Игра в жизнь. Гл. 19

 19.

Я вспоминал тебя в руинах рваных,
Простреливаемых ночи напролет.
Я помнил ночи той пьянящую нирвану,
Полет сердец и звезд ночной полет.
Я вспоминал тебя в палатах госпитальных
В крови, в бинтах, на грязных простынях.
Цветочком чистым на лугу в росе хрустальной.
Ты ангелом любви в моих парила снах...
 

    Тогда я еще не знал, что моя любимая не стала меня дожидаться. Что она снова живет с Валентином, воспитывает дочь и нашла себе достойное занятие - ударилась в бизнес. Так вот бывает в нашей беспокойной жизни: для меня Наташа — это неземная страсть и любовь всей жизни, а для Валентина — просто жена! Лишь узнав о том, что она вернулась к Валентину, я понял, насколько опасное это дело — к кому-то привязываться. С ума сойти, до чего это больно! Больно от одного только страха потерять того, кого любишь. И это нельзя сравнить с болью физической, с которой я уже сроднился, - это гораздо больнее… И тогда я осознал, что законы гражданской жизни отличны от наших. На "гражданке" человек всё делает наоборот: спешит стать взрослым, чтобы потом горько вздыхать о прошедшем детстве; тратит здоровье на то, чтобы заработать как можно больше денег, а потом тратит эти деньги на то, чтобы поправить здоровье; мечтает о будущем с таким нетерпением,  что пренебрегает настоящим, из-за чего не имеет ни настоящего, ни будущего. Словом, живет так, будто никогда не умрет, и умирает так, словно никогда и не жил. И еще, - в гражданской жизни человек никому не нужен именно в тот момент, когда ему очень нужна поддержка. Здесь, вне армии, ты вообще никому не нужен. И потому особенно остро начинаешь ощущать своё одиночество, которое со временем становится невыносимым, ибо медленно убивает тебя...
     А в нашей – военной жизни ты нужен всегда. Ибо офицер – это надежда и опора не только для солдат, которые тебе подчинены, но и, не побоюсь обвинения в высокопарности этих слов, - для Отчизны, которой ты присягнул на верность. Поэтому я решил служить до конца, каким бы печальным он не был. Хотя, конечно, я рассчитывал остаться в живых – с моим-то опытом.
     Меня всё ещё донимали головные боли и постоянный звон в ушах. Иногда я терял ориентацию, возникало сильное головокружение, и я падал на ровном месте. Но я упорно выполнял все врачебные назначения, и очень медленно мой израненный в боях организм восставливался. И всё же самое трудное было – обмануть врачей, убедить их в том, что я вполне здоров и готов выполнять обязанности воинской службы. Не знаю, как это получилось, вероятно, кто-то из моих высоких командиров замолвил словечко, но я все-таки успешно прошел военно-врачебную комиссию и вернулся в свой отряд. Отказавшись от реабилитационного отпуска, я уехал в Чечню, к своим разведчикам, к привычной для меня работе…
     Конечно, я хотел увидеть Наташу, наконец-то обнять её, прикоснуться губами к губам, рассказать о том, как вспоминал её милый образ в перерывах между боями... Но!..  Но глядя на себя в зеркало, из глубины которого выплывало моё измождённое лицо с тёмными кругами вокруг глаз, абсолютно седым ёжиком волос и исхудавшее тело, на котором мешком висел  китель, я думал о том, что мой вид только испугает её и оттолкнет уже окончательно.

     Первые два месяца в отряде я, можно сказать, долечивался. Командование временно поставило меня на должность старшего офицера оперативного отделения и усадило за планирование спецопераций. Что ж, спецоперации - это был мой "конёк", и я без особого напряжения справлялся с новыми для меня обазанностями, с тоской провожая на "спецухи" разведчиков, многие из которых прошли вместе со мной тысячи вёрст войны, начиная с Югославии. За это время я пришёл в рабочее состояние - хорошо питался, упорно занимался восстановлением физической формы, регулярно совершал всё более длинные пробежки, через день "качал" мышцы и от души лупил боксёрскую грушу.
     Два месяца пролетели, как один день, и я наконец вернулся к боевой работе.

     Без малого четыре месяца военная судьбина таскала меня по горам, и право на отдых в виде внеочероедного отпуска мне дал случай, пожалуй, один из самых тягостных и горестных в моей жизни. Но обо всем по порядку…
     Приехав в город, ставший мне уже родным, я забросил сумку в своё холостяцкое жилье, загрузил стиральную машинку  прегрязным солдатским тряпьем и, почему-то дрожащим пальцем набрал номер Наташи. Ответил мне... Валентин. Не спрашивая, кто звонит, он скороговоркой протарахтел: "Здравствуйте! Наташа сейчас принимает душ. Она перезвонит вам!" Не дожидаясь вопросов с его стороны, я отключился. Опустошенный и придавленный неожиданным событием, я плюхнулся в кресло и сжал руками виски...

     Что ж... Всё ведь закономерно: меня не было почти три года, и всё это время Наташа ничего не знала обо мне. Да, я дрожащей рукой накарябал ей письмо из госпиталя, но отправить его медсёстры не могли, поскольку я имя-то своё вспоминал через раз, а уж Наташкин адрес... То письмо и по сей день лежит в моей полевой сумке, и я пожалел почему-то, что не взял его с собой и вдруг подумал, что наша игра в жизнь  была в буквальном смысле игрой на поражение. И слава богу, наверное. Если б мы не проигрывали, она бы длилась бесконечно, а в бесконечной игре нет никакого смысла. Может, у нас и правда нет и нее было никакого выбора? Может, то, что остается с нами в итоге, предписано свыше, а мы лишь делаем вид, будто из чего-то там выбираем? И вся эта „свобода выбора“ — только иллюзия?
     Двое суток я урывками спал в кресле и, выходя на балкон, курил одну сигарету за другой. Никогда ещё не было мне так больно, как в этот раз. Она ведь и раньше уходила к своему законному мужу, а я, ослеплённый войной, закрывл на это глаза, воспринимая наши греховные встречи, как что-то само собой разумеющееся. Но так ведь не должно быть! Она женщина! Ей нужны внимание и забота! Ей нужны красивые слова и поступки. А что дал ей ты?! Несколько случайных встреч? И всё?!
     Конечно же, какое-то время она ждала... Но переносить одиночество, видимо стало совсем невмоготу, и Наташа вернулась к мужу, который всё знал о наших встречах и прощал супруге этот грех. Чего это ему стоило, знает только Валентин - этот увалень, отдававший Наташе и Даше свою жизнь с таким же мужеством и терпением, с какими Андрей воевал за своё Отечество. Ставить между ними знак равенства никто не будет, но может быть, это и есть настоящая любовь? Любовь к своей семье...
     На третий день я понял, что ещё немного бессоницы с кипятком кипящих мыслей и переживанипй в голове, и у меня "поедет крыша"... Надо было срочно сменить обстановку, и я неожиданно подумал о Егоре: вдруг его разговоры о потерянной ноге отвлекут меня и принесут какое-то облегчение. Надо было срочно отправляться в "Уют"!