Гл. 20. История Фриды

Богиня открыла глаза и увидела удивительный мир: в нем было множество жизней, звуков, света, тепла. Это был мир, созданный из печали, скорби и великой любви. Иштен слышала, как все живое шепчет ее имя.
- Я здесь!
Никто не ответил ей, но сердце всколыхнулось, а дыхание стало частым. Мир услышал ее, но ему еще нужно было время, чтобы узнать ее и пойти навстречу. Богиня присела на траву и стала ждать: времени не существовало, но жизни в этом мире уходили и возвращались вновь. Она любовалась этим: вблизи кто-то радовался, а кто-то страдал, но она видела цельную картину, она видела цель, к которой все идет и видела, как она прекрасна. Иштен вздохнула и дыхание ее подхватил ветер, она неподвижно сидела уже несколько столетий и смотрела на этот прекрасный мир.
- Кто ты?
Перед ней появился светловолосый ребенок с яркими изумрудно-голубыми глазами, смотрящими прямо на нее с нескрываемым любопытством. Иштен повернулась, чтобы внимательнее осмотреть вторженца и увидела часть Истины, которая крепко спала в его сердце.
“Вот почему отец не смог найти мать... Ты спряталась там, где бы он никогда не подумал искать... Ты давно вернулась туда, где все началось”.
- Привет, - Иштен слегка улыбнулась, и мальчик смущенный ее улыбкой, чуть попятился, но не ушел.
- Как тебя зовут? - спросил мальчик.
Иштен сделала вид, что задумалась перед ответом, а потом снова улыбнулась.
- Ты уже знаешь мое имя.
Мальчик еще больше смутился и почесал затылок.
- Нет... Может, я не расслышал вас, госпожа... Можете повторить, пожалуйста?
- Увы, я могу лишь однажды назвать его. Не переживай, ты вспомнишь его, через много-много лет, пары тысяч, наверное...
Мальчик пошатнулся и оперся на ближайшее дерево.
- Я не проживу столько! Никто столько не живет! Драконы, может, но я не дракон…
Иштен сдержала улыбку, она видела всю жизнь этой души, и знала, какой еще долгий путь у нее впереди.
“В тебе только часть… Есть еще две”.
Мальчик сел рядом с ней и немного покраснел, незнакомка пугала и притягивала одновременно. Мать рассказывала ему множество историй про Трех и великих героев, но он никогда не верил в их правдивость этих сказок, но сейчас... Он чувствовал, что говорит с кем-то другим, потусторонним, большим... Издалека он подумал, что это просто странник, но подойдя ближе, не сомневался, что говорит будто с дамой из высшего света, но сколько ей лет? Она менялась каждую секунду, но и в то же время была неизменна, как каменное изваяние.
- Если не хотели говорить, то и не отвечали бы...
- Ошибаешься, мне очень даже хочется говорить...  В последнее время, мне не везло с собеседниками: или я их не слушаю, или они меня не слышат.
Несмотря на ее слова, женщина вовсе не стремилась поддержать беседу, она продолжала смотреть вдаль, а мальчик сидел рядом и наблюдал за ней, не сомневаясь, что своими закрытыми глазами она видит больше, чем он увидит когда-либо.
- Ты умный ребенок... и хорошо воспитан. Как твое имя и кто вырастил тебя?
- М-меня... зовут Инес, госпожа. Моя первая мать-эльфийка и ее зовут Лария, она работает учителем в городской школе, а вторая мать- человек, Оливия. Она содержит небольшой постоялый двор, ей помогает муж, у них скоро родиться третий ребенок.
- А твой отец?
- У меня нет отца. Мне никогда не рассказывают про него правду, одни сказки... Наверное, он умер еще до моего рождения.
Богиня улыбнулась.
- Запоминай сказки, что рассказывает тебе первая мать. Потом многое из них поможет тебе... Посиди со мной еще немного, Инес, хорошо?
 Мальчик кивнул и оперся на камень, приготовившись просидеть в такой позе долгое время, он расслабился и постарался услышать и увидеть тоже, что и таинственная женщина, но ветер оставался для него просто ветром, а горизонт лишь горизонтом.
Уже начинало смеркаться, Инес не знал сколько именно прошло времени, но понимал, что матери уже ищут его и беспокоятся, но как бы не щемило его сердце, он не осмелился нарушить покой этой женщины, он чувствовал, что должен молчать и даже шевелиться было недопустимо.
Так взошла луна, он видел, как зажглись огни небольшого города, как закрылись последние лавки и магазины, как постепенно засыпали дома и их обитатели, горели только огни таверн и постоялых дворов... Он знал, что дома сейчас никто не спит, что вторая мама успокаивает первую, что его братья прислушиваются к каждому скрипу, а Торн с другими мужчинами ищут его по всему городу... Но он сидел, как прикованный, сонный и одновременно невероятно взволнованный, он не понимал почему так поступает, но знал, что и уйти уже не сможет.
Звезды начали бледнеть, на траве появилась холодная роса, а на город опустился слабый туман... Приходил новый день и с первым лучом солнца она обратилась к нему.
- Как странно... Пусть Судьба уничтожена, но все следует своему порядку и пророчество нерушимо. Пророчество… Может, это и есть Его искренние желание? Получить то, что противоположно Ему…И все мы нужны лишь для того, чтобы исполнить его? Неужели это и есть истина? Жестоко… Так пусть мы будем инструментами в Его руках, пусть все идет, как должно идти. Может, в конце мы и сможем обрести свободу, мой милый… Я смирюсь со своей ролью и дойду до конца. Надеюсь, что и ты решишься на это. Я буду ждать тебя, я буду ждать вас всех. Там. Очень буду ждать.
Она вздохнула.
 - Инес, подойди ко мне.
Одеревеневшее тело с трудом и неохотой подчинилось, медленно, через боль, он подошел к ней, не зная, чего ждать, но в то же время сгорая от любопытства.
Когда он нетвердой походкой подошел к ней, Иштен прикрыла его глаза рукой, и тут же вся его боль и усталость исчезла, как и весь мир вокруг - он ничего не видел, не чувствовал, не слышал, лишь она и ее голос.
- Только пожелай чего-то, и весь мир поможет тебе в исполнении желания. Это мой подарок тебе, это мое слово.
Иштен думала убрать руку и уйти, но мальчик схватил ее и удержал.
- А если... Я захочу снова увидеть тебя?
Богиня долго молчала, а потом улыбнулась, и эта улыбка была единственным, что Инес разглядел во тьме.
- Значит, так тому и быть... Ты знаешь мое имя, однажды ты сможешь позвать меня. В этот день настанет эпоха Света.. либо все вернется в хаос и вечность пройдет перед приходом нового творца”. Прощай, молодой Инес, надеюсь… Нет, я буду ждать тебя.
И она растаяла, как сон, как утренний туман, исчезла в лучах рассвета, а мальчик еще долго стоял и что-то думал про себя.
Он вернулся домой к полудню, более замкнутый и молчаливый, чем всегда, он так никому и не рассказал, что с ним произошло и где он был. Про этот случай бы больше и не вспоминали, если бы через год, когда ему только исполнилось одиннадцать, никому не сказав и слова, он не ушел из дома, забрав лишь немного денег и обручальное кольцо матери, с гравировкой на обратной стороне.
История Фриды

“Он ушел ведомый лишь желанием и долгом, поверив всем сердцем в обещание, больше похожее на сон, чем на явь. Апостол гласил, что нет ничего выше и важнее, чем долг перед собой и Богиней”.
Почему-то именно эти строки вспомнились Дариусу, когда он сидел в полутемной комнате, наедине с погибающем ребенком.
“Ее долг - это расставание с жизнью? Смерть от чужих амбиций? Мой долг это проконтролировать? Если жизнь подарок, то почему… Поэтому Марат был так осторожен со мной. Я действительно не готов”.
На самом деле у Дариуса сейчас должно быть полно дел. Обязанности храмовников не ограничивались только молитвами и утешительными разговорами в ожидание смерти: именно они отвечали за подтверждение завещаний, исполнения последней воли умирающего, совершения всех обрядов, контролировали организацию и самих похорон - вообще всячески помогали семье подготовиться к переходу родственника в мир Богини.
Однако сейчас перед Дариусом лежал лишь ребенок, которому не в чем было каяться или что-то завещать, другие обязанности взял на себя его учитель. Он часами находился в комнате девочки, надеясь, что она хоть на миг сможет прийти в себя, хотя и последнего желания у нее скорее всего тоже не было. Лишь изредка ему удавалось перекинуться парочкой слов с недружелюбной прислугой. Он мог бы попытаться сблизиться с ней, это была часть его задания, но…
Его твердая вера не допускала неуважительного отношения к переходу, он искренне старался облегчить страдания девочки, которая была всего на шесть лет младше его самого.
Он терпеливо ждал, надеясь, что зелье подействует, особое зелье, применяемое только в таких случаях и изготавливавшееся в самом храме. На короткий промежуток времени оно освобождало умирающего от боли, давало отдых, возвращало сознание, а затем снова отпускало в цепкие руки болезни, но никак нельзя было предсказать подействует ли оно наверняка.
Паладин нетерпеливо вздохнул, он чувствовал себя не на своем месте. И чувство это появилось гораздо раньше, чем он приехал сюда.
Дариус знал, что, когда девочка проснется у него будет только пару минут, чтобы поговорить с ней. В Зимнем монастыре он научился вести подобные разговоры, когда помогал черным жрецам, поэтому понимал, как важно подчеркивать разницу между смертью и переходом. Смерть - это неизвестность, страх, а переход - лишь возвращение к Богине, в этом не было ничего, кроме радости и благодати. На похоронах нельзя было громко скорбеть, как и веселиться, лишь тихое прощание с пожеланием счастливого пути, вот так провожают последователей Богини.
“И все же, где правда? Знал ли Апостол, что вера и политика так смешаются? Что священный переход будут использовать, как прикрытие, маскировку...”
И тут же другой голос подхватывал.
“Поздно об этом думать. Я уже выбрал свой путь”.
Он бесшумно ходил по комнате, надеясь, что Абеляр все же решит навестить его, но при этом зная, что тот занят организацией церемонии и не стоит ждать его.
Паладин вздохнул, он снова начал рассматривать убранство комнаты, но кроме нелепого старинного зеркала, ничего не привлекало его внимания, вообще, здесь была довольно посредственная, случайная обстановка. Было видно, что герцог не обустраивал комнату под вкусы дочери, как это было принято у богатых аристократов.
“Абеляр говорил, что он очень строг с детьми... Его сын даже не приедет из Академии, чтобы попрощаться с сестрой”.
Дариусу было неуютно, холод, царившей в этой семье, пробирал его до костей. Он вспомнил простые и тесные комнаты монастырей, а потом казармы храма, пусть там и было только самое необходимое, но он никогда не чувствовал себя там таким одиноким и угнетенным.
“Неужели для них это норма?”
Он вспомнил лицо самого герцога де Нила, озадаченное и строгое, но нисколько не печальное или скорбящее. Этот нефелим выглядел так, будто кто-то давно потушил свет в его глазах и с тех пор, там нет ничего, кроме холода, равнодушия и скуки.
“Более того, этот род все еще придерживается похорон по-старому обряду”.
Дариусу хотелось впустить в комнату хоть немного света, а то нынешняя обстановка уже напоминала ему могилу. Он аккуратно отодвинул часть штор и залюбовался прекрасным розовым садом, который он приметил еще по пути к особняку.
- За ним находиться склеп, где лежат мои мама и младший брат, и все, кто носит и будет носить нашу фамилию.
Голос Софии был слабым и мягким, Дариус повернулся и увидел спокойное, умное лицо девочки, полностью осознающее свое положение. На ее лице можно было разглядеть сильнейшую усталость, изнеможение, но страха, самообмана или надежды на нем не было. Храмовник мысленно выдохнул - разговор не будет таким трудным, как он предполагал, мысленно он уже сообщил Абеляру о пробуждении Софии, на всякий случай, но обнадеживающего ответа он так и не получил.
“Я занят”.
- Мне позвать твоего отца?
- Нет... Нам нечего сказать друг другу. Только просьба... Передадите?
- Конечно, за этим я здесь.
- Портрет.
Дариус приподнял бровь, он никак не ожидал, что такого начала просьбы.
- Я бы хотела, чтобы его уничтожили, если возможно. Он мне не нравиться. Совсем не нравиться. Зря я вообще тогда решилась… Хаа…
Дариус медленно и осторожно подошел к кровати девочки, которая со своей стороны не отводила взгляда с его фигуры.
- Хмм... Я передам твое желание, но уверена, что хочешь лишить своих близких собственного изображения? Время жестко и стирает из нашей памяти образы тех, кто был нам дорог. Изображение помогает уменьшить боль утраты.
- Там не я... Не нужна такая память. Еще... Хотя нет, это все.
Храмовнику стало любопытно, пусть и бессмысленно, но ему стал интересен этот ребенок, так мужественно принявший свой переход... нет, смерть.
- Уверена, что у тебя нет других желаний? Просьб?
София печально ответила на его взгляд, на самом деле ей хотелось увидеть Леона и отца, она надеялась получить от них хоть толику сочувствия, любви… Хотя бы сейчас, хотя бы какое-то доказательство, что для них она была не просто шахматной фигурой на доске, а частью семьи. Это то единственное, что ей так хотелось знать и что она так старалась заслужить от них. Глаза у нее увлажнились, и София повернула голову набок, чтобы две маленькие слезы скатились и бесшумно упали на подушку.
 - Я бы хотела знать... Хотела, чтобы отец и брат сказали, что любят меня, что будут скучать.
Она печально улыбнулась и пронзительно посмотрела на храмовника.
- Но, к сожалению, я увижу их ложь... Если бы мама была жива, то, наверное, все было иначе... Нет, поговорите со мной о чем-то еще. Это же последний разговор?
Она заметила, что храмовник отошел от кровати и внимательно изучает книги на ее столе.
- Знаете, какая книга меня больше всего напугала?
- Политическая история Единого континента? Ее объем воистину пугает.
София улыбнулась, и ее улыбка задела паладина, такая она была печальная и смиренная.
- Нет... История. История культа Трех. Обычай, особенно распространенный на крайних землях старого эльфийского королевства, когда в неурожайный год выбирали жертву из числа юношей и девушек только входящих в пору цветения. Всех детей сначала одевали в белое и вплетали в волосы колосья пшеницы, а после молитвы Трем их заставляли тянуть палочки или бросать кости, тот, кто вытягивал короткую или выбрасывал тройку, менял белые одежды на красные и всходил на костер. Я представляла себя таким ребенком... Гибнущим, непонятно за что...
Взгляд Софии потемнел, глаза будто наполнились темной водой и только слабый голубой огонек еще сражался с наступающей тьмой.
- Ценой одной жизни другие получали благополучие и процветание... Почему Старые боги требовали чужие жизни? Почему их отдавали так смиренно, пока не пришел Апостол?
Дариус чуть вздрогнул.
“А изменилось ли что-то?”
Он видел, что действие зелья ослабевало и болезнь возвращалась к девочке. Чувство неправильности происходящего, страха подступило к его горлу. Он не понимал почему это происходит только сейчас, почему не раньше, не в монастыре, когда у учителей на все были ответы, когда он никогда не был один на один с… Дариус с трудом подавил это чувство и взял себя в руки, он вспомнил, что должен играть роль, роль...
“Всю жизнь?”
- Богам нужно отдавать то, что действительно имеет цену. Это ни золото, ни вино... Только жизнь имеет настоящую ценность. В какой-то мере мы приносим Богини такую же жертву, просто она не требует крови.
София молчала, и храмовник решил, что она снова погрузилась в небытие. Он отошел от рабочего стола девочки и думал вернуться к созерцанию розового сада, чьи прекрасные лепестки скрывали за собой смерть.
 “Нужно успокоиться, голова должна быть ясной и холодной”
- Я хочу принести клятву... Если бы было возможно, то я не хотела бы не быть погребенной в склепе и не стать жертвой амбиций родителя. Я хочу умереть, где угодно, но не здесь. Пусть Богиня примет мою жертву, а если я получу желаемое, то отдам ей свою жизнь.
Храмовник похолодел, сейчас ему очень хотелось, чтобы рядом был Абеляр и сказал ему, что делать, ведь отказать в клятве по кодексу и совести он не мог, но и принимать ее от дочери герцога было бы ошибкой... Всем нутром он чувствовал, что совершает ошибку...
- Ахх...
“Когда не знаешь, что делать, то делай по правилам”.
Про себя он повторил слова одной из монахинь монастыря Весны, подошел к Софии и взял ее холодную руку в свою.
- София де Нил, желаешь ли ты просить Богиню о чуде?
- Желаю.
- Чем ты сможешь отплатить Богине за ее милость?
- Лишь своей жизнь.
- Клянешься ли ты в этом?
- Клянусь.
Дариус почувствовал, как она слегка сжала его руку, а потом глаза ее закрылись, а голова чуть наклонилась - девочка уснула... Но не умерла. Сердце храмовника стучало громче, чем настенные часы, он сомневался в правильности своего решения.
“А вдруг она действительно выживет?”
“Как я буду радоваться этому чудо?”
“Должен радоваться”.
“Учитель разочаруется в нас”
“Богиня... Забери ее в лучший мир. Молю!”
На самом деле такую клятву приносили многие на смертном одре, и храмовники, в том числе паладины, не могли отказать в ней умирающему, клятву давали всегда лишь наедине со служителем и очень редко кому она на самом деле помогала. Даже сами храмовники признавали, что это упование лишь продлевает и усугубляет страдания больного и желали ее вовсе отменить еще во времена жизни Апостола, но...
“Это строгое правило”.
Так этот нелюбимый всеми храмовниками долг и продолжил свою жизнь, но Дариус уже понял, что храмовники иногда “отменяют” чудеса Богини. Его руки похолодели и на ладонях появился холодный и липкий пот.
“Мы не святые, но мы защищаем... Мы защищаем Ее. Это главное”.
“Уверен? Как Богине поможет смерть этого ребенка?”
“Мне нужно быстрее во всем признаться учителю”.
Дариус позвал горничных, приставленных присматривать за больной и отправился на поиски своего наставника в этом огромном особняке.
“Или не стоит беспокоить его этим... Девочка вряд ли выживет”.
У него закружилась голова и к горлу подступила тошнота, он остановился и оперся о стену, чтобы отдышаться: противоречия подступили к горлу. На одной чаще весов была его любовь и вера, а на другой карьера, уважение наставника и оправдание его ожиданий, подтверждение собственной исключительности. Впервые в жизни он почувствовал, что слишком молод, неопытен, в конце концов, ему всего двадцать.
“Если... Если я хочу доказать свою полезность... То она должна умереть. Но точно ли этого хочет Она?”