Ключи в миске

У меня есть привычка, которую я не выбирал: класть ключи в керамическую миску у двери. Миска старая, с трещиной, я привёз её из бабушкиной квартиры, когда мы вчетвером выносили оттуда шкафы и всё время кто-то говорил «вот это не выбрасывай, это ещё нормальное». Ключи падают туда с таким звуком, будто я каждый раз ставлю точку. Иногда я специально бросаю их громче. Не для кого-то — как будто для стен. Чтобы они знали, что я пришёл.

Сегодня я пришёл раньше обычного, потому что на работе было… нет, не потому. Просто я вышел раньше. Так бывает, когда ты не хочешь, чтобы тебя кто-нибудь видел на лестнице. Я поднялся на свой этаж и поймал себя на том, что считаю ступеньки, как в детстве, когда считал, чтобы не думать о темноте в подъезде. Тут свет есть, лампочка новая, её менял сосед из 47-й, он потом всем рассказывал, что «вот, я сделал, а то сидели бы». Я кивнул тогда, как будто мы в одной команде.

Ключи у меня в кармане всегда лежат отдельно от мелочи. Я не люблю, когда они соприкасаются с монетами, как будто монеты их пачкают. Это смешно, потому что ключи и так грязные: я их трогаю руками после поручней, после дверей, после телефона, который я кладу на стол в столовой, где все кладут. Но мне важно, чтобы они звенели только сами по себе.

Дома было тихо. Не «приятно тихо», а как в офисе в воскресенье, когда заходишь забрать забытый зарядник и слышишь, как у тебя в голове начинает работать вентиляция. Я снял куртку, повесил на крючок, который прикрутил криво, и каждый раз думаю «надо переделать», но не переделываю, потому что тогда придётся признать, что я здесь надолго.

Я пошёл на кухню и увидел, что на столе лежит пакет из доставки. Я заказал вчера рис и корм коту. Кота нет. Я всё равно иногда кладу корм в корзину, потом убираю, потом снова кладу — как будто проверяю, насколько быстро приложение забудет, что я когда-то покупал корм. Вчера не убрал. Привезли. Пакет лежал, как чужая ошибка.

Я сел и долго смотрел на него. Не потому что жалко денег. Деньги — это отдельная тема, я умею с ней не разговаривать. Меня скорее раздражало, что пакет лежит не там, где ему положено. Вещи должны лежать там, где им положено, иначе начинает казаться, что и я лежу не там.

Я открыл пакет. Корм был в жёлтой упаковке, на ней нарисована довольная морда, которая смотрит прямо в тебя, как будто знает, что ты слабый. Я высыпал корм в миску. Миска у меня тоже есть. Пустая, металлическая, я купил её вместе с лотком, когда мы с Лерой ещё жили вместе и она сказала: «Давай возьмём кота, ты же всё равно один дома вечерами». Она сказала это так, будто кот — это не животное, а способ закрыть дыру.

Кота мы так и не взяли. Потом Лера ушла, а лоток остался. Я его убрал на антресоль, а миску оставил. Она удобно стоит у батареи, как будто там ей место.

Я налил в миску воды. Вода в ней выглядит слишком честно.

Потом я сделал то, что делаю редко: включил радио. Не музыку из телефона, не подкаст, а именно радио, где кто-то говорит так, будто он не знает, что его слушают. Там обсуждали погоду и пробки, и это было даже не противно — это было как чужая жизнь, которая идёт рядом и не требует от тебя участия.

Я пошёл в комнату и увидел на стуле футболку. Моя. Я её снял вчера и бросил, потому что устал. Она лежала так, будто это не одежда, а тело. Я вдруг вспомнил, как в детстве мама заходила ко мне и поднимала вещи с пола без слов. Не с упрёком, а просто — как часть жизни. Я тогда думал, что так будет всегда: кто-то будет поднимать.

Я поднял футболку и понёс в ванную. По дороге заметил, что в коридоре на обоях есть маленькое пятно, которого раньше не было. Может, было, просто я не смотрел. Я подошёл ближе, потрогал. Оно не оттирается. Я почувствовал злость — не на пятно, а на то, что оно появилось без моего разрешения. Как будто квартира делает со мной то же, что делает время: добавляет мелкие вещи, которые потом уже не убрать.

Я вернулся на кухню. Миска с кормом стояла, как приглашение. Я сказал вслух, очень тихо:

— Ну и что теперь.

Я не знаю, кому.

Вечером я вышел вынести мусор. Это было важно: если не вынести мусор вечером, утром он будет пахнуть, а утром я не люблю запахи, они сразу делают день тяжёлым. На лестнице я встретил соседку снизу, тётю Нину. Она всегда пахнет порошком и чем-то сладким, как магазин «всё по 99».

— О, вы дома, — сказала она, и в её голосе было облегчение, как будто она проверяла, не пустая ли квартира.

— Да, — сказал я.

Она посмотрела на пакет у меня в руке и на секунду задержалась взглядом.

— Котик завёлся? — спросила она.

Я мог сказать «нет». Это было бы правильно. Но почему-то я сказал:

— Пока нет.

И это «пока» повисло между нами, как нитка, которую нельзя трогать.

— Правильно, — сказала тётя Нина. — С котиком веселее. Они чувствуют.

Я кивнул, как будто понимаю, что они чувствуют. Она пошла вниз, и я услышал, как её тапки шлёпают по ступенькам, и мне стало странно: я вдруг захотел, чтобы кто-то шлёпал у меня по квартире. Не кот. Не обязательно кот.

Я вернулся, выкинул мусор, помыл руки. Потом снова подошёл к миске. Корм не тронут. Я присел на корточки и посмотрел на входную дверь снизу вверх — так, как смотрят дети, когда ждут, что кто-то войдёт.

Я подумал: можно же просто открыть дверь и выйти на улицу, пройтись, зайти в зоомагазин, поговорить с продавцом, который будет спрашивать «вам мальчика или девочку», и я буду отвечать, как будто это важно. Можно.

Но я не вышел.

Я взял ключи, покрутил их в пальцах. Звук был маленький, почти домашний. Я снова положил их в миску у двери, аккуратно, без броска, и от этого стало хуже, потому что точка получилась слишком тихой.

Ночью я проснулся от того, что в комнате что-то щёлкнуло. Это был холодильник. Я лежал и слушал, как в кухне тикают часы, которые я купил на распродаже, потому что тогда мне казалось, что часы делают дом настоящим. Они тикают громко, как будто торопят.

Я встал, пошёл на кухню босиком. Пол холодный, но терпимо. Я включил свет и увидел миску. Вода в ней чуть испарилась, корм так и лежал горкой, аккуратной, как будто я насыпал его не животному, а себе — чтобы убедиться, что я способен заботиться хотя бы о форме.

Я выключил свет и вернулся в комнату. В темноте я нащупал телефон, открыл контакты, пролистал до Леры и остановился. Там стоит её имя и маленькая фотография, где она смеётся, как будто не мне.

Я не нажал.

Я просто положил телефон рядом и стал слушать, как тикают часы, и думать о том, что завтра надо купить ещё рис. И, наверное, пакет для мусора. И что ключи утром снова упадут в миску, и я снова сделаю вид, что это точка.