Ноуменальная истина дверей

Наверное, стоит начать свой небольшой рассказ с вопроса: "Что вы знаете о себе и мире, в котором были взрошены?" Каким бы нелепым сейчас не казался мне данный вопрос, в определённый момент, я стал задавать его весьма часто: коллегам-ученым по институту, местной дворовой шпане, малоизвестным писателям и музыкантам, обычным рабочим с их женами, даже однажды дешевой проститутке. Ответы пестрили своей красотой и разнообразием, но преломляясь через призму моей неудовлетворенностью любого из них, теряли всякую ценность. Тем не менее, некоторым, не смогу даже сказать по какому принципу, вслед я решался задать следующий вопрос: "Что вы знаете о дверях?" И никто не относился к этому вопросу серьёзно, с нужным мне любопытством. Поначалу, все воспринимали это как шутку: известные мне лично писатели заливались смехом, соседи закатывали свои уставшие глаза, дети уже тогда тыкали в меня пальцами, самые борзые даже пытались закидать камнями и грязью, а товарищи по учебе, будто наизусть, тараторили основы прикладной философии... Пожалуй, я начал не с того места. Начну с начала...

Это был самый обычный зимний день XX-годов, с таким же обычным для меня утром: я на грязном матрасе в уличной одежде, вокруг бутылки лежавшие так долго, что уже стали частью интерьера, и опухшая, привычно звенящая от похмелья башка с сальными светлыми волосами. Проверив несколько раз пустой холодильник, в надежде на затерявшийся фунфырик, пошел к соседу на против. Как всегда было открыто, но из вежливости решил постучаться- никто не открыл. Почему-то с опаской зашёл внутрь. Проверив сначала все комнаты первого и второго этажа, что не увенчалось успехом, решил спуститься в подвал, где на удивление его также не было. Выйдя из подвала, я попытался закрыть за собой всю его окутывающую мозглость и темень, но доведя дверь до порога- обомлел, забыв про соседа и что-либо ещё на часа два. Из-за скопившейся грязи и мелких опилок, оставалось порядка 5 сантиметров до полного закрытия. Вследствие чего, нельзя было сказать, что дверь была закрыта, также нельзя было утверждать противоположное. Только отдельный индивид, своим мнением, мог определить в каком состоянии находится эта неисправная дверь, пока сама дверь никак не меняла своих свойств от данного ей определения. Отойдя от шока вызванного дверным парадоксом, меня посетила безумная идея, создать дверь, которая будет менять своё положение от взгляда отдельно взятого субъекта. И уже через полгода активных раздумий она стояла у меня дома, отделяя тёмную кладовую от коридора.

На первый взгляд дверь была абсолютно обычная: дубовые доски покрытые тонким слоем белой краски, липовая коричневая круглая ручка отлитая лаком, металлическая щеколда и ржавые петли. Но проходя ранним утром, она оголяла тьму сырого подвала, вечером стыдливо её прятала под замком, иногда наоборот. В основном, она это делала дважды за день, иногда вообще не меняла свойств, а изредка меняла расположение при каждом взгляде. Помню еще однажды, когда напился сильнее обычного, дверь стала хаотично то закрываться, то открываться, будто пытаясь что-то сказать на азбуке Морзе, но на тот момент мне было это не интересно- я улегся спать. Кажется, до дивана даже не дошёл. Да и вообще, через недели две я полностью свыкся с её природой и все эти чудеса, перестали быть для меня таковыми. Для меня она стала самой обычной дверью. И только тогда, мне понадобилось спуститься в подвал. За грибами, консервированными.

Подойдя к двери и дернув ручкой я обнаружил, что дверь не поддалась. Огорченный, я начал было уже собираться выходить на соседнюю улицу к соседу, но у входной двери встал колом, обомлев от обрушившегося на меня ужаса. На самом то деле, дверь спокойно мне поддалась. Я прошёл вниз по косым ступеням, взял пыльную банку с верхней полки, чуть её не уронил, ударившись ногой об педаль велосипеда, облокотившийся к стене, поднялся по тем же ступеням и обнаружил, что дверь не коим образом не поддаётся моим стараниям. Сколько бы трясущимися руками я не дергал ручку, как бы сильно не бил по доскам руками- она никогда не откроется. Так я бился об неё предположительно два дня к ряду, разбив руки в кровь, а ноги изуродовав множественными ушибами и мозолями, после чего от безысходности забился в угол, ещё более темный, чем весь остальной подвал. Так я где-то на протяжении трёх месяцев питался содержим полок: сливовое и брусничное варенье, сухофрукты, и конечно грибы, ради которых я и спускался- уже силой приходилось проталкивать в глотку. По итогу, смотря в пустоту, что не так плохо, в ином случае я бы смотрел на угол полный результатами моей жизнедеятельности, умер.

Но и это не так было страшно, по сравнению с тем, что эта дверь мне поддалась. Я без задних мыслей прошёл на кухню, взял открывашку, принялся раскупоривать банку, как из подвала стали доносится глухие шлепки. Снова подойдя к двери, и открыв её, я кубарем покатился вниз, наткнувшись на что-то у входа в подвал. Лежа на полу меня охватила до селе неизвестная паника, когда услышал свой голос из замкнутых уст. Не успев договорить, я вонзил себе в шею ржавую открывашку, но умер только через три дня в страшной агонии, задыхаясь трупьим ядом.

Но и это было не самое страшное. Ведь когда моё тело переполнил адреналин я пулей выбежал из подвала... Стоя с ржавой открывашкой у входа в подвал, в попытке ее открыть, меня сбило с ног и откинуло к стене открытие двери... Сердце заколотилось пуще прежнего, когда я обнаружил себя лежащего на полу в гримасе ужаса, жалобного сжимающего деревянную рукоять. Адреналин превратил тело в боевую торпеду: я накинулся; я быстро встал на ноги; но промахнувшись лишился оружия, застрявшее меж прорези настенных досок; и воспользовавшись ситуацией со всей силы ударил ногой по нижней челюсти. Пока теплая кровь текла по моим скулам, я задумался о реальности происходящего. К моменту когда разум увел меня к размышлениям о ноуменальном мире сигарета полностью истлела- решил выпить. И по всей видимости в отместку, я бесконечно горел в раскаленной сто миллилитровой бутылки водки рядом с "игроком" и "суицидальной люстрой" на седьмом цикле первого истока все с той же истлевшей сигаретой в зубах, которая часто укатывалась через глотку в легкие. Об этом позже...

Ведь и это было не самым страшным. Тогда я осознал, что на самом деле у меня нет крови. Также не было ни рук, ни ног, ни всего тела, ни само Николая Василенко, который мог бы потрогать своё изувеченное лицо. Точнее, всё это существовало, но могло исчезнуть в любую секунду. Ведь я был жив, только в тот момент времени и пространства, пока я держал в голове концепцию, как я, стоя над своим телом, смотрел на себя, который думал обо мне, представляя концепцию меня как субъекта, который может исчезнуть в любую минуту, если перестанет думать о себе самом. После я на миг перестал думать о себе, как о единственном Николае, который существует исключительно как концепция физического Николая, так сразу же я поделился на бесконечное количество копий, каждая из которых имело своё я, отличное от моего я, и того я, которым я не был, но без которого не мог существовать, будь это Николай Василенко поддерживающий изначально свое существование с помощью физических частиц, или являясь осознающей себя концепцией, так как грань была стерта. Каждый я думал как и о своем я, так и других я, из-за чего кто-то начинал схлопываться, кто-то бесконечно ссуживался и расширялся. Некоторые мерцали из-за придавания временному небытию. Но это ещё было не так страшно. Когда число меня стало переваливать за сотни миллионов, некоторые из которых успевали прожить несколько жизней, я стал представлять из себя замкнутую петлю, состоящую из более мелких петлей, которые в свою очередь состояли из ещё более мелких петлей, и так до бесконечности, одновременно и вместе с тем порозень, существуя в реальном и концептуальном мире, порождая бесконечный круг транссубъективных страданий, который породил я, так как я и был воплощением этой бесконечной агонии.

Но и на этом все не кончилось. Компиляция Николая Васильевича, представляющая из себя самовоспроизводящую и самоумертвляющую петлю агонии, внутри которой называлась жизнью, стала порождать своими мыслями другие подобные петли, пересекающиеся только определенными вершинами при определённом вращении. Первой была рождена Анастасия Бутылина, как противовес жизни Николая Василенко. И сразу же стала народной любимец, о чьём существовании долгие годы думал любой из Николаев Васильевичей, в отличии от многих других петель, допустим тот же вахтер Целиков Романович, тот который в контрах с буфетчицей Чаплыгиной Константиновной. Там отдельная история, которую знали только Николаи Васильевичи четвёртого и пятого цикла. Продолжу про Настю. Анастасия была создана как девочка шести лет, которая на протяжении десяти лет жила в автоматизированной комнате без окон и дверей. Из стен выезжал туалет, банки с рассолами, детские игрушки и буквари, которые к двенадцати были заменены сказками, а уже к четырнадцати романами русских классиков. Из-за простоты её бытия, она представляла самую простую трёхмерную фигуру, за что и полюбилась. Но к ее шестнадцатилетию, Николай Васильевич, точнее мелкая его часть, у самого основания, вспомнила о своей прошлой жизни, из-за чего Анастасия провались в образовавшую дверь в полу. Упав в лужу питерского двора, на неё накинулся Евгений Васильевич Базаров, вышедший из ближайшей двери, после чего изнасиловал, а потом убил, одновременно с тем убив, а потом износиловав. Настя смотря на свой труп, породила Сашеньку, мертвую ещё в зародыше при столкновении с гептерактом Андрея Артемова, после чего на протяжении двух столетий гуляла по улицам Петербурга, общаясь с героями русских классиков, тем самым порождая в них самосознание. В последний день своей старой жизни, она вошла в дверь неприглядной заброшенной избы, где застала всех известных ей классиков за обедом. Конечно же она знала, что они мертвы. Но герои эпоса могли только об этом догадываться, размышляя о своих родителях. Поэтому, одна часть тела Пушкина писала характеры своих новых детей, держа перо в мягких теплых пальцах с длинными ногтями, а вторая засовывала в себя пшенную кашу треснутыми костями, которая вываливалась из полусгнившего желудка. Сукин сын, увидел бедную девушку и стал выписывать её красоту на бумагу, после чего Анастасия перестала существовать в сознании Николая Васильевича, перейдя в голову русского деятеля искусства, иронично, её любимого. Когда Александр Сергеевич показал всем остальным свою новую работу, она, уже не Анастасия Бутылина, а просто Оленька, стала бесконечно расширяться, перетекая сначала в головы творцов русской литературы, а после и их героев. Тем самым, образовав новую галактику: Оленька стала подобием черной материи, в центре её красовался колоссальный лик Александра Сергеевича притягивающий остальных писателей, которые собирали вокруг себя скопления выдуманных персонажей, некоторые из которых забывались, а на место них приходили новые. Сам же Николай Васильевич, как существо первородное, распалось, став существовать в каждой частичке созданной вселенной, представляясь нечто на подобии Бога, которому поклонялись многие народы, возможно и сами звезды, сохранявшие остатки разума.

Но, наверное, даже это было не самое страшное. Наверное, большего всего ужасает тот факт, что параллельно со всеми этими событиями, я успел отойти от шока, всё таки сходить к соседу, который опять куда-то исчез, провести лекцию студентам, снова напиться и даже выспаться. Проснувшись и выйдя за очередной бутылкой, я понял, что дверь которая отделяла мой дом от внешнего мира обладала теми же качествами, что и дверь в подвал. Также работала и дверь в магазин, в дом моего соседа, в мою спальню. Даже дверь холодильника и сейфа за картиной, которым по правде я никогда не пользовался, обладали также этими качествами.

Да и это не самое страшное. Тогда я начал расспрашивать кого ни попадя про открытое мной чудесное свойство дверей. Как я уже говорил, сначала никто не принял всерьёз моей обеспокоенности. Но уже через неделю, идя, шатаясь, в магазин за очередной бутылкой, я ловил косые взгляды мужиков с заводов, опечаленные взгляды бабушек у подъездов и кривые ухмылки мамочек с колясками, а знакомые из мира искусства и науки вовсе стали меня избегать. Выйдя из магазина, я сел рядом с бомжом и молча стал пить. Как оказалось, он стал единственным человеком, который смог меня понять. Более того, по его словам, он осознал мистические свойства дверей ещё двадцать лет назад, что и привело его к нынешней жизни. Раньше у него был большой двухэтажный дом, друзья, работа- все схлопнулось как по щелчку пальца. На мой вопрос, почему другим нет до этого дела, с грустной улыбкой он сказал: "Не лезь к ним, они всё давно и без тебя знают..."

Самое страшное, что больше я не пью. Продолжаю спокойно заниматься своими делами как ни в чем не бывало, осознавая, что проходя через очередную дверь, порождаю более чем реальную цепочку смертей и страданий. Но если так подумать, разве всё это так страшно? Ведь всё это, по-сути, не мешает мне проживать лучшую жизнь из возможных. А если даже и не лучшую, то все эти смерти не делают моих друзей хуже, жену умнее, меня добрее, а трехлетнему виски не добавляют ни дня дополнительной выдержки... Ах да, я ведь больше не пью. В таком случае, перестану с завтрашнего дня. В этом нет ничего страшного.