоткнула и надавила рукой на спину, туда, где теплилась рана. Кровь сочилась уже не так сильно.

Парень застонал. Кожа пылала и скользила под пальцами. Его плечо врезалось в рёбра, и с каждой кочкой казалось, что сломается, но Синьи не шевелилась, боясь навредить.

— Потерпи… Слышишь?

Придерживала за поясницу, гладила по волосам и без конца повторяла:

— Не отключайся. Держись. Ты же слышишь. Всё будет хорошо…

В машине пахло кровью. Руки промокли, ткань на бедре увлажнилась, но не обращала внимания. Она боялась не крови, а тишины — того момента, когда сердце перестанет биться.

Зеркало заднего вида выхватывало облик учителя в свете фонарей. Исчезла вся его уставшая небрежность, привычная на уроках. Теперь в осанке, во взгляде читалась стальная собранность.

— Вы из клана Чжан? — спросила, думая, что прислал Уцзи.

— Нет, из Ван. Господин Хошэнь велел мне Вас поддержать.

Она всё ещё удивлялась, как много людей вокруг принадлежали Ордену. В самом начале ей казалось, что совершенно одна, а на деле…

— И много за мной присматривают?

— В школе четверо, и за школой человек десять. Только господин Байхэ лично, остальные… — он чуть помешкал. — Простите не могу сказать, госпожа.

Столпы обо всём позаботились — все волновались за неё.

Через десять минут они подъехали к клинике. Ян Шаньу уже ждал на пороге. Он подбежал, не теряя ни секунды, и вместе с учителем подхватил Лю Аня. Синьи бежала за ними.

Мужчины быстро уложили парня на операционный стол. Байхэ включил лампу. Синьи стояла у входа, закусив губу. Дыхание сбилось, лицо побледнело, но не отходила.

— Он мне нужен живым.

Шаньу на мгновение замер, взгляд скользнул по её лицу, выхватывая отчаянную решимость. Не ответил. Уже сосредоточился, быстро и методично снимая с Лю Аня одежду, подключая капельницы, натягивая маску.

Дверь приоткрылась, и в проёме возник Ци Лэн. Вошёл стремительно, но без суеты, лишь на ходу кивнув в знак приветствия. Его куртка соскользнула с плеч и упала на пол, но он даже не взглянул вниз. Всё внимание уже принадлежало пациенту.

Первым делом подошёл к раковине. Ледяная вода на лицо, чтобы стряхнуть усталость и тщательное мытье рук. Натягивая перчатки, он уже стоял у стола, держа в руках нужный инструмент.

Доктор Ци двумя пальцами аккуратно развёл края раны, быстрым движением оценил траекторию пули. Глаза сузились: мысленно восстанавливая картину попадания.

— Повезло, что пуля прошла по касательной, — пробормотал Ци Лэн, перевязывая рану. — Порезала нижний край почки, но главную артерию не зацепила. Кровотечение сильное, но не фатальное.

Синьи шагнула ближе.

— Спасите его.

Ци Лэн даже не взглянул — его сознание уже проникло внутрь тела на столе. Байхэ поднял на неё глаза.

— Выйдите, госпожа Ли.

Фраза ударила, как пощёчина. Синьи не дрогнула, развернулась и вышла, захлопнув за собой дверь.

В оживлённом коридоре замерла, будто наткнувшись на невидимую стену. В клинике шла своя безостановочная работа: люди в белом методично переносили окровавленные тела, безразличные, как конвейер.

За спиной, за закрытой дверью сейчас был он. Лю Ань. Мысль о том, что его сердце могло остановиться прямо сейчас, заставляла внутренне содрогнуться.

«С ним Байхэ, — попыталась успокоить себя Синьи. — И Ци Лэн. Они и не такое могут».

Но рациональные доводы плохо помогали. Они скользили по поверхности сознания, не в силах пробиться сквозь страх, сжимавший горло.

Осмотрелась. Конечно, знала, что у Байхэ есть клиники. Значительные, известные. Но этот кабинет, затерянный в трущобах Цзяннина, был другим. Чистый, светлый, стерильный оазис посреди уличной грязи. Просторная приёмная, откуда вёл коридор, она машинально насчитала восемь дверей.

«Неужели он один тут работает?» — мелькнуло удивлённо. Конечно, здесь должны быть и медсёстры, и другие врачи. Сейчас их не было видно: все силы бросили на ликвидацию последствий ночного побоища.

В той комнате, куда сносили бессознательных ребят, было тихо. Несколько человек в медицинских халатах стояли у лежащих тел и деловито осматривали их. На лбах у «пациентов» уже торчали тонкие акупунктурные иглы[2], словно шпильки. У других брали кровь. Потом кто-то сверял записи в тетради, открывал какие-то файлы на планшете. Затем развешивали ярлыки.

— Госпожа Ли. Белый — враги, синий — союзники, — спокойный голос скрывал выучку и уважение. Люди клана Ян.

Перевела взгляд на столы, прикусив губу. Все живые, человек тридцать, плюс-минус. И это казалось не страшным, а просто… неумолимым. Байхэ готовился к этому, продумывал. Ждал, когда начнётся. И настал момент истины. Белые тела — для изъятия органов. Синие — подлежали лечению. Их отпустят.

— А девушку… Лин Цинь привезли?

— Мёртвых не брали, — ответил тот же человек.

«Не брали», — повторила про себя. Значит, Лин Цинь останется там, на пустыре, в грязи...

Дверь открылась, и в комнату вошёл Лунцзян.

Врачи клана Ян почти одновременно замерли, как по команде. Те, кто стоял — поклонились. Кто сидел — поднялись. Лунцзян едва кивнул, и взгляд остановился на ней.

Хотела что-то сказать, но он не дал ей и слова:

— За мной.

Тело девушки как-то сразу уменьшилось. Уже знала, что сейчас будет. Ругать не станет при всех. Но выговор сделает. Лунцзян всегда больше молчал, когда злился по-настоящему.

Последовала за ним. Сзади шагали подручные. Сегодня именно они заметили тревожное. Благодаря им, благодаря ему, Лю Ань выживет.

В кабинете Байхэ тянуло прохладой от приоткрытого окна. Стены серые, бумажные шторы не пускали света. Лунцзян указал на стул, не говоря ни слова, и сам встал напротив, облокотившись на стену и скрестив руки на груди.

Синьи сидела с прямой спиной, застыв в ожидании. Пальцы сцепились на коленях, холодели. Глаза смотрели не на стол, а сквозь — будто бы в тёмную, зыбкую глубину. Милости не ждала. Ни от кого.

— На пустыре верно поступила, — сказал Лунцзян. — Молодец.

Она подняла брови, приподняла глаза — не поверила сразу. Но он продолжил, и в голосе прозвучало знакомое «но», за которым всегда начиналось самое трудное.

— Могла сделать раньше. Если бы решила проблему сразу — Лю Ань не пострадал бы.

Хотела сказать, что не было времени. Что позвонила бы — да некому. Что они сами велели не звонить, не просить. Что если бы не её забывчивость, наивность, беспечность и целая гора других недостатков — Лю Ань сейчас не истекал бы кровью.

Резко прикусила язык, чтобы не выкрикнуть это в лицо Лунцзяну. Он бы всё равно не принял ни одного "но".

Не кричал, но каждое слово резало, как ножом по незажившему шраму. Она не отвечала, потому что знала: если откроет рот, сорвётся на крик. Или на слёзы. Но не позволит себе ни того, ни другого.

— Справлялась без нас. До конца, — замолчал, посмотрел на неё с тем же ровным, внимательным взглядом. — Не хвалю, но уважаю.

Глаза Синьи непроизвольно расширились. В словах слышался не только упрёк — звучало что-то ещё. Что-то, отчего комок в горле внезапно разжался.

Взгляд задержался на ней. Он видел больше, чем говорил. Видел упрямство и одиночество, как неотъемлемую часть пути. Так и должно было случиться. И даже если он не произнесёт этого вслух — где-то за строгостью взгляда таилось... признание.

Лунцзян молча кивнул подручному. На стол перед Синьи легли папки.

— Документы на твоё окружение. Изучи.

Она механически открыла верхнюю — «Чжао Минь». Фотографии. Школьные табели. Награды по физике, которые теперь ничего не значили. Медкарта.

— Байхэ поможет Лю Аню, раз парнишка тебе дорог. С матерью пока решается вопрос. Но ты должна понять: твой поступок — это не просто смерть Чжао Миня.

За окном тронулся рассвет: серое небо, тонкий свет на запотевшем стекле. Казалось, время замедлилось. Распорядитель вдохнул — неглубоко, собирался что-то сказать, но передумал. Помолчал.

— Что собираешься делать? — голос прозвучал ровно, как всегда.

Синьи глядела в пол. Слова, которые готовила, вдруг показались картонными и ненужными. Зачем играть в уверенность, когда её нет?

— Пока не знаю, — выдохнула она, и сама удивилась этой горькой простоте.

Лунцзян замер. Не повёл бровью, не выказал ни удивления, ни гнева. Но уловила лёгкий сдвиг. Он не ожидал такой честности. Не от меня. Не сейчас.

— «Не знаю» — роскошь, которую ты не можешь себе позволить, — произнёс он, и в спокойствии вдруг появилась стальная тяжесть. — Ты не можешь больше пожинать плоды хаоса, не управляя им.

Что-то внутри лопнуло. Она резко подняла голову.

— Управлять? — голос дрогнул, срываясь на полтона выше. — Я пытаюсь выжить! В школе — травят, на улице — вечные разборки, в сердце — каша. Одного парня я… неважно. Другого отшила, третьего... — запнулась, сглотнув ком в горле, — третьего пришлось убить. Это не жизнь, это… бесконечный кошмар, в котором не успеваю выбрать, за что ухватиться!

Вскочила, пальцы бессильно впились в ткань брюк.

— Я изначально знала, что будет трудно. Но ты бы попробовал пожить так, как я! Без связей, без поддержки, у тебя-то есть Уцзи за спиной. Задача — найти подручных. Из кого? Из уличных бандитов? Или, может, рекрутировать Веера, просто мило попросив?

Лунцзян молчал, и от этого знобило не хуже любого упрёка. Оно давило, заставляя выворачивать наружу всё, что копилось неделями.

— И не говори, что не следишь. Зачем подселил в школу своих людей? Чтобы я часом не свернула себе шею? Или... —посмотрела на него с внезапной, горькой догадкой, — чтобы Ао Лэтянь и Байхэ наконец встретились? Это тоже часть твоего плана?

Догадка повисла в воздухе и в ответ тишину пронзила вибрация порванной струны гуциня.

— Ты перегибаешь, Господин Распорядитель, — голос снова стал тихим, но теперь в нём звучала не усталость, а холодная сталь. — Я не глупая. Я стараюсь... быть не глупой. Но я одна, — она замолчала, сглатывая ком в горле. Взгляд упал на свои руки, все ещё в крови Лю Аня. Внезапный стыд за свою вспышку заставил отвести глаза. — И спасибо. За Лю Аня. Я знаю, что ты не виноват в моих ошибках.

Гнев схлынул, оставив после себя горькую, унизительную пустоту. Она стояла, опустив голову, чувствуя, как с неё буквально стекает последняя энергия.

Лунцзян наблюдал за этой метаморфозой. Он дал ей выплеснуть всё, и теперь видел результат — не сломленную, но выгоревшую.

— Жалоб больше нет? — спросил он наконец.

Вопрос повис в воздухе.

— Прости... Я...

— Не нужно, — остановил он. — Ты высказалась. Я выслушал. А теперь ответь на мой первый вопрос. Что ты собираешься делать?

Он отошёл от окна и опёрся о стол. В осанке, всегда безупречно прямой, впервые проступила усталость. И, кажется, не стал её скрывать.

— Мы надеялись, ты уладишь дело тихо. Без следов. Но ты выбрала открытое противостояние. Вступилась за Лю Аня. Теперь на тебя обратил внимание Сорок второй Веер. И сороковой. А ты... одна не справишься.

Его взгляд был тяжёлым, как свинец.

— Что ты увидела в этом парне?

Синьи отвела глаза, не знала, как облечь интуицию в слова.

— Он... не сломается, — наконец сказала она. — Его мелодия... честная. В нём есть стержень. Я предложила ему служить мне.

Лунцзян медленно кивнул, постукивая пальцем по локтю.

— Хорошо. Допустим. Но пока ты ждёшь ответа, на пустыре лежит гора трупов. Они будут ждать согласия? Или отказа? Или ты уже сейчас начнёшь убирать последствия своего выбора?

Синьи не ответила сразу. Какой-то миг всё в комнате будто сжалось. Воздух перестал быть прозрачным — в нём стояла невысказанная тяжесть. Даже свет, проникавший сквозь окно, стал плотным, как влажная ткань.

Она вспомнила тела. Как они лежали, разбросанные, немые. Грязь облепила их лица, будто старалась прикрыть от взгляда живых. Один застыл с раскинутыми руками, а другой с открытым ртом, словно в последний миг звал на помощь.

В горле пересохло. Что сказать? Слово могло быть легкомысленным, жестоким или вовсе не тем.

Мысль о Фэн Бо возникла первой, он мастер уборки, но Лин Цинь не заслуживала такого. Скрыть — значит уподобиться Чжао Миню. А правда... пусть даже горькая, даст семье шанс зажечь благовония и положить цветы у могилы.

— Я… Я сообщу в полицию, — сказала она, стараясь говорить ровно. — Пусть приедут.

В глазах Лунцзяна мелькнуло одобрение.

— Это честно, — он поднял подбородок. — Но у таких решений есть цена. Дело могут замять. Или исказят. Или накажут не тех.

— Кому сказать… чтобы не замяли?

Его глаза медленно осмотрели её. Молчание затянулось.

— Прими душ. Подумай. У тебя десять минут.

Распорядитель вытащил из тумбы свёрнутый комплект белья и протянул ей. Движения остались спокойными, но в глазах мелькнуло что-то неуловимое. Может, сожаление.

— Иди.

Она вошла в ванную. Пальцы дрожали, когда стаскивала с себя промокшую одежду, тяжёлую, будто впитавшую не только кровь, но и всё, что случилось за последние часы. Сначала сбрасывала быстро — лишь бы поскорей. Потом остановилась. Пошла к зеркалу.

Тусклое стекло отразило кого-то. Ни ребёнка, ни взрослую. Ни живую, ни мёртвую. С измазанным лицом, с засохшей грязью в спутанных волосах, с руками в буром месиве. Всё это казалось знакомым, даже обыденным. Но под ключицей пылала ровная полоса: нож прошёл аккуратно, не глубоко, но точно. След остался. Ранили.

Замерла перед зеркалом, вглядываясь в отражение, будто пыталась узнать в нём себя. Тело, измождённое и хрупкое, казалось чужим — кожа, натянутая над рёбрами, тени под глазами, губы, сжатые в тонкую белую полоску. Колени подрагивали от усталости, холод кафеля проникал сквозь босые ступни. На животе алела полоса — след резинки от штанов, врезавшейся в плоть при падении. Всё ныло, каждый мускул напоминал о своём существовании.

Гном. Жалкий. Кровавый. Страшный.

Имя Лин Цинь всплыло в сознании и сразу же обожгло. Совсем недавно девушка шла рядом, бросала живые взгляды, а теперь лежала на земле, запрокинув голову, не успев даже закричать, не сказав ни слова. Синьи тоже не успела: ни спасти, ни защитить, только смотреть, как уходит жизнь из этих широко открытых глаз, и чувствовать, как сжимается сердце.

Если бы поторопилась. Если бы добила их тогда в переулке…

Поздно. Глупо. Слишком поздно.

С холодной водой пришло облегчение. Она била по плечам, стекала по спине, забирала с собой грязь, кровь. Смывалось и что-то внутри. Вина осталась, но давка ослабла. Легче стало дышать.

Каждое лето, на базе, ей раскрывали нескольких Вееров, их структуру. Ей всегда думалось, что это просто одна банда: деньги, наркотики, кровь. Раз люди, можно убить, чего переживать. Но теперь перед ней вставало нечто большее — змея. Сянлюй[3]. Даже если отрубишь голову, яд уже отравил землю.

Орден — другой. Здесь не проливали кровь без веской причины. Да, они жили в тени, но их тень защищала — своих, чужих, просто людей, нуждающихся в помощи.

— Смотри, как поступал твой отец, — говорил Байхэ, перебиравший папки и записки. — Он достойно платил всем. Даже уборщикам. И никогда не запирался. Любой мог прийти и сказать всё в лицо.

Вспомнила тепло, исходящее от крепкой ладони на плече. Тяжёлой и спокойной, как сама правда.

По чести.

Всё просто. Не выгадывать. Не прятаться. Делать что до;лжно. Даже если поджилки трясутся.

Но что — до;лжно?

Тела останутся на пустыре, там, где уже лежат другие. Их найдут – не сегодня, так завтра – и тогда полиция начнёт искать. А следы приведут прямо к ней и Лю Аню.

Она опустилась на край ванны, наблюдая, как вода стекает с рук. Сердце билось ровно и настойчиво: надо думать, надо решать.

Можно скрыть всё. Замести следы, будто ничего не было. Но это будет подлостью. У этих людей должны быть могилы. Как и у тех, кого давно похоронил Чжао Минь. Где-то их ищут родные, месяцами не теряя надежды. Они заслужили право на правду — чтобы близкие могли прийти, зажечь белые свечи[4] у гранитной плиты, положить на камень наушники с музыкой.

Но правда стоит дорого. Они придут за ней. За Лю Анем. Веера не прощают и не забывают.

Попросить помощи?.. У Лунцзяна?.. Хошэня?.. Байхэ?..

Неважно. Поступить так, как велит совесть, даже если колени подкашиваются от страха. Остальное... Остальное подождёт. Разберусь. Как-нибудь. Когда дойдёт очередь.

У Лю Аня есть люди на улицах. Целая сеть глаз и ушей, которая может следить за каждым шагом Вееров. Мы могли бы платить им за информацию, вывести эту игру на новый уровень. Если Лю Ань согласится, вместе мы сокрушим даже Вееров.

Раз уж выбрала этот путь — нужно идти до конца. Ты назвалась Фениксом не для того, чтобы сгореть в чужих играх. Феникс восстаёт из пепла, чтобы вести за собой.

Люди в этом районе уже верят. Стоят в тени и смотрят. Ждут твоего слова. Надеются.

Она вытерлась. Натянула чистое. Кожу саднило, каждая царапина отзывалась болью. Но в зеркале стояла не та, что зашла сюда — испуганная и одинокая. Перед ней была другая. Та, что смотрит в глаза, не отводя взгляда.

Она вдохнула глубоко. А потом резко выдохнула, будто заново вошла в своё тело. Открыла дверь.

— Я сообщу в полицию.

Он молчал несколько секунд — таких, в которых можно передумать. Ждал, сможет ли выдержать собственное решение. Потом достал из кармана телефон, набрал номер.

— Пусть кто-нибудь позвонит в участок. Скажет, что видел. Всё как обычно.

На другом конце что-то ответили. Лунцзян молча выслушал, лишь чуть сжал губы, и положил трубку.

Синьи уже повернулась к двери, слышалась знакомая мелодия. Ван Лэйянь был на подходе. И в ту же секунду дверь распахнулась. Хошэнь вошёл, шумно, как всегда.

— Гном, ты чего такая помятая? — Хошэнь ввалился в комнату, как всегда — с грохотом, дымом и огоньком. Широко усмехнулся, подхватил её в охапку. — Уборку затеяла?

Обнял крепко и, словно играючи, поднял в воздух. Словно и впрямь перед ним стояла младшая сестрёнка, которую можно подбросить на ладонях.

Синьи не успела ничего сказать. В груди растекалось тёплое, неожиданное облегчение. Что-то внутри оборвалось, и всё напряжение, копившееся так долго, рухнуло разом. Она бессильно ткнулась лбом в его плечо.

Он прижал так крепко, что воздух вышел из лёгких, и не отпускал сразу. Пахло табаком и чем-то сладким, знакомым с детства. Она вдруг поняла, что не помнит, когда её в последний раз так держали.

«Гном, Глава Ордена Багряный Феникс», — повторилось в голове.

Слова, нелепые и случайно сложившиеся в один узор, показались не чужими. Как будто в этом и был смысл: в противоречии, в слабости, в силе, в детской хрупкости и чужой ответственности. И мысль эта почему-то согрела.

— Ты вообще ешь, а? — нахмурился. — Я ж тебе карту дал, чтоб ты себя кормила. Хоть бы жареного риса купила — глянь на себя, щёки как у дохлого кота.

— Ван-гэ, твоя доставка слишком… бросается в глаза.

Он задумался, коротко вздохнул и пожал плечами.

— Значит, так. Куплю тебе забегаловку. Маленькую. С вывеской «Гномика кормить, а то покусает».

Синьи чуть скосила глаза и надула губки.

— Ван-гэ, — протянула она. — Ты пришёл, чтобы меня подразнить?

— Хошэнь поговорит с друзьями Лю Аня, — вмешался Лунцзян. — Чтобы полиция не нашла лишних ниточек.

— Думаешь, я только взрывать умею? — сощурившись, фыркнул Хошэнь. — Я и на уши сесть могу. Сейчас ребят твоего парня воспитаю.

— Он не мой парень, — нахмурилась Синьи.

— Конечно, не твой. Ага, — он вдруг стал серьёзным.

В этот момент дверь бесшумно приоткрылась. В проёме стоял Линфэн. Его обычная невозмутимость казалась ещё глубже, а в руках он держал спящего мальчика лет четырёх. На его же плече, вцепившись крошечными когтями в танчжуан, сидел грязно-рыжий котёнок и недовольно щурился на свет.

— Нашёл неподалёку, — вымолвил Линфэн.

— Проверь его, — не поворачивая головы, сказал Лунцзян. — Если не подойдёт — перенаправим.

Синьи перевела взгляд с мальчика на Распорядителя. Мозг отказывался складывать картинку в целое. При чём здесь этот ребёнок? Почему его принёс Линфэн?

— Твой дорогой Минь убил его семью прошлой ночью, — Хошэнь произнёс это так же спокойно, как отдавал любое другое распоряжение. — Линфэн отыскал его.

В груди у Синьи всё сжалось. Ещё одна вина, которая теперь ложилась на плечи. Она смотрела на спящее личико и не знала, что чувствовать — кроме тяжёлого, давящего камня где-то под сердцем.

Дверь вновь отворилась. Байхэ вошёл, не глядя назад — в коридоре стихали глухие голоса медиков. На латексных перчатках — разводы бледно-розового цвета.

— Кровотечение купировали. Мы летим в «Тяньи». Здесь нет ни лапароскопа, ни искусственной почки[5], ни рабочего материала. Если бы пуля застряла в мышцах — другое дело. Но это…

«Тяньи» — лучшее под крылом клана Ян, и, пожалуй, лучший госпиталь в Нанкине. Попасть туда просто так — как вытянуть билет в рай.

Байхэ когда-то объяснял: тридцать процентов мест по квоте. Отбор ведёт сама больница — берут только тяжёлых, без протекции, без взяток. Любая попытка пролезть по связи — и доступ навсегда закрыт.

Такой порядок установил предыдущий Байхэ. С тех пор имя Ян значило что-то в городе.

— Полетите? — Синьи сжала кулаки. Из соседнего отсека доносился металлический звон — инструменты готовили к транспортировке.

— Вертолёт ждёт на трассе, у развилки, — Байхэ стянул перчатки, швырнул их в корзину. — Но до него ещё надо доехать. Скорая уже выехала — довезёт до точки, оттуда перегрузят и в больницу.

Он провёл ладонью по лицу — на серой коже осталась бледная полоса. За дверью коротко рявкнул Ци Лэн: «Скажите водителю скорой — ехать без сирен, и пусть объезжает ямы. Любая тряска — и оторвётся тромб».

— А если в дороге… — спросила, не поднимая головы.

Байхэ пожал плечами.

— Не трясти — главное. В скорой есть оборудование, чтобы стабилизировать. Ци Лэн полетит с ним — если что-то пойдёт не так, он знает, что делать.

В тоне сквозила усталость. Или упрёк. Или безразличие врача, привыкшего к телу как к механизму: испорченному, временно.

Синьи закусила щеку, даже транспортировка — это риск, но выбора нет.

— Можно с вами?

Он посмотрел на неё долго, почти по-взрослому. Как на ребёнка, который просит невозможного.

— Тебе там делать нечего. Шесть часов минимум операция. Лучше отдохни.

Синьи покосилась в сторону коридора, нервно обрывая заусенец на большом пальце. Лунцзян прервал молчание:

— Спрячьте. За ним придут.

Байхэ глубоко вдохнул, слишком медленно для обычного вдоха. Во взгляде скользнула тень досады, будто напомнили о том, что и сам не забыл. Он молча отвернулся и вышел.

За дверью зашумели шаги.

Синьи прикрыла глаза. Сон подступал, вязкий, тяжёлый, как болотная вода. Глаза закрывались сами собой, веки будто налипали, как тряпки. Тело сжималось к сердцу — оно билось где-то в животе, низко, как барабан в глубине колодца.

— Я пойду, — сказала она. Наклонила голову, как учили в детстве. — Спасибо.

— Куда потопала? На колени свои глянь, — остановил за плечо Хошэнь.

Она попыталась освободится, но ноги вдруг подкосились — адреналин кончился. Хошэнь поймал, усадил на стул.

— Сидеть! — придавливая её плече скомандовал Хошэнь, и добавил уже Лунцзяну: — Следите за ней господин Распорядитель.

Синьи взглянула на Лунцзяна, тот по-прежнему молча смотрел в окно, складка между бровей говорила о раздумьях. Лунцзяну тяжело приходилось, он ждал, когда она наконец примет правление на себя. Но её путь тоже не лёгкий, он и это понимал.

Вскоре Хошэнь вернулся, сунул ей в руки чашку — пахло чем-то сладким и обжигающе горячим.

— Пей. Без разговоров.

На столе уже стояла тарелка с дымящейся лапшой — как будто всю жизнь таскал еду с собой на случай, если кого-то надо вернуть к жизни.

Синьи машинально зачерпнула, но пальцы не слушались — палочки выскользнули и посыпались на пол.

Хошэнь открыл новые и аккуратно вложил ей в руку. Потом сел рядом и сказал тихо, почти лениво:

— Первый бой — всегда такой. И первый выбор тоже. Ты выбрала правильно. Это не забывается.

Он не смотрел на неё прямо — говорил, будто о ком-то другом. Но голос чуть хрипел — не от дыма, а от чего-то глубже.

— Даже Лунцзян доволен. Смотри как светится от счастья.

За окном бледнело небо. Где-то далеко, за стенами клиники, уже ехала полиция. Тела найдут. Начнётся расследование. Но прямо сейчас...

— Доедай. Потом выспишься, — ткнул палочками в тарелку.

______________________________________

[1] ";;;" (G;is;!) - "Будь проклят!/Чёрт возьми!"

[2] Акупунктурные иглы используются в традиционной китайской медицине не только для лечения, но и для диагностики, а также для введения в состояние контролируемого ступора или обезболивания. В контексте Ордена это быстрый и эффективный способ обездвижить и обезболить пленного без использования химических препаратов.

[3] Сянлюй (;;) — чудовищный девятиглавый змей из китайской мифологии. Каждая отрубленная голова у него сразу отрастала вновь.

[4] Белые свечи — традиционный атрибут траура и поминальных обрядов в Китае. Белый цвет символизирует смерть, чистоту души и скорбь. В отличие от западной традиции, где чёрный является цветом траура, в Китае на похоронах и при посещении могил доминирует белый цвет: белые одежды, белые хризантемы и белые свечи. Их зажигают, чтобы почтить память усопшего и выразить глубокую печаль.

[5] Лапароскоп — оборудование для малоинвазивной хирургии. Искусственная почка (аппарат для гемодиализа) — аппарат, временно выполняющий функции почек.