Сдача

Я сегодня опять считал деньги в кошельке, как будто там может появиться что-то новое, если смотреть дольше. Две бумажки, которые неприятно трогать, потому что они мягкие и как будто усталые, и горсть мелочи, которая всегда пахнет чужими руками. Я не знаю, почему мне важно именно мелочь. Бумажные — это «зарплата», «перевод», «всё под контролем». А мелочь — это то, что звенит, когда ты нервничаешь.

Утром в метро я стоял возле дверей, хотя мог пройти глубже. Мне нравится держаться ближе к выходу, как будто я не еду, а просто временно нахожусь внутри. Девочка рядом ела что-то из пластикового стаканчика, пахло ванилью и влажным картоном. И ещё у неё были наушники, из которых чуть-чуть просачивалась музыка — не слышно мелодии, только это «ц-ц-ц», как будто кто-то шлифует воздух.

На работе я делал вид, что занят. Это не сложно: открыть табличку, поставить курсор, пару раз стукнуть по клавиатуре. У нас в отделе принято не смотреть друг на друга слишком внимательно. Мы как в лифте: если встретились взглядом, надо сразу сделать лицо, что ты просто задумался о погоде.

В обед я пошёл в магазин у бизнес-центра — тот, где всегда слишком яркий свет и всё кажется пластмассовым, даже хлеб. Я взял молоко, дешёвую лапшу, банку томатов (зачем — не знаю, я их потом не открываю, они стоят и смотрят на меня красной этикеткой), и ещё яблоки. Яблоки я беру как оправдание. Типа я человек, который ест яблоки.

На кассе работала новая. Я её раньше не видел. Она была в слишком большой форме, рукава закатаны, на запястье след от резинки. Она пробивала быстро, но как-то с усилием, будто каждый штрихкод — это маленькая битва.

— Пакет? — спросила она.

Я сказал:

— Нет.

Хотя потом всё равно пришлось взять пакет, потому что яблоки катились.

Я полез в кошелёк и почему-то сразу понял, что сейчас будет этот момент. Я протянул ей бумажку, она взяла, глянула на экран, потом в кассу, потом снова на экран. Секунда лишняя, две. Я уже начал думать, что у меня не хватает, что я ошибся, что я опять как-то не так живу, и сейчас это станет видно всем в очереди.

Она выдала сдачу и, не глядя, сказала:

— Подождите.

И начала снова что-то тыкать. Очередь за мной чуть шевельнулась, как организм. Кто-то вздохнул. Я стоял с пакетом в руке и держал сдачу в ладони. Монеты липли к коже.

— У вас рубль лишний, — сказала она наконец и протянула мне ещё одну монету.

Рубль. Такой маленький, что его стыдно обсуждать вслух. Я взял его автоматически, но в голове сразу вспыхнуло это детское: «честно/нечестно», как будто от рубля зависит, кто я.

— Спасибо, — сказал я.

Она посмотрела на меня. Не долго, но достаточно. И вдруг, совершенно не по-кассовому, тихо:

— У меня вчера тоже так было. Я перепутала. Мне потом вычли.

Я не нашёл, что ответить. Вообще. Потому что это была не информация, а какая-то просьба, но без просьбы. Как будто она сказала: «Я тут живу, мне больно», но в форме рубля.

Я кивнул, как кивают, когда не умеют быть человеком.

И пошёл.

На улице было серо и тепло, грязь уже не замерзала, а просто лежала и ждала. Я дошёл до лавочки у входа, сел, потому что ноги вдруг стали ватные. Я достал этот рубль и положил на колено. Он был тёплый от руки. На нём была цифра, герб, всё как всегда, и всё равно он выглядел как что-то личное.

Я подумал: вернуться и отдать ей этот рубль. Сказать: «Возьмите, это ваш». Но это же будет выглядеть как подачка. Или как флирт. Или как странность. В нашем городе любое движение, которое не предусмотрено инструкцией, сразу становится подозрительным.

Я сидел и представлял, как я подхожу к кассе, а она уже занята другим покупателем. Я стою рядом, жду, держу рубль двумя пальцами, как улику. Люди смотрят. Она краснеет. Я говорю что-то не то. Я всегда говорю не то.

И ещё я представил, как она вечером считает свою кассу, и у неё не сходится на рубль. И этот рубль — именно тот, который сейчас у меня.

Мне стало неприятно не из-за денег. А из-за того, что я опять оказался человеком, который уносит чужую мелкую беду в кармане и делает вид, что это просто сдача.

Я встал, пошёл обратно. Двери магазина шипнули, как будто меня впустили неохотно. Внутри всё так же было слишком светло. Я подошёл к кассе. Она как раз пробивала мужчине энергетики и сигареты, у него руки были в трещинах, как у моего отца, когда он ещё работал руками и не называл это «проектами».

Я встал сбоку, чтобы не мешать, и ждал. Рубль я держал в кулаке, так крепко, что на ладони остался круглый отпечаток.

Мужчина ушёл. Она подняла глаза.

— Что-то забыли? — спросила она уже обычным голосом, кассовым.

Я вдруг понял, что сейчас скажу что-то вроде «вот вам рубль», и это будет звучать так, будто я пришёл вернуть ей не рубль, а её достоинство. А у меня нет права. У меня вообще мало прав, если честно.

Я открыл кулак.

— Это… — сказал я.

И замолчал.

Она посмотрела на монету, потом на меня. И очень быстро, почти незаметно, сделала такое лицо, как делают люди, когда им предлагают помощь, а они уже решили, что будут справляться сами.

— Всё нормально, — сказала она. — Оставьте себе.

Я стоял, как дурак, и чувствовал, как у меня горят уши.

— Я просто… — начал я, но это было уже лишнее.

Она уже смотрела на следующего покупателя.

Я положил рубль на край кассы, там где обычно кладут мелочь, которую никто не хочет брать, и сказал:

— Ладно.

И ушёл. На выходе я оглянулся. Монета лежала. Она её не взяла. Может, возьмёт потом. Может, уборщица сметёт. Может, какой-нибудь школьник схватит и будет рад.

Я дошёл до офиса, поднялся по лестнице вместо лифта — так, будто могу отработать что-то ногами. В туалете вымыл руки слишком долго. Пена была белая, пахла яблоком, и я вдруг подумал, что яблоки в пакете сейчас помнутся, потому что я так и не взял этот чёртов пакет нормально.

Вечером дома я высыпал мелочь из кармана на стол. Она рассыпалась, закатилась под солонку. Я нашёл все монеты, пересчитал, как будто это важно.

Рубля среди них не было.

Я лёг на диван в куртке, потому что не хотелось раздеваться — это как признать, что день закончился и ничего не произошло, кроме этого рубля. Я слушал, как в соседней квартире кто-то ходит туда-сюда, и думал, что, наверное, завтра я опять пойду в тот магазин. Куплю что-нибудь ненужное. И буду смотреть на кассу, как на место, где можно было быть нормальным, но не получилось.

Потом я всё-таки снял куртку, повесил её на спинку стула (у меня есть вешалка, но я ей не пользуюсь), и пошёл на кухню. Яблоки были целые. Я взял одно, помыл, откусил.

Оно оказалось кислым, и это почему-то было правильно.