Глава 8

Я шла медленно.

Путевица больше не тянула — дальше я должна решить сама.

Внутри было странно пусто. Не тревожно — именно пусто. Словно чего-то не хватало… а я не могла вспомнить, чего именно.

Путевица замедлилась. Потом остановилась совсем.

Передо мной не было ни двери, ни алтаря, ни тайника. Было место, где пространство провалилось внутрь себя. Если смотреть прямо — ничего. Если боковым зрением — что-то есть.

— Значит, ты здесь, — сказала я тихо.

Воздух дрогнул. И я поняла: третий предмет нельзя взять руками.

Он был прозрачным, как дыхание, и хрупким, как хрусталь.

— Цена, — сказал голос. Не Стерегущий. И не тень. Мой собственный, но будто издалека.

— Чтобы вынести его отсюда, нужно оставить что-то взамен, что то, очень важное для тебя.

Я знала, что третий предмет не лежит просто так. Он не потерян. Он ждёт плату.

И вопрос был не в том, придётся ли отдавать, а в том — что именно.

Можно было отдать имя. Не то, которое в документах, а другое — тёплое, домашнее, то, которым меня называли в детстве. Без него я, наверное, смогла бы идти дальше. Но смогла ли бы я потом откликаться, когда меня позовут?

Можно было отдать воспоминание. Но не больное — наоборот. Какое-нибудь искреннее, простое: руки, запах, голос. То, что не мешает жить, но делает её теплее.

Можно было отдать обещание. То самое, старое, которое я когда-то дала себе, чтобы выжить: быть осторожной, не лезть туда, где страшно, всегда иметь путь назад. Отдать его — значит остаться без инструкции. Без «как правильно».

Можно было отдать время. Год, к примеру. Или все те дни, которые я прожила наполовину, откладывая себя «на потом». Время — самая честная валюта. И самая беспощадная.

А ещё был покой. Не место — состояние. То самое кресло. Момент, когда можно сказать: «Хватит», и мир отступает. Отдать его — значит больше никогда не спрятаться по-настоящему.

Я остановилась. Не потому, что сомневалась, куда идти, а потому что поняла: дальше я всё равно пойду.

Вопрос был только в том, кем именно.

Путевица тихо дрогнула, будто соглашаясь. Она не подсказывала. Такие вещи не подсказывают.

Ответ пришёл не словами.
Он пришёл воспоминанием:

Комната. То самое кресло… Моё идеальное кресло, в котором я умела быть «в домике». Место, где можно было не решать, не идти, не выбирать. Мое убежище. Мой способ, не выходить за предел.

Если я возьму третий предмет — я больше не смогу вернуться туда так, как раньше. Не потому, что нельзя. А потому что я буду другой.

—— А если я откажусь? — спросила я, почти шёпотом.

Тишина не возражала. Она была честной.

Я стояла долго. Дольше, чем шла сюда. С камнем в руках. С нитью у ног. С пустотой внутри, где уже начало освобождаться место.

Слезы сами покатились по щекам. – Ну почему снова мне…
Ноги подкосились… я упала на колени и закричала... Я кричала, ломая все, что попадет под руку, вытряхнула и раскидала по сторонам все содержимое рюкзака, в разные стороны, прочь от меня. - Не хочу, чтобы снова больно. А потом взяла камень, тот самый, который второй, и с размаху зашвырнула его в ту самую хрустальную прозрачность, что должна была все завершить, объединить.
Звук падающего разбитого стекла…Кристаллы хрусталя у ног…

Я встряхнула головой - привидится же такое. Нужно отыграть назад, такой финал мне не нравится.

И вот, как в кино, мое видение собирается обратно:
осколки замирают в воздухе, перестают сыпаться и медленно тянутся друг к другу... Звук разбитого стекла втягивается назад... Камень вырывается из хрустальной прозрачности и возвращается мне в ладони...Мой крик обрывается... Воздух сгущается обратно... Рюкзак перестаёт быть вывернутым — вещи послушно возвращаются внутрь, будто и не разлетались по сторонам...
Я поднимаюсь с колен… Ноги больше не подкашиваются… Руки не дрожат...
Слёзы…Слёзы ещё на щеках — но они уже не текут. Они просто есть. Как след.

Мысль сворачивается и растворяется, не успев стать действием.

Я моргаю. Встряхиваю головой…

Привидится же такое.

Камень всё ещё у меня. Хрустальная прозрачность — цела. Мир не разрушен. Поселение дышит ровно, напряжённо, ожидающе.

— А ведь я знаю этот момент: когда внутри всё сжимается, когда кажется, что иначе нельзя, когда цена уже обозначена и будто бы очевидно, кто именно должен её заплатить.

Я слишком хорошо знаю эту дорогу. Я ходила по ней всю жизнь.

Сначала — напряжение. Потом — вспышка. Потом — боль, которая якобы что-то «исправляет».

И каждый раз после — пустота, замаскированная под облегчение.

Я сжала камень в ладонях. Он был тяжёлым, настоящим.

Путевица тихо касалась запястья, не тянула и не торопила.

Пояс на талии был тёплым. Поддерживающим. Не требовательным.

Никто не говорил мне: «Так надо».

И вдруг это стало самым важным: если я сейчас выберу «отдать», если я выберу боль — это будет не магия. Это будет привычка. Старый сценарий.

Слёзы выступили сами — но я не стала их прогонять. Я не стала ничего ломать, бросать, доказывать.

Я остановилась.

И сказала — не миру, не Стерегущему, не зазеркалью. Себе:
— Я больше не буду чинить через разрушение. — Я отказываюсь страдать, чтобы что-то стало целым.

Слова не вспыхнули. Не стали узорами. Но хрустальная прозрачность дрогнула.

Не от удара — от отказа.

Как будто мир впервые столкнулся с тем, что сценарий не повторился.

Воздух стал плотнее. Тише. Поселение не радовалось — оно прислушивалось.

Я поняла: настоящая цена магии — не боль. Цена — выход из привычного круга.

И это было страшнее, чем крик.

Мир согласился подождать.

Когда я не бросила камень, ничего не произошло сразу: никакого всплеска, никакого грома. Даже треска — того самого, ожидаемого, привычного — не случилось.

Мир не отреагировал так, как я привыкла. Он… замялся.

Хрустальная прозрачность передо мной чуть помутнела, словно кто-то, с другой стороны, выдохнул.

Я вдруг ясно почувствовала: раньше от меня ждали не жертву — от меня ждали согласие на боль. И когда его не последовало, ожидание повисло в воздухе.

Путевица медленно распустила один виток нити.

Нить не потянулась вперёд — она легла на землю ровно, без напряжения, как линия выбора, а не приказа.

Камень в моих руках стал легче.

Даже пояс изменился: он больше не держал «на всякий случай». Он просто был. Тёплый. Спокойный.
И тогда мир сделал то, чего я от него не ожидала.

Он изменил запрос: третьему предмету теперь нужна не жертва, ему нужна честность без саморазрушения.

— Если я ничего не ломаю… — сказала я тихо, — что тогда?

Мир не ответил словами, но отражение начало таять.

Из хрустальной глубины медленно проступало нечто третье — почти невесомое. Не предмет в привычном смысле, а форма выбора, ставшая видимой.

Кусочек хрусталя. Стеклянный вдох…

Я ещё не взяла его. Я ещё не знала, как он называется.

Но я знала главное: магия больше не требовала доказательств через жертву, через боль.

И это было не облегчение.

Это было новое правило.