Глава 3 Дорога в город

Ноги привыкли к размеру каменных блоков, и Никита шёл, насвистывая знакомую мелодию. По обеим сторонам дороги попадались дома с оранжево-красными крышами, то одинокие, то небольшими группами за низкими белыми стенами. Одни стояли просто так, другие прятались за густой зеленью садов.
Виноградные лозы тянулись ровными рядами под ярким солнцем. Всё напоминало картинку из туристического буклета и при этом было до невозможности настоящим. Воздух, тяжёлый от ароматов, камни под ногами хранили жар дня.

Гроздья — ярко-зелёные, рубиново-красные — переливались на солнце. Казалось, протяни руку — и кисть сама окажется в ладони. То тут, то там они свешивались над дорогой, роняя на каменную кладку крупные ягоды. Никита наклонился, отломил небольшую кисть. Виноградины, тёплые от солнца, играли на свету спелыми боками.
Он на мгновение замер, положил одну в рот, зажмурился от удовольствия, ощущая, как сладость оттеснила тяжёлые мысли. Никита шёл вперёд, шаг за шагом, ягода за ягодой.
Издалека слышались голоса, неясный нарастающий гомон, смех, что плыл над холмами, но вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души. И только когда дорога завернула за очередной холм, всё изменилось.

Вдоль обочины выстроились телеги, запряжённые невиданными животными. Коренастые, выносливые, с тяжёлыми головами и длинными ушами, они напоминали и лошадь, и осла одновременно. Пока они паслись, щипля сочную траву, мужчины хватали объёмные корзины и грузили на двуколки с невысокими бортами. Едва одна повозка заполнялась, подъезжала следующая, скрипя колёсами.
Вдруг корзина выскользнула из рук, грохнулась оземь, и спелые гроздья винограда покатились по земле. Тут же со всех сторон налетели мальчишки и с весёлым гиканьем набросились на добычу. Взрослые с притворной суровостью замахивались для подзатыльников, но маленькие озорники ускользали, дразнясь на бегу.

Никита сбавил шаг, впитывая всё вокруг. Животное вскинуло уши, подняло голову и фыркнуло. Окинуло взглядом. «Ты кто здесь?» — но, не обнаружив угрозы, снова уткнулось мордой в траву, посчитав сочную зелень занимательней, чем чужак в странной одежде.
Люди не обращали на него внимания, хотя некоторые оборачивались с лёгким, сдержанным удивлением. Мелькали почти знакомые слова, ускользающие от понимания.

Мимо пролетела ватага мальчишек, шлёпая ногами по каменной мостовой.
— Barbarus! Barbarus! — донёсся насмешливый крик.
Ребята моментально дали дёру, нырнули в виноградник и скрылись от неодобрительных взглядов старших. Те только качали головами, вспоминали детство и тепло улыбались.
Никита прибавил шаг, и вскоре шумный виноградник с обитателями остался позади.
Дорога вела дальше. Время от времени на обочине попадались цилиндрические каменные столбики, изъеденные ветром, с высеченными символами. Никита провёл рукой по шершавой поверхности, ещё тёплой от солнца. Знаки казались узнаваемыми, но смысла не давали.
Парень-пастушок у дороги выводил грустную мелодию на флейте. Стадо коз, позванивая бубенцами, щипало траву неподалёку.
Он заслушался и не заметил, как из-за поворота вылетела повозка, а на облучке… на облучке сидел возница в одной-единственной рубахе! Никита едва успел отпрыгнуть.

— Эй! Где, чёрт возьми, штаны потерял? — крикнул он вслед, но слова утонули в грохоте.
Он оглядел себя — штаны на месте. Вечер опускался на землю, и вместе с ним наваливалась усталость. Дорога заполнялась людьми, телеги, скрипя, везли корзины с виноградом и фруктами, аромат которых мучительно будоражил пустой желудок. Завтрак канул в прошлое, вода давно кончилась.
Никита присел на придорожный камень, смотрел на прохожих: некоторые босиком, другие в странной обуви, похожей на кожаные подошвы, привязанные к ногам. Он вытянул усталые ноги, с тоской посмотрел на старые кроссовки, поднялся и побрёл дальше. Устав шарахаться от телег, свернул на обочину. Идти стало тяжелее.
«Зато хоть цел буду».

Стена вырастала из земли — огромные серо-жёлтые глыбы, пригнанные так, что между ними не просунешь лезвия.
С каждым шагом Никите приходилось всё выше задирать голову, пока взгляд не упирался в каменные зубцы исполинских башен, что высились, наблюдая за каждым шагом.
На самом гребне колыхались размытые маревом силуэты часовых. Они медленно оглядывались по сторонам, прикрывая ладонями глаза от палящего солнца.
У распахнутых ворот с массивными створками, стянутыми почерневшими полосами, несли службу стражники. Их некогда алая форма потеряла цвет от солнца, впитала пот и пыль дорог, превратилась в выцветшую грязно-бурую ткань. На широких кожаных поясах висели короткие мечи, вспыхивая на солнце отточенной сталью. Длинные копья и тяжёлые щиты прислонились к каменной кладке, будто измотанные дневным жаром. Шлемы торчали на кольях — пустые, но настороженные.

Никита остановился в тени оливкового дерева, сжался от напряжения и наблюдал за происходящим. Вереница людей и повозок проходила в ворота: одних пропускали сразу, других задерживали, расспрашивали. Заглядывали в повозки, копались в соломе и тюках, и тогда возница снимал с пояса мешочек, клал в протянутую ладонь горсть монет, и телега двигалась дальше, а кто мешкался — получал толчок в спину.
Он не решался подойти, ноги не слушались. Всё внушало ужас: массивные створки ворот и стражники в потрёпанных плащах. Только соломенная шляпа с широкими полями на голове одного из них вызвала улыбку. Никита прыснул от смеха, и в эту минуту стражник повернулся. Пристально посмотрел и неторопливо поманил рукой.
Сердце ухнуло в пустоту. «Попался…»

Он шагнул, понимая, что выбора нет. Плечо придавила тяжёлая ладонь. Солдат говорил хриплым, грубым голосом, но Никита не понял ни единого слова. Стоял молча, хлопал глазами. Стражник с презрением расхохотался прямо в лицо.
— Я… я… заблудился, — промямлил Никита. — Не знаю, куда идти.
Солдат открыл рот, чтобы ответить, но тут другой окликнул его, махнув рукой в сторону вереницы повозок, что катили, поднимая пыль. Как бы говоря: «Оставь бродягу, есть кое-что поинтереснее». Тот сплюнул в пыль, толкнул Никиту внутрь, грубо буркнув вслед:
— Barbarus!
«Понятно! Снова про меня».
Никита не стал долго размышлять и бросился вперёд, пока стражник не передумал.

Город встретил лавиной звуков и запахов — хаотичный, ревущий, словно оркестр, в котором инструменты дерутся друг с другом.
Шум голосов и грохот колёс смешивались с запахами, красками, лицами. Весь мир выплеснулся разом. Торговцы ругались на рынке, смеялись женщины, надрывно плакал ребёнок. Гремели повозки, поднимая клубы пыли. Запахи смешались, и голова пошла кругом: пахло жареным тестом, солёной рыбой, и накрывал всё сверху запах пыли.
Толпа двигалась в собственном ритме: то подталкивала вперёд, то замирала, будто кто-то дёргал невидимые нити.

Женщины в тонких тканях, которые пытался поднять ветер. Мужчины — кто в коротких, выцветших на солнце рубахах, кто в торжественных белых одеяниях до земли. Особо выделялись высокие, длинноволосые чужеземцы в клетчатых штанах и пёстрых плащах, сколотых массивными застёжками. Цвета рябили в глазах: потёртое и выцветшее соседствовало с праздничным и ярким, создавая неразбериху.
Босоногий мальчишка протискивался сквозь толпу, таща за верёвку упрямую козу. Животное мотало головой из стороны в сторону, упираясь копытами в землю. Мальчишка дёрнул сильнее, коза шарахнулась и со всей силы наступила копытом на ногу грузному мужчине в белом плаще. Тот взвыл от боли, вызвав взрыв оглушительного смеха вокруг. А мальчишка, с перепуганным лицом, петляя между ног, уже тащил козу подальше от криков пострадавшего.
Всё выглядело нереально, будто он провалился в чужую историю, где никто не замечает лишнего человека. Никита, прижавшись к шершавой стене, пытался отдышаться, силясь осознать реальность происходящего.

И тут вдали мелькнули красные плащи стражников, что двигались к воротам. Он нырнул в людскую гущу. Толпа подхватила и потянула, не давая выбрать направление. Все вокруг спорили, смеялись, торговались, и абсолютно никому не было дела до потерянного юноши.
Оставив позади людской поток, Никита вышел на площадь со старым фонтаном в самом центре. Вода струйкой вытекала из пасти льва, наполняя круглый бассейн с обветшалыми краями. Здесь был свой, особый ритм: женщины набирали воду в глиняные кувшины, дети резвились, а старик, согнувшись, умывал лицо.
Городской шум казался далёким эхом. От мокрого камня веяло бодрящей свежестью. Измученный жарой и давкой, Никита опустился на край и зачерпнул воду пригоршней. Пил жадно, опасаясь, что источник лишь обман, готовый пропасть в следующее мгновение. Вода, ледяная и чистая, бодрила, возвращала силы.
Умывшись, он осмотрелся. Никто не обратил на него внимания, каждый был погружён в свой неспешный ритуал.

Никита достал из рюкзака пластиковую бутылку и наполнил до краёв.
Мальчишка, уплетавший большую лепёшку, с любопытством уставился на него, наклонив голову, пытаясь осмыслить странность.
Никита сделал ещё глоток, пытаясь обмануть пустой желудок, но тот ответил сердитым урчанием на соблазнительный аромат свежего хлеба. Он собрался незаметно уйти, но почувствовал лёгкий тычок в бок.
Мальчик протягивал добрую половину лепёшки — тёплую, румяную, с тонкой хрустящей корочкой.
— Ecce, accipe, — проговорил звонким голосом.
Он взял тёплый хлеб, а когда поднял голову, чтобы поблагодарить, мальчишка уже бежал вприпрыжку по улице, довольный, будто совершил подвиг. Наверняка представлял, как за вечерней трапезой будет с восторгом рассказывать, что накормил смешного голодного чужака.

Никита жевал лепёшку и осматривался, когда в отдалении мелькнула знакомая фигура. Парень, одетый, как и все вокруг, в длиннополую рубаху и непривычную обувь с ремешками.
«Степка…» — вспыхнуло в памяти, как внезапная искра, и внутри приятно сжалось.
В детдоме был паренёк. Белобрысый, с вечно торчащими во все стороны вихрами, он умудрялся попадать в неприятности там, где их, казалось, быть не должно, постоянно с синяком под глазом или разбитой губой. Они не были близкими друзьями, но Никита проникся к нему симпатией. Стёпка — забавный, безобидный, со взглядом, будто никак не решит, что сказать. Никита сам того не заметив, взял его под опеку. Учитывая известный нрав Никиты и убедительность аргументов после пары-тройки «воспитательных бесед», Стёпку оставили в покое.

Никита прищурился, разглядывая спину — тот же вихор.
«Нет, не он... Хотя сходство поразительное».
Мысль вызвала усмешку: он живо представил Стёпку в этой рубахе посреди серого детдомовского двора.
Поговаривали, что после выпуска Стёпку окружила заботой состоятельная дама постарше. Чем именно они занимались — его не волновало. Главное, Стёпка выглядел сытым и довольным, с румянцем на щеках и без синяков под глазами.
У него наконец появилось место, где можно жить, без вечной обороны.

Вечер потемнел, звёзды проступали одна за другой. Никита, не зная, куда податься, снял кроссовки, подложил под голову рюкзак и устроился на скамейке. Мысли путались, гул в висках не стихал, и он провалился в беспокойный сон.