Поклон просёлку

(Из книги ЛЕСКОВКА)

Чумазая, то бархатисто-пыльная, то натружено-мозолистая хуторская дорога вырывается, наконец, на волю – за Мит-рохину околицу. За корявый, в серебристо-плешивых рю-шинах тёрень, за трухлявый, отдающий гречишной мяки-ной, расхристанный недавними вешними ветродуями стог.
Выбегает дорожка и сразу же, будто баба хуторская, со-бравшаяся погостить денёк-другой в райцентре у сына, причепуривается. А как же! Ни куда-нибудь – в Сенькину балку или в дальние покосы, а к большаку спешит.
Ныряет с горушки в низину и – прямиком к Жёлтому. Окунётся спозаранку, умоется. Водица взбодрит путницу – ключики недалечь, а солнышко только проклюнулось – не прогрелся ручей, студёный. Поплещется и по камуш-кам, по голышам-валунчикам, по скрипучей, прогинаю-щейся до самой воды, обросшей склизкими тинами тесинке, – на тот бережок. Заскользит, зашуршит в полу-сонных тростниках нарядной малахитовой ящеркой. Без особого труда вскарабкается по крутому песчаному склону на Стешкин бугор.
Передохнёт на крутояре, полюбуется зорькой, что про-лилась малиновым цветом за Сидоровым садом. Опять эта Сидориха варенье спозаранку стряпала да не догляде-ла. Убежали пенки розовыми туманами за порог, растек-лись по пойме, клубят-кипят над продрогшей за ночь Кромой.
Опомнится просёлок – даль-то ещё не малая! Задер-жался! И заскользит, обивая росу с барашковых тысяче-листников по-над Плоцким логом, по самому краешку ячменного поля. Иногда, если просёлок заступает, яч-мень, словно ворчливый старик, которому отдавили за-старелую мозоль, водит недовольно усами, волнуется и, шурша-пыхтя, выталкивает непрошенного гостя восвоя-си.
А ему, просёлку-то, нипочём! Да на бровке не хуже! Кузнечики хрусткими ножницами утро кроят – любо-дорого! Цикорий голубыми мотыльками мельтешит. Вон русачок наперерез мотнулся, видать, к Савину логу в овсы торопится.
Перекинувшись через Закамни, дорожка вбегает в под-солнечник. Никак его не обойти – конца и края не видать. Пробирается просёлок в зарослях чуть ли не двухметро-вых и чует, что дурманеет от духа терпкого, от жужжания пчелиного монотонного. Петляет, будто облудился. Знать, Лешак кружит-насмехается. Может, и впрямь здесь чер-товщинка водится? Петруха навеселе с Казанской из со-седней деревни шёл, двое суток выйти не мог. Бабка Ми-хеевна с плетушкой боровиков из Копытец плелась, ис-топтала лощинку эту заворожённую вдоль и поперёк, полдня плутала.
Не успевает притомиться дорожка, а тут и просвет в пя-ти шагах. Слава Богу! Не дал бесовщине покуражиться. Отпустил Блуд-нехристь с миром. Испокон веку места эти шалят. Бегом-бегом от них подальше! И припускает, что было духу!
Обежав стороной сгоревший омшанник, останавлива-ется проселушка у родничка напиться, передохнуть. Огля-дывается: кипрейник-погорелец склоняет вдогонку свои лиловые султанчики, словно хочет рвануть следом, по-смотреть, куда это просёлок разбежался, не остановить. Что там есть такого, чего у нас не может быть? Что за Мишкиной горой, за Ярочкиным логом, в непроглядных от хутора краях, к которым год за годом бежит, не до-гнать, эта непоседливая полевая дорога? Даже облака за просёлком не отстают, то забегут вперёд, то чуть замеш-каются, а всё-таки рядышком.
Стелется половиком домотканым просёлочек, будто нарвала бабушка Анисья лоскутов-тесёмок и на стане, до-ставшемся ещё от матушки, наткала постилок. Вот они и разлеглись по луговинам да пригоркам. Ситцевый лоску-ток – от внучковой рубашонки – жёлтыми да зелёными кружочками,  одуванчики придорожные. Штапельный лоскутик – пёстрый да весёлый – от платья, что Аксинь-юшка в покосы по молодости наряжалась. На нём и ва-сильки, и лютики, и купавки с лесными гвоздиками.
Из Савина лога выскакивает чуть приметная стёжка, привязывается, припутывается к просёлку росстанью-петелькой. И – по следу, по следу за ним поспешает.
Пока просёлок до большака добегает, сколько тропок-тропиночек за собой сманивает. Нацепляет их несчитано, будто репьёв Митрохина Найда, гоняясь по подгорью за сусликами.
Аистам, слетающим с гнезда в Гнилое болото за ля-гушками, видно, как по полям, долинам и холмам стека-ются стёжки-тропы к просёлку, будто к реке ручейки да малые речушки. Впитывает он мелюзгу и – вперёд, к большаку, к полноводной артерии, к главной районной дороге.
Перелесками да косогорами катит просёлок без огляд-ки, а как заслышит на большаке хрипы стальных коней да учует зловонный бензинный дух, сбавит шаг, остепенит-ся-заважничает. Мол и мы, не гляди, что из простецких, не лыком шиты, хоть и по cю пору лаптем грязь хлебаем. Знает счёт таким, как он. Сколько их, безвестных, шмы-гает по землице нашей босыми ногами, кирзовыми да ре-зиновыми сапожищами.
Порой не приметна проселушка вовсе. По ней, может, всего-ничего и проехали-то за год. А всё-таки дорога!
Затеряет её, родимую, лихими метелями, не пройти, не проехать. Но остепенится непогодь, закалянеет наст, глядь, уж и следок санный обозначился. Не сбился, акку-рат по занесённому просёлку. Прокатит мужичок разок-другой, притрухнёт сенцом-соломою, яблоками конскими разукрасит, и вот она, снова выказалась, наша русская де-ревенская путь-дороженька.
Укатается за зиму, по весне уж и снега сойдут, а уез-женный след всё тянется белесыми пеньковыми вожжа-ми через месиво полей, через оползающие от размаши-стых вешних дождей косогоры. Размоют апрельские про-ливни полёвку вдоль и поперёк, оголят пески и суглин-ки – нет хода.
Но к Пасхе, глядишь, потихоньку, помаленьку зарастёт она муравой, дикой геранькой да лопушками подорожни-ка. Обочь её пробьются-рассинеются невыводимые в наших краях чертополошины, разбутонятся пурпурные татарницы.
Знойным летним полднем прокатит по просёлку на ве-лике, рассечёт парное марево, Миколавнин внучок Гош-ка, сосланный на каникулы под пригляд престарелой баб-ки. Подхлестнёт-прогонит дед Кит из Хильмечков блуд-ную телушку Майку. Прошмыгнут бабы с кошёлками ку-маники, обсчелкают проселушку конопляной шелухой. Проспешит Илья на косовицу. Вот и весь летний распоря-док дорожки.
Ближе к осени, правда, наедут городские за опятами-рыжиками. Пофырчат-почадят «Жигулями», обегают пе-релески, накидают на привале бутылок-банок, и опять – ни души, только гуляй-ветер да мелкий нескончаемый ситничек.
Люба душе русской эта простенькая полевая дорожка. Нет лучше места для думок. Потоскуешь с отлётными птицами, промелькнёт месяц-другой, а там и опять смот-ри-радуйся: дичка приобоченая в цвету, васильки подми-гивают задорными глазами – мол, не робей, сколько вёрст пройдено! Дай Бог, чтоб осталось побольше!
Приумолкли бы шоссейки-бетонки, исчезни незатей-ливые, неказистые, но такие живучие российские просёл-ки. Тянется испокон веку к большаку по горячей летней пыли, по вешней распутице, по осенским хлябям-рытвинам, по первопутку, по нескончаемым ухабам про-дукт деревенский: и сальцо, и хлебушек, и фрукт-овощ всевозможный.
Сколько нашенских вышло просёлками, по бездоро-жью, на широкие жизненные пути в науку, в искусство, да и в рабочую братию. Жаль только, несравненно меньше свернуло на полевую дорожку с большака. Заманили, увлекли в невозвратные дали бетонные трассы тех, кто однажды ступил на их жёсткое, бессердечное покрытие. Не вернули, затеряли, и след простыл. Вывел просёлок на большую дорогу – ну и ладно, рванули, не обернулись.
Просёлок-то, он – родимый. Он забвение простит, как отец чаду своему. Он ведь помнит, как учил за ручку хо-дить, бережёт на обочинах памяти следы наших босых ног, не забыл и прощальный день. Простит… только бы пути наши были праведные.