Коррекция любовного сюжета... ч. 2

Продолжение...

Протокол быстро оброс приложениями...

К третьей «исследовательской сессии» у Григория была уже целая папка:

— «Приложение А: Тактильные реакции»,

«Приложение Б: Временные параметры (прелюдия/развитие/разрешение)»,

— «Приложение В: Внелитературные физиологические феномены (дрожь, мурашки, изменение ритма дыхания)».

Софья, входя в ту  же студию , чувствовала себя уже не идиоткой, а скорее соисследователем на грани великого (и чрезвычайно приятного) открытия.

Григорий уже  стоял у стола, изучая график на планшете. На нём были джинсы и темно-синяя водолазка. Он выглядел… уже как то  моложе. И менее редакторским...

— Я проанализировал наши предыдущие данные, — начал он, не отрываясь от экрана. — Выявил закономерность: пик субъективно оцениваемой «достоверности» приходится не на моменты активного действия, а на паузы и микро-детали. Те, что мы в литературе обычно опускаем как «незначительные»...

— Например? — спросила Софья, сбрасывая куртку.

— Например, момент, когда ты поправляла волосы после того, как мы… — он запнулся, впервые используя местоимение «мы» вместо «испытуемые», — вобщем, после контакта. Ты сделала это левой рукой, хотя ты правша. Механизм? Скорее, подсознательное желание создать легкий барьер, дать себе секунду на какое то осмысление. Или реакция на мой взгляд. В книгах героини никогда не делают таких мелких, негероических движений. Они либо страстно отдаются, либо гордо всё отвергают. Третий вариант не предусмотрен!

Софья слушала, как завороженная. Он говорил о ней, о ее жестах, как о ценных артефактах. Это было даже лестно, но  и пугающе.

— И что это дает для «Страсти»? — поинтересовалась она, подходя ближе.

— Дает глубину. Объем. Персонаж из картонного силуэта становится существом из плоти и нервов. Читатель верит не страсти, а какой то человечности. А страсть, вытекающая из человечности… — он наконец оторвал взгляд от планшета и посмотрел на нее, — она и есть самая достоверная!

В его взгляде не было никакой иронии. Была та самая научная серьезность, но направленная теперь не на разбор, а на созидание. И на нее!

— Сегодняшняя гипотеза, — сказал он, откладывая планшет, — касается влияния внешних факторов на восприятие. В романах обстановка,  это всегда гламурный фон: шелковые простыни, лепестки роз, мерцающие свечи. Но что, если достоверность кроется в диссонансе? В легком как бы  несовершенстве?

— Что ты предлагаешь? — спросила Софья, и ее сердце странно екнуло от этого «ты», вырвавшегося само собой.

В ответ он протянул руку и выключил основной свет, оставив гореть только тусклый  светильник над диваном. Из окна падал холодный синеватый свет уличных фонарей. В комнате стало полутемно, уютно и немного как то  обыденно.

— Фактор первый: температура. Здесь прохладно. — Он взял ее руку, его пальцы были прохладными. — Как это влияет на тактильные ощущения? Контраст между прохладой воздуха и теплом кожи. Деталь!
— Фактор второй: звук. — Где-то этажом ниже завелась стиральная машина, издавая равномерный, утробный гул. — Не симфония и не пение птиц. Бытовой шум. Реальность сейчас  вторгается. Как на это реагирует наше тело? Игнорирует? Или, наоборот, обостряет все чувства, пытаясь отстраниться от такого фона?

Он говорил, а его пальцы медленно водили по ее ладони, запястью, внутренней стороне предплечья, фиксируя ее  реакцию кожи,  гусиную кожу, которая возникала не только от прикосновений, но и от его голоса, от этой странной, безумной лекции посередине ничего не значащей съемной квартиры...

— И фактор третий, самый главный, — его голос стал тише, — несовпадение ритмов!
 В книгах всё синхронно. На деле,  нет...
Сердце каждого бьется в своем темпе. Дыхание сбивается не вместе, а вразнобой. Задача,  не привести к унисону, а… услышать эту полифонию. Принять ее!

Он наклонился и поцеловал ее в основание шеи, там, где пульсировала артерия. Его губы были теплее его пальцев. Софья закрыла глаза, погружаясь полностью  в этот странный эксперимент. Он был прав! Холод воздуха заставлял жаться к его теплу. Ровный гул стиральной машины создавал гипнотический, отстраненный фон, на котором каждое прикосновение, каждый вздох звучали невероятно ярко. А их сердца и правда стучали вразнобой: ее,  часто и звонко, его,  глубже и чуть медленнее...

Он был очень дотошен. Он исследовал реакцию на прикосновения к разным участкам кожи, отмечая разницу между, как он выразился, «зонами с высокой и низкой плотностью тактильных рецепторов».
Он фиксировал, как меняется ее дыхание, когда он проводил пальцами по позвоночнику, и как оно, ее тело,  замирает, когда его руки находили под платьем застежку бюстгальтера,  на этот раз не спереди, а на спине...

— Сложность, — пробормотал он, пытаясь одной рукой справиться с крючком, — значительно выше, чем с той  пуговицей. Героиня, делающая это одной рукой в темноте, просто  супергеройша. Или имеет большой опыт!

Софья фыркнула сквозь своё  прерывистое дыхание:

— Остановись. Ты сейчас… портишь… весь этот момент!

— Анализ не портит момент, — возразил он, наконец справившись с застежкой и прижавшись лбом к ее плечу. — Он его… только углубляет. Позволяет прожить осознанно...

И в этом был весь парадокс.
Его педантичность, его вечные «фиксирую» и «анализирую» даже не охлаждали ситуацию. Они, как ни странно, накаляли еще сильней  ее. Потому что за каждым его термином, за каждой попыткой систематизировать, стояло жгучее, неподдельное внимание. Он не «потреблял» этот момент. Он изучал его. И изучал ее, как женщину!
Такого пристального, почти болезненного внимания к своей персоне Софья не чувствовала никогда. Ни от одного из своих прошлых «романтических» героев в жизни, уж это точно!

Когда они, наконец, оказались на диване, а его рубашка и ее платье присоединились к аккуратно сложенной на стуле куртке, ирония растворилась окончательно. Осталась только практика,  шершавая, теплая, не укладывающаяся ни в какие планы.
Григорий на мгновение замер над ней, и в его глазах Софья увидела не расчет, а даже какую то  растерянность. Как будто его безупречный протокол не предусматривал этого,  полного слияния его гипотезы и эксперимента, наблюдателя и наблюдаемого.

— Здесь, — он даже кашлянул, — протокол… данных недостаточно. Требуется… импровизация!

И он импровизировал. Уже ничего не комментируя. Его прикосновения, сначала такие методичные, стали более уверенными, менее предсказуемыми. И где-то в гуле города и вибрации чужой стиральной машины, в холодковатом воздухе и под его теплым, наконец-то молчащим телом, Софья обнаружила нечто, абсолютно не вписывающееся ни в один редакционный вариант. Не «бурю страсти», не «слияние душ». А сложную, дрожащую, до смешного ранимую нежность. Которая была даже страшнее и реальнее любой бешеной страсти...

После, лежа под одним тонким покрывалом, слушая, как его сердце постепенно возвращается к нормальному ритму, Софья спросила:

— И каковы твои теперь выводы, ученый?

Он долго молчал, глядя в потолок:

— Вывод первый: влияние внешних факторов сильно преувеличено. При достаточной… вовлеченности, сознание успешно фильтрует шумы.

Вывод второй: субъективные оценки терпят крах. — Он повернулся на бок, чтобы видеть ее лицо. — По десятибалльной шкале… вообще то  здесь нет никакой  шкалы. Яркость восприятия ломает все возможные  измерительные инструменты!

— Это так поэтично!, — улыбнулась Софья.

— Это констатация факта, — поправил он, но в его глазах светилось что-то новое, неуловимое. — Данные эти  оказались сложнее предполагаемой модели. Их… невозможно отредактировать. Только принять можно безоговорочно!

Он потянулся к блокноту, лежавшему на полу, достал его и что-то написал. Потом протянул листок Софье. Там было написано не «Протокол №3», а просто была одна строчка:

— «Явление: неконтролируемое снижение профессиональной дистанции. Побочный эффект: рост личной заинтересованности.
Выводы: требуют дальнейшего, глубоко непрофессионального изучения. Г.».

Софья прочитала и весело  рассмеялась, но смех тут же застрял в горле. Она взяла ручку и дописала ниже:

— «Соавтор согласен на продолжение исследования. Без всякого  протокола. С.».

Абсурдный их договор тихо умер, растворившись в чем-то новом и еще интереснее. Больше не было никаких сессий в студии. Были простые встречи. Уже в его строгой, но всё же имеющей намеки на жизнь квартире (книги уже не по стопкам, а в беспорядке, странная коллекция морских раковин на полке), у нее дома, среди разбросанных черновиков и чашек с остывшим чаем.
Григорий перестал быть для нее  редактором... Он стал просто Гришей. Тем, кто мог с серьезным видом обсуждать за завтраком преимущества разных типов застежек на женском белье с точки зрения эргономики, а потом, покраснев, замолчать, когда она целовала его в щеку в виде благодарности за чувства к ней...

Работа, однако, никуда не делась. Софья дописывала свои  «Объятия в тумане», и теперь красная правка Григория выглядела совсем иначе. Не было больше саркастичных замечаний о физиологии. Вместо них появлялись вопросы:

— «А что она чувствует здесь, кроме страха? Может, какую то досаду? Или легкую неловкость?»,

— «Он говорит это, но во что он сам верит? Покажи нам его сомнение»,

— «Эта метафора красива, но она закрывает настоящую эмоцию. Попробуй убрать и описать попроще!».

Он учил ее не реализму деталей, а правде чувств. И она учила его  тому, что за сухими фактами всегда стоит живой, дрожащий человек...

Однажды вечером, когда она корпела над финалом, Григорий положил перед ней толстую папку.

— Что это?

— Результаты нашего… первоначального исследования! Систематизированы, проанализированы. Я думаю, тебе будет очень  интересно!

Софья открыла папку. Там были графики, таблицы, распечатанные фотографии (абстрактные, ничего, конечно,  откровенного) с пометками:

— «Реакция на контраст температур», «Изменение частоты дыхания в зависимости от…». Но в конце лежал не пронумерованный лист. На нём уже  было написано от руки:

— «Наблюдения, не поддающиеся формализации:

1. Момент, когда она смеется, запрокинув голову, и я вижу каскад ее волос и линию горла. Никакого литературного эквивалента. Только желание повторить это каждый раз всё снова и снова!

2. Ее привычка теребить край рукава, когда думает о чём то. Признак неуверенности, который делает ее сильнее в моих глазах!

3. Запах  ее  кожи и тела после дождя (смесь городской пыли, озона и чего-то неуловимого, только ее)...

4. Паника, возникающая при мысли, что эти данные могут быть утрачены. Вероятность: неприемлемо высокая...

5. Вывод, не относящийся к профессиональной деятельности: эксперимент вышел из-под нашего  контроля. Результат, не повышение качества текстов, а полная переоценка всех личных приоритетов. Я больше не хочу быть редактором этой книги. Я хочу быть соавтором этой жизни. Считайте это заявкой на эту  вакансию!».

Софья читала, и буквы расплывались перед глазами. Она подняла на него взгляд. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел в окно, словна ожидая ее  вердикта.

— Это… самый лучший редакторский отчет, который я когда-либо получала, — с дрожью в голосе  прошептала она.

— Это не отчет, — сказал он, поворачиваясь к ней. Его лицо было чуть напряжено. — Это моя  капитуляция. Мои методы оказались несостоятельны перед лицом полученных данных. Я не могу их классифицировать. Я могу только… — он сделал шаг к ней, — просить о продлении этих  исследования. На неопределенный срок. Без всякой цели. Без всяких глупых гипотез. Просто чтобы собирать эти данные. Каждый день собирать с тобой вместе!

Софья встала, подошла к нему и нежно  обняла. Он замер, потом осторожно ответно обнял ее, прижав свое лицо к  к ее лицу.

— Мне кажется, — сказала она ему на ухо, — мы уже вышли за рамки любого договора. Даже такого  абсурдного...

— Согласен, — он вздохнул, и его дыхание шевельнуло ее волосы. — Но я же  педант. Мне нужна везде  ясность. Итак, Софья… что мы делаем теперь с тобой?

Она отстранилась, чтобы посмотреть ему в лицо. В его глазах, этих серых, аналитических глазах, сейчас плескалась целая буря непроанализированных, но живых эмоций. Страх. Надежда. И неприкрытая нежность...

— Мы пишем новую книгу, Гриша. Без всякого предварительного плана. Без гарантий хэппи-энда издательства «Страсть». С одним только… стремлением к максимальной достоверности. Согласен с этим?

Он медленно кивнул. Потом, как бы вспомнив что-то, добавил:

— С одним условием. Соавторство. Пополам. И право на внесение правок… в самом  реальном времени!

— Имеешь это право, согласна!, — улыбнулась Софья и потянула его к себе.

Финал «Объятий в тумане» она переписала за одну ночь. Герои ее  не заключали абсурдных договоров. Они просто встречались среди книжных стеллажей, и он, тот книжный циничный ученый, вместо того чтобы критиковать ее дальнейшие романтические бредни, молча взял ее за руку и сказал:

— «Знаешь, твоя метафора про туман… она неверна! Туман всё  скрывает. А у меня, когда я смотрю на тебя, наоборот  всё проясняется. До мучительной ясности».

Это была лучшая строка в ее  книге. И она не имела ничего общего с тем, что требовала ее «Страсть». Но Григорий, читая это, лишь кивнул и сказал: «Правдиво очень. Ставь!».

Книга вышла...

Отзывы читательниц в интернете пестрели восторгами:

— «Как живо!», «Герои такие настоящие!», «Чувствуется, что автор сама пережила каждую строку!».

Директор «Страсти» вызвал Софью и похлопал ее по плечу:

— «Вельская, Вы нашли свою жилку! Так держать! Что, Ваш новый редактор так же хорошо работает?»

Софья посмотрела на Григория, который сидел напротив с каменным лицом, и едва сдержала улыбку.

— Да, — сказала она. — Он… исключительно эффективный методист!

Вечером они праздновали это событие у нее дома. Простым ужином и недорогим вином. Григорий поднял бокал.

— За… успешное завершение нашего  эксперимента. Данные получены. Гипотеза о возможности «достоверной страсти» чётко подтверждена. Правда, ценой полного краха моего  научного метода!

— За крах любых старых методов, — улыбнулась Софья, чокаясь. — И за появление новых...

Он поставил бокал и достал из внутреннего кармана пиджака маленькую коробочку. Не бархатную, а картонную, похожую на упаковку для USB-накопителя.

— Это что? Новая версия нашего  протокола? — пошутила она.

Он открыл коробочку. Внутри лежал старый, видавший виды ключ.

— Ключ от моей квартиры, — сказал он, и его голос был непривычно тихим. — Самый достоверный из известных мне символов. Не предполагает никаких  обязательств, кроме одного, права твоего  доступа. В любое время. Для продолжения исследований или… даже просто так! Это не предложение руки и сердца. Это предложение… нашего пока  соавторства в быту. Со всеми его неудобными паузами, бытовыми шумами и несовпадением наших ритмов...
Пока что... Потом посмотрим!

Софья взяла ключ. Он был холодным и немного тяжелым.

— А обратная связь? — спросила она, сжимая металл в ладони.

— Обратная связь будет постоянной, — пообещал он. — Я же педант!

Она надела ключ на свою связку, рядом с ключами от своей квартиры. Они легонько звякнули.

— Знаешь, — сказала Софья, — я, кажется, поняла, в чём была главная ошибка всех моих романов.

— В чём? — он смотрел на нее, отложив в сторону свою ученую важность.

— Я пыталась описать страсть,  как какой то конечный продукт. Красивый, упакованный. А она… — она посмотрела на него, на его напряженное, ждущее лицо, на острые скулы и теплые сейчас глаза, — а она оказалась обычным  методом. Долгим, смешным, нелепым, иногда раздражающим методом познания другого человека. Со всеми нашими протоколами и даже  без них!

Григорий улыбнулся.  Широко и немного неловко.

— Внеси это обязательно в эпиграф к своей  следующей книге, — сказал он. — А сейчас… я предлагаю провести практическое исследование на тему «Влияние совместного мытья посуды на эмоциональный климат в неформальном соавторстве». Моя гипотеза: оно, это исследование, кажется, положительное!

— Поддерживаю, — засмеялась Софья. — Но только с условием: я мою, а ты вытираешь. И никаких замечаний по технике!

— Обещаю, — сказал он, вставая и закатывая рукава. — Только сбор некоторых данных...

И они пошли на кухню, где их ждали тарелки, бокалы и целая жизнь, ещё  неотредактированная, но и  невыдуманная, достоверная до последней, смешной и прекрасной мельчайшей детали...