Странные сны, 20. Герой?

Память иногда выдергивает из темноты обрывки иных миров. Сегодня меня посетил один такой обрывок — клочок сна, яркий и кровавый, будто промокашка, пропитанная чужой жизнью.

Снилось, будто я спасал молодую женщину из рабства.
Детали смазаны и неуловимы, как дым, но отчетливо помню два ощущения: липкую, почти физическую тяжесть крови — её было много — и несвойственную мне ярость, холодную и решительную.
 Я ломал преграды, сметал врагов, действовал с жестокой и безоглядной эффективностью.
 В том мире я был героем.
 Не персонажем из книжки, а самой плотью от плоти спасения — мускулистым, волевым, необходимым.

А потом — пробуждение.
 И тихая, знакомая комната.
 И я — снова я.
 Тот, кто в жизни предпочитает обойти конфликт, чья решимость тает, как сахар в чае, от первого же грубого слова. Занудливый слюнтяй, как я мысленно называю себя в минуты особенной строгости.
Контраст был настолько оглушительным, что несколько минут я просто лежал, пытаясь стереть границу между этими двумя реальностями.
 Какая из них более ложна?
 Бледная, удобная, сотканная из компромиссов повседневность?
Или тот буйный, алый сон, где я являлся собой в гипертрофированной, мифической форме?

Возможно, сон — это не бегство от себя. Возможно, это — встреча.
 Жесткая, без прикрас встреча с собственной тенью, с той частью души, которую мы тщательно хороним под слоем приличий и страхов.
Та женщина, которую я спасал…
Кто она? Незнакомка?
 А может, моё собственное пленённое естество — чувственность, творчество, уязвимость, — закованное в цепи условностей?
А кровь — та цена, которую я в глубине души знаю, что готов заплатить за это освобождение, но от которой так трусливо отворачиваюсь наяву.

Этот сон теперь живёт во мне не как воспоминание, а как вопрос.
Как безмолвное укоризненное напоминание.
О том, что где-то под спудом робости тлеет уголь иной, более могучей судьбы.
И герой — это не тот, кто не знает страха. Это тот, чья трусость, признанная и вынесенная на свет, становится материалом для тихого, ежедневного мужества.
 Мужества прожить ещё один день, оставаясь собой, и помнить про ту кровь и ту женщину, которые ждут своего часа не во сне, а в самой сердцевине моей, казалось бы, такой занудливой жизни.