Мольфар

В ту ночь горы не спали. Они тяжело дышали, выталкивая из ущелий густой, как парное молоко, туман. Там, где острые пики Карпат вонзаются в брюхо тяжелых туч, тишина была почти осязаемой — гулкой и тревожной.
Старый Олекса стоял на самом краю обрыва. Его фигура, укутанная в грубое сукно, казалась продолжением скалы. В руках он сжимал громовицу — нож, вытесанный из щепы древней ели, в которую когда-то ударил небесный огонь. Дерево, познавшее поцелуй молнии, больше не принадлежало земле. Оно стало антенной, ловящей вибрации самой Вселенной.
— Идешь... — прошептал старик, и его голос потерялся в нарастающем гуле ветра.
С запада шла черная стена. Это не был просто дождь. Это была ярость стихии, способная смыть деревни в долине, превратить кроткие ручьи в ревущих зверей. Олекса поднял нож над головой. Кончик громовицы слабо засветился мертвенно-голубым светом, откликаясь на приближающийся разряд.
Он начал «вязать» небо. Его пальцы двигались в воздухе так, будто он плел невидимую сеть, а губы шептали слова на наречии, которое камни помнили, а люди — давно забыли. Мольфар не боролся с бурей. Он убеждал её. Он был медиатором в споре между небом и землей.
- Замкнись, — велел он туче. — Обойди. Твое время еще не пришло.
На мгновение молния осветила его лицо — глубокие борозды морщин, в которых, казалось, застыла пыль веков. В его глазах отражалась не буря, а бесконечное одиночество. Такова была цена. Чтобы слышать шепот гор и приказывать ветру, нужно было навсегда замолчать для людей. Мольфар — это мост. А по мосту ходят, на нем не живут.
В его сумке лежала мольфа — заговоренный камень, обмотанный овечьей шерстью. Он пульсировал теплом, согревая бок старика. Эта маленькая вещь хранила в себе энергию солнца, собранную на полонинах, и была готова либо защитить, либо покарать — смотря какую волю вложит в неё хозяин.
Буря вдруг вскрикнула в последний раз и, словно наткнувшись на невидимую стену, начала обходить пик стороной. Грозовой фронт раскололся, уводя потоки воды в необитаемые каменистые пустоши.
Олекса опустил уставшую руку. Громовица в его пальцах снова стала просто куском старого дерева. Мир вокруг снова стал тихим, но это была другая тишина — благодарная.
Он был последним эхом эпохи, когда человек еще умел различать голоса в шелесте листвы. Мольфар развернулся и медленно побрел к своей хижине, растворяясь в тумане. Завтра в селе скажут, что гроза чудесным образом прошла мимо. И никто не узнает, какую цену за это спокойствие заплатил старик, чей единственный собеседник — это ветер, воющий в ущельях.