Над городом

Картинные галереи всегда непредсказуемы, пойдешь посмотреть на одно, а наткнешься на другое, чего и не ожидал и что с этим своим открытием делать – не понятно.
- Вам нравится Шагал?
- Шагал? Да нет, я нахожу его несколько искусственным, придуманным. А Вам, что же нравится?
- Да, его необъяснимые фантазии, но прежде всего краски - сочные, яркие, без всяких там полутонов - живые.
- Я бы сказала кричащие, но каждый по-своему воспринимает цветовую палитру, я же предпочитаю полутона.
- От того Вы и живете в пол силы, словно боитесь себя растратить. А я вот с радостью себя отдаю! Мне не жаль.
- Отдаете? Всегда или только изредка и кому? Близким, вероятно?
- Ну, почему же только близким, всем кому это необходимо...
Мой собеседник, произнеся последнюю фразу, вдруг замолчал и молчал довольно долго, словно что-то вспомнил и это воспоминание, заставило его усомниться в только что им сказанном.
- Не знаю как объяснить, - произнес, наконец, он, но у Вас есть какое-то удивительное свойство - заставлять людей задуматься. Может быть, Вы видите несколько больше, чем другие или скорее чувствуете, не знаю. Вот сейчас я вдруг вспомнил эпизод из своей прежней жизни, а ведь это было так давно. Нет, я не сделал ничего плохого по большому счету, скорее, чего-то не сделал. Бывает же такое?
Я пожала плечами, что на это скажешь, конечно, бывает и почти каждый что-то может вспомнить - кто муравья раздавил, зная, что это нехорошо, но тот заполз на обеденный стол, что то же не хорошо. Кто - то бабушку через дорогу не перевел, спешил, хотя та беспомощно топталась на пешеходном переходе, не решаясь ступить на проезжую часть. Другой, может быть, закружил девушке голову, подарил мечту, а пошел по жизни с другой. Все бывает - слаб человек и слишком много в нем страстей и желаний.
- Я как-то в конце 90-х оказался по делам в одном небольшом городке, – стал рассказывать мне Павел Григорьевич историю, которую он так и не смог забыть. В полупустом зале картинной галереи, где мы в тот момент с ним находились, она воспринималась особенно живо, даже несколько болезненно, точно касалась меня самой, хотя этого никак быть не могло.
 - Нестроение, грязь, люди все в темном, неулыбчивые, лица уставшие и во всем безнадега, – говорил мой знакомый, все больше и больше погружаясь в свои воспоминания.
 - Вышел я на привокзальную площадь, огляделся: ларьки какие-то с пирожками, тут же импровизированная барахолка - бабушки, что у них было вынесли продать, пенсию второй месяц не платят, какие-то челноки из недалекого зарубежья, трясут импортной джинсой неестественного цвета, сомнительного вида мужички, подрабатывающие извозом.
Я купил пару булочек себе на вечер, если не удастся найти, где перекусить и пошел вдоль рядов торговцев в город, краем глаза примечая чем торгуют. Вдруг в самом конце торгового ряда, я заметил нечто, привлекшее мое внимание яркостью красок и остановился. На двух кое-как сколоченных ящиках, поставленных один на другой были разложены небольшие картины, написанные маслом большей частью на картоне. Меня поразил не сюжет, сюжета я даже не помню, а именно экспрессия красок, совершенно невероятная, оглушающая, я бы даже сказал первозданная. Первое, что мне пришло в голову — это, конечно, Шагал. Тогда он только-только становился известен, появились первые альбомы, поразившие меня и тут вдруг это, да где, в провинциальном городке, среди разрухи и неустроенности, привокзального мусора, хлама, в том числе и человеческого - это ли не чудо. Я стал перебирать картины, стараясь понять что за человек их написал, зачем, для чего.
Вопросы множились в моей голове с невероятной скоростью.
- А кто автор? - спросил я мужичков, сгрудившихся неподалеку возле какой-то непрезентабельного вида сантехники.
- Да вон он, - указал один из них на человека, почему-то мной прежде не замеченного. Чуть выше среднего роста, в копчёнке и демисезонном пальтеце, явно не по сезону, уже сильно похолодало и северо-западный ветер пробирал до костей.
- Вы автор? - спросил я, видя, что он не торопится подходить,- Картины Ваши?
- Мои, - подтвердил мужчина, нехотя приближаясь ко мне, - картинами интересуетесь?
- Это Вы писали? - вновь спросил я, все еще не веря тому, что этот вполне заурядный человек, а вовсе не Шагал, писал это.
- Да, я рисовал, - признался он.
- Скажите, а творчество Шагала Вам знакомо? – задал я вопрос, который никак не давал мне покоя. Ну, в самом деле, откуда у этого провинциала такое необычное видение мира?!
- Это кто такой? Не знаю я никакого Шагала, он что, то же художник?
- Да, художник, но да это не важно. Лучше скажите, откуда у Вас краски такие яркие, где Вы их видели?
- Краски? Ну, так из магазина, там разные есть. А рисовал так, по настроению, - говорил мужчина, искоса поглядывая на меня и вдруг, прямо-таки по-детски, спросил, - Вам, правда, мои рисунки понравились?
- Какие же это рисунки, это же картины, Вы, что же не понимаете этого? – оторопел я.
- Коли нравятся, купите что-нибудь, - с той же детской хитрецой предложил этот провинциальный Шагал, и вдруг добавил, - а пока выбираете, дайте мне аванс, я тут на ветру продрог, надо бы согреться.
Я порылся в кармане и дал, человек на некоторое время исчез, но скоро появился вновь, уже более расположенный к беседе. Беседа, правда, не ладилась, человеком он, вероятно, был не слишком открытым. Единственное, что мне удалось узнать, что работал он какое-то время учителем рисования в местной школе.
- Митя, ты чего так долго сегодня, я уже волноваться начала, - услышал я встревоженный женский голос у себя за спиной и обернулся. Рядом с моим новым знакомцем стояла женщина, как мне показалось, уставшая, в накинутом словно впопыхах пальтеце и вязанной шапочке, прикрывающей не причесанные волосы.
- А, Тосечка, как хорошо, что ты пришла! - радостным пьяным голосов проговорил
мой знакомый.
 - А мы тут разговоры разговариваем, вот человек из Москвы приехал, моими картинами заинтересовался.
Женщина обернулась ко мне, я поздоровался, пробормотав, что-то вроде:
- Да, картины очень необычные, никак не ожидал...
Реакция на мои слова была совершенно неожиданной – женщина ожила, робко, словно не доверяя сказанному братом, улыбнулась и спросила:
- Вам, в самом деле, Митины картины понравились? Вы что-нибудь купите? - и заметив мою растерянность совершенно неожиданно предложила:
- Пойдемте к нам, дома и другие картины есть, там и выберете, а то уже темнеет, не видно. Мы здесь недалеко живем.
И спохватившись, спросила:
- Вы не торопитесь?
Я не торопился, вечер нужно было чем-то занять, и перспектива провести время за рассматриванием необычных картин была не худшей. Да и любопытно мне стало, что за человек такой этот провинциальный Шагал, как про себя я стал называть местного художника.
Разумеется, это была хрущевская пятиэтажка, выглядящая обнаженно-уныло в ноябрьских сумерках. Подъем на пятый этаж замызганного подъезда оптимизма мне не прибавил, и я уже начал сожалеть, что согласился. Квартирка то же оказалась маленькой и довольно тесной - одна комната проходная – почему-то определяемая как зала, другая - узким пеналом,  изолированная, совмещенный санузел и кухонька метров пять - семь. Я испросил у хозяйки разрешения помыть руки и оказавшись один среди белого кафеля задумался:
- Зачем мне все это: зачем лезть в чужую, вероятно, не слишком счастливую жизнь, тревожить людей своими расспросами, не лучше ли извиниться и уйти немедленно. Приняв, наконец, решение, я вышел из ванной и ничего не смог произнести - передо мной стояла не та, кое-как одетая, перепуганная женщина, а симпатичная молодая особа. Она переоделась, причесалась и узнать ее было трудно: большие, серые глаза смотрели на меня с нескрываемой надеждой, светло-русые волосы, предоставленные сами себе, рассыпались по хрупким плечам, шерстяное трикотажное платье плотно облегало стройную фигуру и удивительно шло ей.
- Идите к столу, - просто пригласила Антонина. Не знаю, что я ожидал увидеть, но меня отчего-то поразил вкус хозяйки, с которым была подобрана посуда и накрыт стол. На столе не было никаких деликатесов, но то, что было подано, выглядело привлекательно. За столом говорила в основном Антонина, Митя после бокала вина подремывал в кресле.
- Давно Ваш муж пишет? - спросил я, желая прояснить ситуацию.
- Муж? - удивилась она моему вопросу, потом, догадавшись, что я имел в виду, пояснила - он мне не муж, я не замужем, Митя мой брат. Мы живем вместе.
И Тося, как называл ее брат, рассказала мне довольно грустную историю их жизни. Я не останавливал ее, лишь изредка задавая вопросы, надеясь все же понять, как у провинциального мальчика сложилось такое необычно-яркое видение мира, присущее скорее жителям тропической Африки или Латинской Америки.
- Знаете, - доверительно говорила Тося, - наша мама умерла довольно рано и отец все заботы по дому возложил на меня, сам он много работал, нас надо было поднимать. Митя был младшим, я о нем всегда заботилась, да и как иначе, он с самого детства был тихим, застенчивым мальчиком и, когда только было можно, рисовал - карандашами, мелками, ему было все равно. Когда появились фломастеры, я купила ему большой набор, а он разрисовал всю квартиру, так что, когда отец вечером пришел, то отказывался заходить. Потом походил, посмотрел и неожиданно предложил:
- Раз ему так нравится рисовать, так отведи его в рисовальную школу, может быть художником станет.
Я отвела, но Митя недолго там проучился - у него уже тогда было свое видение, и он никак не хотел его менять, а требования преподавателей просто игнорировал. Разумеется, его отчислили за неуспеваемость. Правда, Митю это не огорчило, он продолжал рисовать, научился писать красками - всегда выбирал самые яркие, сочные, жизнерадостные. Когда среднюю школу кончил, собрался и поехал в Москву в Суриковское училище.
Это меня заинтересовало,  я стал расспрашивать, но Тося сама мало что знала, только по рассказам брата, а тот, вероятно, был немногословен. Он рассказал, что приняли его в училище хорошо, говорили о новых веяниях в живописи, об обновлении форм, а потом, уже на экзамене, когда просматривали привезенные Митей работы, какая-то преподавательница, как он говорил «сухая точно сучок, с прилизанными волосами», заметила, обращаясь к своим коллегам:
- Не кажется ли Вам, что мальчик работает под Шагала?! А Вы, товарищи, в курсе, что Шагал это не безобидный фантазер, у которого люди по воздуху летают, он расписывал парламент не дружественного нам государства!
На этом обсуждение завершилось, Митю в училище не приняли, и он вернулся домой.
- Брат очень переживал, - говорила Тося, - интересовался, кто такой Шагал, на которого он похож, он ведь его работ не видел, да и откуда бы ему было видеть. Уже потом, когда появились альбомы, я ему купила в подарок такой альбом. Митя посмотрел один раз и больше не открывал. А вот Модильяни ему очень понравился, я даже не ожидала.
- Тося, - разбудил он меня как-то среди ночи, — это же я так вижу, понимаешь, я? А Модильяни-то шестьдесят лет назад писал! Я, что же опять опоздал?! Я всегда опаздываю, у меня ничего не выйдет!
— Вот, после того случая он и стал ходить на вокзальную площадь - мол я неудачник и место мне среди неудачников. Да и пить потихоньку начал, а раньше совсем не пил.
- Да кто же его картины на рынке купит?! - удивился я, - там натюрморт какой-нибудь несложный, цветочки в вазочке - то, что понятно каждому, что дома на кухне повесить можно, а его картины совсем другое.
Тося смотрела на меня печальными все понимающими глазами и мне стало неловко.
- Знаете, я его устраивала в школу рисование преподавать, так он же не может преподавать рисунок, он же революционер, он против всяких правил, так что пришлось уйти, в школе методика требуется, а Митя пишет, как Бог на душу положит.
Я понимающе кивал, потом вдруг вспомнил:
- У Вас же в городе хорошая картинная галерея, он не пробовал туда устроиться?
- Да, одно время работал экскурсоводом, но не долго, - сообщила женщина.
- Почему? - удивился я, не понимая, что могло помешать человеку искусства работать в "храме" искусства, но Тося пояснила.
-  Митя водил экскурсии, но его оценка картин, представленных в галерее, была, мягко сказать, излишне оригинальна, и большей части посетителей не понятна, так что ему пришлось уйти по собственному желанию, с тех пор он на вокзале, - подвела она итог недолгой карьере брата.
- Хотите, я Вам покажу его картины? - вдруг спросила женщина и тут же, поднявшись, направилась в соседнюю комнату. Комната была небольшой, метров десять - двенадцать, сплошь заставленная и завешанная картинами, написанными большей частью маслом на картоне, который был значительно дешевле холста, иногда на куске оргалита или бумаге, но уже гуашью.
- Видите, - произнесла Тося, показывая мне на картины, - он все время пишет, а денег на краски нет, ничего не продается. Я, конечно, работаю, в РАННО методистом, но денег едва хватает нам двоим на жизнь. Не знаю, что делать!
Я быстренька подсчитал в уме сколько у меня с собой было денег и что из них я могу потратить на картины и сказал:
- Если Вы не против, я бы купил у Вас картину, вот эту, - я указал на небольшой лист картона размеров в А-4, который мог бы поместиться в мой портфель. Написанная яркими сочными красками, то ли танец, то ли какое-то кружение, картина сразу привлекла мое внимание.
Тося согласилась, ей, вероятно, было все равно, что я выберу, и я передал ей деньги, большую часть того, что у меня имелось. Сумма ее удивила, судя по всему, они действительно нуждались.
Распрощавшись с хозяйкой дома, Митя по-прежнему спал, я положил картину в портфель и пошел в гостиницу. День уже почти закончился, а на следующий меня уже ждала работа, ради которой я и приехал в этот город. Командировка предполагалась короткой, вечером следующего дня я собирался уехать обратно, а потому все время вынужден был носить с собой свой портфель, со всем его содержимым, что было крайне неудобно. Именно поэтому, доставая какие-то служебные бумаги и боясь их помять, я вынул в одном из присутственных мест купленную мной накануне картину, не подумав, что она может привлечь чье-то внимание.
- Что это у Вас? - услышал я, но убирать картон обратно и делать вид, что ее не было, казалось неудобным, человек, заинтересовавшийся картиной был довольно крупным чиновником местного масштаба.
- Картина, - признался я, протянув ее человеку, - купил у вас в городе на привокзальной площади.
- Какая интересная картина, необычная, - говорил он, разглядывая сияющую яркими сочными красками Митину фантазию, вероятно нашедшую в нем какой-то отклик.
- А не подарите ли Вы ее мне, если она для Вас не особенно ценна?
Предложение было неожиданным, отказывать мне было неудобно, расположение этого человека помогло бы мне решить некоторые свои вопросы, и я ответил:
- С радостью ее Вам подарю, мне она, в сущности, и не слишком нужна, купил по случаю. Но если Вам нравится, пожалуйста, оставьте себе.
Мужчина благодарно мне улыбнулся, было видно, что он доволен подарку и тут же, сняв со стены какую-то фотографию, повесил на освободившееся место Митин шедевр.
Инцидент был исчерпан, мне тогда казалось, что я принял правильное решение, но, вероятно звезды или кто-то там, наверху, думал иначе.
- Почему, - спросила я, желая знать мнение рассказчика, сама-то я почувствовала это сразу: ничего, не сказав о несчастном художнике, загнанном судьбой в угол и тихо спивающемся, даже не попытавшись замолвить о нем слово перед высоким начальством, интересующимся живописью, мой знакомый отчасти ограничил этим себя.
- Не знаю, - нехотя произнес мой собеседник, - но мне почему-то было неловко, будто я отдал частицу, доверенной мне жизни. Хотя и купил-то я ту картину большей частью из желания помочь Тосе, я же не коллекционер. Да, вот видите, столько лет прошло, а я все помню…
То ли намереваясь, закончить рассказ, то ли действительно, что-то не давала ему покоя, Павел Григорьевич, вновь вернулся к началу нашего разговору:
- Значит, Шагала Вы не любите?
- Нет, Шагала не люблю, - вторично призналась я, - за исключением, может быть одной его картины – «Над городом», ту, где двое - мужчина и женщина летят над провинциальным городком, ну как Ваши знакомцы - Митя и Тося и ничего им не страшно.
- Вы думаете? Я был бы рад этому, - Павел Григорьевич улыбнулся какой-то далекой  совсем незнакомой улыбкой, предназначенной, вероятно, не мне, а им.