Квитанция

Я сегодня выбрал тему самую простую, чтобы не думать. Деньги. Хотя это не тема, а как воздух в подъезде: не видно, но воняет.

У меня на кухне, возле раковины, лежит стопка бумажек. Я их называю «бумажки», потому что если сказать «квитанции», то сразу как будто я взрослый, ответственный, и у меня есть план. А у меня нет. Есть только привычка складывать всё в одно место, чтобы потом однажды — «потом» — разобрать. Я так же складывал в детстве фантики в коробку из-под обуви. Думал, будет коллекция. Получилась вонь.

Утро началось нормально: чайник свистнул, я не сразу выключил, потому что стоял и смотрел на свою руку. На костяшках маленькие царапины — вчера тащил домой коробку с принтером, который мне «очень нужен для работы». Мне всегда что-то очень нужно для работы. Смешно, что работа у меня сидячая, а руки всё равно как у человека, который что-то чинит. Наверное, я просто люблю ощущение, что можно приложить усилие и получить результат. В отличие от всего остального.

На телефоне — уведомление из банка: «Доступный лимит». Я не открываю. Я уже по звуку знаю, что там будет. То есть не знаю, но угадываю и делаю вид, что это знание. Это такая мелкая магия: если не смотреть, то как будто можно отложить реальность. Я даже не суеверный, я просто… экономлю себя.

Внизу, у лифта, соседка из 46-й. Она всегда пахнет стиральным порошком и чем-то сладким, как жвачка. Она улыбнулась и сказала:

— Ой, вы опять без шапки.

Я кивнул, как будто это шутка, хотя это не шутка, а диагноз: я всё время «без шапки» — без чего-то, что надо было бы иметь. Без запаса, без защиты, без нормального ответа.

Я поехал в МФЦ. Мне надо было «оформить возврат» — смешное слово, возврат, будто можно вернуть не только переплату за коммуналку, но и вообще всё лишнее, что случилось. Я заранее решил, что буду спокойным. Я даже репетировал в голове, как скажу: «Здравствуйте, мне нужно…»

В очереди сидел мужчина, лет пятьдесят, в куртке с оторванной молнией. Он держал в руках папку, как будто это оружие. Рядом мальчик в шапке с помпоном ел сухарики и хрустел так, что я начал ненавидеть его за уверенность. Дети вообще хрустят уверенно.

Я смотрел на табло с номерами и думал не то чтобы о деньгах. Я думал о том, что деньги — это единственная часть жизни, где стыд измеряется цифрами. Вот тут стыдно на 12 480 рублей. А тут стыдно на 3 100, но терпимо. А тут стыдно «до зарплаты», и это уже не цифра, а состояние кожи.

Когда меня вызвали, я подошёл к окошку. Девушка-оператор была с такими ногтями, как у людей, которые не моют посуду руками. Я почему-то всегда это замечаю и сразу чувствую себя грязным. Она сказала:

— Паспорт.

Я дал паспорт. Он был тёплый, потому что лежал во внутреннем кармане. Мне стало неприятно, что мой паспорт тёплый, как будто он живой. Я подумал: если бы он был живой, он бы давно сбежал.

— С чем обращаетесь? — спросила она.

Я начал объяснять про квитанции, про то, что управляющая компания начислила два раза, что я платил, что у меня есть чек. Я говорил быстро, как будто если остановиться, то всё развалится и окажется, что я пришёл не за возвратом, а просто за тем, чтобы кто-то посмотрел на меня и сказал: «Да, вам тяжело». Но она смотрела не на меня, а на монитор.

— У вас задолженность, — сказала она.

Слово «задолженность» не звучит как «вы должны». Оно звучит как «вы — должник». Как будто это профессия.

— Как? — сказал я. — Я же…

Она повернула монитор чуть-чуть, чтобы я видел. Там были строки, суммы, даты. Всё выглядело так аккуратно, что хотелось извиниться перед компьютером за своё существование.

— Вот, — сказала она. — И пеня.

Пеня — слово из детства. «Пеняй на себя». Я почти улыбнулся, но не смог.

— Это ошибка, — сказал я.

Я сказал это так, будто у меня есть доказательства, будто я человек, который хранит документы в файликах и помнит пароли. На самом деле у меня дома стопка «бумажек» возле раковины, и часть из них мокрая снизу, потому что я однажды пролил воду и не заметил.

— Ошибка или нет, — сказала она, — вам нужно обратиться в управляющую компанию.

— Я обращался.

— Тогда в суд.

Она сказала «в суд» так же, как «в магазин». Я представил себя в суде с мокрыми квитанциями, которые пахнут кухней. Представил, как судья берёт их двумя пальцами.

— У вас есть заявление? — спросила она.

Я полез в папку. Папка у меня была новая, купил вчера, чтобы выглядеть собранно. Внутри — два листа, один из которых я распечатал не с той стороны, и на обороте была какая-то старая таблица из работы. Я достал лист, и он дрогнул. Не лист — рука.

— Вот, — сказал я.

Она взяла, посмотрела, вернула.

— Не по форме.

И всё. Не по форме. Как будто я сам не по форме. Слишком мягкий, слишком мятый.

Я стоял и не уходил, потому что если уйти, то это значит признать, что я проиграл разговор. А я не хотел проигрывать разговор. Я уже проиграл слишком много разговоров, которые даже не начинались.

— Можно… — начал я.

И замолчал. Я хотел сказать «можно вы мне просто объясните», но это звучит как просьба о маме. Я хотел сказать «можно вы сделаете исключение», но это звучит как наглость. Я хотел сказать «можно я здесь постою ещё минуту, потому что там, за дверью, снова будет моя жизнь», но это вообще не говорится.

Она подняла на меня глаза. В них не было злости. Там было что-то вроде усталости, но не человеческой, а системной.

— Следующий, — сказала она в сторону.

И я отошёл.

На улице было холодно и светло, как в аптеке. Я дошёл до остановки и вдруг понял, что мне хочется купить что-нибудь ненужное. Это моя реакция на стыд: купить. Как будто предмет может закрыть дырку.

Я зашёл в магазин у метро и купил батарейки. Мне не нужны батарейки. У меня даже нет пульта, который бы сел. Но батарейки — это вещь, которая всегда «пригодится». Я люблю вещи, которые могут пригодиться. Они обещают будущее, в котором я не растерян.

Дома я высыпал батарейки на стол и почему-то аккуратно выровнял их, как солдатиков. Потом вспомнил про стопку у раковины. Достал её.

Квитанции действительно были снизу влажные. На одной расплылся штрихкод, и он стал похож на маленький забор. Я взял фен и начал сушить бумагу. Стоял и сушил квитанции феном, как волосы. Это было так унизительно и так… заботливо, что у меня в горле что-то дёрнулось.

В какой-то момент я поймал себя на мысли, что я делаю это не ради денег. Деньги тут, конечно, важны, но не они. Я сушу бумагу, потому что хочется хоть что-то спасти. Хоть одну линию, хоть один номер лицевого счёта, чтобы он не исчез.

Позвонил отец. Он звонит редко, и я всегда беру трубку слишком быстро, чтобы не подумал, что я занят чем-то «своим».

— Ну как там? — спросил он.

— Нормально, — сказал я.

— Ты коммуналку оплатил?

Я посмотрел на квитанцию, на которой слово «ИТОГО» расплыло и стало похожим на «ИГО». Я засмеялся коротко, как от кашля.

— Почти, — сказал я.

— Почти не считается, — сказал отец. — Ты давай не доводи. Потом дороже выйдет.

Я хотел сказать ему, что «потом» у меня давно уже дороже. Что я живу в режиме «потом». Но я сказал:

— Да.

Он ещё что-то говорил про тарифы, про то, что «в наше время такого не было», и я слушал, как будто это радио. Потом он спросил:

— Ты ешь нормально?

И вот тут я чуть не сказал правду. Не про еду. Про то, что я сегодня сушил квитанции феном и выравнивал батарейки, чтобы не чувствовать себя человеком, который всё время не по форме.

— Ем, — сказал я.

Мы попрощались. Я положил телефон экраном вниз, чтобы он не светился. Сел на табуретку и смотрел, как бумага постепенно выпрямляется, но остаётся волнистой. Как кожа после ожога.

Потом я поднялся, достал маркер и на одном листе написал крупно: «УК. Заявление по форме». Это было смешно — как будто я менеджер своей собственной бедности.

Я приклеил лист на холодильник магнитом с морем, который мне привезла бывшая. Магнит держался плохо, всё время съезжал. Я поправил его два раза.

И всё. Вечер. На кухне пахло горячей бумагой и чаем. Я не оплатил задолженность, не пошёл в управляющую компанию, не стал умнее. Я просто поставил батарейки в ящик и оставил квитанции сохнуть на столе, как бельё.

Завтра, наверное, я снова пойду куда-то и буду говорить «это ошибка» так, будто у меня есть право на ошибку. А пока я выключил свет и почему-то оставил фен на столе, не убрал. Как будто он ещё понадобится.