Москва декабрьская

 
       ...И сразу рисуется картинка.  Конец  девяностых  уходящего двадцатого века. Москва декабрьская. Скоро Новый год. Год Лошади. Воскресенье. С утра, с Измайловской стороны да на метро, ближе к центру столицы. К Арбату, единственной пешеходной улице, что так притягивала многих гостей своими достопримечательностями.
        Я любил бывать там, и, будучи   месяц в командировке на переподготовке,  обычно в субботу или  воскресенье, туда наведывался. Привлекали меня, сибиряка, всевозможные выставки под открытым небом.  Художники за своими мольбертами и этюдниками, удивляли  своими талантами, создавать портреты желающих, за пять минут сеанса   углем или  карандашом на ватмане.
        Желающие окружали.  Любопытствующие  глазели.  Очередная колоритная натура уже восседала на стуле у ближайшего ко мне этюдника. Парень, видно  было издалека. В рысьей шапке ушанке, отороченным  мехом полушубке. На ногах унты в гармошку. Усики  рыжевато топорщились под курносым носом, а  из-под  шапки  выглядывал волнистый  чуб. Лицо простоватое, но в прищуре серых глаз пряталась хитринка.
        Земляк - сибиряк, не иначе.  Подошёл поближе. Коснулся верха шапки. Пальцы утонули в мягком  ворсе рысьего  меха. Парень обернулся:  "О, земляк, - воскликнул, и ты в такой же.    С одного выводка видать. Откуда"? "Из  самого Красноярска, сиди уж, сибиряк, не отвлекайся".
        И вот на чистом листе ватмане появились вначале точки, потом контуры, потом части лица. Кто успевал наблюдать за быстрой и точной рукой,  сравнивали и поражались, как    мастерски работает на лёгком морозце  художник, порой отогревая зябнущие пальцы, цепко держащие карандаш.
- Ну, как я там, рождаюсь?- тенорком спрашивает  сибиряк.
- Один в один,- басит, стоящий за спиной художника  тщедушный наблюдатель.  Я вижу, как мягко и точно скользит уже широкая щетинистая  кисть,  растушёвывая  штрихи на шапке. Фактура меха рыси выступает явственно. Вот он прошёлся по бровям, усикам. Коснулся подбородка и губ. Портрет ожил, а глаза с прищуром и хитрецой сверкнули даже  лукавинкой.
        Приглашает посмотреть. Натура топчется у этюдника довольнёшенько.  Берёт свёрнутый в рулон лист ватмана со своим портретом, протягивает художнику десятку и исчезает в толпе.
        Я  было за ним,   пока шапка не исчезла, догонять, как мне помешал какой-то пешеход, явно не желавший уступать   дорогу. Отодвигаю рукой, он, как стена. Пытаюсь обойти, он опять на пути. Подымаю глаза, а в упор, нос к носу такие знакомые, с улыбкой на лице, глаза из-под роговой оправы очков поблёскивают.  Это был Дмитрич!
        И мы кинулись обниматься! Как!? В Москве!?  Это же не стог сена, и я не иголка!? Оказалось всё гораздо проще. Накануне он из Армавира позвонил на Алтай. Там-то и сообщила, что я в Белокаменой,  проживаю в общежитии,  в районе Измайловского парка и адрес дала. Он по адресу. А у нас, командированных, уговор такой:  кто куда идёт- едет, обязательно  сообщать оставшимся товарищам. В тех девяностых никакой сотовой связи не было. Так-то. На всякий случай!
        Получил он мои координаты, когда заглянул в  общежитие. Круг поиска значительно сузился. Зная, что я неравнодушен к изобразительному искусству,  там  Дмитрич и нашёл меня. Мы шли обнявшись. По пути попалось кафе под открытым небом.
        Столы и скамейки стояли в углублении улицы. Мы завернули. Вклинились в очередь. Меню было неразнообразным. Остановили своё внимание на блинчиках с красной икрой и, поскольку все налегали на пиво, а больше никаких напитков не было, ограничились парой кружек.
        Уселись за столик, пена от минутного морозца сразу приуменьшилась. Скукожилась, как бы сказали в нашей сторонке. Его уж пить, так сразу. Залпом, пока не остыло, или добавлять водчонки для ершистости.  И тут приятель, хитро улыбнувшись, лезет в сумку и достаёт бутылочку домашней настойки. Словно фокусник, ловким движением,  ставит пару стопок. За ними появляется кружок  тоже домашней колбасы, хлебушек  ржаной, и мы  продолжили, закусывая и чокаясь, нашу беседу. Лет десять как не виделись, после того, как семейные обстоятельства потянули его вернуться на свою малую родину.
        Дошли до блинцов и умяли их, в головах уже  заплясал шальной юмор.
- А, что? - выдал он, - Блинцы с настоящей икоркой были?
- Да ты что?- удивился я. – Есть, разве, ещё и того… не-на-стоящая?
- Наловчились из морских водорослей. И чёрную, и красную производить. Не отличишь.
- Так мы что? Умяли фальсификат? - выдал я слово-перл.  - А не пойти ли нам разобраться по какой цене он нам обошёлся?
        И пошли выяснять. Решив по пути, что если не надули, то взять по порции ещё.
        Удивление наше было запредельным. Оказывается, была и та икра, и эта. Попробуй теперь определить, какую же мы икорку уже с блинчиками умяли. В наличии не было ни той, ни другой.   Закончилась, так заверили нас. Несолоно хлебамши, мы вернулись к столику, который был пуст. Кружек, с нетронутым нами пивом, не было. Хорошо хоть его сумку не увели, что сиротливо поджидала хозяина под лавкой.
- Делаем ноги, - трезвея,  предложил Дмитрич, - а то и за кружки, упаси Господи, разинь  таких, рассчитываться ещё придётся.
        И мы, взрослые интеллигентные люди, подобно шалунам, исчезли в толпе...
        Сколько уже этих символических ЛОШАДОК промчалось?! Круг друзей, настоящих друзей, редеет, новых заводить не хочется. Приживутся ли? Одна лишь ПАМЯТЬ хранит и порой напоминает о днях былых, ушедших...