Может быть

Может быть, это ничего не значащий пустяк, и в другой раз я просто не придала бы значения. В каком-то другом случае, но не теперь, когда я стою на белом, чуть подтаявшем снегу и передо мной раскинувшись точно в полете лежат два крыла, два голубиных крыла соединенных причудливым переплетением еще кровоточащих крохотных косточек, а птицы нет. Мне страшно, страшно почти по-детски. Разум, стараясь защититься, приводит рациональные доводы - что это ерунда, обычное дело, голуби склевали более слабого, да еще и вороны помогли. Но что-то помимо разума, затаившееся в глубине меня, от вида этих раскинутых в крике крыльев, шепчет, что это не так. Это крылья Ангела, его ангела, отнятые и брошенные на подтаявший снег, сделали его земным, совершенно земным и беспомощным. Нет, я не стану его искать, ни за что на свете, не стану его искать, это не мое дело, я не хочу, не могу...

Моя собака, ощутив запах плоти, стала принюхиваться, потом принялась кружить, постепенно сужая круги, в центре которых раскинулись на снегу крылья, поблескивая в тусклом утренним свете сизо-серебристым оперением. Я позвала собаку и пошла домой, стараясь не думать об увиденном.

- Извините, - раздался позади меня мужской голос, я вздрогнула от неожиданности. В такое время не слишком много прохожих, а среди них едва ли найдутся те, кому требуется какое-то разъяснение - все спешат на работу.
Я обернулась. Передо мной в зимних утренних сумерках стоял мужчина- невысокого роста, довольно субтильный, большие тревожные глаза на уставшем лице - такие я встречала у людей, потерявших цель в жизни. Довольно длинные светлые волосы делали его похожим на какого-то, но кого именно никак не вспоминалось.
- Не подскажите, как мне пройти в храм?
Не удивившись этому довольно странному вопросу, я подняла руку и молча указала на проход между домами, пройдя по которому, можно было увидеть церковь, что осталась здесь еще со времен деревни Аксиньино, вытесненной теперь высотными башнями. Только эта сельская церковь, да яблоневые сады напоминали сегодня о том времени.
- Спасибо, - поблагодарил человек и не оборачиваясь пошел в указанном направлении.
- Зачем вы поднимаете голубиные перышки, разве не знаете, что это опасно, голуби переносят всякую заразу.

Мой знакомый повернулся ко мне, неловко держа в своих крупных пальцах маленькое белое перышко и смущенно улыбнулся. Казалось, он меня не расслышал.
- Вы разве не знаете, что голуби принесли самый страшный грипп ХХ века испанку, - сказала я, надеясь, что такая информация его все же взволнует. Но ошиблась. Он спокойно подошел к старому тополю, чья кара от времени и непогоды растрескалась и вставил в одну из таких расселин перышко, которое тут же призывно затрепетало под ветром.
- Странная причуда украшать деревья птичьими перьями, есть в этом что-то туземное, - съязвила я, зная болезненное пренебрежение Петра Петровича ко всему псевдо этническому.
Он пожал плечами и опять улыбнулся. Улыбка была терпеливой и нежной, такой улыбаются взрослые непонятливому ребенку, ожидая, когда же он, наконец, поймет.
- Они ангельские, - сказал он как нечто само собой разумеющиеся и пошел дальше.
- Ангельские? - задохнулась я от изумления, и попыталась нагнать его, - да вы с ума сошли, это же голубиные, я точно знаю!
Но договорить мне не удалось, Петр Петрович обернулся. Стекла его очков в тонкой оправе таинственно блеснули на солнце, и я осеклась.
- Кто его знает, может быть и правда ангельские, - подумала я и больше уже не старалась его переубедить.

 Вот так, всякий раз во время наших прогулок он подбирал какое-нибудь перышко, не всегда даже голубиное и вставлял в расселину коры или трещинку дома. И хотя мне по-прежнему это казалось туземным обрядом, но я уже не протестовала, а как-то раз поймала себя на том, что непроизвольно подняла неприметное перышко, на которое едва не наступила.
- Что ж, - думала я, - если его ангел растерял перья, не грех будет помочь ему собрать их.
И вот теперь я поняла, что это невозможно.
Я давным-давно не виделась со своим знакомым, жизнь нас развела. Он потерял для меня тот ореол необычности, который его окружал, став просто стареющим мужчиной, отчаянно борющимся со временем, хотя прекрасно понимающим, что время не победить - оно в тебе. Его подруги становились все моложе, мысли короче, он побаивался загадывать что-то вперед и та струна, которая связывала две наши души ослабла, превратившись в какое-то подобие осенней паутины, которую паук за ночь натягивает меж двух травинок, растущих по разным сторонам тропинки, не задумываясь о том, что по ней кто-то обязательно пройдет.

Да, поначалу мне было больно, но это была не та острая нестерпимая боль, как несколько лет назад, а глухая, тупая боль, к которой постепенно привыкаешь и, кажется, даже перестаешь замечать, пока вдруг, что-то или кто-то не заденет той паутинки, все еще незаметно связывающей души.
- Может быть, пойти за ним, за этим странным человеком с усталым лицом, - подумала я, и готова была уже прибавить шагу, но вспомнила, что со мной собака, а с собакой в церковь нельзя.
- Да и зачем, - успокаивала я себя, - просто человек впервые в нашем районе, потому и не знает как куда пройти.
- Но искал-то он не что-нибудь, не гастроном и не метро, а храм, - возбуждал сомнения какой-то внутренний голос.
- Что ж в том удивительного, - вступал в диалог благоразумный, - в храме служба, верующие стараются на ней быть.
- Ну а крылья на снегу, ты уже забыла? - опровергал разумные доводы внутренний голос.
- Ладно, - решила я, - чем так мучиться и придумывать историю которой нет, лучше пойти в церковь и посмотреть.

Наскоро покормив собаку и сунув в карман пальто мелочь на всякий случай, я заспешила в церковь. У калитки сидела пара алкоголиков- завсегдатаев попрошаек, выставивших вперед пластиковые стаканчики.
- Подавать, надо идя со службы, а не на нее, - вспомнила я вдруг наставления Петра Петровича и прошла мимо удивленных моим невнимание попрошаек, едва не забыв перекреститься на икону.
 В церкви было сумрачно, перед некоторыми иконами мерцали свечи, электрические паникадила горели только перед царскими вратами. Несколько прихожан, большей частью старушки, слушали чтение Евангелия.
- Все равно, что сто лет назад, а то и двести, - мелькнула случайная мысль.
 
Привыкнув к сумеркам, я осмотрелась, незнакомца нигде не было и это меня почему-то встревожило, хотя почему, собственно. Ну, спрашивал человек дорогу в храм, а решил пойти в другое место. И все же... Я поставила свечу перед большой иконой Николая Чудотворца, наблюдая как крошечное пламя быстро набирает силу, и вот уже золотистым мотыльком затрепетало на кончике свечи. Удивительная традиция у русских людей ставить свечи св. Николаю-чудотворцу, точно без чуда им ни дела начать, не путь пройти невозможно. Обернувшись к иконостасу, я вдруг заметила, что правый предел церкви занавешен тканью, из-под которой по краю пробивается свет. Любопытство пересилило и я немного отодвинула край занавеси- на грубо сколоченных лесах, под самыми сводами, там, где по звездному небу были написаны уже сильно затертые от времени серафимы, стоял мой незнакомец. Его голова была запрокинута кверху, вероятно он что-то внимательно рассматривал.
- Ну вот, - подумала я, - ищет свое место.
Определив то, что искал, незнакомец взял длинную кисть и принялся, не торопясь наносить краску. Ему было неудобно работать в таком положении, краска время от времени капала ему на одежду и лицо, но человек улыбался. И эта его улыбка была такой светлой, что она не могла принадлежать ему одному.
- Хорошо, что он нашел дорогу, - почему-то подумала я, словно можно было заблудиться в переплетении городских улиц тому, кто не путал дорог небесных.
Служба закончилась, пономарь легонько тронул колокола, колокольный звон разбудил ленивые городские сумерки. Пьянчужки у калитки оживились, ожидая подаяния, пришлось бросить им несколько монет, которые глухо ударились о дно пластикового стаканчика, даже не зазвенев. Вдруг я заметила голубиное перышко, воткнувшееся в рыхлый снег возле самой дорожки. Не успев ни о чем подумать, я наклонилась и подняла его, точно оно было обронено мной. Попрошайки недоуменно переглянулись, вероятно, решив, что я поднимаю оброненные кем-то деньги. Перышко было маленьким и белым, лишь с одного края виднелось крошечное рыжее пятнышко. Можно было воткнуть его в церковную ограду, или в кору ясеня, разросшегося возле нее, но почему-то этого делать не захотелось, и я пошла домой, уверенная в том, что это ангельское перышко предназначено именно мне.