Победитель Чумы. XI. Шавлег шени шави чоха...

Графу Олегу Михайловичу Данкиру (Кирмасову) - посвящается. С глубоким уважением и благодарностью за то, что привёл меня в российское дворянство, утвердил в стремлении быть достойной истории и памяти великих предков. Дворянское звание - не привилегия,а обязанность и ежедневный тяжкий труд на благо Веры, Царя и Отечества... и лишь потом - на благо Семьи и Себя. Многая Вам лета, Ваше сиятельство!
         

                Дорогие читатели!


   Собирая материалы для написания книги о братьях Орловых (предварительное название «Птенцы степной орлицы»), обнаружили, что материалам этим -  от реальных документов эпохи до мифов и легенд - конца и края нет. И приняли решение - не укладывать их в «стол», а представить в виде небольших рассказов и повестей, правда, нам ещё неведомо, войдут ли они в книгу.

   Григорий Орлов, наш герой, который по-орловски лихо ворвался в эпоху, и по-гамлетовски трагично закончил свою жизнь, предстаёт в повести «Победитель Чумы» истинным героем, возглавившим сражение и поставившим точку в нём. Но один в поле не воин, как известно, и у него, как у каждого воина, были соратники. Нельзя было не рассказать о них!

   Удивительные люди, каждый сам по себе - легенда, увы, зачастую - забытая. Ткань истории прядётся людьми. Каждый вносит свою лепту, так или иначе. Вот когда «иначе» - есть, что вспомнить. Есть кому поклониться, кому слово недоброе, а то и проклятие сквозь века отослать. О ком посожалеть...


                ***


                XI


   Пётр Дмитриевич Еропкин, меж тем, хоть болел страстно  душой за архиерея московского, но помочь ему ничем не мог. Он был осаждён в собственном городе, и отбивался. Он боролся за жизнь свою и близких. За город, разрушаемый и поругаемый бунтовщиками.
 
   Начинать защиту следовало с Кремля, с него и начали, не мудрствуя лукаво. Все те, кто был с Еропкиным, а было у него, как уже говорилось, около 400 человек, вошли в Кремль через Боровицкие ворота, и заняли позиции в Спасских, Боровицких и Никольских воротах, и установили тут имеющиеся в наличии пушки...

   Война была заявлена. Москва, озлобленная и бунтующая, не могла знать, что Еропкин отправил гонца в  Великолуцкий полк. Тем же вечером, как вернулся из Зачатьевского монастыряя, да новости обрушились на него в родном доме, одна другой страшней...

   -Ты, капитан, скажи им, - некогда ждать приказа государыни. Сам призываю их послужить, а должность моя высокая ныне, главнокомандующий я... Генерал-поручик по праву, заслужил, и хоть не воевал давно, но они знают, каков я в бою. Ты им скажи, что Москва ждёт верных своих, покуда есть время...

    Слёзы горечи душили старика, но он держался.
 
   - Пожары повсюду, скажи им. Где обороняются в домах своих дворяне, а где уж пусто, и дворня ворота открыла настежь... Есть среди убивцев и татей и боярские, и дворянские люди... и купцы... и подъячие... и фабричные...

   Капитан кивал  головой, пританцовывая на месте от нетерпения. Видел он всё, всё уже знал. Рвался в бой. Но старика и командующего перебить не мог.
 
   - Архистратиг Михаил на небесах меч вздымает! Храм его заняли бунтовщики... Засели в подвалах, питиём заливаются, а когда и не пьют, утварь церковную бьют и ломают... завесы и книги жгут для освещения! На могилах Трубецких и Куракиных пляшут! В трапезных бесчинствуют! Кто уйти не успел со двора, теперь в услужении негодяям!.. Службы не ведутся... Архиерейский дом и двор разорены...
 
   - Пётр Дмитриевич, - раздался низкий голос Афанасия Леоновича (1), коменданта Москвы (2), - ты молодца-то отпусти. Ему дело надо делать. Это ж если б мы в молодости разговоры разговаривали, а не высоты в Пальциге (3) торопились занять, то по дороге в Кроссен расстреляли бы нас пруссаки...кхм...

     Капитан и сам уже зубами скрипел. Спасский колокол часами бил в набат на разрыв уха. И вторили ему другие колокола московские... Терпения уже не было. Уже одно это следовало прекратить, если и лягут великолуцкие на Соборной да Красной площадях все до единого. А того и быть не может!
 
    Не выдержал капитан.
 
   - Всё скажу, Ваше высокоблагородие! А может статься, и говорить не дадут! Приказа Вашего довольно будет,чтоб собрались и конные и пешие, слово даю, в лагере никого не останется...
 
   Старик и рукою махнул, и ногой притопнул.

   - Так езжай давай! Не медли! Мы начнём, там и вы на подмогу. С Богом!
Он крестил капитана вослед, и призывал имя Божье. Может, впервые, - с таким воодушевлением и верою.
 
   Афанасий Леонович, прибывший к Еропкину в дом в момент наивысшего напряжения - на правах должности своей, а более того - давней дружбы с хозяином, был весьма собран и решителен.
 
   - Ты, Петруша, всё ещё праведник. Не передумал, что вокруг тоже одни праведники? Москвы нынешней не насмотрелся? Я, царевич грузинский, как ты изволишь меня звать, про измену многое что знаю. Пока на родине жил, людей делил на героев - и предателей, не было других вокруг. Кровь лилась... Люди в полях оставались неприбранными, волки их грызли. Предательство да измена привели меня в Москву с братом моим... Это потом я понял, что тяжко испытывает Господь человеков. Не каждый героем рождается, не каждый и предателем. В минуту роковую узнаёт каждый о себе, кто он есть. Вот сейчас в Москве разделилось племя человеческое, и стало видно всякому, кто он есть. Надо спокойнее это воспринимать. Ты, Петруша, соберись. Прежде всего о домашних подумай. Женщины и дети не должны страдать, когда война объявлена. Защитить мы их обязаны. Кого ты защитить должен?
 
   - Супругу... Племянника, гостить отправляли из Петербурга давно ещё, выслать не успел, увы... Совершеннейший ребёнок, лежебока, каких не видывали. К обеду просыпается. Книги листает. Был бы учёный  ещё человек... а так - ни тебе шпаги или палаша в руках... ни псалтири аль молитвослова... «Новая Элоиза» (4) - вот его чтение. Заглянул я раз, одни восклицания... «О заблудшая дщерь!», «О варвар!». И от любви - умирают... У меня от язвы моровой тыща в день умирает, не от любви, Афонька! Словом, племянник этот, - ни Богу свечка, ни чёрту кочерга... Пятнадцать лет недорослю! Ну, матушка Измарагда, и сёстры её в Зачатьевском. Коль повадились монастыри грабить, и туда ведь полезут, видел уже. Утром раненько пошлю в Донской монастырь за архиепископом человек двадцать. Вот и вся моя забота человеческая, а так-то... и Москва вся ещё!
 
   Афанасий Леонович грозно закрутил седой ус. Глазами засверкал.

   - Этого... племянника... с собой возьмём. Ей-Богу, Петруша, ты к возрасту мягким стал, не узнаю. Меня-то школил, бывало. Отдай племянника, верно тебе говорю, дворянина не испорть...  Человеком его сделаю.
 
   - Да был бы мой, а то жёнин... Она перед ним стелется, смотреть больно. Впрочем, при нынешних обстоятельствах все мы государевы... дворяне! Так и скажу жене, ей-Богу, Афонька! Скажу! Забирай! И государя Петра (5) в живых нет уж самого, мать его так и разэтак (генерал-поручик разрешил себе непечатное слово)!  вроде русская была! Наполовину, правда, а уж отец Петров... и вовсе Голштейн-Готторпский... У себя бы там али уж у шведов управлял, Господи меня прости, но вольность дворянская им у нас объявлена, и вот уж которого дворянчика  вижу - без мысли в голове, без силы в руке... Неужели «спасибо» Анне говорить, будь она неладна с сыночком своим... Одно слово, что государыня была, пусть и у немцев, голштинский орден её имени сам ношу (6)... Эх!

   Разговаривать о политике в данном ключе Афанасий Леонович склонен не был. Он матерную лаю не любил. Он и сам награждён был «Анной», и носил орден свой с удовольствием и гордостью.
 
   -  Ничего, это не важно всё...  я ему напомню, что коль война, обязан дворянин к службе возвратиться. Война у нас, а что это, коль не война? Язвою ещё удвоенная.   Ну-с, так. Теперь о супруге твоей. Отправлю её к себе, в имение, в Красное, там не сыщут. И скучно ей не будет, там родни грузинской - больше, чем волос на седой голове моей... Тебя искать будут, придут в дом, опасно это. Ты ей объясни, что нельзя иначе, уезжать надо нынче. Я ей слово дам, что тебя прикрою, коль надо - спиной собственной. И прикрою, ты ж знаешь. Командующий   Москве более нужен, чем комендант.

   Пётр Дмитриевич усмехнулся.
 
   - Разберёмся. Не то чтоб не понимал - как это, коль спиной прикроют.  За это спаси Бог, Афонька, и раньше, и сейчас. Но и прятаться за твою спину не буду. И раньше не прятался, и сейчас не стану, с чего бы... За отцову, бывало, прятался ещё, а больше - никак.
 
   Комендант головою кивнул в ответ. Встал, выпрямился. Залюбовался им Еропкин в это мгновение. Не слишком высокого роста, но ладно скроенный, генерал-поручик и лицом был красив. Не портил это лицо даже крупный треугольный нос, потому что всё остальное в совокупности: брови вразлёт, большие глубокие чёрные глаза с длиннющими ресницами, чувственные полные губы, завитые задорные усы, небольшая бородка - всё создавало ощущение гармонии и дышало энергией. Из всего, что было эпохою выбрано в качестве общего модного правила, была у Афанасия причёска в три локона (7), но и она, казалось, выбивалась из границ, - вольный перепев принятого мотива. Пудрить сие сооружение Афанасий Леонович не собирался: волос его имел приятный цвет серебра и угля вперемешку, и это шло коменданту. И старость ему шла...

   - Твоя уже в имении? - спросил Еропкин у друга. - Как от себя-то оторвал Амилахвари свою?
 
   Взаимная любовь супругов - Афанасия Багратиона и Анны, урождённой Амилахвари- Орбелиани, в Москве была притчей во языцех. Господь благословил сей едва признанный родственниками брак, тремя детьми, которых обожал Пётр Дмитриевич... а младшей, Аннушке, которую отец звал Анако (как и свою супругу),  был Еропкин крёстным.
 
   - Она, хоть и гордячка, место женщины в доме блюдёт. Не захотела бы меня огорчить. Как жить, зная, что под ударом дочери - и она, жёнушка моя. Это мне дышать было б больно... а у меня дела. Забрала девочек и уехала. Антон в Петербурге, служит... Послушай, всё хорошо, правильно... А я тебе молока привёз, Петруша! Я тебе, дорогой, даром, что ли, комендант? У меня от ружья до молока всё есть... ничего, от солдат немного оторвал, а ты кто, не солдат, что ли? Тебе сейчас нужно больше, чем кому другому. Я-то тебя знаю, душа моя...

   Итак, гонец в полк был отправлен вечером, а к утру возглавляемые Еропкиным и Багратионом войска заняли несколько кремлёвских ворот и осадили трапезную Чудова монастыря, где число бунтовщиков было наибольшим. Те небольшие стычки, что случились в ходе закрепления в воротах, дались легко: обошлось синяком под глазом у одного из солдат, да поручика наградили царапиной сабельной, он удивился... Неожиданность - тоже оружие, старики-генералы это знали, и кампанию свою открыли так, что застали врага врасплох.

    А вот с трапезной получалось сложно... Архиерейское подворье кишело бунтовщиками.  С теми, кто полез в драку напролом, справились легко. Потом начались сложности. Оно, конечно, легче умеючи. Когда есть знание, что делать, оно легче пойдёт, но... опасности знание не отменит.
 
Как оно во время лисьей охоты?  Поджёг тряпку иль пучок травы, выявил с её помощью отнорок с лучшей тягой воздуха внутрь норы. Все прочие входы и выходы заткнул дёрном. Теперь перед норой с лучшей  тягой раскладываешь костёр. Как разгорится, уложи сверху зелёный лапник, сырую траву. Задымилось, зачадило? Толкай внутрь норы. Можешь ещё веничком помахать. А снаружи охотнички с ружьями... Так-то.
 
   А теперь всё это нужно применить к дому, в котором засели больные душой, а часто и телом люди, которые к тому же пьяны, и не только вином... пуще распалены они пролитой кровью. Лису выкурить из норы гораздо легче, нежели такого негодяя. Но надо.  И надо бы ещё дом родной поберечь, который лиса избрала для себя жилищем. Загадила всё кругом, изгваздала. Но можно же ещё хоть стены спасти?
Недоросль дворянский Василий Новосильцов в бою прямом не знал, куда себя девать, стрелять не умел, саблей или палашом именно что махал без толку. А вот выкуривать лис... оказалось, что тут ему равных нет.
 
   Змеёю полз он в сторону самой узкой и незаметной двери, открывал щеколды, разнимал цепи... Стрелял из-под щели дверной, заставляя бунтовщиков выскакивать из окон, дымил факелом из-за занавесей. А когда и за своего сходил на несколько мгновений, и довольно их было, этих мгновений, чтоб навалились и схватили бунтовщиков солдаты гарнизона.
 
   - Ты, Василий, чёрт какой-то, - говорил ему поручик, озаряясь улыбкой. - Бес! Изворачиваться где научился? Афанасий Леонович  наш тебя клопом постельным представил, а ты вон... каков чертяка!
 
- Я не клоп, - отвечал, причём неожиданно вдруг басом, обиженный Василий. - Маменька меня закрывала, и еду тож оберегала от меня, когда наказанный был...

   - А наказывали, видать, частенько тебя?

   - Часто. А что ж? Братья, их трое ещё, они меньшие меня. Им того не придумать, что я могу...

   Покатывались со смеху впервые обретённые друзья Василия. Короткими были передышки, когда это было возможно...
 
   Меж тем, и на Соборной площади стало напряжно. Понимая, что поодиночке их вырежут легко - и недрогнувшей рукой - обозлённые гарнизонные, ведомые Багратионом, бунтовщики сбивались в кучи да стаи. И оказалось, что неплохо они вооружены. И лезли отовсюду, изо всех щелей. Потому отозвали с остальных мест кремлёвских защитников, и сосредоточились на площади...

   Поручик, которому велено было присматривать за Василием самим царевичем грузинским, в свою очередь велел ему держаться своей спины.
 
   - Высунешься, - сам тебя и прикончу, - сказал он недорослю, вошедшему во вкус войны, тем более  что - удавалось. - Тут тебе пространство открытое и враг в лоб прёт, толку от тебя. Палаш держи, не след дворянину безоружным быть против бунтовщика. Одно хорошо, и с той стороны не все учёные, больше сброд. Ну, ввяжемся, там и посмотрим...

   Поручик, кстати, пребывал не в самом лучшем настроении. Коня потерял, и восполнить эту потерю в условиях карантинов и бунтов было нелегко. Потому был «приписан» к гарнизону московскому, и от этого - зол. И недоросля ему дали, то ли учить, то ли охранять, то ли и одно, и второе, что вернее. Ладно, что недоросль круглым дураком не был, и на том спасибо...

   Соборная площадь - это ведь не совсем поле боя, вернее, - совсем не оно. Пространство ограниченное, хоть и не самое маленькое. За спиной у защитников Кремля - Успенский собор. Слева - колокольня Ивана Великого. Справа - Грановитая палата. Впереди Архангельский и Благовещенский соборы, между ними - путь к Тайницким воротам, куда велено гнать толпу. Господи, сердце страны! Как, куда тут стрелять-то? Не враг как будто, а те же русские люди перед тобой, даже если они забыли, кто такие, ты - помнишь!
 
   За время, что одни выкуривали лис из архиерейских палат, гарнизонные соорудили подобие редута круг себя. Он был странен по внешнему виду, но своё назначение выполнял. Телеги, бочки одна на другой, между ними щели, вроде - бойницы... Всё, что сбросили на площади за эти дни пьяные посадские, пошло в ход. А мусора было навалено немало, вот те же бочки: выкатывали их на площадь и поили присоединившихся  бунтовщики.

   Еропкину с Багратионом удалось протащить сюда и пушку, вкупе с теми, что что стояли на воротах кремлёвских, можно было сказать, что - арсенал... Вообще-то, надо сказать, что повезло им со врагом - не сразу поняли бунтовщики, что затевается против них. Пока сообразили, как да что, - гарнизонные уже приготовились. Еропкин зубами скрипел: наведались к нему ночью бунтовщики. Благо, жену увёз, а гарнизонные солдаты и служивые из великолуцкого полка, которые в доме давно ночевали, не из пугливых. Отогнали татей, но само событие разгневало Петра Дмитриевича особо, и приступил он к отбитию Кремля, восстановлению порядка - вполне себе рьяно. Бога благодарил, что жену спас, представлял её жертвой схватки, за сердце хватался. Тут и подоспело известие о гибели архиепископа Амвросия...

   Нельзя было не поверить, а поверить - ещё более нельзя. Жизнь достаточно часто наносит раны, но рана ране - рознь... Эта была если не смертельной, то смертельно опасной. Достало и чумы, и бунта, и измен. Словно волна подхватила Еропкина, большая, до небес волна, которой сопротивляться бесполезно.  А он всё сопротивлялся...

   Как пошли на них бунтовщики в первый раз, достало несколько выстрелов из фузий и карабинов, а потом наскока из-за редута, - откатилась волна. Остались на площади раненые и убитые. Глаз уж и привык - чумных тоже не убирали ещё, мортусы в Кремль не шли, себе дороже. Смерть отовсюду грозит, лишней её не надо. 
Следующую волну ждали долго. Стало ясно, что затевается что-то большое.
Когда стала заполняться площадь людьми, чернеть, а с башен принесли известие, что идут и идут люди на помощь бунтовщикам, подобрались гарнизонные.
 
   - Стрелять дробом (8), - приказал Еропкин, которого колотило крупной дрожью. - В память владыки Амросия первые пять - холостыми. Он всё твердил: одумаются. Ну, может быть. Поглядим. Как до половины расстояние сократят, дам приказ.
Афанасий Леонович покачал головой, но не ослушался. Подтвердил приказ пушкарям с лицом смурным.
 
   Про какому-то неслышному зову поднялась толпа и пошла, пошла на редут... Стрелять из фузилий и карабинов не запретили, посему раздались выстрелы со стороны редута, кто-то и падал из бунтовщиков, но толпа с кольями и молотами, а где-то и с огнестрельным оружием (предателей среди гарнизонных если и не было много, но они же были!), не только не остановилась, но и уже побежала вперёд со всей дури, присущей толпе.
 
    - Пли! - закричал Еропкин. Канонир тоже кричал. Раздались пушечные выстрелы.
Это остановило большую часть толпы, кто бежал, не в силах остановиться, падал от одиночных выстрелов.  Другие остановились на ходу, кто-то ощупывал себя тревожно, цел ли, кто-то просто стоял изваянием. Через несколько мгновений опомнились, стали перекрикиваться...

   - Богородица бережёт, -  закричал Василий Андреев, а был это именно он. -  Не убьют они нас, Богородица сбережёт...
 
   - Живы, - подхватили другие, в их числе - и посадский Фёдор Краснов, за которым стояла сотня людишек из бунтовщиков. Они искренне верили в обещанный Фёдором приход к власти спасённого якобы для великих дел Богородицей государя Петра III. Вот такая вот странная мысль  посетила Фёдора, и он щедро делился ею на московских перекрёстках...

   - Богородице, Дево, радуйся! - кричал Фёдор и нёсся вперёд.
 
   Вновь сомкнула ряды свои толпа, и пошла, а потом побежала на редут.
 
   - Пли! - кричал Еропкин.
 
   - Выстрел! - вторил ему канонир.
 
   Выпалила однофунтовая пушка. Разлетелось три десятка пуль, образуя бреши в стене нападающих. Ещё выстрел, ещё...
 
   Убитых или стонущих, корчащихся людей становилось всё больше. Отступили бунтовщики, побежали...

   Их не преследовали. Еропкин приказа не дал, а у защитников Кремля ещё не было убитых в собственных рядах, и всё ещё жива была в сердцах мысль - русские же люди... своих бъём!...

   - Вот что, Афанасий Леонович, пошли к ним переговорщика, - раздумчиво сказал Еропкин, глядя на  чернеющую вдали толпу. - Много их больно. Жаль ребятушек твоих... В церкви за благочестивых просят, не за грешников; и я, коли грешников спасти не могу, так верных сберегу. Спросим, чего хотят. Кроме как Кремль грабить...Да и время пройдёт, как никак.  Оно у нас золотое...

   «Грузинский царевич», как величала Афанасия Леоновича, несмотря на его незаконное происхождение, Москва, что всегда по делам судила людей, кивнул головою. И пошёл по направлению к своему гарнизонному капитану, стоявшему у переднего ряда  бочек - для отдачи приказа, как думал Еропкин. Не к себе подозвал, а пошёл сам, что должно было насторожить, но всё так перепуталось и упростилось в управлении на местах в эти страшные дни! Еропкин, например, привык, что ему самому в рот смотрели при малейшей опасности.  Без зазрения совести командовал он лично и пушкарям, и пехоте, и кавалерии. И полицмейстеру, и даже мортусам при случае. Были когда-то кирасиры Еропкина, ныне - все люди Еропкина. Все, кто за Москву стоит, так-то. Вот такие у него полки!
 
   Выслушав приказ царевича, капитан приблизил свою саблю, которую не выпускал из рук,  к губам, и отвёл вправо и вниз, отдавая честь. А затем направился к Еропкину. Полста шагов было между ними. Приблизившись к главнокомандующему, отрапортовал:
 
   - Прибыл в Ваше распоряжение, Ваше высокоблагородие!

   И вот только теперь, в это мгновение, рассмотрел  Еропкин бодро вышагивавшего по направлению к бунтовщикам своего старого друга, грузинского царевича.
Сильнейшим усилием воли сдержал он себя, чтоб не дать приказ атаковать. При прочих равных условиях его людям было легче прикрываться и стрелять прицельно. И пушка не годится в ближнем бою. Нет, не пришло ещё время прямого последнего боя. А друг был пока цел, и наверно, насвистывал что-то на ходу, как обычно, была у него такая привычка в минуту опасности. Многое знал о привычках друга своего, под управлением которого была когда-то лёгкая кавалерия, Пётр Дмитриевич Еропкин.
 
   Да, Афанасий Леонович шёл к бунтовщикам, подбадривая себя свистом. Соотечественники узнали бы эту песню из многих других. «Шавлег шени шави чоха» (9),- пропели бы они торжественно... в несколько голосов...  Песня о герое, лучшем из лучших. Из тех времён грузинских, когда пьянели стрелы от крови, и сабли ели мясо врагов. Правда, те, кто знал, вспомнил бы и чёрном предательстве, и о смерти...

   Остановился он перед нестройными рядами замолкнувших вдруг бунтовщиков в шагах двадцати.

   - Милостивые государи!  Поведайте, кто   вы   суть,  и  изъясните,  каковы  ваши  требования?

   И понеслось в ответ, Афасаний Леонович оглох:
 
   - Московские мы люди! Фёдора Красного!

   - Московские! Василь Андреев над нами!
 
   - Федосеевцы мы!
 
   - Свободные мы! Нет над нами никого! И вас не признаем!

   - Еропкина выдать нам!
 
   - Еды да вина нам подайте!
 
   - Карантины отменить! Больницы по брёвнам сами разберём!
 
   - Казну Богородицы верните! Богородицу на ворота!

   - Государя Петра!

   Афанасий Леонович, который и с самого начала сомневался в благополучном исходе своего дела, но считал нужным тянуть время до прихода великолукцев, попробовал перекричать толпу:
       
   - - Имя моё вам ведомо, комендант сего града, Багратион Афанасий, коему вверен надзор и порядок. Внимайте же, души заблудшие! Государыня, милосердием своим, повелела учредить больницы, карантины для спасения вашего. Все здесь совершается по воле Её величества и во благо ваше. Не испытывайте судьбы: рано ли, поздно ли, ответ держать придётся. Господин главнокомандующий, генерал-поручик Еропкин, в щедроте своей обещает всем, кто сдастся добровольно, жизнь и свободу!
 
   - Да на кой х.й нам твой Еропкин, а? Мы тут хозяева!

   - Архиепископа, вора ёб...го , Богородицы обидчика, уж кольями да молотами проводили... А Еропкина-то, бл...его сына, мы особливо почтим: вздёрнем на суку, и вся недолга!

   - Ты нам угрожаешь, служка? Лакей, а места своего не знаешь?  Не твоё дело грозиться!

   Никто ещё не оскорблял так в лицо Афанасия Леоновича. Даже отец невесты в своё время не то чтобы сказал, а лишь намекнул на его происхождение, и дело чуть было не закончилось печально, но Багратиони умеют быть великодушными к старцам, чтят седины... А тут его лакеем звали! Смертью угрожали! И кто! Ещё и Еропкина обещали повесить! И поносили его!

   Совершенно не отдавая себе отчёта в том, что делает, Афанасий Леонович обнажил саблю.

   - Не смейте именовать меня так, мятежники и злодеи! Вы - убийцы, предатели престола и закона! Через день вас ждёт плаха, а вы дерзаете грозить - мне!
Всё то, что было сделано Афанасием Леоновичем до сих пор, явно не назовёшь хорошею дипломатией, а он наивно предполагал, что среди всех, бывших на редуте, именно он - лучший переговорщик! Умеет с людьми разговаривать...
 
   Но перед ним-то были мятежники, предатели и убийцы, как он сам только что сказал. Им дипломатия и плохая была неведома. И потому в коменданта Москвы градом посыпались камни. Через несколько мгновений он уже лежал, потеряв сознание, на Соборной площади, а толпа помчалась, понеслась вперёд. Шавлег! шени шави да чоха...

   В то самое мгновение, когда обнажил Афанасий Леонович саблю, выскочил сквозь щель между бочками недоросль дворянский Василий Новосильцов, и полетел туда, где уже падал на землю комендант, грузинский царевич Багратион... А за ним - приставленный к Василию поручик великолуцкого полка Непенин Сергей, разразившийся на бегу невероятной по богатству своему и разнообразию матерной лаей. В которой главное место занял дворянский недоросль и вся его родня по седьмое предшествующее колено!
 
   Трижды подступали бунтовщики к редуту, трижды отступали. Потом обрушился на них подоспевший Великолуцкий полк ...
 
   Их нашли всех троих вместе.  Неведомо как, но добрался Василий, уже не бегом, а ползком, до тела Багратиона, и тащил к редуту, тащил, пока не переломил ему правую руку ударом кованого сапога некий посадский, и тогда Василий просто прикрыл телом своим старца, - и замер. Сколь мог, отбивал обоих поручик, но лёг и он рядом... Какова бы ни была хватка, да  выучка, которой наградили его однополчане из казаков, и несмотря на умение воевать не числом... Капля и камень точит, а капель этих ох как много пришлось на этот камень!
 
   Разобрали как-то, вытащили их из-под груды чужих тел. Живы были все трое, только Непенин - едва. Ясно было, что нехорошая рана в живот и вытекшая в большом количестве кровь, - уже убили его.
 
   - Саблю мою этому отдайте,  - успел он сказать, как перевернули его. - Быстрей рука заживёт, как сабля в руке заиграет. Слышь, сын дворянский, служить пойдёшь... ты мне должен!


                ***


   Авторы приносят извинения за большое количество сносок. Как оказалось, оба любят их с детских лет! Оба утверждают, что ещё в детстве получали из них сведения исторические, иногда больше и глубже, чем в учебниках, которые грешили умолчаниями и искажениями. Если не считать английских и иных переводов (шлите свои замечания, владеющие языком, Гугл-переводы часто грешат стилистическими и прочими ошибками), можно сноски и не читать, смысл не потеряется. А нам - приятно!

   1. Афанасий Багратион, урождённый Адарнасе, был внебрачным сыном Левана (Шах Кули-хана), князя-регента Картли в Восточной Грузии и номинального царя, в 1709 году. О его ранних годах в Картли известно мало. В 1724 году он прибыл в Россию в свите своего сводного брата Вахтанга VI (Хусейн Кули-хана), который лишился трона из-за османского вторжения. Адарнасе, ныне известный как Афанасий, вступил в Императорскую российскую армию и в последующие годы поднялся по карьерной лестнице. Он был полковником Вятского пехотного полка, а в 1755 году стал генерал-майором. Он выполнял различные задания во время Семилетней войны (1756–1763). Был награждён орденом Святой Анны в 1762 году и получил звание генерал-поручика (эквивалент генерал-лейтенанта) в 1763 году. Багратион, занимавший должность коменданта Москвы, командовал гарнизоном города. Он участвовал в подавлении Чумного бунта в сентябре 1771 года и едва не был забит камнями толпой в Московском Кремле. Князь Афанасий умер в Москве в 1784 году в возрасте 76 лет. Он был похоронен в Донском монастыре, там, где покоятся многие грузины Москвы тех времён.

   2. Комендант в Российской империи XVIII века был уездным правителем и командиром местного гарнизона. После 1715 года командование гарнизоном стало исключительной обязанностью комендантов, за исключением украинских городов. Как начальники гарнизонов, коменданты находились под властью генерал-фельдмаршала или губернатора. В зависимости от стратегического значения и класса крепости должность исполнялась генералом или штаб-офицером, как правило, в чине полковника.

   3. Пальцигские высоты - так в ходе Семилетней войны называли высоты у местечка Пальциг (ныне деревня Палэк в Польше). В немецкой историографии это сражение известно как битва при Кае — по названию деревни Кай, где находилась исходная позиция генерала Веделя. Поле будущего сражения находилось между деревней Пальциг и ручьём Эйхмюлен, было с трёх сторон (север, запад, юг) окружено лесом. Пальциг лежал на западном склоне возвышенности, на востоке плавно спускающейся к ручью Эйхмюлен, на юге круто обрывающейся к лощине Цаухергрунд. Фон Веделю предписывалось атаковать русскую армию, чтобы воспрепятствовать последней переправиться через Одер в районе Кроссена. Ведель намеревался раньше русских занять выгодную позицию на высотах у Пальцига, не предприняв ничего для её разведки, но русские опередили его, заняв эти высоты в 13:00.

   4. «Юлия, или Новая Элоиза» (фр. Julie ou la Nouvelle H;lo;se) — роман в письмах Жан-Жака Руссо, написанный в 1757–1760 годах. Дата первой публикации: 1761 год. Форма: эпистолярная, повествование ведётся через письма, которые обмениваются между собой главные герои. Структура: роман делится на шесть частей, каждая из которых содержит письма, раскрывающие развитие отношений между персонажами и их личностный рост. Первое издание на русском языке было напечатано в 1769 году в переводе П. С. Потёмкина.

   5.  Пётр III Фёдорович (при рождении Карл Пе;тер У;льрих, нем. Karl Peter Ulrich, полностью нем. Karl Peter Ulrich von Всероссийский в 1762;году, первый представитель Гольштейн-Готторпской династии на российском престоле. С 1739;года — владетельный герцог Гольштейн-Готторпский. Внук Петра I — сын его дочери Анны и Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского. Внучатый племянник Карла XII — внук его сестры Гедвиги-Софии. Манифест о вольности дворянства - один из ключевых законодательных актов непродолжительного царствования Петра III. Петр III подписал этот проект 18 февраля (1 марта) 1762 года. По данному законодательному акту впервые в истории России дворяне освобождались от обязательной гражданской и военной службы, могли по своему желанию выходить в отставку и беспрепятственно выезжать за границу. Правда, во время войны правительство имело право потребовать от дворян вернуться на службу в вооружённых силах. Если при этом дворянин находился за границей, он был обязан вернуться в Россию под страхом конфискации землевладений. Кроме того, дворянам, которые не дослужились до обер-офицерского чина, запрещалось выходить в отставку, не отслужив 12 лет. Основные положения манифеста Петра III были подтверждены Екатериной II в «Жалованной грамоте дворянству 1785».

   6. В 1725 году Пётр I выдал свою старшую дочь Анну за Гольштейн-Готторпского герцога Карла Фридриха. В 1728 году Анна Петровна умерла в немецком герцогстве вскоре после родов. 14 февраля 1735 года герцог в память о любимой жене учредил орден Святой Анны. Орден имел одну степень, число кавалеров ограничивалось пятнадцатью. Право на награждение давал чин от полковника и выше. После смерти в 1739 году Карла Фридриха престол герцогства Голштинского перешёл к его сыну от Анны Петровны, Карлу Петеру Ульриху. В ноябре 1742 года бездетная российская императрица Елизавета после перехода Карла Петера Ульриха в православие под именем Петра Фёдоровича провозгласила его как племянника своим наследником. Привезённый им в Россию орден Святой Анны был пожалован ряду лиц, первым был награждён сын фельдмаршала Шереметева. После смерти Елизаветы Пётр III стал российским императором (5 января 1762 года по новому стилю). Правил он всего полгода и был свергнут в результате заговора, организованного его женой, так что ордену не суждено было стать государственной наградой Российской империи при сыне Анны Петровны. 5 апреля 1797 года введён указом императора Павла I в наградную систему Российской империи для отличия духовных лиц, военных, гражданских и придворных чинов, а также иностранцев.

   7. В XVIII веке были популярны причёски с тремя локонами - как у женщин, так и у мужчин. Это было частью европейской моды столетия, которая в целом тяготела к вычурности и манерности. У мужчин с середины века  большой популярностью пользовалась завивка «крыло голубя» - два-три ряда тщательно закрученных локонов укладывались на висках. Сзади — небольшая косичка или хвост, стянутый лентой.

   8.  Из пушек стреляли дробью (картечью) — снарядом, в котором находилось множество меньших снарядов или шариков. Это было связано с тем, что при технологиях того времени точных попаданий на длительных дистанциях добиться не удавалось, а на ближних расстояниях не хватало времени для прицеливания и перезарядки. Одно из известных исторических орудий, специально изготовленных для стрельбы картечью или «дробом», — Царь-пушка Московского Кремля (в старину — «Дробовик Российский»).

   9. Шалва Торели-Ахалцихели  - грузинский дворянин (дидебули) и военачальник  времён царицы Тамары, принадлежал к благородному дому Торели-Ахалцихели. Шалва традиционно считается героем патриотической грузинской народной баллады «Шавлего». Суть баллады проста - в ней обращаются к Шавлего, перечисляя его качества воина, которому в схватке с врагом не было равных и не нужна была помощь, покровительство,  и говорится о его наряде, вымоченном, пропитанном кровью - чохе с газырями, которые, исходя из баллады, очень шли герою, как  и сама война. Есть и контекст, если учесть, что гибель Шалвы связана с атабеком Иване Мхаргдзели, который не прислал заранее оговорённую помощь в битве при Гарни, в результате чего Шалва был захвачен а плен, а брат его погиб.   Проведя некоторое время в почётном плену, Шалва был казнен по приказу Джелал ад-Дина за то, что не отрекся от христианства. Впоследствии он был объявлен священномучеником и  канонизирован Грузинской Православной Церковью, которая поминает его 17/30 июня. 

   

                ***