Оливье для одного

Тридцать первого декабря я нарезала оливье на одну тарелку.
Мелко, как учила мама. Картошку кубиками, огурцы ещё мельче. Колбасу – той самой, докторской, которую Витя терпеть не мог. Он любил с ветчиной.
Вити больше нет. С марта.
Часы на кухне показывали половину шестого. За окном темнело. Соседи с третьего этажа звали к себе – отказалась. Ирка из второго подъезда тоже приглашала. Я сказала, что устала. На самом деле я просто не хотела видеть чужое счастье.
Сорок лет мы встречали Новый год вдвоём. Потом – втроём, когда родилась Светка. Потом – вчетвером, когда она привела Андрея. Потом дети уехали в Москву, и мы снова остались вдвоём.
Теперь я одна.
Я положила ложку в миску и посмотрела на своё отражение в тёмном окне. Шестьдесят один год. Библиотекарь на пенсии. Вдова.
Витя умер тихо. Лёг днём отдохнуть – и не проснулся. Врач сказал: сердце. Я даже не успела ничего понять. Утром мы пили чай, он смеялся над какой-то передачей по телевизору, а к вечеру его уже не стало.
Девять месяцев. Как раз хватило бы, чтобы родить нового человека. А я до сих пор по привычке готовлю на двоих и только потом вспоминаю.

***

Звонок в дверь раздался в семь вечера.
Я вздрогнула. Никого не ждала. Светка обещала позвонить ближе к полуночи – у неё там свои планы, гости, шампанское.
На пороге стоял мужчина. Лет шестидесяти пяти, может, чуть старше. Седой, но не весь – виски белые, а макушка ещё тёмная. Лицо знакомое, но я не сразу вспомнила откуда.
В руках он держал кастрюлю. А под мышкой – пакет с мандаринами.
– Людмила Петровна? – спросил он.
– Да.
– Я Анатолий. С пятого этажа. Толик.
Толик. Точно. Тот самый Толик, которого я видела у лифта. Или у почтовых ящиков. Сорок лет живём в одном подъезде, а я даже не знала, как его зовут.
– Простите, что без предупреждения, – сказал он. – Просто подумал… Вы ведь тоже одна?
Я молчала.
– У меня холодец, – он приподнял кастрюлю. – Сам варил. Третий день в холодильнике стоит. А у вас наверняка оливье. Я подумал – может, не будем сидеть по углам? Хотя бы в этот вечер?
Он говорил быстро, словно боялся, что я захлопну дверь. И смотрел куда-то мимо меня – на коврик под ногами, на стену, на почтовый ящик справа.
Я должна была отказаться. Вежливо, но твёрдо. Спасибо, не нужно. Мне и одной хорошо.
– Заходите, – услышала я собственный голос.
Он заходить не спешил. Сначала протянул мне пакет с мандаринами:
– Это вам. Абхазские. Сейчас такие не возят, я у знакомого нашёл. Он раньше на рынке работал.
Я взяла пакет и почувствовала запах. Тот самый. Сладковатый, с горчинкой. Такие мандарины Витя покупал каждый год. Ездил за ними на другой конец города, стоял в очереди, а потом приносил и говорил: «Люд, попробуй, это же совсем другое дело!»
– Откуда вы знаете? – спросила я.
– Что?
– Что именно такие. Мой муж всегда именно такие покупал.
Толик замялся. Переступил с ноги на ногу.
– Виктор Сергеевич просил, – сказал он наконец.
– Что?
– Ещё летом. Мы с ним разговорились во дворе. У него сердце уже барахлило, он знал. Попросил – если что, приглядеть за вами. Сказал, где мандарины брать. Сказал, что вы любите холодец, но сами не готовите. Сказал, что Новый год – ваш любимый праздник.
Я стояла и не могла пошевелиться.
Витя. Витя знал. И молчал. И готовил мне эту соломинку, за которую я могла бы ухватиться.
– Простите, – сказал Толик. – Может, не надо было. Может, я не так понял. Я могу уйти.
– Заходите, – повторила я. – Холодец согреть надо?
Он улыбнулся. Первый раз за весь разговор.
– Нет, его холодным едят.

***

Мы сидели на кухне. Я достала парадные тарелки – те, что с золотой каёмкой, Витина мама подарила на свадьбу. Сорок лет они стояли в серванте, доставались только по большим праздникам.
Холодец оказался отличный. Настоящий, на косточках, с чесноком и хреном.
– Откуда умеете? – спросила я.
– Жена научила. Бывшая, – уточнил он. – Ушла восемь лет назад.
– К другому?
– К другому. К соседу с четвёртого этажа, если хотите знать. К Геннадию.
Я вспомнила. Геннадий – тот, который с усами. Квартира под нами. Переехал лет пять назад. Жена у него была – маленькая, суетливая. Я думала, это его первая. А оказалось – увёл у соседа сверху.
– Вы с ним потом разговаривали? – спросила я.
– Ни разу. Они съехали через год. Она его потом тоже бросила. Но я с ним и до этого не разговаривал.
– А с ней?
– С ней – один раз. Когда она за вещами приехала. Я сказал: забирай всё. Она сказала: мне ничего не нужно. Вот и весь разговор.
Он говорил спокойно, без надрыва. Но я видела, как напрягаются его пальцы на вилке. Восемь лет – и до сих пор больно.
– Детей не было? – спросила я.
– Не успели. Она не хотела. Говорила – потом. А потом её уже не было.
Часы показывали девять. За окном взрывались первые петарды – кто-то не дотерпел до полуночи.
– Виктор Сергеевич хороший был человек, – сказал Толик. – Мы с ним часто во дворе сидели. Он про вас рассказывал.
– Что рассказывал?
– Что вы в библиотеке работали. Что дочка в Москве. Что он вас любит сильнее, чем в первый день.
Я почувствовала, как горло сжимается. Витя никогда не говорил мне такого. Не этими словами. Он говорил: «Люд, я чай поставлю» и «Люд, ты чего хмурая?» и «Люд, иди сюда, обниму». Но не «люблю сильнее, чем в первый день».
Оказывается, он это говорил. Просто не мне.
– Он попросил, чтобы я пришёл, – продолжал Толик. – Не сразу. Сказал – дай ей время. Месяца три-четыре. А потом приходи. С холодцом.
– А если бы я не открыла?
– Тогда бы я просто оставил кастрюлю под дверью. С запиской.
– Какой запиской?
– «От соседа. С Новым годом».
Он улыбнулся. И я вдруг поняла, что тоже улыбаюсь. Впервые за девять месяцев.

***

В двадцать три пятьдесят пять позвонила Светка.
– Мам, ты как? Не плачешь там?
– Не плачу.
– А что смеёшься? У тебя голос странный.
– Сосед в гости пришёл. С холодцом.
Пауза.
– Какой сосед?
– С пятого этажа. Анатолий Иванович.
– Мам, ты что, мужика к себе пустила? На ночь глядя?
– Светка, мне шестьдесят один год. Какой мужик. Просто сосед. Тоже один.
– Мам, я приеду. Первого. Утром.
– Не надо приезжать.
– Надо. Я приеду.
Она повесила трубку. Толик сидел напротив, делал вид, что не слышал.
– Дочка? – спросил он.
– Дочка. Теперь примчится разбираться. Решила, что я на старости лет мужика завела.
Толик засмеялся. Негромко, но искренне.
– Разбираться-то не с чем.
– В том-то и дело.
Часы показывали без двух двенадцать. Я встала, достала из холодильника бутылку шампанского. Витя покупал ещё к прошлому Новому году – так и не открыли.
– Поможете? – спросила я.
Толик взял бутылку. Аккуратно снял фольгу, придержал пробку. Выстрел получился негромкий – почти вежливый.
– С наступающим, – сказал он, разливая шампанское по бокалам.
За окном начали бить куранты. Я смотрела на человека напротив – почти незнакомого, седого, с тёмными глазами и морщинами вокруг них – и думала о Вите. О том, что он знал. О том, что он всё устроил. Даже отсюда.
– С новым годом, – сказала я.
Мы чокнулись. Бокалы тоненько звякнули – совсем как те, из свадебного сервиза.

***

Светка приехала второго января, не первого. Позвонила из поезда – задержали рейс, снегопад, стандартные московские проблемы.
Толик ушёл ещё утром первого. Оставил на столе записку. «Людмила Петровна, спасибо за вечер. Если захотите поговорить – звоните. Анатолий Иванович». И номер телефона.
Я записку убрала в ящик стола. Туда, где лежали Витины очки и его последняя книга – недочитанная, с закладкой на сто сорок третьей странице.
Когда Светка ввалилась в квартиру, красная от мороза и злая от усталости, я как раз пила чай.
– Ну? – спросила она с порога. – Где этот твой сосед?
– Дома. На пятом этаже.
– Вы с ним что?
– Ничего. Посидели, поговорили. Шампанское выпили.
– И всё?
– И всё.
Светка опустилась на стул. Я видела, что она не верит. И одновременно – что хочет верить.
– Мам, папа умер девять месяцев назад.
– Я знаю, сколько прошло.
– И ты уже мужиков приводишь?
Я поставила чашку на стол. Аккуратно. Медленно.
– Светлана, – сказала я. – Папа сам его попросил прийти.
– Что?
– Они разговаривали во дворе. Папа знал, что у него сердце плохое. Попросил Толика – так его зовут – приглядеть за мной. Если что.
Светка молчала. Я видела, как двигаются желваки у неё на скулах – совсем как у Вити, когда он злился.
– Папа знал, что ты будешь звонить по праздникам. Раз в месяц, может, два. Поздравлять, спрашивать «как дела», говорить «держись, мам». И всё.
– Мам, я работаю. У меня Андрей, дети. Я не могу…
– Я не упрекаю. Я просто объясняю. Папа понимал, что ты не сможешь. И нашёл человека, который рядом. В том же подъезде. Который тоже один.
Светка смотрела на меня. В её глазах стояли слёзы – но она не плакала. Не позволяла себе.
– Толик хороший, – сказала я. – Восемь лет один живёт. Жена к соседу ушла. Он холодец варит лучше, чем твоя бабушка. И он знал, какие мандарины папа покупал.
– Какие мандарины?
– Абхазские. С горчинкой. Их уже не возят, но Толик нашёл.
Я встала, подошла к холодильнику. Там ещё лежали два мандарина – оранжевые, с чуть примятой шкуркой.
– Попробуй.
Светка взяла мандарин. Повертела в руках. Поднесла к носу.
– Папины, – прошептала она.
– Папины.
Она разломила мандарин пополам. Дольки отделялись легко, сок брызнул на пальцы.
– Сладкие, – сказала она, прожевав. – И горчат чуть-чуть. Я помню. В детстве так не любила эту горчинку. А сейчас…
Она не договорила. Просто сидела, ела мандарин и плакала.
Я обняла её. Впервые за много лет.

***

Толик позвонил в конце января.
– Людмила Петровна, это Анатолий. Не помешал?
– Нет. Что случилось?
– Ничего. Просто хотел спросить – как вы?
Я задумалась. Как я? Честно?
– Лучше, – сказала я. – Чем было.
– Это хорошо.
Пауза. Я слышала его дыхание в трубке. И где-то за стеной – телевизор.
– Может, чаю как-нибудь? – спросил он. – Не прямо сейчас. Когда удобно.
– Может, – сказала я.
– Тогда я позвоню. Через неделю, если не возражаете.
– Не возражаю.
Он позвонил через неделю. Потом ещё через две. В феврале мы пили чай у него – он показывал старые фотографии и рассказывал, как строил мосты в семидесятых. В марте я пригласила его на девять месяцев Вити – помянуть.
– Не уверен, что это уместно, – сказал он.
– Витя сам вас попросил, – ответила я. – Значит, уместно.
Светка звонила каждую неделю. Не по обязанности – я слышала по голосу. Она действительно хотела знать, как я.
– Мам, ты с Толиком этим как?
– Нормально. Общаемся.
– Общаетесь?
– Общаемся. Чай пьём. Гуляем иногда.
– Гуляете?
– Светка, мне шестьдесят один год. Мы просто гуляем.
Она смеялась. И я смеялась вместе с ней.
Весна пришла поздно – в апреле ещё лежал снег. Но потом всё растаяло за неделю, и вдруг запахло талой водой, мокрой землёй и чем-то ещё – чем-то новым.
Толик позвонил в начале мая.
– Людмила Петровна, я тут подумал. В парке сирень зацвела. Может, прогуляемся?
Я посмотрела на Витину фотографию на комоде. Он улыбался – это было фото с нашей серебряной свадьбы, пятнадцать лет назад.
– Хорошо, – сказала я. – Приходите.
За окном светило солнце. На кухне в вазе стояли мандариновые ветки – Светка прислала из Москвы, сказала, что на рынке нашла. Горький сладковатый запах смешивался с запахом весны.
Сорок лет в одном доме. И ни разу не разговаривали.
А он знал моего мужа. И тот просил его прийти.
И он пришёл.
Я достала из ящика записку с номером телефона. Положила рядом с Витиными очками. Может, когда-нибудь выброшу. Может, нет.
Звонок в дверь.
Я пошла открывать.