Таня-ментовка

Меня знают как Таню-ментовку. Работаю в отделе по угонам. Наш дом — типичная панелька, где все всё видят, но делают вид, что не замечают. А я замечаю. Всегда замечала. Не зря я оказалась в этой профессии.

Ещё в четырнадцать, когда дерзко красила волосы в цвет морской волны, носила огромные клипсы в форме сердечек и короткие юбки — я чувствовала на спине взгляд. Тяжёлый, липкий, ползучий. Как будто улитка оставляла за собой серебристый след на коже. Оборачивалась — в окне пятого подъезда шевельнулась штора. Я не была телепаткой. Просто у девочек, растущих без отца в таком дворе, рано включается внутренняя сигнализация, сродни звериному нюху. Я тогда подняла нос и прошла мимо, демонстративно громко цокая каблуками по асфальту. Пусть знает, что я его вижу. Пусть боится. Иногда он следовал за мной на улице, крался, как тать, воображая, что я его не замечаю. И что удивительно — я его не боялась. Мой страх сгорал дотла, уступая место презрению к его подлой, трусливой душе лузера.

Я взрослела. Институт, замужество, ребёнок, развод, карьера. Мини-юбки теперь носила уже осознанно — не как броню, а как знак. Я выжила. Я состоялась. У меня была своя машина, алый «Рио», купленный на свои деньги. Каждое утро в 8:30 (пунктуальность — моя черта!) я выходила из подъезда, чувствуя на себе всё тот же мерзкий, похотливый взгляд из окна первого этажа соседнего подъезда. Я уже не поворачивала голову, но знала. Знание это было гадким, но... привычным. Частью пейзажа, как ржавые качели.

Иногда я ему подыгрывала. Поправляла короткую юбку, картинно взмахивала своими пышными кудряшками. Также картинно садилась в машину так, чтобы мои и без того эффектные ноги из-под юбки оголялись максимально. Чуть дольше, чем нужно, останавливалась, подкрашивая губы, смотрела в телефон, долго искала ключи в сумочке. (На самом деле в сумочке у меня всегда был безупречный порядок!) Я как модель перед папарацци - позировала. Я его, можно сказать, дерзко провоцировала. Пусть смотрит. Пусть изнывает. В его голодном, немом наблюдении была какая-то извращённая лесть, подтверждение моей силы. Я была иконой в его личном пантеоне пошлости, и в этом была моя власть над ним — власть, о которой он даже не догадывался. Я с ним играла как кошка с мышкой.

Я стала «благосклонной». Проходила мимо окна изящной походкой, опустив глаза, но с лёгкой, едва уловимой улыбкой. Давала ему крохи — взгляд, брошенный якобы случайно, будто задумавшись. Я знала, как он внутренне ликовал, как дурел от этих намёков. Глупец. Он принимал игру "в жертву" за продолжение своей охоты. Это было похоже на то, как я водила за нос свидетеля во время допроса, подбрасывая ему удобные версии, чтобы он запутался в своих же словах.

Переломным стал тот день у песочницы. Я была на прогулке с четырехгодовалым сыном Богданом. Пока он с радостным гуканьем лазил в песочнице, я болтала по телефону с подругой и чисто инстинктивно, по старой памяти, бросила взгляд на «то» окно. И увидела движение. Смутное, за стеклом.

И замерла.

Рукой подать от его окна на первом этаже - у подъезда была девочка. Лет десяти-одиннадцати. В ярко-розовых легинсах и с двумя хвостиками. Наклонившись, она что-то сосредоточенно искала в траве, вероятно, слетевший браслетик или резиночку. А он наблюдал за ней: что и десять лет назад, когда объектом была я.

Щелчок в моей голове был слышен почти физически. Это был не щелчок выключателя. Это был звук ломающегося льда под ногой — хрупкого, тонкого льда, на котором я сидела все эти годы, думая, что контролирую ситуацию. Он не изменился. Он всё ещё там. И он смотрит на других. Во мне что-то сломалось и тут же застыло, превратившись в холодный, отточенный инструмент. Теперь это было не только про меня. Это было про её розовые легинсы, про её хвостики, про всех девочек, которые будут идти после. Пресыщение игрой сменилось чистым, холодным гневом. Нужно было поставить точку.
Но я-то знала,кто это. И я знала, что закон здесь мой хлипкий союзник. Заявление? Смешно. Он ничего не нарушил, кроме тишины моего душевного спокойствия. Даже если бы удалось что-то доказать — что? Недоказанное домогательство? Смехотворный штраф. Ему бы лишь пощекотали нервы. Мне же нужно было не наказание по статье. Мне нужно было его уничтожить. Сделать так, чтобы он сам захотел исчезнуть.

И тогда родился план. Не оперативная разработка для суда — оружие для личной войны. Я проверила всё, что могло быть мне полезно: статьи о домогательствах, о психологическом давлении, о разнице между провокацией и самообороной. Один разговор с Ленкой из психологического отдела про «границы и последствия» окончательно прояснил мою стратегию. Камень в этой войне должен был упасть не в воду правосудия, а прямо ему в душу. Я даже купила новую сумочку — изящную, но с глубоким внутренним кармашком, идеальным для телефона с работающим диктофоном. Если нельзя избавиться от паука, можно заставить его выползти из паутины. И раздавить. План требовал одного — личного контакта. Мне нужно было стать для него не недосягаемым силуэтом в окне, а реальной женщиной из плоти и крови, которая якобы клюнула на его удочку.

Именно у этой же песочницы произошла наша «случайная» встреча. Он сидел с банкой пива на лавочке. Мы оба делали вид, что не замечаем друг друга, но я чувствовала, как его глаза сверлят меня, когда, ему казалось, что я его не вижу. Подождала момента, когда Богдан, как по заказу, шлёпнется на землю и заревит. Он, конечно, подскочил помогать. Мой рыцарь в сияющих доспехах из запаха перегара и отчаяния.

Дальше — как по нотам. Мы разговорились, он допил пивасик и собрался в магазин за новой порцией. Я нашла повод пойти туда вместе с ним, что-то типа молока купить. Я купила эту дурацкую розовую баночку «Amore» — специально, чтобы он видел градусы. Девять. Нужно было показаться доступной, чуть разбитной и захмелевшей, уставшей от быта. Он купил Богдану мороженое, мне шоколадку, я жеманно отказывалась, ломалась как юная девица, но, одарив одобряющим взглядом, приняла. Сделав вид, что захмелела, даже покачнувшись один раз (ой, не перебирала ли?) я разоткровенничалась и вылила на него поток жалоб на мужа-врача, на свекровь. Да, я слабая женщина, ищущая сочувствия... Видела, как в его водянистых поганых глазах загорается не надежда, а уверенность: «Доступна. Можно брать».

Две недели в сети я вела эту унизительную переписку. Поддакивала его плоским шуткам, поддерживала иллюзию духовной близости. Он думал, что соблазняет. А я методично, как составляя протокол, собирала улики: его двусмысленные фразы, намёки, цифровые следы. Я лишь заманивала в ловушку.

И вот он, вечер Х. Я пришла к нему, предварительно распустив мои шикарные волосы. В кожаной мини-юбке с крупной молнией впереди, на высоких каблуках, с тщательным макияжем и благоухающая «Шанелью». Так тщательно даже не готовилась к свиданию с любимым мужчиной. Меня забавляла эта игра, с моей стороны переходящая в скрытый садизм. «Все мы бабы стервы...» — крутилась в голове песня. Но мое поведение было оправданным. Это была не месть, а зачистка. Вывод токсичного актива из моего жизненного пространства.

Он встретил меня как королеву — в его понимании. Шампанское, "рафаэлки", тортик, заказной зелёный чай, дрожащие руки и дешёвый одеколон. Моя незаметная усмешка.

Мы сидели на его потрёпанном диване. Он говорил, я одобряюще и чуть загадочно улыбалась. Использовала свои чары по полной. Он наливал, я пригубляла. Невзначай касался моих волос рукой. Он, как и все ему подобные, был предсказуем. Он подвинулся ближе, я не отодвинулась. Его дыхание стало тяжёлым. Рука, жирная и влажная, легла на моё колено.

Прикосновение было как удар тока. Не страх — отвращение, мгновенное и всепоглощающее. Запах дешёвого одеколона смешался в памяти с запахом пыльного подъезда, где я в четырнадцать, прижавшись спиной к холодной стене, молилась, чтобы он только прошёл мимо, только прошёл мимо... Меня на секунду выбросило из тела двадцатипялетней женщины, и я снова была той девочкой с клипсами-сердечками, у которой подкашиваются ноги. Ловушка захлопнулась не только для него, но и для меня — я вновь оказалась в ней.

Я сделала едва заметный, глубокий вдох, заставляя лёгкие наполниться воздухом сейчас, а не воздухом того прошлого. И продолжила лучезарно улыбаться, будто ничего не почувствовала. Внутри же этот приступ детского ужаса, как ни странно, только закалил мою решимость. Теперь я мстила не только за себя, но и за ту, прежнюю, Таню, за которую некому было заступиться.

И тут я легонько ткнула пальцем в скрытый кармашек сумочки, активируя запись. Негромко, будто продолжая наш светский треп, спросила:

— Скажи, а помнишь, лет десять назад, я ещё в школу ходила в короткой синей юбчонке... Ты тогда за мной часто следовал. Почему?

Он замер, но азарт и шампанское уже делали своё дело.
—Ты...ты всегда была красивой. Я с первого взгляда...
—И что хотел сделать?— спросила я мягко, с мнимой сочувствующей улыбкой. — В тёмном подъезде, помнится, тебе мечталось?

Он, опьянённый близостью цели, начал бормотать. Сначала смущённо, потом, поддавшись моим ободряющим кивкам, всё откровеннее. Он выкладывал свои старые, затхлые фантазии, думая, что делится со мной чем-то сокровенным. Он наблюдал за мной ещё когда мне было двенадцать лет. Тварь! Он говорил о совращении, о том, как следил, как мечтал обо мне. Голос его дрожал от вожделения. Он думал, это прелюдия. У меня было гадко на душе, но я продолжала лучезарно улыбаться, изящно покачивая ножкой. И в этой гадости, как в едком дыму, было горькое, но чистое ощущение правоты.

Я дала ему договорить. Выслушала внимательно и даже изображая участие всё до конца. Потом медленно, очень медленно поднялась.

— Интересно, — сказала я без единой эмоции в голосе. Вся притворная мягкость исчезла. — Знаешь, я работаю в полиции. И мне, в отличие от обычных людей, не нужно доказывать что-то в суде, чтобы разрушить человеку жизнь. Достаточно просто знать. И иметь на руках неоспоримые доказательства, которые в любой момент могут стать достоянием... кого угодно. Соседей, его родни, работодателя. Представляешь, как интересно будет слушать эту запись, например, его матери? Или начальнику на заводе, где он, кстати, работает с несовершеннолетними учениками? Раньше на таких, как ты, смотрели сквозь пальцы. Сейчас времена другие. Общественность бдит. Одной копии этого файла в нужных руках — и твоя жизнь превратится в кромешный ад. Без всякого суда.

Он сидел, не двигаясь. Его лицо из багрового стало пепельно-серым.
—Таня...я же... мы же...
—Мы?— я рассмеялась, и смех мой прозвучал как удар хлыстом. — Нет «мы». Есть ты — педофил-недотёпа, который годами пускал слюни на соседскую девочку. И есть я — старший лейтенант полиции, у которой на руках твоё полное и безоговорочное признание. Достаточное, чтобы тебя сожрали заживо, даже если я пальцем не шевельну для официального заявления.

Я взяла свою сумочку, поправила юбку.
—Шампанское отвратительная кислятина,явная подделка. Рафаэлло — вообще никогда не любила. А твои руки пахнут немытой тоской и пивом.
Я остановилась у двери и обернулась для последнего,личного удара.
—Знаешь,что я помню лучше всего? Не твою рожу в окне. Я помню звук своих шагов в том подъезде — слишком быстрых, сбивчивых. И вкус страха. Он металлический, как кровь на губе, когда прикусываешь. Я помню эти огромные, дурацкие клипсы в форме сердечек. Ты знаешь? Они мне тогда так нравились. А ты сделал так, что я их больше никогда не надела. Ты украл у меня не время, не спокойствие. Ты украл у четырнадцатилетней дурочки её дурацкие, розовые, абсолютно безопасные сердечки. Все эти годы ты думал, что охотишься. А на самом деле просто выставлял свою грязную шею под топор. С сегодняшнего дня, если я увижу хоть тень в том окне, если услышу, что ты посмотрел на какую-то девочку, этот файл полетит туда, где тебе уже никогда не будет покоя. Ты понял меня?

Он не ответил. Только кивнул, уткнувшись в пол. Разбитый, пустой.

Я вышла, не закрывая дверь. На лестничной клетке выключила запись. Не нужно было никуда ничего нести. Оружие было у меня. И я только что его применила.

Спускаясь по лестнице, я наконец-то не чувствовала на спине его взгляд. Будто с плеч свалился невидимый, липкий груз, который я таскала с самого детства. Только лёгкость. Чистоту. И холодную, стальную уверенность в том, что с этого дня окно в пятом подъезде будет тёмным. Навсегда. А я завтра утром, в 8:30, как всегда, сяду в свой алый «Рио». И даже не взгляну в ту сторону. Потому что тени больше нет. Есть только я. Таня. И моя жизнь, которая наконец-то целиком принадлежит только мне.