Райцентр и Пустота

            Под кроватью у известного писателя «общественной литературы» Никодима Вадимчикова пылился винтажный плетеный саквояж в полсундука, набитый и усохшими, и подкисшими, зачастую дважды, а то и трижды переваренными, но просушенными и выглаженными, а по углам и забытыми воспоминаниями всех видов, форм и сортов. Нет, их он не коллекционировал, собирал совсем иное, из бересты, меди, латуни, глины с обжигом и без, дерева и ткани всех цветов, то, что висело на стенах, лежало и стояло на полках сверху до низу и набивало шкафы. Но это так, для души, а вот воспоминания просто нужны и всё, потому и лежат под кроватью, ближе к телу, точнее – под ним. А привозилось многоликое хозяйство в рюкзаке из Райцентра, того самого, который, несмотря на свою множественность, всегда один. Воспоминания, по причине нехватки места, клались вместе с импортной «мыльницей» и тетрадкой для заметок, отдельно, в дорожную сумку из кожзама.
            Вот и сейчас, когда Никодим проснулся затемно, вдруг засосало то ли под сердцем, то ли под ложечкой (черт, не помню, где она), а значит, пора одевать свой заморский парадно-непромокаемый прикид, укладывать сумку, прихватить «мыльницу» и бутылочку припасенного коньяка, натянуть говнодавы, и, за воспоминаниями -  на вокзал.

            На станции поезд простоял с полминуты, не больше. Никодим вышел на платформу, поёжился. Вокруг никого не было, кроме старичка поодаль на лавке, едва различимого в еще спящей предутренней тишине, насквозь пропитанной серо-синим вязким туманом. И казалось, сама Пустота, это абсолютное ничто, создающее в себе формы, зарождает туман и спускает его сверху. Вадимчиков подошел к старичку, равнодушно смотрящему в сторону.
- Я извиняюсь, я где? Где всё это?
 - Что?
 - Ну, всё. Где все?
 - А, нету, нет никого. Ты садись!
Никодим сел рядом, пытался хоть что-то увидеть, или услышать, но ни птиц, ни звуков не было. Различил лишь название станции неподалеку, «Пустота». Вадимчиков хмыкнул.
 - Давно тебя жду.
 - Мы, знакомы?
 - Теперь, да.
 - Ну и чё нам делать то?
 - А раньше что делал?
 - Да как-то так
 - Вот и всё.
 - Да? Эх!
Никодим взглянул вверх в эту Пустоту, всё поглотившую и уставшую что-либо рождать, и, даже не со страхом, а с полным равнодушием готовился раствориться целиком в почти черной, безликой дыре. Никого больше на лавке уже не было.

            Поезд мерно постукивал. Никодим перевернулся на другой бок, открыл глаза. В бутылке на столике покачивались остатки вчерашнего недопитого коньяка. Не заинтересовавшая писателя, корпулентная проводница, так же покачиваясь и тряся своим холодцом, разносила чай. Никодиму, обладавшему и мощью, и ростом предков – варягов, приплывших на своих ладьях не иначе с Рюриком, или, как минимум, с Ольгердом, как он считал, наскучило лежать, поджимая затекшие ноги.  И тут ясно вспомнилось всё пережитое, и старичок, и Пустота.
 - Привидится же такое! – пробурчал Вадимчиков, сел и махнул остатки коньяка из горла, крякнув и закусив подсохшей половинкой бутерброда с докторской и плавленым сырком, присыпанный мятой петрушкой.
За окном светлело, мимо проскакивали уже припорошенные первым снегом деревья. «Не иначе, Пустота снежком разродилась», усмехнулся Никодим. Он неким седьмым, или одиннадцатым чувством уже ощущал приближение Райцентра, того самого, где он и был, и не был, с рублеными и обшитыми покосившимися избами, кривыми заборами, с застывающей по улицам грязью и леденеющими лужами, с валами и без, родной двухэтажной гостиницей с фикусами и геранью на подоконниках и традиционными «Мишками…» на стене випномера, столовкой с прозрачным борщичком и тощими котлетами, а над всем этим – милое, ситцевое, застиранное до дыр небо. И что-то внутри зашкворчало, заерзало, политое коньячными остатками.
            Никодим представил, как он, после котлет в столовке, выйдет из гостиницы в прикиде, поднимется на валы, оглядит просторы, раскинет по сторонам руки и громко так, чтоб еще не похмелившимся с утра мужичкам, внизу было слышно: «Лепота!», а мужички то, ну шапки ломать, ну хорошо, не ломать, но поглядят из-под треухов с уважением. А там, в Нерезиновой, ты кто, кто тебя знает, хоть в прикиде, хоть без, соседи по подъезду и те не здороваются, ну кому ты там нужен? Пустота!
 - Подъезжаем. Сдавайте постельное бельё!
Поезд со скрежетом остановился на платформе. По левой щеке на сияющем, как тот еще самовар, лице писателя общественной литературы текла скупая варяжская слеза.

27.12.25