О том, как меня прокляли, и о произошедшем

Когда я был маленьким, я страшно любил доставлять себе разнообразные удовольствия. Любил выпрашивать у мамы подарки, любил ходить в парки аттракционов, есть мороженое, смотреть мультфильмы. Я пытался делать самому себе сюрпризы, устраивал вкусные тайники.
Потом, когда я подрос, эти удовольствия приелись. Я начал искать другие. Какое-то время я путешествовал, ходил на ходулях и в кино, участвовал в регатах и в спорах, занимался борьбой, теннисом, любовью. И к сорока годам исчерпал свое воображение.
Больше ничто не приносило мне радости. Ничто, кроме физических нагрузок и сильного испуга, не ускоряло биение моего сердца.
– Тебе бы альпинизмом заняться, – посоветовал один приятель, заметивший мою хандру.
– Это кризис среднего возраста. – предположил второй. – Вот увидишь, скоро ты купишь красную тачку и заведешь любовницу-студентку.
Я только усмехнулся. На красной тачке себя представить не мог, жене изменять не собирался. Но жить без радости становилось невмоготу.
Я перебывал у полудюжины врачей, попробовал несколько антидепрессантов. Но не почувствовал от них улучшения, только стал хуже спать ночами.
Внешне я вел себя как обычно. Внутренне все глубже погружался в отчаяние. Желания жить оставалось все меньше, но я жил из чувства долга. Семья все-таки. Двое детей.
Однажды, когда наш старший, Серега, был в школе, мы с младшенькой пошли в парк. Света очень любила голубей кормить. Смешная она была – все удовольствия доступны, родительский достаток позволяет. А ей лишь бы гулять да животных гладить.
Сели мы на скамейку. Света начала птицам хлеб кидать. А я стал смотреть на Лихоборку. Была б эта речка поглубже, я бы мог в ней утопиться.
– Пап, а ты чего не кормишь? – спросила Света.
Одной ей было неинтересно.
Я оторвал кусочек мякиша, кинул на асфальт. В полете одна крошка отделилась и упала на голову крупному голубю. Тот так сильно подпрыгнул от неожиданности, что Света расхохоталась.
И в этот момент со мной что-то случилось. В мозгу словно произошел крошечный взрыв удовольствия. Это было так неожиданно и потрясающе, что у меня закружилась голова.
– Папа, тебе плохо? – спросила Света скорее с любопытством, чем с сочувствием.
Но я сказал ей, что чувствую себя превосходно.

***

Домой я шел в отличном настроении. Значит, гормон счастья все-таки вырабатывается! Значит, не придется остаток жизни провести в тоске.
– А давай, Света, цветов маме купим?
Я был так доволен, что захотел сделать приятное и Тане. А заодно вспомнил, что уже давно не покупал букетов сам. Во все праздники полагался на флористов.
– Эти. – Света показала на какие-то пестрые цветы.
Я не стал спорить, купил букет, и мы пошли домой. Только к моменту нашего возвращения моя радость испарилась без следа, будто и не было ее.
А была ли она?
Таня открыла нам дверь. Улыбнулась, но на самом деле изучала мое лицо. От нее депрессии не скроешь.
Я все еще сжимал букет, но забыл про то, что его нужно подарить. Зачем это? Зачем вообще что-то делать? Я успокаивающе улыбнулся в ответ, начал разуваться – бессмысленный и тяжелый труд.
– Цветы! – вскрикнула Таня, только сейчас увидев букет. – Ой!
Она взяла у меня цветы, понюхала. Ее лицо осветилось, и я понял, что этот букет для нее не дежурный жест, а что-то действительно важное.
В моем мозгу произошел еще один взрыв, посильнее предыдущего. Даже пришлось о стену опереться – так потемнело в глазах. Таня, кажется, этого не заметила. Она все еще любовалась цветами, и я буквально чувствовал исходящее от нее мерцание, я его видел. Оранжевая пульсация, вскоре достигшая своего пика и начавшая постепенно угасать.

***

Мы сидели за столом, и я был в настроении поэкспериментировать.
Таня, приготовившая лазанью, с трогательной озабоченностью пыталась понять, насколько мне понравилось новое блюдо. А оно мне, по правде говоря, пришлось не очень по вкусу. Тесто осталось сыроватым, томатной пасты было слишком много. Я не понимал навязчивого желания жены отпускать повара на выходные. Но я сказал то, что говорил обычно:
– Очень вкусно, дорогая.
Таня с улыбкой кивнула.
– Хотя знаешь. – я отложил приборы, чтобы показать, насколько сосредоточен на том, что хочу выразить. – Это прямо-таки потрясающая лазанья. Ты всегда вкусно готовишь, но сегодня ты превзошла себя. Боюсь, на завтра ничего не останется, я все съем.
Сработало. От Тани снова начало исходить мерцание. Я тонул в его сладких волнах, выныривал на поверхность, чтобы прийтй в себя, и снова добровольно тонул.
Это длилось совсем недолго, но я вымотался, как будто отработал три смены подряд.

***

В ту ночь я впервые за долгое время преотлично спал. Проснулся задолго до будильника и сразу вспомнил о вчерашних галлюцинациях. Только теперь они казались выдуманными.
Я накинул халат и вышел на кухню. Таня уже готовила завтрак. Пестрый букет был переставлен со стола на столешницу, словно Таня не хотела расставаться с ним даже когда жарила яичницу.
Я сел за стол и немедленно получил тарелку с завтраком. В желтизне яиц зеленели кружочки лука. Я расправился с едой механически. Она не приносила мне удовольствия, хоть и была вкусной. Мне было безразлично, есть замысловатые творения нашего повара или Танину стряпню.
Мое наслаждение было впереди. Когда Таня засияет от похвал, а я смогу искупаться в ее сиянии.
– Превосходно. – сказал я с улыбкой предвкушения. – Лучшая яичница, которую я пробовал!
Таня улыбнулась, но не так, как вчера. Никакого сияния не возникло.
– Серьезно. Вкуснотища необычайная.
Еще одна быстрая улыбка, скорее рассеянная.
Я ощутил разочарование и страх. Настолько рассчитывал на удовольствие, что его отсутствие словно что-то отняло.
– Моя жена – лучший повар в мире!
– Да что ты, господи, обычные яйца. – всплеснула руками Таня.
Я понял, что она вот-вот разозлится. Видимо, я переусердствовал.
– А еще она красавица.
Подойдя сзади, я медленно, но крепко обнял Таню, вдохнул запах ее волос. Танин силуэт завибрировал, как раскаленный воздух над асфальтовой дорогой, но это было все.
Я давно потерял интерес к этому делу, потому что ничего не чувствовал. Но теперь во мне разгоралось любопытство. Если я все правильно понял, стоит доставить Тане удовольствие, и оно передастся мне.
– Ладно, хватит. – сказала Таня, имея ввиду "пожалуйста, продолжай".
Я прижал ее к себе еще крепче, словно не быть с ней одним целым еще мгновение было невыносимо. Таня издала какой-то дрожащий вздох, и тут на кухню зашел Серега.
Таня сразу отпрянула. Я не видел ее лица, но знал, что на нем было выражение досады.
Серега сел за стол в надежде плотно позавтракать. Мой бесхитростный сын и не подозревал о том, что за муку причиняет родителям. Пока он ел, я пытался взглядом рассказать Тане о том, что собираюсь сделать. Она вспыхивала, опускала взор, вся была переполнена осознанием неизбежного наслаждения.
– Я пошел к Юрику, ладно? – спросил Серега, когда наконец расправился с яичницей.
– Удачной учебы. – отозвалась Таня, забыв, что сегодня суббота.
Как только за Серегой закрылась дверь, я молча подхватил Таню на руки и молча же понес ее в ванную.
– А если Светка проснется? – прошептала Таня.
Я не ответил, открыл дверь одной рукой.
– Надо тихо.
Но тихо не получилось.
Когда Таня заполыхала оранжевым пламенем, мой мозг едва смог это выдержать.

***

– Валера, время есть поговорить? – спросил мой начальник, Михаил Борисович.
Я не знал, зачем он это спрашивал. Ответить "нет" было нельзя.
Я сдержанно улыбнулся, кивнул.
Михаил Борисович запер дверь – привычка, которую я ненавидел. Мало того, что он вторгался на мою территорию, так еще и символически лишал меня возможности ее покинуть.
– Как жизнь, Валера? Как дела дома?
– Все прекрасно...
– Слушай, ты меня извини, если странные вопросы задаю. Ты ничем увлекаться не начал?
– Вы о чем?
Михаил Борисович начал блуждать взглядом по моему офису. В глаза смотреть на хотел.
– Ты меня понимаешь. – он повертел в руках статуэтку египетской кошки, поставил на место. – Какими-нибудь веществами?
Я поборол желание рассмеяться, только покачал головой.
Вообще, я едва мог сосредоточиться на том, что он говорил. Мысли были только о том, как я могу вызвать чье-нибудь сияние. Я уже доставил Тане все удовольствия, которые мог выдумать, а дважды они не срабатывали. Поразить ее становилось все труднее.
Я отправил Серегу на концерт "Rolling Stones", хотя учебой он этого не заслужил. Но я не смог пересилить себя и проявить твердость. Как только представлял, что за экстаз меня ждет, когда Серега увидит билет. Узнает, что может пойти на концерт с друзьями, без родителей. Да еще и в тайне от матери.
Серега, точно, едва не забыл, как дышать, когда я вручил ему подарок. Только одно омрачало его ликование – никому из друзей не выдали денег на билет.
– Позови Юрика. Я ему куплю билет. Скажу его матери, что вы со мной в театре.
Я выпалил это прежде, чем успел подумать, и тут же почувствовал себя подонком. Я ставил собственное удовольствие выше отцовского долга.
Но Серега, не расстававшийся с телефоном, уже извещал друга о привалившем счастье.
Серегин мозг стал для меня ощутим. От него исходило затмившее все остальные чувства ликование подростка, исступленное и не замутненное ничем. Оно передалось мне в полной мере, и мгновение-вечность я летел сквозь вселенную, умирая от наслаждения.
– Ты стал рассеянный, дерганый какой-то. – продолжал Михаил Борисович. – Ты использовал все свои отгулы и больничные. Что происходит? Ты мой партнер, Валера, я не хочу тебя терять. Но если ты чем-то увлекся, я сумею от тебя избавиться.
Я, наконец, заставил себя сосредоточиться. Терять работу совсем не хотелось. Ведь тогда весьма щедрый поток денег иссякнет. А деньги требовались как никогда: мне пришло в голову, что симпатичный мохнатый пони заставит Свету засиять невыносимо ярко. Правда, Таня придет в ярость от моего самовольства, но для нее я тоже что-нибудь придумаю. Может быть, возьму кредит и куплю ту белую усадьбу, которой мы всегда любовались по пути в Петербург. Главное, чтобы средства продолжали поступать.
– Я в жизни не пробовал наркотиков, Михаил Борисович. Студентом травкой баловался, но об этом вы и так знаете.
Я неспроста сделал уточнение. Было время, когда мы с Михаилом Борисовичем, в студенческие годы прозванным Финансистом, считались равными. Потом он меня обошел. Больше работал, меньше отвлекался.
Михаил Борисович кивнул, хоть и не выглядел убежденным, хлопнул себя по коленям и поднялся с кресла:
– Я надеюсь, у тебя просто такой период. Чем быстрее он закончится, тем лучше.

***

Две бесконечные недели я себя не баловал. И вот, сорвался. Не мог больше жить в безрадостном мире.
Я решил устроить благотворительный банкет в честь Тани. Она засияет, а я получу свое последнее удовольствие. А потом брошу это дело. Буду серо существовать, пока не придет время умереть. Только так я верну самоуважение.
Но перед этим – последний экстаз.

***

Банкет начался прекрасно. Таня была взвинчена – явились почти все приглашенные. Они налегали на спиртное, не скупясь на чаевые, делали щедрые пожертвования.
Ручейки денег сливались в поток, который должен был в итоге устремиться в какой-то монастырь в центре Москвы – Таня помогала местным монашкам.
Я никак не мог дождаться вечера. Когда ведущая объявит благодарности, и Таня воспламенит мой мозг в финальном экстазе. Я собирался прочувствовать его каждой клеткой. Если не удержать, то хотя бы продлить, запомнить.
– Слышишь, дай пройти, мужик. – раздался чей-то громкий голос со стороны парадного входа.
Олег, бесстрастный вышибала отозвался:
– Вас нет в списке приглашенных. Отойдите, пожалуйста.
– Да что ты заладил, список, список. Я тебя нормально прошу, дай пройти.
Я присмотрелся к шумевшему. Крупный, немного отечный мужчина лет сорока. Кроссовки, треники, белая футболка. Лицо незнакомое.
Непосредственность мужчины меня позабавила, и я решил подойти поближе. Надо было чем-то занять себя, пока не придет время фейрверков в черепной коробке.
– Вот! – повернулся мужчина ко мне, словно считал, что я сейчас все улажу. – Скажи ему, чтобы впустил, браток.
– Вы, наверно, ошиблись адресом. – сказал я. – Это благотворительный банкет. Здесь пожертвования делают.
Мужик сразу обиделся:
– Что, я не похож на... пожертвателя?
Он сунул руку в карман треников, достал пестный комок наличных. В глазах было настырное упрямство.
Я, наконец, потерял терпение и сделал вышибале знак увести буяна.
Мужчина взвился под тяжелой рукой Олега, но упорно смотрел мне в глаза.
– Что, только пижоны могут жертвовать?
Я отвернулся.
– Слышишь, ты, получается, мне не даешь доброе дело сделать! Пусти, браток, а то прокляну.
– Простите?
– Прокляну.
Гоповатый образ мужчины настолько не вязался с этой угрозой, что я усмехнулся. А буян на несколько секунд вывернулся из хватки Олега и изобразил в мою сторону жест, как будто выворачивал что-то наизнанку.
– Все, проклял! – он затанцевал на месте, как ребенок.
Олег снова схватил мужика и повел его дальше.
– И в чем же твое проклятье? – крикнул я вслед.
Больше не оборачиваясь, мужик бросил:
– Скоро узнаешь, благодетель.

***

– А особую признательность выражаем Татьяне Николаевне Готман. Благодаря ей нам удалось сегодня собрать...
Дальше ведущая назвала сумму, в несколько раз превзошедшую наши ожидания. Я поглубже втиснулся в кресло – боялся, что от чрезменого удовольствия из него выпаду. Я не сводил с Тани жадного взгляда. Пока что ее мозг был неощутим, но скоро должен был умопомрачительно завибрировать.
Таня произнесла короткую речь. Румянец волнения на ее лице постепенно угасал вместо того, чтобы разгораться. К тому моменту, когда она обменялась прощальным словом с последним из гостей, это была уже совершенно спокойная женщина. Я ничего не понимал. Может быть, в этом и заключалось проклятье? Может быть, гопник отнял мою способность испытывать радость?
На пути домой я произнес заранее обдуманную фразу, которой намеревался подстегнуть Таню:
– Ты понимаешь, что сегодня произошло?
Она посмотрела на меня с задумчивой улыбкой.
– Ты понимаешь, сколько денег сегодня перешло в надежные руки? Скольким семьям эти монахини теперь смогут помочь? Они сделают это в честь тебя.
Молчание.
– Пожалуй, на сегодня это твое самое значительное достижение. Тань? Ты не рада?
Упорное отсутствие сияния на секунду разозлило меня.
Таня, вздохнув несколько раз, наконец, заговорила:
– Я тебе за все благодарна. Просто в последнее время... Мне все приелось.
Я поерзал, взглянул на шофера. Лицо непроницаемое, как обычно. И все же мне иногда казалось, что он за этой перегодкой прекрасно слышит наши беседы.
– Приелось? Тебе не нравится, что я для тебя делаю? Я купил ту усадьбу, я тебе грузовиками цветы дарил. Тебе раньше больше нравилось? Почему ты не засияешь наконец?
Таня приподняла одну бровь, отвернулась к окну.
– Мне страшно, Валера. Ты какой-то странный стал. Швыряешься деньгами. Михаил Борисович звонил, спрашивал, не болеет ли кто в семье – так ты изменился.
Я хотел высказаться, но Таня остановила меня жестом:
– Не может быть, чтобы ты забыл, сколько денег нам Джазояну платить, чтобы он Серегу пристроил. Почему усадьба, Валера? Почему со мной не посоветовался?
– Я хотел сделать тебе сюрприз. Думал, ты обрадуешься.
– Хватит сюрпризов.
– Да засияй же ты наконец, сволочь! – закричал я, не выдержав. – Что тебе стоит, чего ты дразнишься?
Таня посмотрела на меня со страхом. Очертания ее тела словно закурились прозрачным дымком. Я приник головой к ее голове. Ну же... Хоть кроха радости, хоть крупица ликования. Мне и этого хватит.
– Ты меня пугаешь, Валера.
В прозрачную дымку вплелись фиолетовые сполохи. От неожиданности я резко сжал танино запястье и тут же ощутил белую вспышку.
Я понял: страх фиолетовый, а боль белая. Еще я понял, что они восхитительны.
Когда я пришел в себя, Таня сидела, отодвинувшись от меня на самый край сиденья. Шофер бегал взглядом, но делал вид, что ничего не заметил.
– Прости.
Таня смотрела на меня с бесконечным удивлением, и я не выдержал. Закрыл лицо руками и разрыдался. Я никогда в жизни не позволял себе причинять боль своим близким. "Чертов гопник! Скажи ей, что это гопник виноват."
– Прости. Этого больше не произойдет.
Опять это молчание.
– Ты в последнее время думала о том, чтобы уйти от меня?
Таня издала какой-то невеселый смешок:
– Светке шесть. Нет.

***

Я держал слово – не поднимал руку ни на кого из своей семьи. Но боже мой, какие томительные видения сводили меня с ума – и ночью, и днем.
Я хотел зепереться в ванной с Таней и напильником. Хотел узнать, сколько крови может потерять шестилетний ребенок, прежде чем умереть. Какое выражение будет на лице парня-подростка, если ему в чай подлить кислоты?
То есть с этого все начиналось. Скоро я понял, что эти фантазии были трогательно-невинны по сравнению с тем, о чем я стал мечтать позже. Я искал того гопника. Знакомые фсбшники подняли на уши пол Москвы, но ничего. Олег вообще заладил, что никого не видел.
Я стал все меньше времени проводить дома. Так было безопаснее для Тани и детей. Всю энергию отдавал работе, когда мог отвлечься от своих фантазий. Это удавалось все реже. Михаил Борисович оставил меня в покое, но, кажется, это дурной признак.

***

Я ведь хороший человек, верно? Моя задача – заботиться о своей семье. Чтобы заботиться о ней, я должен быть вменяемым. Но разум не вернется, пока я не удовлетворю свою потребность. Я найду кого-то, кто никому не дорог. Может быть, он даже останется жив, и позже я щедро оплачу его страдания.
Я хороший человек.

***

Помимо фиолетового страха и белой боли существует серебристо-зеленое разочарование. А что еще за неведомые оттенки могли открыться настойчивому исследователю?
Я был осторожен, тщательно заметал следы. Старался причинять минимум вреда. Но через несколько лет я снова исчерпал свое воображение. И после этого, как ни пытался, не мог вызвать в своем мозгу ни одного сладкого затмения. Это было нечестно. Каждый имел право на удовольствие. Почему я теперь был его лишен?

***

Серегу назначили консулом в Берлине. Светке исполнилось пятнадцать. Таня по-прежнему была моей женой. Я все еще работал у Михаила Борисовича, но больше не являлся его партнером.
Мне становилось все труднее бороться с желанием все это закончить. Нельзя было годами жить в депрессии. Никто бы этого не выдержал.
Я уже купил самозарядный "Смит и Вессон" – на этот раз для себя. Использовать пока не собирался, просто хотел иметь под рукой.

***

Я шел по парку, раздумывая о том, догадывается ли Таня, с каким чудовищем живет. С того раза, как я схватил ее за руку, ничего подобного не происходило, но Таня все равно меня сторонилась.
Впереди на площадке играла маленькая девочка. Рядом на скамейке беседовали две женщины. Я сразу понял, какая из них мать – у нее были такие же белокурые волосы, как у ребенка.
– Привет. – я улыбнулся и помахал девочке рукой.
Она помахала в ответ. Вблизи матери чувствовала себя в безопасности.
Симпатичная девочка. На Светку похожа, когда той шесть было. Я неторопливо подошел поближе.
Мать бросила на меня оценивающий взгляд, но на тот момент не нашла повода для беспокойства. А его и не было – повода. Я знал, что этот ребенок не мог принести мне удовольствия. Всю боль и горечь, которые можно было причинить, я уже причинил, и этот наркотик перестал действовать.
И все что-то подталкивало меня к ребенку. Какое-то предположение.
Мать посмотрела на меня уже пристальнее, подобралась, готовая вскочить, если потребуется. Эта не простушка, которая ничего вокруг не замечает. Но тем мне стало интереснее.
– Прелестный ребенок. – сказал я. – Вы знаете, в детской моде сейчас не хватает как раз таких лиц – не просто миловидных, но... особенных.
За годы охоты я успел узнать, что мамаши имеют обыкновение покупаться на любую лесть их чаду. Я достал из кармана визитную карточку, держа ее за уголки, чтобы не оставить отпечатков.
– Возьмите, пожалуйста, мою визитку. Будет желание – приходите к нам в студию. Внизу справа адрес. Папа тоже может прийти.
Я почувствовал, что взгляд женщины смягчился. Она приняла фальшивую визитку, положила в сумку, поблагодарила меня. Наверняка собирается зайти в интернет и выяснить, что же это за студия. Молодец, умная женщина. Только это не поможет.
– Я всегда говорила, что Машеньку заметят! – обратилась мать к своей подруге.
Посмотрев на меня еще несколько секунд, она совсем успокоилась. Я, действительно, мог сойти за фотографа. Волосы средней длины, в которых чертота все еще преобладала над сединой, черное классическое пальто. Не слишком стар, чтобы уже быть в маразме, но недостаточно молод, чтобы красть крупных детей.
– Хочешь, расскажу секрет? – с преувеличенной бодростью спросил я девочку.
– Хочу!
– Секрет вот какой. – я присел на корточки, понизил голос почти до шепота. – Твои родители разводятся.
Девочка распахнула глаза.
– Я работаю с твоим папой. Это он мне сказал.
– Почему они разводятся?
– Из-за тебя. – я ласково, но с грустью покачал головой.
Девочка беззвучно заплакала, потом собралась побежать к матери, но я ее остановил:
– Ты вечно задаешь вопросы, правда?
Кивок, снова слезы.
– Да, твой папа мне говорил. Его это очень раздражает. Когда ты задаешь вопросы, он тебя не любит.
Я помолчал, чтобы девочка как следует поняла.
– Но ты можешь сделать так, чтобы они не развелись.
– Как?
– Первое – ни за что их об этом не спрашивай. Поняла? Хватит вопросов. Второе – ты должна убежать из дома. Ты одна в комнате спишь?
– Да...
– Входную дверь отпирать умеешь?
– Да.
– Ночью, когда все заснут, тихо-тихо отопри дверь. И убеги. Не важно, куда. главное, подальше. Не давай никому себя поймать. Родители будут тебя искать, вместе. Они не смогут развестись, если ты исчезнешь, поняла?
Девочка, сглотнув слезы, кивнула. В ее глазах появилась надежда.
А я поднялся с корточек, улыбнулся сидящим на скамейке женщинам и пошел домой, чувствуя себя подлецом. Но вернуться и все исправить уже не имел воли.
Я поужинал в одиночестве, выпил два бокала вина и лег спать. Посреди ночи проснулся, корчась в экстатическом припадке. В мозгу было истерически-красно, и я понял, что это цвет пропажи ребенка.
Я весь дрожал, когда это закончилось, не понимал, где нахожусь. Ощущение в голове было такое, словно мозг подвергся бомбежке. Когда я только-только пришел в себя, меня накрыл новый припадок – с девочкой случилось что-то непоправимое.
Позже я много думал и пришел вот к какому выводу: раньше я причинял зло своими руками: резал, выдавливал, рвал, выкручивал, ломал, скоблил, царапал, кусал, вытягивал и чего только не делал. Но оказалось, что зло, причиненное косвенным образом, доставляет несравленно большее удовольствие. И оно все было впереди, богатое и неизведанное. Но...
Я повертел в руках "Смит и Вессон". Впервые мне в голову пришла мысль застрелиться не из-за неспособности ощущать радость или какие-либо положительные эмоции, а для того, чтобы избавить мир от двуличного чудовища. Кажется, каждый "припадок" что-то во мне менял. Разум обновлялся, становился более ясным и... могущественным?

***

Тане предстояло отпраздновать свой сорокалетний юбилей. Я был буквально одержим мыслями о подарке. Но все эти мысли были жестоки и ужасны.
И я решил просто написать ей стихотворение. Чего лучше мог придумать любящий муж, не желавший причинять боли жене?
Я в жизни не писал стихов, даже будучи подростком. Но тогда я прямо-таки загорелся, сел за стол и не встал из-за него, пока не написал четыре плохеньких, но искренних четверостишия.
Надо было убедиться в том, что Таня пригласила всех без исключения. Я хотел чтобы свидетелей моего поздравления было как можно больше.

****

Я еле дождался праздника. Бумажка со стихотворением жгла нагрудный карман смокинга, который я купил специально к случаю. Я хотел выглядеть идеально.
Когда все расселись, я встал и поднял бокал, привлекая внимание. Лица повернулись в мою сторону. Таня смущенно улыбнулась – поняла, что сейчас будет речь.
– Моя милая именинница! Я прожил с тобой много лет и имел счастье баловать тебя различными способами. Но сегодня я испробую новый способ.
Я помолчал. Доверчивый взгляд Тани разрывал мне сердце. Не стоило читать этого стихотворения... Но я уже не мог остановиться. Я слишком долго ничего не чувствовал и больше не мог терпеть.
Танины подружки смотрели на меня с вежливым ожиданием. Я особенно радовался их присутствию. У них был классический случай женской дружбы – внешняя благожелательность, внутренняя зависти. Они завидовали тому, что я не таскался по женщинам, был в хорошей форме и баловал свою жену. Завидовали тому, что Светка такая красавица, а Серега пошел по дипломатской. Так что мой тост должен был пролиться на их души сладостным бальзамом.
Улыбнувшись всем и особенно Тане, я начал громко читать:

С юбилеем, моя Татьяна!
Вот уж пятый десяток лет
Ты устало, уже не рьяно
Своей жизни поешь куплет.

Те из гостей, кто не обладал литературным вкусом, начали одобрительно бормотать. Другие вежливо улыбались. Таня, расцветшая было, насторожилась.

Я завидую, я в восторге!
Столько лет жить в тени других...
Но в тебе – ни обиды, ни скорби,
И души твоей шторм утих.

Таня нахмурилась, гости начали переглядываться.

Равнодушно встаешь с постели,
Равнодушно ложишься спать.
Разум старится, плесневеет.
Браво, Танечка, так держать!

Смысла нет ни метать, ни рваться,
Когда сердца угонь угас.
Жди, покуда бестрастным кварцем
Не отмерят твой смертный час.

Дочитав, я уставился в лица гостей. Павел Иванович, племянник мэра и муж самой двуличной из таниных подруг, оглушительно захлопал – видимо, не понял ни слова из моего поздравления.
Среди гостей шел недоуменный ропот. Я впился взглядом в свою награду – в танино лицо. О, оно было прекрасно. Горькая обида, неверие, ошеломленность и жуткий стыд! Восхитительные оттенки, сладкими судорогами отдавшиеся в моем мозгу.
Я, кажется, упал. Меня, кажется, приводили в чувство. Когда я наконец очнулся и огляделся, Тани в зале уже не было.
Ее подруги смотрели на меня с негодованием, но на самом деле торжествовали. Я встал, отстранил желающих помочь, и пошел искать свою жену, чтобы молить о прощении.

***

– Мне очень жаль. – произнес Михаил Борисович. – Но другого выхода не вижу.
Я сказал, что понимаю. Сказал, что согласен. С одной стороны, я страшился увольнения, с другой его приветствовал. Чем меньше у меня будет денег, тем меньше опасности я буду представлять.
– Хорошо. Так будет лучше. – сказал я, и лицо Михаила Борисовича прояснилось – он ненавидел сцены и конфликты.
– Только дайте мне последнее дело, "химическую семью".
Михаил Борисович покачал головой и выставил вперед руки в знак протеста.
– Вы же знаете, оно безнадежное, его не испортить. Выплатят им компенсации, и все. Клиент заранее согласен.
Начальник долго сопел, щелкал пальцами, но наконец протянул руку для пожатия:
– Последнее дело. Потом – все.

***

"Химической семьей" была семья Волковых. Отец-пенсионер, инвалид второй группы, мать-пенсионерка и две взрослые дочери, одна из них умственно отсталая.
Волковы были активистами по защите окружающей среды. Они требовали закрытия химического завода Х, загрязнявшего воздух и близлежащие водоемы. Драматизма делу придавало то, что младшая дочь Волковых до седьмого класса росла умной и способной девочкой. Затем она стала какой-то заторможенной, начала резко отставать в развитии. К тридцати годам она уже не могла самостоятельно пользоваться уборной. Волковы были убеждены, что причиной такого резкого преображения были токсичные отходы.
Старшая дочь (единственный работоспособный член семьи), пробралась на территорию завода, чтобы сделать разоблачающие фотографии. Ее поймали и дали понять, что убьют, если семья не прекратит свою деятельность.
Волковы не сдались, и старшая дочь была похищена. Преступники отняли у женщины телефон, но затем вернули его. Женщина вызвала полицию, и почти сразу же за ней выехал наряд. Полицейские выломали дверь квартиры, в которой удерживалась похищенная. Произошла короткая перестрелка, в ходе которой женщину убили. Похитителей взяли под арест, но вскоре отпустили – выяснилось, что похищенную убил один из полицейских. "Случайно".
Теперь семья Волковых требовала суда и крупных компенсаций. Они лишились единственного кормильца, не говоря уже о любимой дочери.
Перечитывая дело, я замирал от негодования. Для меня не было сомнения в том, что преступники специально вернули женщине телефон, предварительно настроив переадресацию на номер нужных людей. Застреливший Волкову полицейский должен был через полгода выйти на пенсию. Готов поспорить, ему предложили щедрую компенсацию за "ошибку".
Семья Волковых должна была получить возмездие и миллионы. Клиент из руководства завода Х уже сообщил нам, какую сумму был готов заплатить.
Но по мере чтения одна навязчивая идея стала вытеснять во мне негодование. Что, если эта замечательная семья страдальцев не получит ничего? Каким цветом засияют убитые горем родственники?
Я чаще всего передавал дела Виктору Васильевичу Соловьеву, рассудительному и спокойному. Но сейчас мой взгляд упал на папку Бергмана – человека, пожалуй, слишком молодого. Зато Бергман был жестким и смелым. Кроме того, он прошел стажировку в Америке, в этой родине безжалостных законников.

***

Бергман превзошел мои ожидания – он исключил из дела труп! Объявил, что факт похищения не доказан. На теле девушки не было других повреждений, кроме входного пулевого отверствия в голове. Обвиняемые утверждали, что убитая сама согласилась прийти к ним домой. Даже старому полицескому не грозило срока. Его должны были лишь освободить от полномочий за непреднамеренное убийство. У всех обвиняемых оказались лицензии на ношение оружия (возможно, полученные задним числом).
– Мы выпили. На нее алкоголь как-то странно подействовал, паника началась, она в ванной заперлась. Через пятнадцать минут приезжают му... полицейские. Ну мы сразу не разобрались, всполошились. Тут она из ванны выбегает и – на тебе, прямо в голову. Все очень быстро произошло.

***

Это была феерическая победа! Волковы не только не получили компенсаций, но и решением суда вынуждены были оплатить судебные издержки. К этой несправедливости примешивалась безнаказанность подонков. В организме убитой обнаружили алкоголь. Мне было очень интересно, как злодеи ухитрились опоить женщину, не оставив на ее теле ни единой ссадины, но думать об этом я уже не мог – мое сердце сжималось от жалости, разум же плавился от экстаза, доселе невиданного. Это была какая-то новая ступень экстаза! Каждый раз, когда наслаждение готово было сойти на нет, вдруг вливался свежий поток серотонина. Нет, чего-то мощнее, чем серотонин. Я хватал ртом воздух, царапал ногтями стол.
Судебный зал гудел.
Я понял, что одновременное страдание нескольких людей преумножает удовольствие.

***

Михаил Борисович онемел, когда узнал о решении суда. На нашу фирму посыпались заказы. Завод Х предложил мне перейти в их команду, но я отказался. И правильно сделал, потому что неделю спустя меня наняла ведущая газовая компания. Я утянул с собой и Бергмана.
За три года я повернул в "нужную сторону" столько дел, что оказался завален комиссионными. Я обслуживал только самых влиятельных и состоятельных клиентов. Я узнавал их грязные тайны, жал их грязные руки, пока и сам не стал чернее черного.
Я на себе прочувствовал, что чем больше у человека денег, тем легче ему делать новые. Разные люди советовали мне вкладываться в разные вещи. К некоторым я прислушивался, к другим нет. Я никогда не замечал в себе предпринимательского духа, но теперь обрел какую-то необъяснимую ясность. Я словно наперед знал, где ждет успех. От золотого прииска отказался. Акции ведущей IT - компании купил. Я еще не знал, как и когда, но уже чувствовал, что они мне понадобятся.
Удовольствие я испытал еще несколько раз – когда обанкротил компанию Михаила Борисовича, выкупил ее, уволил всех сотрудников, и распродал части фирмы. Особенно прекрасна была вибрация отчания, исходящая от самого бывшего начальника. Третья (и самая молодая жена Михаила Борисовича), была беременна. А сам он недавно узнал о том, что очень серьезно болен. Банкротство было совсем, совсем некстати.
Но подавляющую часть времени я был преисполнен ненависти к себе.

***

– Понимаю, что ему и сорока нет. – сказал я Павлу Ивановичу. – Но это не станет помехой. Он по пять лет в Лондоне, Берлине и Риме отработал.
Павел Иванович за последние годы тоже поднялся. Мы не любили друг друга, но часто поневоле сотрудничали.
– Я бы не стал туда посылать никого моложе пятидесяти. Да и не только в возрасте дело. Есть люди, оказавшие сам знаешь кому гораздо более значительные услуги.
– Ты видишь в нем ребенка только потому, что видел, как он рос. Мой сын теперь очень серьезный и ответственный человек. Он вежлив, но непреклонен. Он именно тот, кто нам нужен в Вашингтоне. А насчет услуг – не преумаляй их. Серега... Сергей Валерьевич. – поправился я. – был одним из организаторов предвыборной кампании.
Павел Иванович подергал рукой и поморщился, дав понять, что помнит об этом. Он все еще не был убежден.
Из всех благ, что я мог ему предложить, он, несомненно, предпочел бы деньги. Они у меня были, и вскоре Сергей Валерьевич Готман стал послом России в Вашингтоне.

***

– Валерий Николаевич у тебя такой хороший отец! – говорила одна из таниных подружек.
– Валера так занимается карьерой сына. Мой бы хоть в МГИМО своего пристроил. – вздыхала другая.
Я не считал нужным развеивать их заблуждения. Дело было в том, что я перестал понимать причины своих поступков. Просто совершал их потому что чувствовал, что так надо.

***

Я слишком поздно понял, что последние десятилетия лишь готовил себя к заключительному удовольствию. Сын-посол, выкуп IT-компании, контракт на техническое обеспечение в сфере обороны. Я обманывал себя, утверждая, что просто амбициозен.
Но вот под руками оказались почти все кусочки мозаики. Осталась малость.
Нет, я пробовал бороться. Я годами никого не трогал.
А вы жили когда-нибудь в пресном, бесцветном и безмолвном мире?
Ладно, что толку оправдываться.

***

Я знал, что три года назад Серега влюбился в одну американку. Я имел достаточно влияния на сына, чтобы положить конец этой связи. Но, повинуясь внутреннему голосу, я стал его поощрять. Говорить, что личное счастье дороже карьеры.
– Это утверждаю, исходя из личного опыта. – поделился я с невеселым смешком.
Но мне уже не было грустно. Таня давно стала безразлична. Значение имело только одно – в мире больше не осталось новых удовольствий. Не осталось ничего, что способно было пробудить во мне живое чувство, хоть на краткий миг ускорить ток крови.
Ну, кроме одного.

***

Когда Серега взял отпуск и прилетел в Москву, я уже был готов к разговору. Мы беседовали весь вечер, и в конце его Серега (с моего горячего согласия) решил оставить карьеру дипломата, получить американский паспорт и жениться на своей возлюбленной. Я кивал, поддерживал, умилялся, а мозг пульсировал одним вопросом: получится ли? Через неделю Серега улетел.
Я его оставил в покое на несколько месяцев. Это было необходимо, чтобы его намерения стали ясны коллегам. Чтобы укрепилось доверие.

***

Когда это произошло, я дождался, пока президент с ближайшими соратниками не уедет из страны на футбольный чемпионат. И тогда, предварительно подготовив все, позвонил сыну:
– Серега, слышишь меня? Ты должен срочно улететь из Америки.
– Привет. – произнес Серега. – Что, почему? Мама заболела? Если она...
– Мама в порядке. – перебил я. – Едь в аэропорт прямо сейчас, садись на ближайший рейс. Лети в Африку, в Зеландию... Главное не в Россию.
– Погоди, это что...
– Я не шучу, Серега, не прерывай. То, что я сейчас скажу, я знаю из первых рук. На вас уже направлены несколько тысяч ядерных боеголовок. С минуты на минуты Россия объявит, что зарегистрировала запуск ракет с территории Америки. Но это будет программа симуляции – предлог к тому, чтобы сделать первый шаг. Понимаешь?
Серега промолчал, но я знал, что он уже был напряжен до предела. С другого конца света я ощутил, как в его мозгу зажглась искорка страха. Пока что она могла угаснуть, но могла и разгореться.
– Я знаю, что фактически ты все еще посол. Но знай, я тебя не буду винить, если ты перейдешь на другую сторону чуть раньше, чем собирался.
Успех моей затеи зависел от того, насколько большое доверие успел завоевать Серега у американских коллег, а также от того, как он собирался поступить в ближайшие несколько минут.
Я так его любил в те мгновения.
Он принял именно то решение, на которое я рассчитывал. Честный, благородный, искренний Серега. Настоящий дипломат.
– Все понял. Я никуда не полечу. Перезвоню.
Он бросил трубку.

***

Серегин телефон, конечно, прослушивался. И вскоре к моему сыну выехал черный автомобиль, наполненный людьми, лишенными чувства юмора. Когда автомобиль был на полпути, вирус, разработку которого я так долго и бережно спонсировал, запустил программу симуляции ядерной атаки со стороны Америки, тем самым подтвердив мое предупреждение.

***

Я знал, что другие системы обороны не зарегистрируют атаку, поэтому рассчитывал на взаимное недоверие. О, как оно сейчас было велико! Я не мог подгадать лучшего момента.

***

В Москве зазвонил красный телефон – у Вашингтона возникло несколько срочных вопросов.

***

В Бразилии президент России, утомленный созерцанием футбольного матча, перевернулся во сне. К тому моменту, как с ним установили связь, русские программисты уже поняли, что атака была симуляцией. Они поняли это быстрее, чем я рассчитывал, только было все равно поздно – территории обеих стран уже щетинились подлинными, а не виртуальными боеголовками. Америка сочла отсутствие президента и его соратников подтверждением агрессивных планов России.
Я начал ощущать вибрацию. Сперва слабая, она постепенно усиливалась. Я понял, что ощущаю страх каждого, кто узнает о грядущей атаке. И еще я понял, что все получится.

***

Среди океана разумов, издающих истерические сигналы, я вдруг "нащупал" мозг, искрящийся сильнейшим чувством дежа вю. Это был господин Бжезинский, треть века назад спасший Землю от подобного происшествия. Но теперь он был слишком стар и не мог мне помешать.

***

Когда предупреждение показали на федеральных каналах, вибрация многократно усилилась. В волнах паники, посылаемых людьми, я различал тревожные сигналы Тани и Светки. Я хотел бы вас спасти, дорогие мои. Или хотя бы даровать вам блаженное неведение. Но вы просто не понимаете, насколько колоссальное меня ждет удовольствие.

***

Кнопки были нажаты почти одновременно. Американская сторона оказалась первой, но это было уже не важно.

***

Когда Земля стала ядерным адом, вселенная содрогнулась от дикоко рева, в котором было столько же боли, сколько и наслаждения – Валерий Николаевич Готман получил свое действительно последнее удовольствие.