Туман. книга восьмая. глава двадцатая

 

               



                ЗНАЕТЕ, ЧТО ВЕСЬМА ОБМАНЧИВО?
                ПРИНИМАТЬ ЧАСТЬ ЗА ЦЕЛОЕ, А ЦЕЛОЕ ЗА ЧАСТЬ.


                «Это может дойти до того,
                что иному, особенно в минуты
                ипохондрического настроения,
                мир может показаться с
                эстетической стороны – музеем
                карикатур, с интеллектуальной –
                сумасшедшим домом, и с
                нравственной – мошенническим
                притоном».
                Артур Шопенгауэр, «Свобода воли».


               
               
               

--Хоть единожды мы потрудились найти настоящую причину сей «сонной» суматохи? Уверяю вас, нет! Мы делали только то, что нам дадено, как условие задачи! И каков же итог трудов наших малоправедных? Несколько смертоубийств, похищение, кража, мордобой и срочное наше отступление на зимние квартиры. Поймите, дорогие мои, я не намерен обличать, я буду и впредь говорить «мы» но, вместе с тем, я намерен настоятельно истребовать от НАС настоящего, откровенного обсуждения того, что нас сюда затащило. Того, с чем мы столкнулись нынче, и с чем мы окажемся в завтра.

Странное дело, но штаб-ротмистр не просто сидел в кресле и молчал только потому, что подобное поведение он обещал жестами. Если верить его пересказу (а сомневаться в его искренности у автора причин нет) сего разговора, он легко подавил в себе сильнейшее желание перебить Карла Францевича, и втиснуть в его завершающее предложение свою шутку «на чём сердце успокоится».

Снова-таки, опираясь на его воспоминания, ему вдруг стала настолько нежданно важна вступительная часть о принудительном следовании в хвосте поставленной задачи, что появившаяся мысль о том, что каждый прожитый день в Кисловодске был действительно кем-то спланирован, стала казаться единственно верной.

--Нет, Кирилла Антонович, позвольте моим рассуждениям пустить корни в ваших головах. Я всё пытаюсь понять, эти спящие, эти провидцы и прочие развлечения – для какой настоящей цели придуманы?

По тому, что воздух в нумере стал отдавать чистейшим озоном гроза, в виде настроения Карла Францевича, уже началась.

--Вы же помните, чем потчевали нас в начале «сонного дела»? Глупостями … нет, ей-Богу, истинными глупостями! Их с лёгкостью сперва разоблачит, а после прилюдно примется над ними подтрунивать любой городовой! Господа, отчего же никому из нас троих до сего дня не пришло в голову, что нам всего-то предлагают канканировать под дудку каких-то юродивых шутов! Просто вслушайтесь в ….

В дверь нумера постучали.

Первым, и вполне объяснимым порывом штаб-ротмистра, было просить доктора продолжить свою мысль пока он, Модест Павлович самолично, не отворит дверь и впустит прислугу отеля, сумевшую-таки собрать воедино столь ранние закуски. А то, что это именно прислуга, сомнений пока не было.

Другая мысль, оказавшаяся более зрелой, воспротивилась порыву, и напомнила об азах конспирации, громко голосящих о недопущении в частные разговоры неподготовленных ушей, а также носов, имеющих длину более чем положенную для обычного сопения.

Сделав предостерегающий жест, штаб-ротмистр аккуратно приоткрыл дверь, деланно зевнул и спросил.

--Чего интересного нынче в Кисловодске?

Ответом была кухонная тележка, заставленная тарелками с тем, что было собрано наспех в сонной кухне.

При полном молчании наших героев стол сервировался не только посудой, но  и тем, «что Бог послал».

Имитируя нетерпеливость и неутолимое желание приступить к еде, Модест Павлович укоротил время нахождения прислуги в нумере не меньше, чем на половину от обычного, запер дверь и приступил к делёжке провианта на три персоны, не отвлекая на это дело одного говорящего и одного из пары слушателей на рутину застольных обрядов.

И, если сервировка стола была тихой рутиной, то в среде пассивно ожидающих завтрака, затевалась гроза.

--Карл Францевич, вам не кажется, что мы уже обсуждали эту ситуацию? – Спросил  помещик, поднимаясь с кресла и снимая своё пальто.

--Не вижу греха в том, чтобы вернуться к недоговорённому!

--Что ж, извольте!

--Я силюсь понять, чего добиваются наши сонные визави, и наталкиваюсь на сплошную глупость.

--Вы же просили нас вслушаться, вот и повествуйте, а мы последуем вашей просьбе.

Кирилла Антонович снова опустился в кресло, и немедленно увлёкся разглядыванием потолка над собой.

--Уж не окажите! – В голосе доктора зазвучала такая сталь, которой позавидовала бы любая сабля. – Если вы верите, что помогая торговкам с рынка вернуть их пропажу через «сонные» откровения, и пользуясь этим фортелем добраться до гражданских сановников и армейского генералитета, то продолжайте верить себе на здоровье! Но это так не работает! Всегда сыщется некто важный и по чину, и по полезности для «спящих» мошенников, кто в худом настроении возвратиться домой со службы и, услыхав от супруги притчу о магических способностях каких-то странных людей, сделает выговор супруге и надаёт по шеям доверчивой прислуге, попутно запрещая впредь беспокоить его базарной болтовнёй. Возможно ли такое? Вот видите, вы прислушались и согласились с моими доводами. И, если такое случится, что это может означать? Только то, что сплетаемая цепочка от торговки через сон к сановнику, оборвалась. Время мошенниками потрачено напрасно, этот город, а то и целая губерния потеряны, как ступень к цели. Я уже не вдаюсь в мелочи, такие, как многость сторонних людей, задействованных в эту аферу. Согласитесь, ведь для того, чтобы открыть глаза важному для мошенников человеку на его трудноразрешимую проблему через «сонное» откровение, эту самую проблему надлежит создать в достовернейшем виде!  Сколько народу для этого надо? Это должны быть «завербованные» приближённые, это должны быть и чужие, никому не знакомые люди, попадающие по случаю под чей-то взгляд, и делающиеся подозрительными. И никто не пойдёт на попятную по причине ожившей совести? И никто не проболтается в трактире? Я убеждён, что эта не жизнеспособная и шаткая конструкция не может служить фундаментом для серьёзных целей! Теперь добавьте сюда ещё один город с таким же отказом от услуг «сонных», а лучше три, а то и четыре важных города в империи, в которых по схожим мотивам выпадает по звену из упомянутой цепи. К чему это приведёт? Верно, к устойчивым слухам среди тех господ, на кого нацелены мошенники, и кои станут сильно опасаться прослыть недальновидными приставами, пополнившими отряд слепо верящих в … скажу кратко – во сны.

Почему-то для помещика потолок просто перестал существовать. Что-то такое, схожее на упущенную важную деталь, насторожило Кириллу Антоновича настолько, что, мало того, он не сводил глаз с гоф-медика, он ещё в упор не замечал призывно машущего рукою Модеста Павловича, приглашавшего присоединиться к нему за столом.

--Если тут дело в особых таинствах и мистике, то это дело Синода, который имеет в своём арсенал не одну сотню монахов, подготовленных не хуже Пересвета и Осляби. Эти воины в рясах за три дня искоренят эту «сонную» скверну, не оставив воспоминания о ней. Но Синод безмолвствует. Какова же наша роль? Да, Модест Павлович, благодарю вас! Кирилла Антонович, давайте присядем к столу!

Уже весьма продолжительное время в нумере звучал только голос Карла Францевича, сильно напоминавший голос разума. Уж не оттого ли его никто не перебивал?

--Из недавно доставленной вам, Кирилла Антонович, депеши, стало известно о молодом племяннике царя, прибывшим в Кисловодск с соблюдением мнимой конспирации. И где же он? Уж не в «Ретвизане» ли? В этом гнезде «сонных» предсказателей? Спрошу иначе – его похитили, или он сам прибыл сюда, вооружившись очевидной недальновидностью? Уверяю вас, господа, что второе! А на что могут рассчитывать мошенники, вовлекая молодого Романова в свою стаю? На глубокое внушение, на гипноз,  заставляющий менять манеру поведения на нужную и, ко всему прочему, определённого свойства? А цель? Сместить царствующего дядю? Снова непроходимая глупость! Господа из придворной знати, кои из-за дворцового переворота, а это, господа, будет исключительно переворот, и всенепременно переворот, так те господа, что при дворе, никак не захотят терять тёплые доходы, привилегии и власть из-за причуд незаконнорожденного. И таковых не согласных будет числом не менее половины от всех приближённых. Что с ними делать? Уговорить? Шантажировать? Устранить? Всё это можно, но русская пословица убеждает нас в обратном – может и богат клад, да себе дороже время найти его. Я умышленно не говорю о финансах этого мероприятия, это счёту не поддаётся. И, какова наша роль в этом деле?

Доктор откусывал своё любимое отварное яйцо маленькими кусочками, дабы не искажать набитым ртом проговариваемые слова.

--Предположу, что за цель выбрано разбалансировать империю изнутри. Создать, так сказать, внутреннее напряжение на грани коллапса. И кто выбран героем этого сумасбродства? Незаконнорожденный сын человека, над коим в тайне потешаются все, кому на это хватает времени. Даже находясь в родстве с монархом, он имеет прозвище … что-то там с пудами лишнего веса. Эти люди всколыхнут империю? Если этот посыл верен, какова же наша ….

В этот миг, проглатывая оставшуюся часть отварного яйца, гоф-медик некстати икнул.

--Простите великодушно, я не успел принять свой порошок. Какова наша роль при подобном сценарии? Моя мечтательность, и способность придумывать небылицы поражала меня самого ещё с младенчества, чем я и горжусь по сей день! Предлагаю вам иное развитие событий – молодого племянника царя «сонные» мошенники заманивают, и одновременно похищают. Ради чего? Истребовать выкуп от двора? Заставить монарха пойти на какие-то уступки, вплоть до отречения? Чушь, говорю я вам со всей своею внутренней убеждённостью! Однако, предположив невероятное, и принять последнюю мысль за истинную, имею спросить – а какова наша роль в этом деле? Предположим, что рыночная цена на племянника царя живым весом составит десять тысяч рублей, плюс ещё половина той суммы за вес придворный и родственный. Не менее ….

Ах, Боже мой, конфуз с икотой повторился! Изрядно покраснев, словно мальчишка, уличённый в тайном поедании конфет, Карл Францевич выскочил из-за стола и скорым шагом направился к своему саквояжу.

Порошок был принят, возвращение к столу состоялось, глубочайшие извинения принесены, монолог продолжился.

--Как ни смехотворно это прозвучит, но я не отрицаю и физическое устранение Алексея Алексеевича. Предлог для этого сойдёт любой – от надуманного до серьёзного. К примеру – несогласие монарха пойти на уступки, Либо подтверждённое участие в несостоявшемся заговоре. А что, такой повод даже выглядит красиво! Ещё предложу – смертоубийство просто так, но тело молодого Романова будет выставлено на самом видном месте, на самом обозреваемом! В итоге паника, но не долгая, пересуды, сплетни и слухи, газетная трескотня и … может быть, вы сами продолжите?
 – Спросил доктор у друзей, отправляя в рот целое отварное яйцо.

--Только предположу, чтобы заполнить паузу, - сказал Модест Павлович, успевший закончить с закусками и наслаждающийся кофе, - газеты через неделю найдут себе иные новости, а спустя пару недель и вовсе перестанут упоминать об этом. Слухи о смертоубийстве племянника царя переплавятся на слухи о самоубийстве, поскольку он никак не свободен от порока неумеренности в вине. А сколько, кстати, в России было убито царствующих персон? Э-э … шесть?

--Семь, - не остался безучастным к беседе и Кирилла Антонович.

--Семь это с лже-Дмитрием. Пусть семь, И что? Неделя траура, служба на сороковой день и всё. А незаконнорожденный племянник … согласен, Карл Францевич, этот повод, равно как и предыдущие, не дадут оглушающего резонанса.

--Следуя логике ваших рассуждений, - мягко промолвил помещик, демонстрируя, что ранее надвигавшаяся гроза в отношениях с другом прошла стороною, - надлежит озвучить вопросец: «А, какова наша роль в этом деле?»

--Именно! – Почти весело воскликнул доктор, без икоты управившийся с яйцом. – Теперь рассуждения о стороннем. Мы чего такого должны предпринять в Кисловодске? Освободить племянника царя? Но позвольте, как предположил Кирилла Антонович, этот Третьяков суть третий, кто вовлечён во всю эту мишуру. Следует ли подозревать случаи похищения, угнетения гипнозом иных монарших родственников? Если наша обязанность состоит в курсировании по губерниям и в разоблачении мошенников, то мы, господа, до глубокой старости, или до самого погоста не доберёмся до Сахалина! Если наша задача выяснить методику и специфику мошеннического «сонного» ритуала, то ещё до приезда в Кисловодск мы с вами в основных чертах знали суть этой аферы.

Заметно уставший Карл Францевич отодвинулся вместе со стулом от стола, потёр ладошками лицо и жестом попросил штаб-ротмистра налить кофе.

--Теперь финал моего спича. Из всего, что я наговорил ….

--И дважды икнул, - не удержался Модест Павлович.

--Это я делал для пущей образности. Мой вердикт, господа, таков – мы должны очень ярко и, если хотите, громко навредить этим мошенникам. Настолько громко, дабы слух из Кисловодска по цепочке долетел до остальных подобных групп. Вероятно, они смертельно не испугаются, но могут начать опасаться любого, кто, так или иначе, попадёт в число лиц, контактирующих с ними. Думаю, это первое, подготовительное действие. А вот последующее, увесистое действие, должно принудить их замереть на время, оставив граждан без «сонных» услуг. Кстати … Модест Павлович, вы не станете кушать вон то яйцо? Отжалейте его мне … благодарю! «Кстати» - это не о яйце, это об имени. Почему у Третьякова женское имя Улита? Он гермафродит?

--Карл Францевич, его имя сейчас стоит в списке важных вопросов на последнем месте. Что вы предлагаете?

--Предложение напрашивается само собою – просить Модеста Павловича составить план кампании по увесистому и громкому уничтожению этого, не побоюсь сего словца, серпентария. Важных виновников передать господину Толмачёву. Одного, нет, лучше пару из окружения этой «сонной» братии отпустить, сымитировав их побег и случайное избавление от гнева Модеста Павловича. Они должны по-настоящему поверить в удавшийся побег, и стать носителями предостережений для остальных мошенников. Племянника освободить, и как следует выпороть с назидательным чтением правил поведения при встрече с незнакомыми людьми.

--Это своевременно и гениально! – Удовлетворённо заявил штаб-ротмистр, и поправил согнутым указующим перстом правицы несуществующие усы.

--Дорогой Карл Францевич! Очень надеюсь, что сказанное вами не имеет целью уговорить меня согласиться с вами только потому, что подобное намерение проистекает из ваших слов?

--А для чего же?

--Решения и согласия принимаются нами троими. У нас нет старшего приёмщика судьбоносных и, естественно, верных решений, у нас есть право каждого вносить изменения в первоначальный план. Но суть нашего равноправия состоит в согласии всех на вносимые изменения. Лично мне, не достаёт полновесных доказательств для активных действий. Убедите меня в полной мере в надобности подобного способа действий.

--Тогда я начну с того ….

--Погодите, доктор, позвольте мне кое-что сказать!

Модест Павлович, судя по выражению лица, не имел в намерении шутливость и многословность в предоставлении требуемых доказательств. Штаб-ротмистр смотрелся человеком, готовым только отдавать короткие и ясные приказы, а не болтать о причинах, приведших к появлению подобного воинственного настроя.

--Моя прежняя привычка разбираться только с последствиями проблем, а не с их первопричиной, дала неожиданный сбой, сопоставимый с полнейшим разладом всего агрегата, принимающего решения. Я человек военный, и находясь на войне, устранял последствия кем-то принятых решений, а не их причину!

По тому, как Модест Павлович схватил кофейник и плеснул из него в чашку, изрядно орошая кофейными брызгами скатерть, стало понятно, что подобная раздражительность имеет причиной нахождения в ладошке кофейника, а не бутылки с винцом, а на столе чашку, а не приличного размера фужер.

--Мелочи! Мы упускаем мелочи! И первая из них – ваш обряд дал повод понять, что этим одноглазым гермафродитом управляет не явный Некто, верно? Нет, просто кивните! Отлично! Если  Третьяков во сне, или во время ночного восстановления получает поэтапный план на следующий день, то верным ли будет утверждение, что эта, или этот Улита не знает того, или тех, сто затеял эту «сонную» заварушку? У него нет плана на неделю, у него ни хрена нет, поскольку это обычный заводной зайчишка, лупящий по барабану! Что вы хотите от него узнать? А каким способом? Усовестить? Ослепить на второй глаз? Ничего вы получится, он – игрушка! Нанимает себе охрану, выбирает город, приглашает гостей из знати … он делает то, что ему повелели ночью. Ему, как зайцу, накрутили пружину! А что может сказать заяц о том, или о тех, кто его создал? А о тех, кто заводит его пружину? Ничего!
Кофе из чашки выпит, кофейник опустел, недостаток вина ощущается всё сильнее. Но ни на что отвлекаться Модест Павлович не собирался.

--А что мы имеем от господина Толмачёва? Набор скользких фактиков, кои мы и сами узнали бы из газет?  Причём, как оказалось, мы должны были в эти фактики поверить, и ринуться в бой. Мы и поверили, мы тут же ринулись в бой! Теперь вообразите, что Александр Игнатьевич нам бы сказал, что некто видел воскресшего попа Гапона единовременно, и тут же его признали в Риме, Брюсселе, Дармштадте и в Нижних Замухрышках? Мы бы так же слепо поверили бы? И снова ринулись? Кирилла Антонович, если этих зайчиков с барабанами клеймят числительными фамилиями, вплоть до вероятного Сотникова, то, что прикажете нам делать с остальными девяносто девятью? Отобрать у них все их барабаны? Как? Кататься из города в город, и в каждом устраивать магическую процедуру с зеркалами и свечами? Это в том случае, что к ним приходит один и тот же ночной наставник, а если подобный ночник есть у каждого? Верно сказал Карл Францевич, всей нашей оставшейся жизни не хватит и на двадцатую часть городов империи, не то, чтобы добраться до Сахалина.

Как-то особенно горестно вздохнул штаб-ротмистр, и продолжил.

--Хотя … мы можем устроить себе спячку активности, и постараться выведать, кто есть тот магический ночной посетитель зайца барабанщика. За это время и племянник царя, и ещё кто-то из царского двора станут примерно сходить с ума под действием чьих-то снов. Что ж, пусть, нам ведь важно нечто иное, верно? Нам ведь важно не что делается, а кем задумано? А мы сами не усложняем под наш интерес и азарт задание от господина Толмачёва? Вот вы говорите, что решение мы принимаем совместно. Я предлагаю присоединиться к острому желанию извлечь занозу из пальца, а не искать причин, отчего это заноза вонзилась именно в меня, и как скоро образуется нарыв.

--Нас двое, Кирилла Антонович. Теперь вам не стоит ждать новых доказательств, вам надлежит опровергнуть наши доводы, либо объединиться с нами в тройку единомышленников. Каков ваш респонс?

--И всё же мне не хотелось бы считать этих мошенников заражённым стадом, с которым расправляются средствами, рекомендуемыми ветеринарией и санитарами, - снова миролюбиво сказал помещик, и протянул Модесту Павловичу свою чашку с не выпитым кофе.

Штаб-ротмистр прикоснулся тыльной стороной ладошки к подношению, несогласно покачал головою, мол, не стану брать, напиток остыл, и ответил, глядя прямо в глаза другу.

--А мне хотелось бы считать тех, над кем эти, из «Ретвизана», проводят опыты, людьми, а не скопищем живого инвентаря на базарной площади в день Фрола и Лавра.
В дверь нумера постучали.


                7 часов ровно.

Что-то в этом постукивании помещику показалось не то, что не своевременным, а даже опасным.

--Надо было уходить из отеля, когда была возможность. Теперь поздно.
Эта мысль ворвалась в голову Кириллы Антоновича, и принялась грубо расталкивать все остальные, попадающиеся на пути, и не спешившие уступить дорогу этой, новой и стремительно-грубой.

Однако случилось так, что сия посетительница оказалась только формой для слова, а не самим словом, поэтому Модест Павлович, находящийся ещё под азартом прервавшегося разговора, уже отворял дверь при полном молчании друзей.
То, что последовало далее, штаб-ротмистр описал, как «чертовски ловкий манёвр, достойный выражения уважения мерзавцам, его исполнившим».

Из коридора и через пустой дверной проём в нумер втолкнули неизвестного человека, который, двигаясь по инерции, столкнулся с Модестом Павловичем.

Штаб-ротмистр, в свою очередь, отдавая первенство инстинкту помощи, а не инстинкту самосохранения, развёл руки в стороны, дабы остановить нового гостя.

Как оказалось, на это и был расчет у непрошеных посетителей. Одно слово – мерзавцы!

Падающий Некто повернулся ещё в движении и, оказавшись лицом к лицу с Модестом Павловичем, схватил его за отвороты пиджака. А далее, сохраняя ранее приданный импульс движения, свершил подсечку правою ногою.

От подобного каламбура нежданных действий равновесие перестало помогать телу, и пара столкнувшихся господ рухнула на пол. Штаб-ротмистр оказался внизу, а вот мерзавец-чужак сверху, да ещё в позе наездника.

Никто не сомневается в том, что падая, Модест Павлович уже понял суть происходящего, и тут же предпринял попытку освободиться. Но, не случилось, поскольку попытка так и осталась попыткой, за которой последовал заранее подготовленный финт от другого неизвестного из числа ворвавшихся.

Этот подлец весьма умело своими башмачищами придавил ступни штаб-ротмистра к полу так, что любое движение ногами привело бы к тому, что Карл Францевич назвал бы интраинцизурный заднемедиальный двухфрагментарный перелом. На человеческом языке подобное зовётся переломом лодыжки. Одним словом, как не называй, а Модест Павлович оказался припечатанным к напольному ковру.

Право слово, надеяться на то, что столь неожиданное изменение утра, ещё минуту тому казавшееся, если не миролюбивым, то точно спокойным, не вызовет подобающего случаю ответного поведения двух наших героев, остававшихся пока ещё не стреноженными, было наивно. Собственно говоря, как и любые иные, попавшие в подобную переделку. Однако и помещик, и гоф-медик остались на своих местах. И уж никак не потому, что недавно прошедшая молодость малость разжижила прежние телесные инстинкты пускать в ход накопленный годами азарт  схватки, совсем не потому. Виною стала ещё пара персонажей, почти кавалерийским шагом, протопавшие в нумер из коридора.

Они несли в руках никак не пряники, а отвратительно блестевшие револьверы, тут же уткнувшиеся в доктора и Кириллу Антоновича. И их лица не озаряла приятная улыбка, а цветастые платки, натянутые аж до глаз.

Скажу так, соблюдая лояльность к героям, их не активность в плане не вступления в открытое сражение, компенсировалась иной, сугубо мысленной подвижностью, вычленявшей из сонма полу панических и прочих, не достойных мужчин помыслов, важно-оценочные, кои вероятно были важнее прочих остальных.

--Не мог же Третьяков проснуться среди ночи, и организовать нападение, - это Кирилла Антонович.

--Стрелять не стали потому, что мы им не нужны трупами? – Это, соответственно, Карл Францевич.

--А где шарики?

--Нет, не могли они войти в отель не замеченными!

--И глупо, и стыдно так сидеть, когда Модесту Павловичу нужна наша помощь! И вдвойне глупо бросаться на них, чтобы погибнуть, и не помочь!

--Нет, до саквояжа не дотянусь, не успею.

--А куда подевались шарики?

--А чего они не стреляют? Чего ждут? Или кого?

--Кто из них тут старший?

--А где шарики?

Остальные мысли представлять вниманию уважаемых читателей не стану. Остальные, словно флюгер на ветру, вертелись вокруг уже озвученных, перепрыгивали из головы в голову, а после и вовсе начали повторяться.

Надобно подметить, что и штаб-ротмистр не отставал от друзей в этом мыслительном марафоне, и тут же подарил свою мысль в общую коллекцию упомянутых.

--Друзья мои, только без глупостей, прошу вас! Они не убивать пришли, это – захват! Прошу, только без глупостей!

А вот общая картина в нумере изменяться не торопилась – Модест Павлович лежал под двойным грузом на полу, хоть и на ковре, помещик и доктор без удовольствия разглядывали стволы направленных на них револьверов, Кисловодск ещё спал, и ни во что не вмешивался.

Сколько продолжалась бы эта бездейственная молчанка, никто знать не мог, и всё изменилось быстро, как только в коридоре подал признаки жизни Соловей-разбойник. Ох, простите, вырвалось! Как только в коридоре не раздался свист.

И тут же утренне-револьверные посетители пришли в движение. Правда, не совсем в научно-физическом смысле, они начали говорить (да, что ж ты станешь делать, а? Числа опискам нет уже которую главу! Говорить начал только один из них, стоящий башмачищами на ступнях Модеста Павловича).

--Прошу разрешения, господа, обратиться к вашему благоразумию, и только к нему. Мы пришли сюда, чтобы пригласить вас погостить в ином месте, пока наш (особенный голосовой нажим на словцо «наш») интерес к Кисловодску не иссякнет. В любом случае, это будет даже не неделя, а существенно меньше. Ночлег и провиант вам будет предоставлен, а беседами с кое-кем вы станете коротать время проживания под нашей опекой.

--А вы бы открыточку прислали, мы бы и сами пришли, - язвительно проговорил штаб-ротмистр.

--Почтовые расходы не предусмотрены сметой, и именно ваш ангельский характер вынудил нас поступить так, как мы и поступили.

--Не забудьте внести в вашу смету покупку набора досок для гробика!

Безымянный посетитель качнулся назад, перенося вес своего тела на пятки, развёл в стороны носки своих башмачищ и освободил он болезненного давления ступни Модеста Павловича. И тут же, каким-то ловким перешагиванием сместился вправо, легонько толкнул в плечо сидящего на штаб-ротмистре, и выстрелил.

Дыра в напольном ковре, буквально в дюйме от головы Модеста Павловича, испустила лёгкий дымок, какой выпускает начинающий курильщик.

--Шутки и наглость имеют разные последствия. От первых весело, от других наступает печаль. Что важно, наступает для вашего окружения. – Сказал единственный говорящий, и обратился к жокею, сидящем на поверженном штаб-ротмистре. – Помогите ему подняться.

--Теперь последнее наставление. Наденьте верхнюю одежду, и ступайте с нами, вас ожидают пролётки. Вы, - уже не говоривший, а ствол его револьвера указал на Кириллу Антоновича, - погостите отдельно от ваших друзей. О вещах не беспокойтесь, мы запрём нумер, а когда всё завершится, получите ключ обратно. Почему-то мне кажется, что я поступил верно, выбрав, себе в собеседники, вашу рассудительность.

--А почему, позвольте полюбопытствовать, - обратился Карл Францевич к тому, кто всем распоряжался и, что было вполне допустимо, был старшим. Может, не везде и не всегда был старшим, а только среди этих, с платками на лицах, - почему выбран именно тот, кто выбран, а не, скажем, я?

--На досуге полюбопытствуйте толкованием слова «контрразведка». Всё, господа, пора! Вы, - обратился револьверный ствол к помещику, - первый. Ступайте!

Так и передвигались по отельному этажу, по отельной лестнице до самой отельной двери, то ли гуськом, то ли цугом, то ли колонной по одному.

Кирилла Антонович получил только одного сопровождающего и отдельную пролётку с ожидавшим извозчиком. А остальные, так сказать отсеянная пара, набилась битком с тремя сопроводителями в иную телегу, простите, пролётку. Транспорт суммарно в две лошадиных силы тронулся от «Гранд-отеля» одновременно, окружённый полуночью, полу рассветом и полностью равнодушным Кисловодском.

Да, согласен, последние строки таки порождают некую меланхолию у господ читателей. Главных героев увозят в ночь и в неизвестность более ловкие похитители, увозят туда, где Модеста Павловича ожидает прозябание без его револьвера, а гоф-медика без порошков от икоты.

Да, всё так, всё так и было бы, если бы некто, уже наследивший в этой книге, а именно вор Холера, исполнил бы просьбу помещика исчезнуть из города. Так и было бы, если бы он тайком не пробрался в нумер, расположенный в аккурат под нумером Кириллы Антоновича. Если бы его, только начавшего засыпать после делёжки добычи,  не сбросил с кровати звук выстрела. И ещё несколько «если бы», в число коих вошло короткое совещание с коридорным Фролкой, который, почти не таясь, последовал за отъехавшим пролётками.

Было ещё одно «если бы», ставшее во всей этой кутерьме, пожалуй, самым важным для наших героев. Вор Холера, подёргав особые струны своего мерзопакостного человекоустройства, каким-то чувством, имеющим порядковый нумер с добрым десятком нолей не почувствовал весьма скорое обогащение, кое просто свалится на него, ежели он по хитрому не изловчится, да и не поможет этим трём странным господам высвободиться из лап этих … нет, не этих, а тех, кто увёз эту троицу на пролётках, а перед тем палили из оружия в нумере.

Точно понять, как произойдёт обвал богатства, Самуил Кушнир не мог, да и не пытался понимать. В его убеждённости в скором благе было только два звена, первое – помощь этим господам, другое же – вкуснобогатая житуха, которая наступит сама собою.

Холера схватился за голову и, словно ударяя мыслями по кнопочкам пишущей машинки «УНДЕРВУДЪ», застрочил пункты плана освобождения. Кроме того, выглядывать из окна в ожидании возвращения коридорного, вор с благородным порывом в кошельке, не переставал.