Чехов

  Щелчёк. Второй щелчёк. Анна Сергеевна зашла в свою квартиру, закрыла дверь и дважды повернула замок. Женщина освободилась от тяжёлой дублёнки, присела на пуфик и пренебрежительно скинула обувь, после чего наступила долгожданная лёгкость.

  Анна Сергеевна дышала медленно, но глубоко. В этот момент её лицо выражало усталость и злость. Усталость, потому что прошлой ночью она не спала – проверяла оставшиеся сорок шесть тетрадей с диктантами и готовилась к открытому уроку по творчеству Антона Павловича Чехова. Злость, потому что все её старания оказались тщетны. Диктант вышел провальным, несмотря на то, что текст был подобран щедящий. Открытый урок также расстроил Анну Сергеевну, ведь дети просто не подготовились, хотя учительница предупредила их за неделю до мероприятия и, мало того, преподнесла им материал на блюдечке. Как итог – нагоняй от директора за «неспособность организовать учебный процесс», а дальше Анна Сергеевна не слушала директора. Перед её глазами кинопленкой прошла жизнь: садик, вредная нянька, любимый плюшевый зайчик, любимая книжка «Приключения капитана Врунгеля», школьная линейка, Татьяна Петровна – первая учительница, первая любовь в седьмом классе, первая двойка, любимые уроки русского языка и литературы, золотая медаль, филфак, общежитие, первая пьянка, первая бессонная ночь, первый секс, первый экзамен, замужество на третьем курсе, красный диплом и так далее. Анна Сергеевна перелистывала кадры один за другим и пыталась найти то самое, за что в итоге она заслужила стоять на ковре. Не нашла.

  Она была очень зла на детей за их клиповое мышление, за их поверхностное знание прав и совершенное незнание обязанностей, за их телефоны, за их ответы с места и за то, что их целых девяносто человек.

  Женщина открыла глаза. Учительница не впервой засыпает в коридоре. Тяжело поднявшись с пуфика, Анна Сергеевна направилась в зал, чтобы избавиться от блузки и брюк и постелить кровать.

  «Душ, душ, душ», – торопливо проговорила Анна Сергеевна.

  Через двадцать минут она вышла из ванной в лёгком красном халате, завязанном на талии. Мокрые растрёпанные волосы поглаживают шею своей хозяйки, благодаря её за спасение из плена под названием «гулька». Теперь она не Анна Сергеевна, учительница русского языка и литературы, нет, сейчас это двадцатишестилетняя Аня, освободившаяся из образа ранней старухи. Стройная осанка подчёркивает её округлые бёдра и небольшую упругую грудь, а обнажённые стройные ножки, при мягком освещении, переливались пламенем.

  Аня высушила волосы феном и тщательно их расчесала. Затем она подошла к зеркалу, поднесла руки к вырезу халата и стала медленно сдвигать левую сторону пока не показалась татуировка в виде распускающейся синей лилии, расположенной под ключицей.

  Женщина налила немного красного вина в бокал, отпила, подошла к домашней библиотеке, начала медленно водить пальцами по выпуклым корешкам книг и аккуратно вытащила одну из них. Затем Аня по закладке открыла книгу и стала читать, периодически отхлёбывая из бокала.

  Когда бокал был опорожнён, она вернула книгу на место, налила в бокал ещё вина и выпила его залпом. Женщина достала ароматическую свечу, подожгла её, подошла к выключателю и люстра погасла.

  «Моя свеча, бросая тусклый свет, в твой новый мир осветит бездорожье», – глядя на свою свечу, прошептала Аня отрывок из Бродского.

  Медленно девушка подошла к столу, присела на стул и поставила свечу перед собой. Лёгкий аромат яблока стал дразнить её ноздри. Аня закрыла глаза, расслабила своё тело и начала вслух читать текст:

«На столе в номере был арбуз. Гуров отрезал себе ломоть и стал есть не спеша. Прошло, по крайней мере, полчаса в молчании.
  Анна Сергеевна была трогательна, от неё веяло чистотой порядочной, наивной, мало жившей женщины; одинокая свеча, горевшая на столе, едва освещала её лицо, но было видно, что у неё нехорошо на душе.
— Отчего бы я мог перестать уважать тебя? – спросил Гуров. — Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Пусть бог меня простит! – сказала она, и глаза у неё наполнились слезами. – Это ужасно.
— Ты точно оправдываешься.
— Чем мне оправдаться? Я дурная, низкая женщина, я себя презираю и об оправдании не думаю. Я не мужа обманула, а самое себя. И не сейчас только, а уже давно обманываю. Мой муж, быть может, честный, хороший человек, но ведь он лакей! Я не знаю, что он делает там, как служит, а знаю только, что он лакей. Мне, когда я вышла за него, было двадцать лет, меня томило любопытство, мне хотелось чего-нибудь получше; ведь есть же, – говорила я себе, – другая жизнь. Хотелось пожить! Пожить и пожить... Любопытство меня жгло... вы этого не понимаете, но, клянусь богом, я уже не могла владеть собой, со мной что-то делалось, меня нельзя было удержать, я сказала мужу, что больна, и поехала сюда... И здесь всё ходила, как в угаре, как безумная... и вот я стала пошлой, дрянной женщиной, которую всякий может презирать».

  На последнем слове Аня слегка вздрогнула, ощутив прикосновение на своих плечах. Слева, у самого уха, она отчётливо слышала мужское размерянное дыхание и чувствовала лёгкий тёплый ветерок. Грубая борода коснулась аниной шеи, после чего наступили поцелуи. Девушка дрожала, её дыхание было глубоким, но прерывистым. Руки гостя стали опускаться к ключицам. Лёгкие поглаживания, сродни щекотаниям, вызывали возбуждение по всему телу женщины. Аня вспоминала уменьшительно-ласкательные формы своего имени. Теперь она не Аня. «Анюта, Анька, Анечка, Аннушка, Нюта…», – про себя перечисляла женщина. Руки стали спускаться ниже и обхватывающими поглаживаниями скользили по нежной, мягкой и обнажённой груди, при этом, как бы дразня Анюту, не касались отверделых сосков. Она ждала этого, ждала, когда же наконец большие и указательные пальцы доберутся до двух кнопочек, что вызовут в ней долгожданный импульс, после которого Анечка потеряет последнюю возможность сопротивляться и мыслить здраво. Вот оно. Набухшие соски девушки попались в желаемый плен. Указательные и большие пальцы гостя начали сжимать кнопочки, потирать их и иногда оттягивать вперёд. В этот самый момент Нюта стонала, и стон её упорно звал животное, желавшее кусаться, но не до крови и царапаться, оставляя красные следы. Указательные пальцы мужчины принялись вести эротический хоровод вокруг затверделых сосков. Анюта представляла себе этот хоровод, где голые мужчины и женщины, взявшись за руки ходили вокруг пылающего члена, а потом, разбегаясь, перепрыгивали через него. Руки стали спускаться ниже: солнечное сплетение, живот, округлый лобок. «Угу», – промычала Анечка. Руки гостя, напоминая озорных братьев, безнаказанно разгуливали по её запретному лесу и, зная дорогу, добрались до чистейшего озера. Зайдя в него по колено, братья стали прогуливаться в воде и бегать вокруг озера по часовой стрелке. Из пяти братьев нырять в озеро могли только Средний и Безымянный. Братья нырнули. Нюта любила этих братьев и позволяла им нырять в своё озеро сколько озорникам будет угодно. Они синхронно ныряли и выплывали, ныряли и выплывали, и ещё, и ещё. Анька хотела этих парней, сразу двух, но ребята вышли из воды и убежали. Гость резко поднял Анечку и через мгновение она с закрытыми глазами лежала на готовой кровати. Сразу же у своего влагалища женщина ощутила знакомую жёсткую бороду и нежные губы. Мужчина знал Аннушку, он знал как она любит и это было нечестно и беспощадно, а гостю было плевать на честность и пощаду, и именно за это Анечка любила его. Но теперь она не Анечка, не Нюта, не Анька, не Анюта и не Аннушка. «Потаскуха, стерва, сучка, извращенка», – шептала она.  Гость настойчиво пробирался своим языком внутрь влагалища и выпивал все соки стервы. Язык уходил всё дальше и дальше, казалось, будто он дошёл до мозгов и перемешал их. Теперь воспоминания другие. В них потаскуха видит свою голую няньку-нимфоманку. Видит как отдаётся всем и каждому на школьной линейке. Видит себя, исправляющую первым в своей жизни минетом двойку на пятёрку в кабинете математики. Видит своего бывшего мужа с бывшей подругой. Стерва уже заблудилась в воспоминаниях и не понимает, где истинные, а где ложные. Звук растёгивающейся ширинки. Извращенка снова ощущяет перед собой размерянное дыхание и лёгкий ветерок. «Угу», – простонала сучка. В голове у неё ясно показался отрывок знакомого текста Владимира Сорокина, и потаскуха стала выкрикивать его про себя:

МАРИНА СТОЯЛА ПЕРЕД МОРЕМ СПИНОЙ К НЕЗНАКОМОМУ БЕРЕГУ ОБДАЮЩЕМУ ЗАТЫЛОК И ШЕЮ ГУСТЫМ ЗАПАХОМ ТРАВ ВОЛНЫ МЕДЛЕННО НАКАТЫВАЛИСЬ ВЫГИБАЛИСЬ СВЕРКАЯ НА СОЛНЦЕ И ТЯЖЕЛО РАЗБИВАЛИСЬ ОБ ЕЁ НОГИ СИЛЬНО ТОЛКАЯ В ПРОМЕЖНОСТЬ ЩЕКОЧА ТЁПЛОЙ ПЕНОЙ БЁДРА И КОЛЕНИ ЭТО БЫЛО ОПЬЯНЯЮЩЕ ПРИЯТНО СТОЯТЬ ПОДСТАВИВ СЕБЯ СТИХИИ ЧУВСТВУЯ КАК С КАЖДОЙ ВОЛНОЙ ТЕПЛЕЕТ ВОДА ДА И ВЕТЕР СОЛЁНЫЙ ПОРЫВИСТО ДЫШАЩИЙ В УХО ТОЖЕ СТАНОВИЛСЯ ГОРЯЧЕЕ ШИПЕЛ ПУТАЛСЯ В ВОЛОСАХ ЗАТЫКАЛ ЗА ПЛЕЧИ

  Стерва сжала простынь мёртвой хваткой и чувствовала как волны бьются об неё всё быстрее и быстрее, они всё больше и больше. Извращенка уже мокрая до нитки, но она ждала шторм, который разорвёт её, пройдет всей своей неукратимой мощью внутрь, заполнит её полностью и расщепит на атомы. На горизонте сучка видит карабль, подхваченный огромной волной, и эта волна на огромной скорости несёт корабль прямо на извращенку. УЖЕ РЯДОМ, ВОТ-ВОТ СТОЛКНЁТСЯ С НЕЙ, ЕЩЁ ЧУТЬ-ЧУТЬ, ЕЩЁ, ЕЩЁ, ЕЩЁ!!!!......

  Глаза открылись. Тяжело вздыхая, девушка поднялась с постели и включила свет. В комнате, кроме неё, никого не было. Анна налила в бокал вина, подошла к календарю и напротив даты написала число 30.

  За полгода это была уже тридцатая любовь Анны.