Тёмная материя

Наш маршрут не предполагал покорения снежных вершин и подъёмов по отвесным скалам, однако никто из нас не мог похвастаться тем, что он даётся ему легко. Минимум специального снаряжения имелся у каждого, хотя те, кто в походах по этой категории сложности уже бывали в горах не раз, говорили, что использовать его, вероятнее всего, нам так и не придётся. Но самое главное – у нашей группы горных туристов имелся надёжный проводник из местных, который прекрасно понимал, что следует делать, чтобы у новичков, которых в группе было немало, не возникало проблем и им не приходилось без необходимости преодолевать себя.
На третий день пути я почти освоился в горной стихии, и мой городской офис уже казался мне чем-то чуждым, точно я не имел к нему ровным счётом никакого отношения, да и сама моя прежняя городская жизнь начала представляться какой-то странной, не совсем настоящей жизнью. Подобные чувства испытывали все наши новички, особенно те, для которых естественной средой обитания были бетонные соты деловых центров с их душными конторскими кабинетами и унылыми безликими коридорами.
Здесь же, напротив, всё поражало своим разнообразием и грандиозным масштабом. Мы шли навстречу сахарным громадам Северо-Чуйского хребта по широкому коридору долин между величественными горными кряжами, покрытыми царственной мантией реликтового кедрового леса. На нашем пути не было ничего такого, что бы ни заслуживало внимания, поскольку каждый встреченный нами камень, горный разлом или селевой поток был безмолвным свидетелем далёких геологических эпох, перед которыми вся наша человеческая история представлялась чем-то малозначимым или даже случайным.
Я старался держаться поближе к проводнику, который нам был представлен как Шлямбур, хотя все знали, что его зовут Салкын, что на языке его народа означает – ветер. Лицо Шлямбура осеняла вечная буддийская полуулыбка, точно никакая тревога никогда не ложилась на него тенью. Решительный настрой проводника передавался всей нашей туристической группе, и когда в словах Шлямбура начали проскальзывать нотки озабоченности, это не могло остаться для нас незамеченным.
– У кого-то из вас слишком богатая фантазия, – заявил Шлямбур, когда было решено устроить привал. – Мы сейчас находимся в аномальной зоне, в месте силы, где планета может слышать нас и говорить с нами. У Неё свой особый язык, и я не уверен, что разговаривая с одним из вас, эта беседа не будет касаться нас всех.
– А что, разве это плохо, что у кого-то имеется богатое воображение? Пускай себе разговаривает с породившей его Природой! Собственно, для этого он здесь и оказался, – ответила за всех бойкая хабаровчанка, не устававшая повторять, что приезжает сюда каждое лето.
Шлямбур отошёл чуть в сторону и начал что-то искать у себя под ногами. Затем поднял с земли камень и передал его кому-то из группы.
– Вот возьми и пусти по кругу. Пускай все посмотрят.
Камень, действительно, выглядел очень необычно. Его вполне можно было принять за железный метеорит, не будь на нём явных следов воздействия древнего моря, сделавшим его совершенно гладким и округлым по форме. Камень казался покрытым тонким слоем свежего серебра, ещё не успевшим потускнеть от времени, отчего ярким пламенем на нём горели солнечные лучи.
– Ну и что! Да мало ли что можно раскопать в горах. В прошлом году в Хибинах я обнаружил аметистовую друзу, а красивый кусок амазонита был в рюкзаке у каждого участника нашей группы, – похвастался бывалый походник, облазивший, по его словам, все горы России.
Шлямбур ничего не стал говорить, а лишь лениво кивнул головой, приглашая нас посмотреть туда, откуда мы только что пришли. Мы дружно обернулись и увидели, что по краям термокарстовой воронки вся трава отчего-то покрылась налётом сверкающего серебра, будто бы к ней прикоснулся своим леденящим дыханием морозный иней.
– А посмотрите что я нашла, – послышался изумлённый женский голос. – И здесь тоже посеребрённые камушки!
– Вот что я вам скажу, – веско заключил Шлямбур, придавая значение каждому слову. – В паре километров отсюда есть горная хижина, там всем заправляет старый шаман аба Дьялбырак. Он не просто хорошо знает здешнюю Природу, он, по сути, является Её частью. Наша Природа вздумала чудить, потому что кто-то из вас решил занять Её своим обстоятельным разговором. Вот и Она начала ему отвечать. Для вашей же безопасности кому-то из вас придётся остаться в хижине у шамана, иначе группе грозят приключения, которые могут представлять настоящую угрозу. А у нас и без того довольно-таки сложный маршрут. Но обещаю, что на обратном пути мы обязательно заберём того фантазёра, кому посчастливится немного погостить у аба Дьялбырака.
После слов Шлямбура по всей группе прокатился недовольный шумок, который, правда, быстро угас, поскольку каждый решил, что шаман аба Дьялбырак укажет на кого угодно, только не на него. Впрочем, и я также считал себя непричастным к происходящим странностям. Никаких мыслей о скрывающихся в этих местах сереброрудных месторождениях у меня не возникало, думал я разве о том, насколько велеречива и многословна здесь местная природа и как быстро она способна входить в контакт с человеком, проникая в самые глубины его души.
Шлямбур снова построил нас в шеренгу и зачем-то заменил замыкающего, вручив мне свисток, полагающийся тому, кто в цепочке идёт последним.
Прежде мне было комфортно идти за Салкыном, но оспаривать его решение я не стал и покорно замкнул собой нашу группу, приняв на себя груз ответственности едва ли не меньший, нежели чем у идущего впереди цепочки.
– Двинули! – скомандовал Шлямбур и, по примеру отправляющихся поездов, дал пронзительный короткий свисток. Я выждал, пока вся группа придёт в движение, и подал нашему проводнику ответный сигнал.
Вскоре мне стало понятно, что выбор меня в качестве замыкающего Шлямбур сделал вполне осознанно. Наш проводник разбирался в людях не хуже старого шамана. Он и усмотрел во мне того самого фантазёра, которому будет суждено поближе познакомиться с аба Дьялбыраком. Передвигаясь в конце цепочки, я замечал, как серебрится за мною земля, когда косвенно или прямо мои случайные мысли с ней соприкасались. Я кротко отводил глаза, а мой свисток упрямо молчал, ибо как знать, что дОлжно и что может происходить в местах силы и аномальных зонах планеты.
До хижины аба Дьялбырака мы дошли без приключений, если, конечно, не считать всего того, что пришлось на долю замыкающего, то есть меня. Хорошо ещё, что я мог наблюдать только спины своих товарищей, и никому из них не вздумалось оборачиваться и наблюдать, как стволы столетних деревьев в мгновение ока покрываются корою из блестящего серебра. Уверен, что началась бы паника и неразбериха, с которой я, как обязанный следить за передвижением и поведением группы, наверняка бы не справился.
Аба Дьялбырак не был глубоким стариком, как мне представлялось. Можно даже сказать, что облик его был вполне обычным, если, конечно, не обращать внимания на его красную мерлушечью шапку и тугие косички с серебряными бляшками, украшенные замысловатой символикой и солярными знаками. Салкын и аба Дьялбырак о чём-то недолго переговорили друг с другом на непонятном языке, в котором активно выделялись ударные гласные, после чего шаман занялся нашей группой, определив каждому его место. Меня аба Дьялбырак подчёркнуто не замечал, из чего я сделал вывод, что мне не судьба увидеть кары и мульды Северо-Чуйского хребта, и что его горная хижина и есть конечная точка моего маршрута.
Я подошёл с Салкыну и передал ему сигнальный свисток. Салкын спрятал его в нагрудный карман и утешил меня, добросердечно потрепав по плечу:
– Не переживай. Можно сказать, что тебе чрезвычайно повезло, поскольку не всякому доводится пообщаться с настоящим алтайским шаманом. А на обратном пути мы тебя заберём. И честно признаюсь, что мне ни разу не привелось «разговорить зону», хотя я неоднократно пытался это сделать. Но вот аба Дьялбыраку удаётся не только булыжники превращать в серебро, а получается выстраивать целые серебряные миры. Впрочем, он и сам тебе об этом расскажет…
Объявлять о своём отлучении от группы я не стал и незаметно вышел из хижины.
Постройка аба Дьялбырака располагалась на горной террасе у скалистого обрыва, откуда открывались прекрасные виды на заснеженные вершины и бурые холмы, зелёные островки леса в долинах и затейливые узоры ледниковых рек, в которых серебрилась на солнце быстрая талая вода.
Я сел на самый край обрыва и погрузился в созерцание, стараясь ни о чём не думать, чтобы не провоцировать здешнюю природу на несообразный ответ. Ветер, не ослабевающий вот уже несколько дней, приятно холодил лицо, и мне казалось, что в этих местах он никогда не теряет силы и поэтому неслучайно насельникам этой земли даются такие понятные и естественные имена как Салкын или Дьялбырак.
– Тогда как рекам, горам и озёрам в этих местах не дают никаких названий. А имена рождённых здесь людей, действительно, восходят не только ко всему живому, чем славна и богата эта земля, но и к природным стихиям, что держат эту землю под своею властью.
Я бегло оглянулся по сторонам, но не заметил того, кому могли бы принадлежать эти слова. Невдалеке от меня сидел большой ворон, и ещё поблизости находилось несколько таких же птиц. Ну не птицы же сподобились со мною поговорить! Хижина аба Дьялбырака находилась на сравнительном удалении, и докричаться оттуда было бы весьма затруднительно. Тем более что произнесённые слова прозвучали так спокойно и тихо, что вполне можно было принять их за мой внутренний голос.
– Да не оглядывайся ты! Воины ещё не ушли. Но вскоре их увлечёт за собою Ветер.
– Это не воины, – растерянно пробормотал я. – Это обычные туристы!
Моё замечание вызвало у птиц явное неудовольствие. Они взъерошили перья, приняли угрожающий вид и подняли такой гвалт, что, наверное, вся нижележащая долина наполнилась их хриплыми голосами.
Когда птицы успокоились, наш разговор возобновился.
– Конечно, ты будешь упорствовать в том, что вами движет неудержимое стремление к обновлению, и вы неустанно желаете во всякой материи видеть последнее воплощение себя! Ради этого вы готовы забраться на самую высокую гору, но вам невдомёк, что для этого необязательно покидать ваши насиженные города!
– Если вы о бегстве от одиночества, то это совсем не пространственная категория.
– Да причём здесь упоминание того, чего не существует! Одиночество – это не пространственная категория, а умозрительная. Вы хотите преодолеть единичное и обрести множественное, и это, конечно, непростая задача. Поэтому следует к её решению подходить разумно. Множественность, будучи естественным состоянием всего живого, прекрасно сочетается с неизменяемым личным началом. А его можно достичь, и не вставая на путь воина. Ведь нет никакой необходимости производить приращение себя через разрушение того, что на самом деле требует деятельного внимания и творческого отношения. Мы уже не будем говорить о бесконечном, постижение которого даёт полное понимание подлинной реальности.
– Возможно, такое и происходит с нами на неосознаваемом уровне, но вообще-то мне кажется, что мы стараемся держаться цельности, ибо даже раздвоение личности у нас уже считается болезненным отклонением от общепризнанной нормы.
– Что значит «общепризнанной»? – ближайший ворон лукаво посмотрел на меня, немного наклонив голову. – Общество любит середину и стремится к ней, подозрительно воспринимая всё то, что находится вне её. Может быть, это помогает ему быть более устойчивым. Однако всё самое значимое происходит именно на индивидуальном, личностном уровне. Сознанию подвластны мириады миров, отличающихся друг от друга лишь степенью завершённости.
– Сознание может порождать воображаемые миры, только они не имеют никакого отношения к реальности.
– Вот как?! – ворон от удивления даже раскрыл клюв. – Как можно с такой убеждённостью говорить о существе реальности, совершенно не понимая природы бесконечности!
– Пусть так… Но у нас принято считать реальностью то, что можно видеть, слышать и осязать.
Вороны опять от возмущения устроили неимоверный шум. Но к моему удивлению этот птичий галдёж не повторило эхо. К тому же, все вороны, которые только что сидели на скалах, вдруг куда-то пропали, словно их и не существовало вовсе. Правда, ворон, с которым я вёл метафизическую полемику, никуда не делся, только его чёрные перья отчего-то изменили цвет и теперь ярко отсвечивали серебром на солнце
«Что за напасть! – пробормотал я, уже не обращаясь к своему собеседнику. – Я же не царь Фригии и, кажется, ни о чём не просил Диониса. К тому же зачем мне столько фальшивого серебра!»
– А ты что ли, как Мидас желал золота? – прокаркал ворон. – Ошибся, значит, брат! Здесь немало таких было. Недаром же Алтай переводится как «золотоносный».
Я сердито взглянул на ворона и мой «дар случайный, дар напрасный» открылся мне с совершенно иной стороны. Ворон сначала целиком покрылся лучезарным серебром, а затем и вовсе растаял в воздухе. Свет от произошедшего метаморфоза был столь ярок, что у меня заслезились глаза, а когда зрение вновь ко мне вернулось, то на том месте, где сидел ворон, я различил небольшую пластинку сверкающего мусковита. Я знал, что включения слюды присутствуют во всех гранитах, но это вкрапление отличалось поистине необычайной формой, напоминая своим силуэтом большую хищную птицу.
Сходство блестящей пластинки мусковита с вороном меня обрадовало: «Показалось!» – подумал я с облегчением. Но стоило только этой счастливой мысли появиться, как надо мною, почти касаясь моей головы, пролетел очень крупный ворон, издавая какие-то хриплые, гортанные звуки.
«Наверное, необязательно придавать случившемуся большого значения. Ну что такого, ну привелось мне поговорить с птицей. Это ничуть не более странно, чем разговаривать с самим собой, – успокаивал я себя. – Порой ведёшь внутренний монолог и на тебе – ни с того, ни с другого начинает откуда-то с галёрки сознания оппонировать незримый спорщик, а то и сразу несколько. И иногда такие горячие дискуссии выходят, что моя сегодняшняя перепалка по сравнению с этим – попросту белый шум. Проговариваешь мысль про себя, аргументы подыскиваешь, чтобы ответить всем воображаемым собеседникам, которые тебя атакуют! А ведь на самом-то деле рядом же никого нет! Так что прав ворон, множественность – действительно состояние всего живого. Хотя под этим он, скорее всего, предполагал нечто иное, суть которого от меня ускользнула. А то, что он навязывал мне своё мнение, словно профессор философии на семинаре по онтологии, так это и неудивительно: рядом, вон, живёт шаман-всезнайка, да и зона здесь аномальная… К тому же кем и когда было доказано, что вороны в чём-то глупее людей!»
– Сожалеешь, что не увидишь долину реки Тетё? – раздался у меня за спиной хрипловатый голос.
Я обернулся и увидел перед собою шамана. В хижине я не смог как следует его разглядеть, но мне отчего-то почудилось, что я хорошо знаю и этот взгляд, и эту осанку, и этот поворот головы… В своей прежней жизни я не встречал никого похожего на шамана. Тогда кого же он мог мне напомнить? Я перебирал в памяти все знакомые лица и имена, а над моими безуспешными попытками обнаружить сходство незримо парила стая больших чёрных птиц, издающих хриплые гортанные звуки.
И вдруг меня осенило: ворон! Вот в ком прочитывался облик аба Дьялбырака при всей неправомерности сравнения человека с птицей.
– А что, Салкын уже увёл группу? – зачем-то я поторопился спросить шамана, точно это имело для меня первостепенное значение.
– Да, воины недавно ушли.
Стараясь больше не думать о неслучайных совпадениях и отгоняя от себя тяжёлые мысли, я вернулся к вопросу, который мне был только что задан:
– Разумеется, я тоже хотел бы быть с ними и добраться до Купола Трёх Озёр. Я слышал, что оттуда открывается прекрасный вид на долину реки Тетё.
– Что ж, мы можем поправить дело и даже оказаться там гораздо раньше, нежели они.
– Но разве такое возможно?
– Было бы невозможно, если бы Салкын тебя здесь не оставил.
Аба Дьялбырак высоко задрал голову и посмотрел немигающими птичьими глазами на солнце. Привычная тишина, нарушаемая разве что шёпотом ветра и далёким клёкотом птиц, сменилась монотонным звенящим шумом, похожим на сухой шелест расправляемой елочной мишуры. Я тоже поднял глаза к небу и увидел как пронизанный солнечными лучами воздух постепенно заполняется мерцающей взвесью микроскопических серебристых блёсток. Они, кружась, медленно опускались на землю, покрывая её ровным слоем бликующего серебра. Когда всё вокруг потонуло в холодноватом сиянии металла, и горный рельеф потерял свой объём, смешавшись с искрящейся атмосферной лавой, я почувствовал, что больше не испытываю сил земного притяжения и меня что-то стремительно увлекает вверх.
Сияющая взвесь была похожа на феерию бенгальских огней, с той лишь разницей, что серебристые брызги не обжигали и вообще были неощутимы, никак не мешая мне передвигаться в этой необычной среде. Но ещё удивительнее было то, что оторвавшись от твёрдой поверхности, я воспринимал своё пространственное перемещение как вполне естественное, словно бы мне никогда не приходилось ходить по земле и чувствовать под собою надёжную почву.
Когда серебряный фейерверк растаял, я оказался в овальной горной кресловине перед скалистым гребнем, за которым отрывалась сглаженная вершина, усыпанная крупными плитами розоватых гнейсов и глинистого известняка.
Аба Дьялбырак сделал мне знак подниматься по каменной реке к массивному выступу, нависающему над самым краем нашей горной воронки. Пробираясь меж острых камней, я с улыбкой вспоминал, как легко мне удавалось преодолевать пространство, находясь в блистающей атмосферной взвеси. Но передвигаясь по коварным обломкам гранита и выбирая место для очередного шага, меня всё равно не покидало чувство восторга перед суровой красотой здешних исполинских скал и их величественным безмолвием – подлинном языке Земли и этих древних гор.
– Смотри, как внизу, между моренных холмов словно драгоценные камни сияют ледниковые озёра, – аба Дьялбырак обвёл рукой гигантского размера долину, где блестели на солнце водные зеркала, издали похожие на кристаллы аквамарина.
Каким бы диким и первозданным не казался этот горный пейзаж, душа откликалась на него ответным эхом, как на что-то очень близкое и понятное себе. Я прекрасно знал, что нет в этих холодных озёрах никакой рыбы и невозможно в них поплескаться и понырять, с любопытством изучая буйную флору озёрного дна, но чувство, что мы находимся на одной Земле и созданы одной Природой, было гораздо сильнее всех различий в формах и самой сути. Думаю, что в уроженцах Алтая, носящих такие ясные природные имена как Салкын или Дьялбырак, это родство проявлялось ещё сильнее и ближе.
– Ну, вот видишь, ты ничего не потерял и даже оказался здесь на два дня раньше твоей группы, – произнёс аба Дьялбырак. – И твои чувства тебя не обманывают: все мы – озёра и люди, звери и птицы, горы и реки, являемся законными детьми Природы и должны относиться к Ней, как младшие обязаны относиться к старшим. И можешь не сомневаться: увидев что-то чужое, ты сразу же это заметишь.
– Ну а как я смогу это сделать, если всё, что я вижу вокруг – всё это моя родня, мои названные братья и сёстры?
–  «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рождённым от Духа», – ответил мне шаман строчкой из Писания, чем немало меня удивил.
Впрочем, это было совсем не то, чему бы стоило удивляться. После слов аба Дьялбырака в воздухе опять закружилась бликующая взвесь, только теперь она была не серебряного, а золотого цвета. Я не почувствовал момента, когда мне случилось оторваться от земли, зато ощутил всем телом непривычную тяжесть, когда оказался в утлой лодчонке, плывущей по недвижимой чёрной воде.
Словно мифологический Харон аба Дьялбырак сидел на корме лодки и управлялся одним веслом.
– Мы теперь где?! – спросил я новоявленного перевозчика, но не узнал собственного голоса. Голос был глухой и хриплый, точно ему не хотелось отражаться эхом от вертикальных скал, вырастающих из неподвижной воды.
Шаман пожал плечами и продолжил грести.
Небо было тёмным и почти беззвёздным, хотя у горизонта имелся узкий багровый просвет, источающий ядовитые розовые лучи, благодаря которым пространство можно было окинуть взглядом и ощутить его гибельную жуть. Не уверен, что здесь были способны выживать даже микробы. Всё вокруг имело отпечаток полнейшего небытия, начиная от застывшей в абсолютном покое бескрайней воды до гладких отвесных скал, уходящих в непроглядное небо. К тому же, посмотрев в воду, я не увидел своего отражения, и дело было даже не в вечных сумерках неведомого мира, а явно в чём-то другом.
– Здесь глубины в тысячи километров, – усмехнулся шаман. – В них ты не сможешь узреть самого себя, поскольку для тебя это совсем чужое. Ты только представь весь этот нечеловеческий масштаб.
– Но раз мы здесь оказались, это значит…
– Это означает лишь то, что пока ты не можешь понять, на что способно наше воображение и куда можно перенестись посредством сосредоточения нашей воли, – перебил меня аба Дьялбырак.
– Неужто это Царство Аида?
– Не знаю. Спросить об этом здесь не у кого. Ты, наверное, слышал о неуловимой тёмной материи, с появлением которой в нашей Вселенной прекратилась инфляция, и звёзды, галактики и туманности оказались связанными её гравитацией в единое целое, подчиняющееся общим законам?
– Конечно. Тёмная материя не позволяет разбегаться материальным мегаобъектам. И она никак не проявляет себя, к тому же, скорее всего, имеет совершенно иную природу, чем то, из чего состоит наш привычный материальный мир.
– Так и есть. Можно соотнести условный кварк этой материи с точкой сознания мыслящей сущности. Но тёмная материя, в отличие от обычной материи, не имеет устойчивых состояний. И в каких состояниях она окажется, во многом зависит человека, как существа наделённого воображением, разумом и преобразующей волей.
– Получается так, что сознание человека в значительной степени является её первопричиной?
– Наше воображение создаёт хрупкий, не вполне оформленный мир, куда мы попадаем бессознательно во сне или же через усилие воли в состоянии бодрствования.
– Как же это согласуется с заветом Константина Бальмонта: «Бог сОздал мир из ничего. Учись, художник, у Него…»
– Нет-нет. «Ничего» – здесь неподходящее слово. Тёмная материя возникает из нашей психической энергии. Сны или зримый фантом воображения, фата-моргана или мираж – это психическая энергоинформативная симуляция, голографическая реальность, но не обман мозга, а мир, состоящий из тёмной материи. Однако необходимо оговориться, что зрительные иллюзии всё-таки существуют.
– Тогда правильнее говорить, что подобная симуляция представляет собой блиц-реальность, с весьма ограниченным сроком жизни.
– Качественно это ничего не меняет. Тёмная материя из одного состояния переходит в другое. Появляясь, она никуда не исчезает, хотя и живёт по своим, особым законам.
– Что-то мне подсказывает, что в этих процессах участвуют не только люди.
– Так и есть. Точки сознания существуют повсюду. Но у существ, наделённых разумом, особая миссия. Иначе звёздное небо будет выглядеть вот так, – и аба Дьялбырак посмотрел вверх.
На тёмном, почти пустом небосклоне, горело лишь несколько звёзд, что совсем не походило на алмазные россыпи нашего Млечного Пути. Я люблю, не отрываясь, смотреть в ночное небо, но созерцание этого пустого пространства пугало и заставляло отводить глаза. Здесь вообще не хотелось ни к чему прикасаться: ни к гладким, словно грани кристаллов скалам, ни к мёртвой воде, застывшей в своей многокилометровой толще. Как же был страшен и неприветлив этот неведомый мир, куда пригласил меня шаман аба Дьялбырак, чтобы лишний раз подчеркнуть нашу близость со всем, что было произведено на свет природой нашей родной Земли.
– Теперь, когда перед тобой приоткрылся полог одной из тайн бытия, ты наверняка иначе воспринимаешь феномен жизни? – аба Бьялбырак оставил весло и встал во весь рост. Я тоже поднялся, понимая, что время жизни этого жуткого мира подошло к концу.
– Разумеется, иначе. И теперь мне бы хотелось дождаться группы Салкына без невообразимых чудес созидательной воли могущественного шамана аба Бьялбырака, потому что любой горный склон или какой-нибудь островок альпийской травы – тоже вполне справедливо можно считать чудом. Земным, настоящим и родным…
Шаман кивнул, и я снова ощутил, как ослабевают силы тяготения, позволяя мне парить в пространстве между мирами из физической и тёмной материи.