Сатиры iii

   Пытать прошлое так же не безопасно и нескромно как заглядывать под юбку зазевавшейся даме. В настоящем, элементарно, можно схлопотать по морде.

 
   Идея, о тотальном уничтожении евреев, свободно курсировала в европейском духовном пространстве с середины XIX века, но, если у одних она вызывала оторопь, например, у Бодлера: «Ну и затея – истребление еврейского рода! Евреи – хранители Книг и Свидетели Искупления». Но вот лет через двадцать на другом краю Европы, «Жена Рцы», публициста славянофильского направления, любимца В.В. Розанова, под общий смех изрекла: «Не выношу жидов. Я бы их истребила». Розанов особо отметил, что она, «прекрасная хозяйка, семьнинка и безукоризненно честная, и искренняя женщина, очень милая, уж мало зубов». Милая семьянка с редкими зубами.
 
   Неловко читать причитания М.А. Лившица о своей судьбе, дескать его таланты утонули в пучине промозглой неизвестности, когда наверху правит бал посредственность, приспособленцы. Но ведь именно это обстоятельство уберегло его от посмертного срама. Остались его тексты и возможность оценить труды эти без ненужной информации о подвигах данного философа на ниве руководства идеологией. Хотя, находясь, приблизительно, в положении М.А. Лифшица (в смысле полной неизвестности), понимаешь, что именно твоей работе это нисколько не мешает. Сократ или Спиноза как-то обходились без всесветного признания. Судя по всему, философ желал не просто философствовать, а указывать и направлять. В принципе, нормальное желание для человека, уверенного в том, что всегда истина там, где он. Хотя на вопрос. «что есть истина»? издревле либо молчат, либо предлагают почтенной публике взаимоисключающие ответы, что некстати подтверждает вульгарный взгляд, что истина или относительна, либо её нет вовсе.

   Вечно путаю Венецию и Флоренцию. Как их различить?
В Венеции лучше строили, а во Флоренции рисовали.

«Конечно, на все есть свои причины, но мы их не знаем». С.215. Цзи Юнь.».
Ахилла Левигтон, автор народной песни, «Стою я раз на стреме//Держуся за карман», замечательным поэт, что понятно, когда читаешь его варианты китайских стихов в книге Цзи Юня, «Заметки из хижины “Великое в малом” в переводе Ольги Фишман.

Как в создании произведения искусства, так и в его восприятии существует иррациональный момент. И поэтому любая интерпретация его допускает другую. Вечный двигатель искусства.

Мудрость, это, пожалуй, ощущение границы за которой благодеяние превращается в свою противоположность.

Возникают облака из ниоткуда,
Пропадают облака в никуда,
Но не иссякают реки
И вот такое чудо,
А в океане всегда вода.

За окном туман и солнышко не щедро
Как осенью, чуть прогревает луг,
Притихли птахи, затаились недра,
Природа совершает жизни круг.
Туман стирает краски и границы,
Все кажется чуть серым и плывет.
Ну что-ж, прикрой ладонями ресницы
И все забытое пусть снова оживет.

Вчера, читал «Поэзию и правду» Гете: сегодня, «Поэзию и знание» Жана Старобинского. Понятно, что книга о Монтене названа им с оглядкой на Гете, но то, что я их читал именно в такой последовательности, есть, на первый взгляд, случайность в ее чистом виде. Но если меня интересует как понимал немолодой уже Гете свою жизнь и что на самом деле хотел сказать Монтень о себе, то это совпадение не такая уж случайность. Но, тем не менее, как говорил Цзи Юнь: «Во всем мире есть свои причины, но мы их не знаем».

   Карл Краус, был такой в Вене остроумец и человеконенавистник, целый журнал заполнял своими остротами и памфлетами. Журнал назывался «Факел», что неявно намекает на «Сердце Данко» о существовании, которого Краус, скорее всего не знал. Но дело не в этом, а в том, что среди прочих бонмо и афоризмов, он перевернул известный библиизм, гласящий: «Прости им Господи, ибо они не ведают, что творят». Краус высказался так: «Прости им Господи, ибо они ведают, что творят». Указывая на общеизвестное обстоятельство, дескать, Господь всепрощающь или, как сказал Гейне, он и атеиста простит, в конце концов, это его профессия. Я не Краус, не Гейне и уж, конечно, не Господь. Но твердо знаю одно и те, и другие «знающие и не знающие» приносили с собою зло абсолютное – смерть. Убийцу может простить лишь жертва, следовательно, даже у «Господа» нет такого права на всепрощение.

   Песенка, услышанная мною десятилетия тому назад, возвращается ко мне, муравьем, завернутый в древнюю смолу, со всем своим временем и даже ароматом.
 
   Погруженная в реку Лету вместе с ее мемуарами, баронесса Мальвида Мейзенбург, конфидентка и воспитательница дочерей Александра Герцена, но плоская и дремучая, что как раз о Герцене не сказала ничего интересного, но и в пустыне есть оазисы. Ее размышление о судьбе: «Стоило мне начать жизнь сначала и вести борьбу за существование, но в подобные минуты судьба обычно не дает нам никаких ответов, молча предоставляя нам отваживаться на новую попытку».
   И ещё: Герцен ей жаловался на преследования русского правительства, осуществляемого полицейским агентом Головиным, но не тот ли это Головин, сочинивший «Протоколы сионских мудрецов»? Разнообразных способностей, выходит, была эта мразь.
     Есть представления, в которые невозможно верить, как смотреть чужие сны.
         
 «Бригантина» Павла Когана обладает таким несокрушимым обаянием, не тускнеющим блеском. Почему? Мне кажется, это вопль, моление и желание свободы! Созданная в самые страшные, лютые года сталинщины… И вот она вечная метафора свободы.

   Через тучи, нет-нет, мелькнет
   Неизвестная мне звезда.
   На горизонтах, переливаются зарницы
   Разлетевшимися перьями жар-птицы
   Беззвучно летящие в никуда.
 
    Для нас время – озеро,
    Наполенное прозрачной водой
    Наблюдаем прошлое и настоящее,
    И даже будущее, если оно наступит.
    Ничто не грозит нам с тобой.
    Мы и так на поверхности его,
    Как облака в океане воздушном,
    Парим над пропастями жизни,
    Совершенно к ним равнодушны.

   Эммануэль Тодд, славный исследователь «Падения Запада», удачно спрогнозировавший «Падение СССР», что предполагает, как минимум внимание к его прогнозам, на мой взгляд, упустил тот момент, что распад СССР был как раз первым этапом исчезновения Запада, в привычном нашем понимании этого самого «Запада».
   Случайности в жизни более важны, нежели закономерности. От закономерности как-то еще можно увернуться, а случайность припечатает так, что не обрадуешься.

   Стоящие над баррикадой становятся мишенью для обеих сторон.

   «Маршак – редактор, полагал, что не всякий бесспорный писатель способен создавать книги для маленьких. За это писатели разной степени одаренности ненавидели его тогда и ненавидят по сей день». [Лидия Чуковская. Дом поэта. – М.: Время, 2012]. Чуковская не читала, разумеется, «Дневники» Пришвина. А там таким ярким светом горит надежда, вот немцы войдут в Москву, прижмут Маршака и покажут ему кто тут «великий детский писатель».
   
   О встречи Диогена из Синопа и Александра из Македонии ходят несколько апокрифов. Самый известный, когда Диоген на вопрос, что может он, царь, сделать для него, философа, тот попросил отойти от бочки, чтобы тот не загораживал собою солнце. Обычно объясняют, что, де, философу-кинику от царя и, вообще, ни от кого, ничего не надо. Но там, в этом диалоге мог быть и другой, не столь явный смысл: Ты, царь, владеющий миром, и я, не владеющей ничем, кроме пифоса в котором обитаю, оба мы одинаковое ничто перед истинным величием – величием Солнца. Поэтому … отойди. 

                Время
   1830 - Евгений Онегин: «Я думал: вольность и покой/
                Замена счастью. Боже мой!
                Как я ошибся, как наказан».
   1834 - Александр Пушкин: «На свете счастья нет, а есть покой и воля».