Мысли неврастеника, 29. Новая жизнь

Мысли неврастеника, 29.

Я вывожу на холст свою новую жизнь тонкими, педантичными мазками.
 Каждое утро начинается с ритуального поглощения овсянки — не просто еды, а кисельной аскезы.
 Затем я, как галантный кавалер перед дамой, доблестно поднимаю стульчак унитаза.
 Это первый акт ежедневного перформанса под названием «Я — цивилизованный человек».

Мой мир сузился до размеров безупречной клетки.
 В ней всё вычищено, выглажено, полировано до блеска.
 Обувь сияет, как совесть фарисея; цветы на подоконнике — мои молчаливые послушники, которым я демонстрирую милосердие, поливая их по графику.
 Я веду долгие, односторонние беседы с кошкой, в надежде, что её древнее равнодушие — форма высшей мудрости. Даже носки удостоены моей отеческой заботы: я зашиваю их дыры, как раны на теле заблудшей овцы.
Это аллегория, должно быть.

В погоне за чистотой я объявил войну прежним демонам.
Изгнаны в небытие алкоголь,опиуха, карточные бесы и психоделические соблазны.
 Матерная брань, этот грубый цемент мужской солидарности, выскоблена из лексикона дочиста.
 В образовавшуюся тишину хлынул невыносимый шум собственных мыслей. И я стал плаксив.
 И подозрителен.
 Каждый смех за спиной — явно про мой новый галстук или старую душу.

В попытке заткнуть эту внутреннюю дыру я обратился к высшим силам.
 Утренние и вечерние молитвы стали гигиенической процедурой для души, чем-то вроде духовной зубной нити.
 Я пытаюсь полюбить людей — это прописано в рецепте спасения.
Пока выходит как-то механически, будто я разучиваю сложную гимнастическую фигуру по книжке.
 Сердце щемит, но не от любви, а от напряжения.

А потом я отступаю на шаг и смотрю на этот свеженарисованный автопортрет.
 И меня охватывает смех, граничащий с рыданием.
Боже правый, да это же не образец для подражания.
 Это карикатура на идеал.
Портрет ужасного, невыносимого ублюдка-перфекциониста, который так отчаянно бьётся о стены собственной клетки, что принял эти удары за барабанный бой праведного шествия.