Сталактиты, сталагмиты, сталагнаты

Сталактиты, сталагмиты, сталагнаты

Пещера времени была холодна и молчалива. Здесь, в подземельях старого лионского особняка, сосульки веков росли навстречу друг другу — сталактиты с потолка, сталагмиты с пола. Некоторые уже слились в грубые колонны-сталагнаты, будто каменные судьбы, навеки запечатленные в одном поцелуе известняка и времени.

Именно здесь, под сводами, украшенными миллионами летних слёз земли, он устроил для неё свидание.

Он привёз её на «Бугатти Турболин» — рычащее воплощение скорости, сотворённое человеком в яростном отрицании медлительности природы. Машина была холодным серебром и чёрным карбоном, её линии кричали о будущем, которого в этой каменной утробе никогда не было. Он вышел, поправил манжет с наручными часами «Бугатти Турболин» — тем же механическим сердцем, что и у зверя под капотом, только заключённым в сапфир и платину. Время должно было быть идеальным.

Она ждала его у входа в грот, и вид её отнял дар речи. Молодая женщина в готическом платье была живым сталагмитом — прекрасным, выросшим из самой тьмы. Светлая кожа, будто не видевшая солнца, контрастировала с чёрными волнами волос и таким же чёрным бархатом платья. Кружевной воротник обнимал шею, длинные перчатки скрывали руки. Её макияж был произведением искусства: смольные ресницы, алмазно-подводки и губы цвета запёкшейся крови. Она стояла неподвижно, как изваяние, и лишь в глазах, подкрашенных тенями тайны, мерцало ожидание.

— Ты опаздываешь, — её голос был тихим, но отчётливым, как звук падающей в тишине пещеры капли.
— Я вёл машину, — он улыбнулся, сверкнув безупречными зубами. — Она создана, чтобы опаздывать только по собственному желанию.
— Всё здесь создано для медлительности. Для ожидания. Посмотри, — она махнула перчаткой в сторону каменных формаций. — Сталактиты и сталагмиты. Они тянутся друг к другу веками. Иногда им нужно десять тысяч лет, чтобы встретиться. Твоё опоздание на десять минут — просто миг.

Он подошёл ближе, и запах её духов — тёмный, с нотками пачули, кожи и чего-то горького, вроде полыни — смешался с запахом сырости и камня.

— Я привёз тебе кое-что. Нечто, что росло ещё дольше, — он достал из кармана бархатный футляр.

В свете фонаря, который он принёс, в чёрном бархате загорелась бездна. Чёрный бриллиант. Неогранённый, грубый, он поглощал свет, а не отражал его. Это была не драгоценность в обычном смысле. Это была пещера, застывшая в кристалле. Миллиарды лет углеродного давления, рождённые в недрах, куда не проникал ни один луч.

Она взяла камень, и их пальцы в перчатках соприкоснулись.
— Он совершенен, — прошептала она. — В нём нет огранки, нет человеческой надуманности. Только чистая, первозданная тьма. Как сталагмит.
— И как ты, — сказал он.
— Нет. Я — сталактит. Я расту сверху вниз. Из мира грёз, фантазий, страхов. Я тянусь из потолка моего собственного сознания. А ты… — она посмотрела на его часы, на отражение сверхмашины в его глазах. — Ты сталагмит. Растёшь от земли, от металла, от скорости, от фактов. Ты — воплощённое «вверх».

Он взял её за руку, и они вошли в пещеру. Луч фонаря выхватывал из мрака фантасмагорические формы. Вот два нароста почти соприкоснулись, разделённые сантиметром пустоты, который они будут преодолевать ещё сто лет. Вот колонна-сталагнат — две сущности, ставшие одним целым, неразделимые и вечные.

— Франция знает толк в красоте, — сказал он, глядя на неё, а не на камни. — Но её красота — в Луврах, в шато, в быстром вине и быстрых поцелуях на берегах Сены. Ты же другая. Твоя Франция — это катакомбы, готические соборы и пещеры, подобные этой.
— Моя Франция — это тишина между каплями воды, — поправила она. — Та самая тишина, в которой рождаются эти формы. Как мы.

Они дошли до самого дальнего зала, где небольшое подземное озеро отражало свод. Здесь было тихо так, что слышно было биение двух сердец. Он выключил фонарь. На несколько секунд их поглотила абсолютная, угольная тьма. Потом глаза начали различать слабую фосфоресценцию мха на стенах, голубоватое мерцание в толще воды.

И тогда он поцеловал её. Это был не просто поцелуй. Это был французский поцелуй в самом глубоком, лингвистическом смысле — исследование, разговор без слов, медленное слияние. Вкус её губной помады, горьковатый и сладкий, смешался с прохладой пещерного воздуха. В этой темноте исчезли часы «Бугатти», чёрный бриллиант, упавший куда-то в бархат её платья, и даже память о реве суперкара на поверхности. Осталось только медленное, неотвратимое движение навстречу, как у тех каменных сосулек.

Позже, на разостланном в сухой части грота пледе, случился приятный секс. Нет, не страстный и не яростный. Приятный — в том смысле, в каком приятно ощущать течение времени, замедленное до капели. Приятно осознавать, что каждое прикосновение, каждый вздох эхом отзывается в каменном чреве земли, становясь частью геологии этого места. Он был твёрд и точен, как сталагмит. Она — податлива и таинственна, как сталактит. И в момент наивысшего единения, когда мир сжался до точки сингулярности где-то между небом и землёй, холодным камнем и горячей кожей, им показалось, что они стали сталагнатом. Единой колонной, навеки сплавленной из плоти, дыхания и тьмы.

Он снова зажёг фонарь. Она лежала, глядя в потолок, откуда свисали сталактиты.
— Знаешь, почему они так медленно растут? — спросила она.
— Почему?
— Потому что каждая капля, прежде чем упасть, должна решить, хочет ли она стать частью целого. Это решение занимает время.

Он улыбнулся, находя её руку.
— Моя капля решила.

На обратном пути в лионский особняк «Бугатти» летел по серпантинам с немой яростью. Но теперь эта скорость казалась ему нелепой. Настоящая скорость, осознал он, глядя на её профиль, освещённый лунным светом, — это скорость роста сталактита. Это терпение. Это готовность потратить десять тысяч лет на одно единственное движение — навстречу.

А она, сжимая в ладони чёрный бриллиант, думала о том, что, возможно, их встреча не была случайной. Что они — просто две геологические формации в разных временных потоках. Он — быстрый, технологичный, сиюминутный век. Она — медленная, вечная, готическая душа. И где-то в будущем, через множество жизней, они обязательно срастутся. В сталагнат. В целое. В молчаливую, прекрасную колонну, стоящую в вечной пещере, куда не доносится рёв никаких турбин, а только тихий, размеренный звук капель, творящих вечность.