Гранатовые косточки. Глава 9. На своих условиях

Первый курс химии был жестоким уроком. Второй же оказался адом, отлитым в форму ежедневного ритуала.

Протокол скорректировали. Анализы показали, что опухоль проявила устойчивость, и врачи увеличили дозировку, добавили коктейль из новых, ещё более токсичных препаратов. Тело Кима превращалось в токсичную помойку, и конца этому не было. Только изматывающий цикл. Химия плавно перетекла в лучевую терапию. Прожарка мозгов, как он её назвал, стала новой пыткой.

Каждый день — поездка в клинику. Его укладывали на холодный стол, на голове закрепляли жёсткую маску-сетку, фиксирующую его с бесчеловечной точностью. Он лежал, не в силах пошевелиться, слушая монотонное жужжание аппарата, который посылал в его мозг невидимые, разрушительные лучи. Он представлял, как глиобластома, эта чёрная, живучая тварь, шипит и корчится под облучением. Но вместе с ней шипели и корчились здоровые клетки, хранившие его память, его воля, его самость.

Результаты, которые он требовал у Зои с маниакальным упорством, не были позитивными. Незначительное замедление роста, стабилизация на текущем уровне. Не отступление. Никакой надежды. Врачи говорили о прогрессировании болезни, несмотря на агрессивную терапию. Это значило, что он терпел все эти муки зря. Его тело превращали в развалины, а его враг лишь слегка притормаживал, прежде чем снова ринуться в атаку.

Однажды вечером, после очередной “прожарки”, его настигло новое последствие. Он стоял в кабинете перед своими тремя мониторами, пытаясь вникнуть в отчёт Ли Джона. Цифры плясали перед глазами, сливаясь в нечитаемые иероглифы. Он знал, что должен понимать их. Это был простой отчёт, но смысл ускользал.

Паника, острая и леденящая, сжала его горло. Когнитивные нарушения. Побочный эффект облучения. Его самый острый инструмент — разум — начинал затупляться.

Он с силой швырнул распечатку об пол.

— Что это за бред? — его голос сорвался на крик, обращённый к пустой комнате. — Кто это составлял? Идиот!

Но идиотом был он сам, и он это понимал.

Когда Зоя пришла с очередной порчмей таблеток, Ким всё ещё настойчиво пытался вникнуть в отчёт.

— Дексаметазон может вызывать возбуждение, — тихо сказала она, как будто это могло быть оправданием. — И усталость после облучения...

— Заткнись! — прошипел он. — Просто... заткнись.

Он отвернулся к окну, тяжело дыша. Его самый страшный враг оказался не снаружи. Он был у него в голове, и его нельзя было убить пулей или подкупить деньгами. Можно было лишь медленно, день за днём, превращаться в тень самого себя, наблюдая, как тлеет и гаснет сталь его разума, оставляя после себя лишь горький пепел.

Химия и облучение выжгли в нём всё Ярость, амбиции, даже страх превратились в фоновый шум за толстым стеклом апатии. Пришла кристальная ясность, доступная тем, кому нечего больше терять.

После очередной капельницы, когда Зоя ушла, оставив его в кабинете, он вызвал Ли Джона. Тот пришёл и замер у двери, увидев его. Ким сидел не в своём кресле, а в одном из кресел для гостей, уставившись в пустоту. Он выглядел не просто больным. Он выглядел… упокоенным. И от этого Ли Джону стало не по себе.

— Садись, — голос Кима был тихим, но твёрдым.

Ли Джон подчинился.

— Всё, что можно было передать тихо, уже передано, — начал Ким, не глядя на него. — Пришло время для остального.

Он медленно повернул к нему голову. Его глаза, запавшие и обведённые тёмными кругами, были тусклыми.

— Я составляю документы. Всё, что связано с «Ист-Уэст Логистик» и легальным бизнесом, переходит к тебе. Ты становишься бенефициаром. Карающей и дающей дланью.

Ли Джон молча кивнул. Спорить было бессмысленно. Они оба знали, что иначе империя рассыплется в прах в течение недели.

— Есть условия, — продолжил Ким. — Часть средств, не из основной казны, а из моих личных, чистых активов, переводится в эндаумент фонд Сеульского национального университета. На факультет корейской литературы. Там работала моя мать.

Последняя дань памяти той тихой женщины с гранатами.

— Второе. У Зои не должно остаться никаких долгов. Ни здесь, ни в России. Ни медицинских, ни каких-либо других. Ты проверяешь это лично. И Фернандесу заплати. Обоим — бонус. Солидный. Если доведут работу до конца. Все цифры в папке.

— Всё остальное… — Ким махнул рукой, и в этом жесте была вся исчезнувшая мощь его империи. — На твоё усмотрение. Строй, рушь, продавай. Ты всегда был умнее меня в вопросах сохранения, но не завоевания.

Он перевёл дух, и его взгляд снова стал острым, каким бывал на переговорах.

— Но если ты прогоришь из-за глупости или жадности, клянусь, я восстану из гроба, чтобы лично вырвать тебе глотку, надрав перед этим задницу.

Ли Джон хмыкнул и кивнул.

— Я позабочусь обо всём, Ким.

— Чен Су, — поправил его Ким, и уголки его губ дрогнули в подобии улыбки. Пустой и безрадостной. — По стаканчику?

Ли Джон поднялся к бару и принялся разливать напитки.

Вечер застал Кима за бесцельным блужданием по коридорам особняка. Тишина давила, а лекарственный туман в голове делал мысли вязкими и тягучими. Он направлялся в медицинскую комнату, просто как в единственное место, где что-то ещё происходило, когда до него донеслись приглушённые, но резкие голоса. Он замер в нескольких шагах от приоткрытой двери.

— ...перешла все черты, Зоя! Ты спишь с пациентом! — это был голос Рио, сдавленный от ярости. — Ты привязалась к нему, и это слепит тебе глаза. Ты больше не можешь объективно оценивать его состояние!

— Я прекрасно понимаю, что делаю, — парировала Зоя, и в её голосе слышалась будто бы детская обида. — И я считаю, что справляюсь со своими обязанностями.

— Считаешь? А я считаю, что это непрофессионализм высшей пробы! Он использует тебя, а ты ведёшься, потому что тебя купили его деньги и эта... эта жалкая история умирающего мудака!

— Это не твоё дело, Фернандес!

— О, ещё как дело! — Рио фыркнул. — Потому что когда он окончательно свалится в кому или решит наложить на себя руки, именно нам с тобой придётся разгребать последствия. А если комиссия по этике узнает, что его медсестра была его же... кем ты там ему приходишься, то вопросы будут не только к тебе. Они спросят, почему я, его второй медработник, промолчал.

Долгая пауза.

— Ты что, хочешь сказать... — голос Зои дрогнул.

— Я уже всё сказал, — холодно отрезал Рио. — Или ты уходишь по-хорошему, сохраняя лицо, или я сам отправляю жалобу. У меня есть фотографии синяков на тебе после того инцидента. Думаю, комиссия будет не в восторге.

— Когда ты…? Зачем?!

— Неважно когда! — рявкнул Рио. — Важно, что ты неадекватна.

Ким стоял за дверью, не дыша. Его постигло непривычное, леденящее спокойствие. Так вот как всё выглядело со стороны. Жалкая история умирающего мудака. Использует её. В словах Рио не было лжи.

Он не стал входить. Не стал кричать, угрожать, доказывать свою силу, которой у него уже не было. Он тихо развернулся и так же бесшумно, как пришёл, ушёл в свою спальню.

Он лёг в постель и уставился в потолок. Рио был прав. Зоя была слаба. А он... он был тем, кто воспользовался этой слабостью. И теперь её карьера, последнее, что у неё оставалось, висела на волоске из-за него.

Мысль была горькой, но ясной. Он принёс ей только разрушение. Сначала — моральное, теперь — профессиональное. И единственный способ хоть что-то исправить — это отпустить её. Но мысль о том, чтобы остаться в этом аду в одиночестве, была невыносима.

Он закрыл глаза, слушая, как в ушах нарастает знакомый гул перед атакой боли. Битва была проиграна по всем фронтам.

На следующий день боль вернулась с утроенной силой, как мстительный призрак. Она не просто пульсировала в висках, а выворачивала мозг наизнанку, прожигала череп раскалёнными спицами. Капельницы, таблетки, уколы — всё, что составляло его жалкий протокол выживания, оказалось бесполезным. Обезболивающее, которое ему официально прописали, лишь слегка притупляло края этого ада, но не более того.

Было ощущение, что его заживо съедают. И он сдался, позвонил Ли Джону.

— Привези мне того, что посильнее. Чтобы забыться. Чтобы не чувствовать ничего.

Ли Джон не спорил. Он слышал ту самую чёрную пустоту, за которой уже нет пути назад. Через пару часов на прикроватной тумбе лежало несколько шприцев.

Когда Зоя вошла в комнату для вечернего осмотра, воздух был сладковатым и тяжёлым. Ким, полусидя на кровати, откинул голову на подушки. Его глаза остекленевшие, взгляд устремлён в потолок, на губах блуждала блаженная, идиотская улыбка. Пустой шприц валялся на одеяле.

Увидев это, Зоя замерла на пороге. Секунду её лицо искажал шок. Потом он сменился таким белым, обжигающим гневом, что, казалось, воздух затрещал.

— Какого хера ты делаешь?!

Она ринулась вперёд, схватила шприц с одеяла и с силой швырнула его об стену. Пластик с треснул и отскочил в неизвестном направлении.

— Это такой выход ты нашёл?! — кричала она, вся дрожа, сжимая кулаки. — Сбежать в кайф? Превратиться в овощ? В грязного наркомана, как она?

Ким медленно перевёл на неё взгляд. Его зрачки были огромными, чёрными, почти невидящими. Он ухмыльнулся, и этот смех был тихим, пугающим и абсолютно нездешним.

— Тихо, тихо... Всё... хорошо... — его слова заплетались, плыли. — Ничего... Я же скоро и так сдохну.

— Все труды! Все мучения! Насмарку! — она почти рыдала от ярости и отчаяния. — Ради этого я всё это терпела? Ради того, чтобы ты сейчас сдох от передоза в своей же блевотине?

Он смотрел на неё сквозь наркотический туман, не понимая её боли. Его лицо выражало лишь блаженное неведение.

— Не ори... — протянул он и снова закрыл глаза, погружаясь в свой искусственный рай, оставив её одну посреди комнаты с комом ярости в горле и с горьким осознанием, что всё, что она делала, каждый укол, каждая капельница, каждое унижение — всё это в один миг оказалось бессмысленным. Он не боролся. Он просто сбежал.

Зоя стояла, глядя на его ничего не выражающее лицо. Внутри всё кричало: “Всё! Всё! Сжечь мосты, хлопнуть дверью, пусть гниёт здесь со своим кайфом и своим чёртовым высокомерием!”

Она развернулась и сделала несколько шагов к выходу. Но её ноги отказались идти дальше. Она замерла, сжав кулаки, слушая его тяжёлое, ровное дыхание. Она представляла, как он захлебнётся рвотой во сне. Как у него остановится сердце от этой дряни. И она не сможет этого допустить. Не потому, что это её работа. А потому, что... потому что это было бы слишком жалким, грязным концом даже для него.

Стиснув зубы, она вернулась. Подоткнула одеяло. Поставила рядом с кроватью таз и воду. И заступила на свою вахту, молчаливая и мрачная, пока действие наркотика не закончилось и он не провалился в нормальный сон, истощённый болью и веществами.

Следующие несколько дней Ким пытался. Он снова принимал таблетки, позволял делать уколы. Но это было уже не лечение, а механическое подчинение рутине. В его глазах погас последний огонёк. Он видел будущее — бесконечную череду капельниц, прожарок, побочек и унижений, ведущих к одному-единственному финалу. Такой путь казался ему куда страшнее, чем сама смерть.

Он принял окончательное решение.

Перед вечерней сменой он пригласил их обоих в гостиную. Рио и Зоя вошли вместе. Он собранный и настороженный, а она с тенью тревоги в глазах.

Ким сидел в кресле, выглядел спокойным.

— Ваша работа здесь окончена, — сказал он без предисловий. — Завтра утром вы получите полный расчёт и бонусы, о которых я договаривался с Ли Джоном. С сегодняшнего вечера я больше не нуждаюсь в ваших услугах.

Рио замер на секунду, его взгляд скользнул по лицу Кима, изучая. Затем он коротко, по-военному, кивнул.

—Понял. Принято.

Для него это был приказ. Командир отдал распоряжение. Солдат подчинился.

Но Зоя отшатнулась, будто её ударили.

—Что?.. Нет! — начала она с нотками паники. — Нет, Ким, ты не можешь! Ты не можешь просто так сдаться!

— Я не сдаюсь, — холодно парировал он. — Я прекращаю бессмысленное сопротивление.

—Это не бессмысленно! Каждый день — это шанс! Каждый…

—Шанс на что?! — он резко встал, в его глазах горело циничное презрение. — Шанс провести ещё месяц в аду? Шанс, что я, облученный и отравленный, буду лежать и гадить под себя, не в силах даже мысли собрать? Это не жизнь! Это — отсрочка, которая мне больше не нужна!

— Ты должен бороться! — крикнула она, подступая к нему, её глаза блестели от слёз гнева и отчаяния. — Ты же всегда боролся! Со всеми! Со всем миром! И сейчас ты просто... сдаёшься?!

Ким закинул голову и рассмеялся.

— Бороться? С кем? С Богом? С судьбой? — он с силой ткнул себя пальцем в висок. — Своим же мозгом? Я выбираю, каким будет мой конец. И это — мой выбор. Не смей оспаривать его.

Он посмотрел на неё, и его смех стих.

—Всё кончено. Уходите. Оба.

Рио уже повернулся к выходу, чтобы выполнить последний приказ. Зоя стояла неподвижно, проигравшая свою последнюю битву, смотря на человека, который предпочёл смерть милости тех, кто пытался его спасти.

Дверь за Рио закрылась, оставив в гостиной гробовую тишину. Зоя не ушла. Она стояла, словно вкопанная, её грудь тяжело вздымалась, а в висках стучало.

— Почему? — спросила она сдавленно. — Почему сейчас? После всего... После того как ты... мы...

Она не могла подобрать слов. Воспоминания накатывали волной: его рука, сжимающая её в темноте, тихие разговоры у океана, его откровения о детстве. Она не понимала, от чего ей так больно и обидно. Она не спасла Лену, а теперь и он решил вышвырнуть её, как уже было раньше.

— Ты же хотел жить! — вырвалось у неё. — Ещё пару недель назад ты дрался за каждый день! Ты готовил еду! Ты вёл дела! А теперь... теперь ты просто... сдаёшься? Как последний трус!

Она сама не понимала, почему её это задевает так глубоко. Почему его капитуляция ощущалась как личное оскорбление, как предательство всех тех бессонных ночей, всех тех унижений, которые она стерпела.

Ким, до этого момента сидевший с каменным лицом, медленно поднял на неё взгляд. И в его глазах что-то дрогнуло, тёмная, ядовитая энергия, что всегда двигала им. Её слова, её эмоциональный шантаж, её попытка влезть в его последнее, единственное решение — всё это стало спичкой, брошенной в бензин.

Он резко вскочил. Слабость куда-то исчезла, её вытеснила ярость. В пару шагов он оказался перед ней, его руки с силой впились в её плечи, прижимая к стене.

— А ты думала, это была жизнь? — прошипел он, его лицо исказилось гримасой. — Это была агония! А ты... ты была худшей сиделкой, какую я только мог нанять!

Она попыталась вырваться, но его хватка была стальной.

— Ты привязалась! Впустила свои жалкие, сопливые чувства в нашу сделку! Ты перестала быть врачом и стала... кем? Нянькой? Шлюхой? Исполнительницей последних прихотей? Ты отвратительно справилась со своей работой, потому что перестала её делать!

Каждое слово было отравленным лезвием, направленным в самое больное место — в её профессиональную гордость, в её попытку остаться человеком в нечеловеческих условиях.

— Эмоциям не место здесь! — он рявкнул ей в лицо. — Ни в медицине, ни в оружии! Чувства слепят, они делают тебя слабой, предвзятой, бесполезной! Ты видишь не пациента, а объект своей дурацкой, несчастной привязанности! И это отвратительно!

Он оттолкнул её от себя с такой силой, что она едва удержалась на ногах.

— Тебе нужно не меня спасать! Тебе нужно разобраться в собственном дерьме, прежде чем лезть помогать другим! А теперь... — он выдохнул, и вся ярость так же внезапно покинула его, оставив лишь пепел. — Убирайся. Катись нахер отсюда! И оставь меня умирать в мире. Без твоих истерик.

Зоя стояла, опёршись о стену, тяжело дыша. Её щёки горели от стыда и гнева. Но сквозь весь этот ураган оскорблений она наконец-то увидела жуткую правду. Он отказывался от той роли, которую она, со своим сочувствием, своей человечностью, невольно на него напялила. Роли больного, нуждающегося в утешении. Он предпочитал умереть тираном, а не жить жалким инвалидом, которого жалеют.

Дверь в гостиную закрылась за Зоей с таким глухим стуком. Она спешила по коридору, её шаги отдавались в тишине особняка, как удары молота. В ушах звенело от его слов, каждое — раскалённый гвоздь, вбитый в сознание.

“Худшая сиделка…”

“Отвратительно справилась…”

“Сопливые чувства…”

Она ворвалась в медицинскую комнату, и дверь с силой ударилась о стену. Рио уже не было. Ни его сумки, ни следов присутствия. Он ушёл легко, как солдат, выполнивший задание и снятый с поста. Для него всё было просто. Приказ есть приказ.

А для неё... Для неё всё было разворочено.

Её дыхание срывалось. Глаза жгли слёзы беспомощной ярости. Она схватила первую попавшуюся упаковку со стерильными салфетками и с силой швырнула её в стену. Пластик треснул, белые салфетки веером рассыпались по полу.

Но этого было мало. Адреналин требовал выхода. И её тело, её профессиональная мысль, включились на автомате.

Она ринулась к холодильнику с препаратами, с силой дёрнула дверцу. Её руки, дрожащие от ярости, сами потянулись к флаконам. Она стала яростно, почти механически расставлять их по полкам, выстраивая в безупречные ряды, каждый цвет на своём месте. Порядок. Ей нужен был порядок.

Потом она схватила систему для инфузии. Плёнка с хрустом разорвалась под её пальцами. Она подключила флакон с физраствором, её движения были резкими, отточенными, лишёнными обычной плавности. Она выдавила пузырёк воздуха, с силой постучав по трубке, будто пытаясь выбить из неё что-то. Капельница была готова. Бесполезная, никому не нужная.

Она стояла посреди безупречно убранной комнаты, сжимая в руке холодный пластик системы, и вся её ярость, не найдя выхода, обрушилась внутрь, превращаясь в тяжёлое, тошнотворное чувство полного поражения. Он был прав. Она позволила чувствам всё испортить. И теперь её безупречный, стерильный мир рухнул, оставив её одну с разбитым шприцем у стены и с готовой капельницей для пациента, который больше не хотел жить.

Ярость постепенно утихла, оставив после себя усталость. Зоя понимала, что если она сейчас не сменит обстановку, её снесёт. Она вышла из медицинской комнаты и побрела на кухню. Тишина обволакивала мягким одеялом. Зоя механически налила себе стакан воды и стояла, глядя в тёмное окно, не видя своего отражения. Её взгляд упал на вазу с фруктами на центральном острове. Среди бананов и яблок лежали два граната, тёмно-красные, почти бордовые, с сухой, одеревеневшей короной.

Рука сама потянулась и взяла один. Он был тяжёлым, твёрдым, как камень. Зоя не любила гранаты, их вкус казался ей терпким и странным, но она вернулась с ним в медицинскую комнату и поставила на металлический столик, рядом со стерильными контейнерами. Рубиновый шар на фоне хрома и белого пластика смотрелся чужеродно, как артефакт из другого мира. Символ несокрушимой силы, которая оказалась мифом.

Потом, с той же апатичной покорностью судьбе, она начала собирать оборудование. Упаковывать шприцы, отсоединять мониторы, сворачивать трубки. Её движения были медленными, лишёнными цели. Она решила остаться до утра. Мало ли. Может, он остынет. Может, передумает. Последняя, жалкая искра надежды, которую она сама в себе глушила.

Она уже почти закончила, протирая спиртом пульсоксиметр, когда по дому разнёсся оглушительный, короткий хлопок. Он был не похож ни на один из бытовых звуков. Он был окончательным.

Зоя замерла на месте, её пальцы сжали прибор. Секунда тишины, тяжёлой, как свинец. Потом её тело среагировало раньше сознания. Она бросила всё и помчалась по коридору, сердце колотилось в горле.

Первым делом — в его спальню.

Пусто. Кровать не смята.

Кабинет. Дверь приоткрыта.

Она ворвалась внутрь. И застыла.

Ким лежал на полу перед своим массивным кожаным креслом. На виске — небольшое входное отверстие, что было с противоположной стороны, Зоя запрещала себе представлять. В расслабленной руке — пистолет, тот самый, что когда-то был символом его власти и бунта.

Она рухнула на колени рядом с ним, её медицинский инстинкт пересилил шок. Она искала пульс на шее, уже зная, что не найдёт. Приложила ухо к его груди — тишина. Зрачки не реагировали на свет. Сразу начала непрямой массаж сердца, её руки, привыкшие к точным, выверенным движениям, теперь с силой вдавливали его грудную клетку. Хоть это и не имело смысла. Тело лежало раскинутым, безжизненным и тяжёлым. Он ушёл. Намеренно. Чисто. На своих условиях, как и хотел. Не позволив болезни забрать у него контроль.

Её силы иссякли. Она отползла от него и несколько минут созерцала картину собственного краха. В ушах стоял оглушительный звон.

Потом, медленно, словно во сне, поднялась. Подошла к столу. Её пальцы сами набрали номер скорой помощи. После соединения спокойно сообщила в трубку:

— Самоубийство. Пострадавший мёртв. Адрес...

Она положила трубку и снова обернулась к нему. Он выбрал другой путь. Он не стал дожидаться, пока кожура сгниёт и зёрна рассыплются. Он сам разбил её изнутри. Одним точным и окончательным ударом.